Текст книги "Мы с тобой одной крови. Лекции, беседы, проповеди"

Люди иногда сходят вечером на исповедь, потом с утра придут в храм, и тут – ах! – у самой Чаши вспоминают: «Забыл этот грех исповедовать!» – и чуть ли не из очереди к причастию убегают к священнику, который продолжает исповедь, с тем, чтобы сказать то, что забыли сказать на исповеди. Это, конечно, беда.

Или начинают вдруг у Чаши лепетать: «Батюшка, я забыл сказать на исповеди то-то и то-то». С чем человек приходит к причастию? С любовью или с недоверием? Если человек доверяет Богу, то он знает, что Бог пришел в этот мир грешников спасти. «От них же первый есмь аз» – эти слова говорит священник, и говорит каждый из нас, когда приходит к исповеди. Не праведные причащаются Святых Христовых Тайн, а грешные, из которых каждый, приходящий к Чаше, первый, потому что он грешный. Значит, он даже с грехами причащаться идет.

Он кается в этих грехах, сокрушается о них; это сокрушение – самое главное, что дает человеку возможность причаститься Святых Христовых Тайн. Иначе, если человек исповедался перед причастием и почувствовал себя уверенным в том, что теперь-то он достойно причаститься, у него есть право принять Святые Христовы Тайны, то хуже и страшнее этого ничего быть не может.

Как только человек почувствует себя достойным, как только человек почувствует себя вправе причащаться, – наступит самая страшная духовная болезнь, которая только может постигнуть христианина. Посему во многих странах причастие и исповедь не являются обязательной сцепкой. Исповедь совершается в свое время и в своем месте, причастие совершается во время Божественной литургии. Поэтому те, кто исповедовались, скажем, неделю или две недели назад, и совесть их мирна, не обличает их в каких-то грехах, которые бы как страшный и неприятный груз тяготели их душу, они могут, сокрушаясь, подходить к Чаше… Понятно, каждый из нас во многом грешен, каждый – несовершенен. Мы осознаем, что без помощи Божией, без милости Божией не станем другими.

Перечислять грехи, которые Бог знает о нас, – для чего делать то, что и так ясно? Я каюсь в том, что я гордый человек, но я не могу в этом каяться каждые 15 минут, хотя каждую минуту я остаюсь таким же гордецом. Когда я прихожу на исповедь каяться в грехе гордости, я искренне в этом грехе каюсь, но понимаю, что, отойдя от исповеди, я не стал смиренным, не исчерпал этот грех до конца. Поэтому было бы бессмысленно мне каждые 5 минут приходить и снова говорить: «Грешен, грешен, грешен».

Мой грех – это мой труд, моя работа над этим грехом. Мой грех – это всегдашнее самоукорение, ежедневное внимание к тому, что я принес Богу на исповедь. Но я не могу об этом говорить Богу каждый раз, Он и так это знает. Я скажу это в следующий раз, когда этот грех снова поставит мне подножку и снова покажет мне всю мою ничтожность и всю мою оторванность от Бога. Я еще раз несу искреннее покаяние в этом грехе, но пока знаю, что я этим грехом заражен, пока этот грех не принудил меня отвернуться от Бога настолько, что я почувствовал, насколько сильно это отдаление, этот грех может не быть предметом моей всегдашней исповеди, но должен быть предметом моей всегдашней борьбы.

То же самое касается и повседневных грехов. Скажем, очень трудно человеку бывает прожить целый день, никого не осудив. Или прожить целый день, не сказав ни одного лишнего, праздного слова. От того, что мы эти грехи будем постоянно называть на исповеди, ровным счетом ничего не поменяется. Если каждый день вечером, отходя ко сну, мы будем проверять свою совесть, не просто читать заученную молитву, последнюю в вечернем правиле, где там мшелоимство, лихоимство и всякое другое непонятное «-имство» вменяется нам в грех, а просто по-настоящему проверим свою совесть и поймем, что сегодня опять было подножкой в нашей жизни, что сегодня опять мы не удержали на высоте нашего христианского призвания, тогда мы принесем покаяние к Богу, это будет наш духовный труд, это будет именно то делание, которого от нас ожидает Господь.

Но если мы будем этот грех называть каждый раз, когда приходим на исповедь, но при этом ничего не делать, то эта исповедь окажется очень сомнительной.

К частоте исповеди каждый христианин может относиться, исходя из реалий своей духовной жизни. Но странно думать о Боге как о прокуроре, считать, что есть некая небесная бухгалтерия, которая зачетом принимает все наши исповеданные грехи и ластиком стирает их из какого-то гроссбуха, когда мы пришли на исповедь. Поэтому мы боимся, а вдруг что забыли, вдруг не сказали и ластиком не сотрется?

Ну, забыли и забыли. Ничего страшного. Мы вообще своих грехов почти не знаем. Всякий раз, когда мы духовно оживаем, мы вдруг видим себя не такими, какими видели себя раньше. Иногда человек, прожив много лет в Церкви, говорит священнику: «Батюшка, мне кажется, что раньше я был лучше, я никогда таких грехов, как сейчас, не совершал».

Значит ли это, что он был лучше? Нет, конечно. Просто тогда, много лет назад, он себя совсем не видел, не знал, кто он такой. А со временем Господь человеку открыл его сущность, и то не до конца, а только в той самой степени, в которой человек способен принять. Потому что если бы в начале нашей духовной жизни Господь нам показал всю нашу неспособность к этой жизни, всю нашу немощь, всю нашу внутреннюю некрасивость, то, может быть, мы так бы отчаялись, что и не захотели бы никуда дальше идти. Поэтому Господь по милости Своей даже грехи наши открывает постепенно, зная, какие мы грешные. Но при этом допускает нас до причастия.

У нас есть духовные упражнения, в которых мы в некотором смысле себя тренируем, настраиваем, – это, например, пост. Регулярность его утверждается в том, что человек во время поста старается упорядочить свою жизнь. К духовным «тренировкам» можно отнести и молитвенное правило, которое тоже помогает упорядочить жизнь.

Но если причастие рассматривать с этой точки зрения, то это – катастрофа. Нельзя причащаться регулярно ради регулярности причастия. Регулярное причастие – это не зарядка, не физкультура. Это не значит, что раз я не причастился, то чего-то я утерял и должен причащаться, для того чтобы накапливать какой-то духовный потенциал. Все совсем не так.

Человек причащается, потому что он без этого не может жить. У него есть жажда причащаться, у него есть стремление быть с Богом, у него истинное и искренне желание открывать себя для Бога и становиться иным, соединяясь с Богом. И Таинства Церкви не могут стать для нас какой-то физкультурой. Они не для этого даны, они все-таки не упражнения, а – жизнь.

Встреча друзей и близких происходит не потому, что друзья должны встречаться регулярно, иначе они не будут дружить. Друзья встречаются, потому что их тянет друг к другу. Вряд ли будет полезно дружбе, если, скажем, люди поставят себе задачу: «Мы друзья, поэтому для того, чтобы наша дружба крепла, мы должны встречаться каждое воскресенье». Это абсурд.

То же самое можно сказать и о Таинствах. «Если я хочу правильно исповедоваться и выработать в себе настоящее покаянное чувство, я должен исповедоваться каждую неделю», – звучит абсурдно. Как и это: «Если я хочу стать святым и быть с Богом всегда, я должен причащаться каждое воскресенье». Просто нелепость.

Более того, мне кажется, есть в этом некая подмена, потому что все стоит не на своих местах. Человек исповедуется, потому что у него сердце болит, потому что душа у него страдает от боли, потому что он нагрешил и ему стыдно, ему хочется очистить свое сердце. Человек причащается не потому, что регулярность причастия делает его христианином, а потому, что он стремится быть с Богом, потому что он не может не причащаться.

Качество исповеди не зависит от частоты исповеди. Конечно, есть люди, которые раз в год исповедуются, раз в год причащаются – и делают это, сами не понимая для чего, потому что так положено и уж как-то надо бы, время подошло. Поэтому у них, конечно, нет некоторого навыка к исповеди, понимания ее сути. Поэтому, как я уже сказал, для того чтобы войти в церковную жизнь, научиться чему-то, конечно, на первых порах нужна регулярная исповедь.

Но регулярность исповеди – это не значит раз в неделю. Регулярность исповеди может быть разной: 10 раз в год, раз в месяц… Когда человек свою жизнь духовно выстраивает, он чувствует, что ему надо исповедоваться. Есть некое внутреннее препятствие к причастию, есть внутреннее препятствие к молитве, приходит понимание, что жизнь начинает рассыпаться и нужно идти на исповедь.

Человек должен так жить, чтобы чувствовать это. Когда у него нет чувства жизни, когда он все измеряет чем-то внешним, тогда, конечно, он будет удивляться: «Как же так можно причащаться без исповеди? Как это? Это какой-то ужас!»

Зачем исповедовать свои грехи? Чтобы твоя душа не смердела, чтобы ты был перед Богом и перед людьми в каком-то достаточно свежем состоянии, чтобы ты все-таки от своих грехов избавлялся, не повторял их. Потому что исповедь нужна не просто, как такая, знаете, духовная химчистка: сдал грязное – получил чистое, а с тем, чтобы мы избавлялись от грехов, чтобы мы исцелялись от грехов. Мы с вами прекрасно знаем, как тяжело жить с хронической болезнью.

Вот грехи человека во многом – хронические заболевания. Хронические заболевания могут сопровождать человека всю его жизнь. Вот так и грех человека может сопровождать всю его жизнь, даже если он с ним активно и серьезно борется. Ведь на самом деле исповедовать еженедельно один и тот же грех – не значит с ним бороться. Нельзя к исповеди так относиться: я просто исповедаю грехи так, как я моюсь каждый день-два. А грехи все-таки исповедаются так, как лечатся болезни.

С болезнью жить тяжело, и от болезни человек хочет избавиться, он эту болезнь старается как-то лечить все время, ему тяжело с ней жить. Эта болезнь его пришибает, но он хочет, очень хочет от нее избавиться. И вот когда есть горячее желание от чего-то избавиться, то в конечном итоге это случается.

Болезни приходской жизни

Люди, приходя в церковь, собираясь в общине, ищут главного, прежде всего встречи со Христом, они рады вместе разделять Чашу. Конечно, священник, который руководит общиной, является для всех в этой общине авторитетом, и слова его проповеди и его советы на исповеди часто становятся определяющими для жизни многих и многих прихожан. Слава Богу, таких общин в Москве становится все больше и больше. Люди, с которых эта община начинается, ее костяк, конечно, очень дорожат тем, что в их жизни случилось.

Однако человеческая натура такова, что она все лучшее, все хорошее старается присвоить. Так часто бывает с талантами человека: Господь одарит человека каким-нибудь талантом, а человек пытается его присвоить – это мое, этого не касайтесь. Это встречается и в отношениях между людьми – это мой друг, если он с кем-то другим начинает доверительно беседовать, меня тревожит какая-то ревность.

К сожалению, именно с этим мы часто встречаемся в современных христианских общинах. Вместо того чтобы быть открытыми, доступными, привлекательными для людей, церковной жизни не знающих и не вкусивших, не понимающих даже часто, зачем нужна церковь, кроме как поставить свечку и подать записочку, не знающих, что может быть в этой церковной жизни притягивающего и наполняющего жизнь, они становятся закрытыми обществами.

Эти чувства – эгоизм и собственничество – начинают жить в общинах. Прежде всего проявление такой, несколько искаженной, общинной жизни – это отношение к священнику, отношение к руководителю общины, к духовнику. Внутри таких общин очень часто возникает ревность.

– Вот почему меня батюшка сегодня не исповедовал, а отослал исповедоваться к другому священнику?

– Почему этот прихожанин (или эта прихожанка) исповедовался двадцать минут, а мне батюшка уделил всего три?

– А почему ко мне батюшка после исповеди был очень строг, а кому-то очень мягко и ласково улыбался?

Возникают определенные странные круги: первый круг близости к настоятелю, второй круг близости к настоятелю, третий круг близости к настоятелю, некие такие чуть ли не масонские, чуть ли не орденские круги посвящения в близости к духовнику.

Кто-то из какого-то круга горд тем, что он может батюшку навестить на дому, а другой круг – может батюшке позвонить по домашнему телефону, третий круг – батюшку приглашает к себе на какие-то семейные даты, и так далее, и тому подобное.

И все вступают тем самым в какие-то иерархические отношения и даже друг на друга начинают посматривать немножко свысока, или с завистью, или с ревностью, – кто ближе. Этой проблемы, наверное, не избежала ни одна молодая община, потому что на самом деле болезни приходов все более-менее общие, и эта характерна для молодых приходов.

Следующая проблема прихода: братие, хорошо нам здесь быть (Мф. 17, 4), сделаем себе такие-то кущи, но никого другого в эти кущи мы не допустим. И поэтому часто бывает так: всенощное бдение, Божественная литургия, приходят прихожане в храм, друг с другом все целуются, обнимаются, проявляют такую замечательную братскую христианскую любовь, апостольскую любовь друг к другу. Но стоит зайти в общину человеку новому, никому не знакомому, на него так посмотрят горделиво-презрительно: что он за человек? что ему здесь надо? не хочет ли он войти в наше элитное общество особо приближенных ко Христу? не хочет ли и он тоже быть среди нас, которые как «живые камни» строили этот замечательный дом Божий, втесаться в наше прекрасное устроение? – Нет, ни за что.

И человека очень часто холодно и гордо, но очень интеллигентно поставят на свое место, дадут ему понять, что он здесь не приживется, что вход здесь по особым приглашениям, которые высылаются в специальных конвертах на мелованной и гербовой бумаге, только для самых-самых. И человек, конечно, уйдет из храма.

Никогда не забуду случай, который произошел в моей собственной общине. Эту опасность я, слава Богу, как-то сразу почувствовал и отнесся к ней, может быть, даже слишком болезненно и резко, потому что понимал, что если вдруг это станет нормой в нашей общинной жизни, когда людям будет хорошо только друг с другом и каждый новоприходящий будет чужим, то это будет смерть для общины и Христос от нас просто уйдет.

Я заметил это на нашей пасхальной трапезе, куда мы обычно (так у нас заведено было всегда) приглашаем всех пришедших в храм. Среди них очень многие не являются членами нашей общины, кто-то впервые приходит в храм, кого-то приводят знакомые и знакомые знакомых, чтобы и они порадовались нашей христианской радостью, чтобы Христос уловил их Своей любовью, как апостолы уловляли в сети человеков.

Пасхальная трапеза готовится всегда самими прихожанами, и на ней, конечно, хороший стол, с любовью приготовленные блюда, на столах стоит вино – разговение.

И вот захожу я в трапезную и вижу, что есть места, где помечено: занято, занято, для своих, и даже написано по именам, чье место где. Я понял, что в нашей общине произошло что-то ужасное. Что слово Христово, Евангельское слово, которое говорит о том, что когда ты будешь зван кем-то, займи последнее место, чтобы не случилось так, чтобы хозяин пира тебе сказал… Вот это слово не было соблюдено.

Наши прихожане по-человечески все правильно рассудили: мы трудились, можно сказать, от первого часа, а те пришли только в одиннадцатый, и им то же самое? И они будут вкушать то же? Насладятся тем же пиром веры, что и мы, которые трудились и принесли все труды? Мы тут готовили, на службах стояли, на клиросе пели, и вот придут какие-то – опять-таки это слово – чужие люди и займут наши места, а нам места не хватит?

И тут я вдруг понял: Господи, ведь только что была Страстная неделя, и в эту Страстную неделю пелись песнопения как раз о том, как Христос умывает ноги Своим ученикам, что кто хочет быть из нас первым, будь всем слугой. Эти слова оказались совершенно неузнанными и неуслышанными, а самым главным оказалось – сесть за трапезу. И опять-таки со своими; со своими дорогими любимыми людьми провести вот такой семейный праздник. То есть общение Христово превращается в узкое семейное торжество, которое закрыто для всех остальных. Но семья Христова обнимает весь мир, и когда я это увидел, я был очень этим расстроен, мягко говоря; это и дало мне повод поговорить всерьез с нашими прихожанами, с нашей общиной.

Много лет назад, еще во времена брежневские, когда мы собирались по домам вместе после службы, читали Евангелие, обсуждали Евангелие, я услышал замечательную фразу: мы, христиане, должны быть все время как на сквознячке, нам не должно быть удобно в храме. И даже когда мы приходим в храм и нам там со всеми хорошо, нам никогда не должно быть хорошо настолько, чтобы сказать, что нам больше никто и не нужен. Мы все время должны быть на сквознячке, двери и окна должны быть всегда открыты, они должны быть открыты для каждого, кто хочет сюда войти. Как на апостольской трапезе – место Христа за столом после Воскресения Христова никогда не занималось. Оно всегда было для Него готово. Оно так же должно быть уготовано для всякого человека, который приходит, его надо принять как Христа, как Христова.

Самое главное, чтобы община не заразилась этими болезнями. Мне кажется, они самые основные, на них надо обязательно обращать внимание, и не только священнику, конечно, не только предстоятелю и духовному отцу, который эту общину вокруг себя организует – не вокруг себя ее, в конце концов, организует, но вокруг Христа и вокруг Евхаристии, – но и каждому человеку, который приходит в храм и становится членом общины, это очень и очень полезно знать. От этого надо уберегаться и истреблять в себе эти, скажем прямо, фарисейские чувства.

Иногда человек в поисках религиозной, церковной жизни, в поисках общины, ставит перед собой цель не прийти ко Христу, не войти в церковную жизнь, а зацепиться за какое-то известное имя. Есть в Москве авторитетные, известные священники, которых иногда шутя называют «виртуозы Москвы»; имена их у всех на слуху. И люди приходят в храм не ко Христу, а именно к такому известному священнику, чтобы потом можно было сказать всем остальным: «А вот какой батюшка у нас в приходе… а вот я у кого окормляюсь… а вот в каком я приходе состою…»

Тогда священник, может быть, невольно, становится своего рода брендом, и его слова перетолковываются, разносятся, его именем запечатываются всевозможные действия других людей: «А вот наш батюшка так сказал…» Даже в Патерике описан случай, когда к одному очень известному духовнику, очень известному старцу пришли побеседовать люди, хотели у него узнать что-то такое важное и серьезное. И вдруг старец их не принимает. И келейник его спрашивает: «Отче, почему? Ты всегда открыт для всех, к тебе приходят многие, ты каждому уделяешь внимание и любовь. Почему этим людям ты не хочешь уделить любовь? Почему ты не хочешь ответить на их вопросы? Почему ты им не хочешь послужить?» А старец говорит: «Эти люди – торговцы». Они пришли за тем, чтобы, услышав от старца некое премудрое слово, начать этим словом торговать, разносить его по разным местам: «А мне старец сказал…»

Получается, что человек свой авторитет, свою личную духовную жизнь как бы умножает на авторитет старца и тем самым возвеличивается в своих глазах.

Далее, конечно, следует, что вода, освященная в нашем храме, самая святая, причастие, которое я получаю из рук «моего» батюшки, самое благодатное, исповедь у нашего духовника… Однажды я услышал такое сравнение: «Духовник наш (на исповеди) как пылесос», грехи вытягивает, как пылесос. Действительно, просто реклама пылесоса: «Tefal, ты думаешь о нас». Получается, что батюшка становится брендом, как хороший пылесос, таким духовным пылесосом. Такое отношение, конечно, и приходскую жизнь каким-то образом меняет, и если священник еще достаточно молод и не очень тверд сам, то он очень легко может поддаться такому возвеличиванию и поломать себе жизнь. Потому что не только «каков поп, таков и приход», но бывает и наоборот: каков приход, таков и священник.

Приход воздействует на священника, священник начинает воспринимать такое обожательное, почитательное отношение к себе как норму, и что происходит? Происходят грустные вещи.

Священник начинает властвовать над приходом. Считает, что его слово не просто закон, а даже и истина, что он никогда не ошибается, что он имеет право требовать себе полного и абсолютного послушания, как в монастыре. Это явление называется «младостарчеством». К сожалению, мы не можем сказать, что наша сегодняшняя церковная жизнь, наше сегодняшнее церковное общество свободно от этой болезни. Увы, младостарчество процветает, а приход под руководством младостарца становится тоталитарным. Страшное слово, не хочется его произносить, но приходится: такой приход имеет все признаки секты, он становится закрытым обществом, в нем священник – абсолютный лидер, все прихожане считают себя особо избранными по отношению ко всем другим. И благодатная жизнь внутри общины представляется по сравнению с другими общинами и даже со всей Церковью какой-то наиболее очевидной и ярко выраженной в духовном смысле.

Это часто приводит и к духовным болезням, и духовным искажениям, и психическим заболеваниям. Потому что на такое явление особенно падки люди с не совсем ровной нервной системой, склонные к личной амбициозности, к истериям. А, как известно, они наиболее управляемы, наиболее подвержены авторитарному воздействию. К сожалению, это тоже является одной из проблем приходской жизни.

Что еще может произойти, когда батюшка становится брендом? Человеку, конечно же, хочется похвалиться тем, какое благодатное внимание батюшка оказал ему на исповеди, какие изрек слова, какую науку ему преподал. Происходит разглашение тайны исповеди.

Неверно считается, что тайну исповеди должен хранить только священник. Тайна исповеди – тайна для всех. Твоя духовная жизнь – это тайна, ее разглашать нельзя. А вот тут начинается настоящая торговля словами священника. И считается, что если батюшка сказал это мне, то это является законом для всех, и поэтому человек, исходя из того, что священник ему сказал, имеет право назидать, учить, требовать от других именно того, что сказал священник ему.

Если священник – это бренд, священник, прошедший такую малую приходскую канонизацию, местный чудотворец, то его слово становится как бы законом для всей Церкви. И тот, кто этого не слушает, тот просто враг, и тогда люди отворачиваются друг от друга, известны такие случаи, когда несогласие одного из членов семьи со словами священника привело к разрушению семьи.

Все, о чем здесь говорилось, можно назвать словом «болезнь». И болезни приходской жизни, как и прочие духовные недуги, могут исцеляться пристальным вниманием к Слову Божию и глубоким, искренним, сердечным покаянием, которое зарождается в нас через приобщение к этому Слову.