Текст книги "Infernal"

Девицы бросают сигареты и достают из сумочек салфетки, старательно протирая тугой шелк, надеясь, будто превратившись в мистера Пропера, сведут пятна одним легким движением. Увидев старания незадачливых пассий, господа устремляются на подмогу, дружелюбно смеясь над туповатыми подругами и отвешивая каждой по крепкому словцу. Те отвечают взаимностью. Вечеринка удалась. Платья испорчены. Склока заканчивается в невесть откуда подъехавшем лимузине. Большие мальчики пихают девочек в салон и протискиваются рядом. Писк стихает, и лимузин, мигая ослепительным блеском, сворачивает за угол.

Сзади незаметно показались приятели. От их призывающих реплик я обернулся. Приятели стояли не одни. Между ними, обхватив их за талии, обнаружилась невысокая рыжая профурсетка на высоких каблуках. Узкие джинсы с заниженной талией, черная крокодиловая сумочка и глубокое декольте однозначно намекали о многом. Она с любопытством оглядывала меня, словно предвкушая разделить остаток ночи на троих.

– Ты с нами? – нехотя спросил Секир, соблюдая приличие.

Я саркастично улыбнулся и помотал головой.

– Как знаешь, – не без удовлетворения заключил Белкин. – Давай мы тебя подбросим? Не бросим же одного.

Пришлось кивнуть утвердительно. Добираться до хаты самому тошно и омерзительно.

Спереди промычала поддержанная тачила. Поморщившись, мне так и не удалось определить ее марку. На капоте не было никаких опознавательных знаков, или я так устал, что не отличаю «Ладу калину» от «Лансера».

Следуя молчаливому призыву железного коня, мы поспешили к авто. Белкин влетел в салон первым. Ожидаемо второй проскользнула дамочка и кое-как третьим, скрипя бицепсами и накопившимся под брюхом жирком, уместился Секир. В тесноте, да не в обиде, и с говорящей упругой попкой посередине. Мне посчастливилось сесть спереди.

– Как зовут очаровательную незнакомку? – ухмыльнулся я, не оборачиваясь.

– Мери! – проскрипела дурочка. – А вас?

– Мефистофель, – ответил я, не подумав, чем вызвал конское ржание компаньонов.

На этот раз я негодующе обернулся, и смех тут же стих. Приятели смотрели на меня ничего не различающими зрачками, словно обкурившись травой в клубном сортире. Круглые широкие зрачки застыли на месте, как у кошки перед прыжком. Но приятели пусть коты, но не кошки, и они не охотятся на мышей, но охотятся на цыпочек, а для этого не обязательно уметь прыгать. Наверняка они поверили, что это и есть мое настоящее имя.

Мери сидела посередине, гладя их бедра. Тоже самое проделывали Влад и Секир, только более рьяно и старательно. Над ее губами я разглядел тонкую черную полоску. Это были усики. Очень заметные усики. Не красиво и не эстетично. Мне никогда не нравились усатые женщины, даже такие, как Мери. И будь я даже Печориным, то никогда не поддался бы искушению. Хотя почти на сто процентов уверен, что лермонтовская княжна носила точно такие усы, как, впрочем, и украденная им Белла.

– Мефи-стофель?! Никогда не слышала, – призналась Мери. – Редкое имя. Это как Гвидон или Робеспьер.

– Очень редкое, – согласился я, пристально уставившись в лобовое стекло, и отмечая высокий интеллект куртизанки.

– Но красивое.

– Очень красивое, – не разочаровывал я Мери.

Дальше инициативу перехватили друзья, принявшись по очереди посыпать Мери дурацкими анекдотами в стиле ню. Девочка смеялась, играла грудью, вальяжно подмигивала и делала вид, что слышит их в первый раз. Затем она попросила угостить ее сигареткой. Сразу же двое услужливых кобелей потянули к ней мятые пачки и золотистые зажигалки. Чтоб не обижать любого из них, Мери отказала обоим, мудро достав свое пластмассовое огниво и закурив. Салон заполнил пьянящий дым. Водитель включил кондиционер, который не справлялся, тогда он приспустил окна и вздохнул свободно. Водитель явно был из числа противников курения и состоял в общественном движении против лоббирования табачных компаний. Как назло агитатору антитабачного комитета, Секир тут же закурил и вновь почувствовал себя героем и истинным продолжателем традиций несравненного поручика Ржевского. Он даже забыл, что девочки подобного рода давно не входят в его прайс-лист, но то ли он был слишком пьян, то ли обкурен до полнейшего одурения, то ли просто не понимал, что делает, не разглядев в княжне Мери явной порочности и бирки с надписью «Sale».

Кто был действительно счастлив, так это Влад Белкин. Не на седьмом небе, но где-то неподалеку. Видно ему давненько не удавалось подцепить столь аппетитную крошку. Метр шестьдесят два плюс каблуки. А выше ни к чему. Так удобней. С моделями иногда приходится туго. Их ноги-ходули хороши на подиумах, а в постели они мешаются, так и норовят все испортить, и не то чтобы Камасутру с ними пройти затруднительно, даже классика становится неудобной, за исключением пары позиций, если приноровиться. С коротышкой Мери у Белкина не возникнет подобных проблем. Неизвестно, догадывается ли Владик, что Секир не спроста к ним присоединился?! Возможно, догадывается. Впрочем, наверняка ему не впервой делиться добычей.

– Мальчики, а вы чем занимаетесь? – спросила вдруг Мери, выбросив окурок в окно.

А вы? – подумал я, но не озвучил эту фривольную мысль. Но этот вопрос послужил для Секира красная тореодорской тряпкой, если бы он родился разъяренным быком.

Зарядившись хмельным красноречием, с трудом подбирая слова, он принялся объяснять крошке, чем они занимаются. Секир был хреновый артист и тот еще балабол. Он открывал все подробности старых и свежих проектов, успев доходчиво объяснить ополоумевшей куртизанке, что они работают исключительно со звездами, зажигают звезд, проводят их по небесному небосклону и гасят их собственноручно по одному единому взмаху.

Девичьи глазки сделались шире, чем лупы амазонской жабы.

– Вы продюсеры?! – выпалила она. Вцепившись лакированными ногтями в бедро Белкину, отчего он чуть вскрикнул и отодвинул ее шаловливую ладошку себе на ширинку. – Как же мне повезло! А у меня приятный голос. Мамочка считала, что я очень талантлива.

– Да, детка! Талантлива! Сейчас приедем в студию и отпродюсируем тебя, – пообещал Белкин. – Ты узнаешь, из чего состоят настоящие продюсеры, и увидишь, как загорается новая звезда. Раньше была одна звезда – по имени солнце. Отныне загорится звезда по имени Мери!

От его патетической фразы я невольно улыбнулся. Красиво вещает, подлец! Жаль записать не на чем. Соблазн велик – украду фразу и постараюсь запомнить. При случае непременно воспользуюсь. Добавлю свои интонации, свои ноты, свой тембр, свой музыкальный ключ и воспользуюсь – Лизе понравится. Лиза! Догадывалась бы ты, чем я сейчас занимаюсь?! А чем занимаешься ты?

Лиза должна быть дома. Должна давно вернуться, принять ванну, выпить что-нибудь на ночь, нечто прохладительное, слабенькое, например, тропический коктейль, и лечь в постель. Ждать меня или уснуть. Как получится. Лиза всегда поступает по-своему. У меня никогда не получалось влиять на нее. Никогда. Иногда мне кажется, что именно она на меня влияет. Чаще в хорошую, но иногда и в плохую сторону.

Мы летим, как Магеллан, по отшлифованному шоссе. Белкин почти присосался к Мери, а Секир с завистью раздевает их своими глазищами.

Мне все равно. Меня дома ждет Лиза.

Смелый водила нарушает правила почти на каждом перекрестке. На спидометре зашкаливает за все возможные допустимые скоростные лимиты. Мне все равно. Меня ждет она, а значит, ничего катастрофического с нами не случится. Точнее со мной, а на тех двоих полудурков и княжну Мери мне наплевать, как впрочем, и на водителя. И он мне совершенно не симпатичен: овальный хмырь с грязной щетиной, из ноздрей потягивает дешевыми папиросами, а из рубахи трехдневным потом. Вот и вся лепота. Благо кондиционер в этой тачке исправный.

Между тем Секир напоминает водиле, чтоб тот не забыл подбросить меня. Я указываю точный адресат, несколько раз повторяя его, чтоб бдительная память водителя не дала осечки. Кружить несколько часов по кольцевой и вбирать себя запахи пьяных в хлам компаньонов, острый Шанель номер пять проститутки и перегар командира мне не доставит никакого кайфа. Поэтому я тороплю водилу, указывая пьяными жестами, как быстрее добраться. Водитель – хороший мальчик, прислушивается к моим советам. Не перечит и не указывает, кто здесь король дороги. Похвально. Беру свои слова обратно. Все-таки неплохой малый этот метр баранки. Я спросил его имя и узнал, что его зовут Темыч. Так просто. Ни имени, ни фамилии. Ни клички. Темыч он и есть Темыч – одно безымянное отчество. Не приходится напрягать извилины для запоминания. С какой стати мне помнить его?! Кретинизм. Все они Темычи, Михалычи и Коляны. Редко кто представится полностью, а я никогда и не спрашивал, никогда не испытывая симпатии к этим сомнительным людям, но на фоне Белкина и Секира этот трезвый осанистый жердяй становился примером для подражания. В наше сложное время – большая редкость. И за что я так идеализирую его? Не за что. Просто убиваю время.

Следом я обещаю премию Темычу, если мы уложимся в полчаса. Тот широко улыбается, поднимая монгольские скулы, и давит на газ. Условный рефлекс в действии. Предусмотрительно проверяю карманы. Счетчик в этом говно лимузине отсутствует. Но я и раньше недолюбливал счетчики, и на заказных драндулетах ездил редко. Все больше на своей. Моя новенькая Маздочка ждет меня на стоянке. Завтра я навещу мою девочку. Я очень люблю ее, почти как Лизу, но Лизу все-таки больше, хоть она старше и выглядит не так чудесно и не так убедительно, как моя юная «Mazda 6».

В Лизе это не главное. Что я испытываю к ней, нельзя объяснить словами. Лизу необходимо чувствовать. Каждый день, каждый час, каждую минуту, секунду за секундой проглатывая ее. Проглатывая целиком, как невесомые мыльные пузыри. Невыносимо. Я снова думаю о ней – это невыносимое колдовство, это наваждение. Я думаю о ней, а думает ли она? Обо мне? Она любит меня? – конечно. Изменяла ли она мне? Думаю – нет. Изменял ли я ей – нет! Но трахал фанаток Билана в концертных гримерках? – да!

Медленно сознание погружается в легкий транс. Уже не смущают дурные запахи. Веки смыкаются дружным хороводом, и я ничего не чувствую. Только ее одну.

– Ластов! Очнись!

От дерзкого прикосновения в плечо я поднимаю липкие ресницы.

Чья-то тяжелая ладонь продолжает хлопать меня по спине.

– Домчались, – с трудом узнаю голос Секира. – Ты наш должник. Такой крюк пропороли. В следующий раз добирайся сам. Белкин почти уснул, а Мери хочется по нужде.

– Хотелось. Уже перехотелось, – доносится раздражительный писк.

Нехотя поднимая туловище, со скрипом выкатываюсь из салона наружу.

– Спасибо, ребят. Созваниваемся днем, и кровь из носу встречаемся с Моховским. Лады? Не загуляйте там, чтоб не пришлось за вас краснеть, – призываю я, нравоучительно уставившись на Мери.

– Катись! – раздраженно вещает Секир и обнимает княжну за талию.

Махнув, как пушистым хвостом, выхлопной трубой, говно лимузин отчаливает.

Застыв минуты на три, я пытался вспомнить трехзначный код от подъезда. Одновременно, как слепой старец, оглядывался по сторонам. Заметил, как стало светлее. Рядом на стоянке дремали машины, среди которых красовалась и Маздочка. Ее не заметил. Моя невинная девочка неприлично заставлена плохими парнями с подвеской, тонированными стеклами и не по сезону шипованной резиной. О чем это я? Оборачиваюсь на цифровое табло. Память не пропьешь. Вспомнил. Ровно в два пятьдесят.

– Лиза? От этих придурков сложно отделаться, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Как все осточертело! Черт бы их побрал! Лиз?

Никто не отвечает. Неужели ее нет?

Ее терпение лопнуло, и она просто послала меня куда подальше? Вздор! Я часто позволяю себе подобные экзерсизы. Отзовись, любимая? В квартире темно, и нет признаков жизни. Квартира пуста. Именно с такой обстановкой я прощался днем. Лиза не приходила?

Стянув ботинки и скинув пиджак с разболтанным галстуком, я первым делом плюхаюсь на диван. Невероятная тяжесть и усталость пронизывают тело. Но от пустого одиночества даже хмель уходит на задний план, уступая первенство одним и тем же вопросам. Что? Где? Когда? – Пожалуй, все относится к ней. В любой последовательности и под любым соусом.

Вопросы остаются без ответа.

Судорожно пытаюсь сообразить, где бы она могла быть? Не предупреждала ли, что задержится, гадаю я, перебирая все возможные варианты. Пошла с подружками в караоке? Почему бы и нет. Чем она хуже?! У нас вполне либеральные отношения, и Лиза не раз поступала так, но предупреждала заранее. Предупредила ли сейчас? Не помню. Провал. Предупреждала естественно, но я ничего не соображаю.

Перебираюсь на кухню и достаю в холодильнике недопитое пиво. Не думая о последствиях, допиваю его с первого залпа и отставляю бутылку в сторону. Сразу легчает на душе, и возвращается память. Черт возьми! Она предупреждала меня. Она всегда ставит меня в известность, если что-то случается. Я же позволяю себе не быть столь порядочным и пунктуальным.

С обескураженной улыбкой я вспоминаю про телефон. Возвращаюсь в прихожею, и долго шарю по карманам, коря себя за неосмотрительность. Терять мобильник – никуда не годится. Тем более если его сперла та потаскушка или прикарманил небритый водила. На дне пиджака нащупываю что-то твердое. Зря грешил на людей. Телефон на месте, но Лиза не отвечает. Что-то со связью.

Со второго захода ложусь на диван, телефон кладу рядом и представляю себе ее. Мы знакомы почти тысячу лет, и почти тысячу лет мы вместе. Пусть слегка загнул, но вот-вот будет первый год отношений, но что это значит по сравнению с вечностью? Для кого-то и год – каторга. Для других пятьдесят лет пролетают как один день вечного медового месяца. Но наш медовый месяц давно прошел. Мы давно не летаем в облаках. Начинается кризис. Типичное развертывание сюжета любого романа. И я не раз это проходил, и не раз давал себе возможность не выдержать этого кризиса. И не выдерживал. Уходил. Завязывал сомнительные интрижки, а иногда позволял себе окунуться в новый мир под названием: «Настоящая вечная любовь!». Чаще получалась любовь не вечная, часто не настоящая, а очередная, с прелюдией, процессом и планомерным завершением. В среднем год – не больше. Магическое число моей жизни. Мало кто задерживался дольше, если только год выходил високосным. Тогда на нем я протянул до двух безумно-безумных лет. Но дело все равно кончилось плохо. Или хорошо? Ведь иначе я бы не встретил Лизу, а с ней мне особенно сладостно. Несмотря на скорые предвестники краеугольного юбилея, никак не хочется завершения, как не хочется предуготованного финала. Серьезно, не хочется.

А ей? Не спрашивал. Нет! И ей нужно остаться со мной. Лиза дорожит отношениями в десятки раз сильнее, чем я. Лиза – оплот наших чувств, она их творец, но она и судья их. И куда склонится чаша весов, решать не мне, но ей.

Будь же гуманна, Лиза…

В замочной скважине осторожно пробирается ключ. Это Лиза! Прислушиваюсь, пытаясь поймать ее шаги, шорох и дыхание. Замок поддается, и приоткрывается дверь. До меня доходит ее ускользающий, пряный запах. Встать и идти к ней лень, и тело как танк. Затаившись, я жду, чтоб она сама увидела меня первой.

Как же удачно, что я очутился в квартире раньше. Получится претвориться, что я полночи жду ее здесь, и никак не могу не заснуть. И это действительно так. Никто не разубедит ее в обратном. Я словно и не тусил в клубах, а как верный семьянин дожидался беглую женушку у домашнего очага. Но мы не женаты. И никто из нас даже не зарекался.

– Милый?! – сладкий звук нарушил безмятежную тишину.

Не удержавшись, я раскрываю себя, выходя из тени.

– Ты пришла? Уж не надеялся, что дождусь тебя этой ночью.

– Уже прочти утро, – как ни в чем не бывало, отвечает Лиза.

Она проходит в гостиную и застает меня неприлично развалившимся, задернув ноги на спинку дивана.

– Уже почти утро, – передразниваю я. – И где ты была?

– А ты где?

– С двумя раздолбаями пьянствовал и смотрел стриптиз, – говорю я, опуская ноги.

Я старался всегда быть честным и не скрывать от нее лишнего. В разумных пределах, естественно. Но что такого, если я поглазел на трех роскошных, но призрачных девочек топлес? И что такого в том, что прокатился в компании с замороченной куртизанкой? Ничего плохого. Я чист. Все честно. Честно и чисто. Как законы Мерфи. И может в этом и есть успех наших отношений. Мы стараемся ничего не утаивать, давая волю эмоциям, а иногда и желаниям. Но это пока не к месту.

– В каком клубе? – начинает она допрос.

– Не помню.

– Разве?

– Не важно. Какая на фиг разница?! А ты решила немного прогуляться?

– Да так, – кинула она сумочку в кресло. – Адель пригласила развеяться. Угадай куда? Не напрягай извилины. Ты не поверишь, я тоже ходила на стриптиз. Мужской. К женщинам я не испытываю столько страсти. Получился девичник – Адель, я и еще две необязательные знакомые. Одна – стерва с работы, а вторая – приятельница Адель. Весело провели время. Я звонила тебе, пыталась предупредить, чтоб ты не волновался, но ты был так занят разглядыванием пышных попок, что не соизволил ответить любимой. А я набирала тебя раз пять!

– Не помню, чтоб ты звонила. Я бы ответил. Постой! Я сам звонил тебе! И ты не отвечала!

– Батарейка сдохла! – злорадно усмехнулась Лиза. – Не будем раздувать из мухи слона. Боже! Как я устала! Выпью воды и приму душ.

Я пересилил себя и приподнялся с дивана.

– Мне уже не до душа. Я полагал, что ты рассталась с Адель? Еще совсем недавно вы посылали друг другу гневные террады. Как она поживает?

– Так себе.

– То есть?

– Да ну ее, Герман! Сходить в стрипклуб – еще не повод делиться своими успехами. И вообще она меня мало интересует.

Лиза договорила последнюю фразу, выйдя из комнаты.

Адель… Никогда бы не подумал, что они снова станут общаться. Вот так сюрприз. Эта бездарная поэтесса Адель – не псевдоним и не прозвище, а самое настоящее ее имя. Как ни крути, звучит поэтично. Она словно родилась для стихосложения. Само ее имя, как рифма. Но в голову приходит только бордель. И я бы не удивился, если б она имела к нему отношение. И прямое, и косвенное. Адель была известной стихоплеткой в своих кругах, имела несколько неизданных сборников и иногда лишь отрывками публиковалась в малотиражных литературных изданиях. Все больше читала свои творения в кругу себе подобных на поэтических сборищах и фестивалях. Особенно она любила участвовать в поэтических конкурсах, не пропуская все столичные и региональные тусовки. Нигде ей не удавалось победить. Нигде не удавалось попасть в номинанты и получить премию. Но Адель не сдавалась, и поражения нисколько ее не смущали. Для нее важен сам процесс, и возможность быть услышанной, возможность выступить и почитать на публику свои стихи, коих у Адель накопилось порядочное количество. Когда-то она читала их и нам с Лизой. Давно, когда я только с ней познакомился. Но авторские выступления продолжалось не долго. Адель почему-то прекратила читать нам, и мы не могли в полной мере оценить ее выдающиеся способности. То ли она стала чересчур скромной, то ли решила не тратить времени на бездарности вроде нас – неизвестно. Прекратила, и все тут. Никто не расстроился. Мне сложно даже припомнить несколько строчек. Стихи пролетели сквозь уши, не оставив никаких отпечатков – слишком ветреные были ее строки.

Адель – удобное имя, но мне неизвестна ее фамилия. И вряд ли она кому-то знакома, кроме ей самой. Я знаю лишь, что та имела хорошую должность в маркетинговой компании, прилично зарабатывала на хлеб насущный и вполне разумно хранила в тайне свои таланты, предусмотрительно не раскрывая свой дар. И только вечерами, обычно ближе к выходным или по субботам, она отправлялась в любимое поэтическое общество где-нибудь на Чистых прудах или Новокузнецкой и открывалась публике в своей музе.

Адель любила писать про любовь, чаще несчастную и страдальческую. Любовь мазохистскую и местами садистскую. В мире суетном и светском ее считали феминисткой. Она отстаивала свои права, борясь с мужским угнетением. И даже писала разоблачительные статьи про мужские пороки в гламурные журналы, но безуспешно и недолго. В глянцевых колонках она не задержалась, а в обществе поэтов-неудачников и непризнанных гениев Адель чувствовала себя, как рыба в воде. Иногда она приводила своих дружков – именно дружков, не любовников. Такие недоноски на любовников не сгодятся. Они преданы исключительно платоническому амуру, кто-то из них наверняка евнух, а кто-то никогда не лазил себе под штаны. Но четверостишия они строчили закадычные и даже отражали дух времени, поэтому Лиза просила Адель познакомить нас с новоиспеченными Блоками и Маяковскими. Один из непризнанных гениев учился в аспирантуре безымянного универа, наподобие Бауманки. Второй подрабатывал консультантом в «Евросети», а третий просто вкалывал кабельщиком, читая по ночам Гете и Шопенгауэра. Кто-то из них сто пудово числился в психоневрологическом диспансере, а другие, возможно, попадут туда в будущем, если не пролетят мимо учета.

В один заснеженный зимний вечер Адель пригласила нас на квартирные чтения, проходившие в ее завидной трехкомнатной лаборатории дореволюционной постройки. Кроме нас с Лизой в поэтической тусовке затесались два бородача в шерстяных джемперах и задрипанных джинсах. Они в наглую наливали себе армянского коньяка и почтительно слушали выступающих. Первый поэт по фамилии Блудин жадно курил тонкую трубку, а затем шарахнул двести грамм водки и вышел на сцену. Стихи его оказались псевдо церковной ересью с явным подражанием Хлебникову. Об этом нам пояснила специально приглашенная на тусовку редактор литературного журнала «Высь» и, по совместительству, младший библиотекарь МГУ, некая Антонина. Она любила все комментировать и совершенно не любила пить: ни водку, ни коньяк, ни даже джин-тоник, что было совершенно странно на фоне спивавшихся литераторов, но что приносило недосягаемое очко в ее пользу. Вторым выступал некто Никита Зяжских с метафизической утопией, по комментарию той же Антонины, в духе англосаксонских мудаков типа Байрона. Третий, словно хедлайнер, выступал Самуэль-Аймо Кротов с короткими миниатюрами в стиле японских поэтических изысканий: та же рифма и тот же слог, да и сам Кротов предусмотрительно принес с собой графинчик саке. Его короткое выступление понравилось больше всех. Разумеется, в первую очередь Адель. Самуэль стал ее любимчиком. Почти фаворитом. В завершении программы выступала сама новоиспеченная примадонна, с забвением читая свои творения. На этот раз наизусть, отбросив все листки и подсказки, будто специально выучила стихи в честь грандиозного события. Ей аплодировали долго, особенно упорно хлопали в ладоши Антонина и Самуэль. Ее бенефис удался. Публика получила порцию эстетического бигмака, а мы с Лизой поклялись никогда не посещать эти полоумные тусовки. Либо мы с Лизой слишком чопорны, тугодумны и невежественны и ни черта не понимаем в высокой беллетристике, либо сборище писак было настолько убогим, что кроме отвращения на душе мало что оставалось. Глас народа – глас божий, а мы с Лизой все-таки к нему относились.

Все остальные обитатели лаборатории были весьма ангажированы и не могли посмотреть на всю эту вакханалию под живым углом, то есть объективно и непредвзято. Но мы не монстры и не стали в открытую хаять талант Адель и ее приспешников. Напротив, пытались даже придумать некое подобие комплиментов и сочинить что-то типа похвального эссе. Однако, тонкую натуру не обманешь. Адель раскусила нас, как грецкий орех, обвинила в черствости и всех земных грехах, а под конец разорвала с нами, а точнее с Лизой, все отношения. Так они и расстались из-за концептуальных различий. Не считая того, что Адель пару раз открыто пыталась со мной переспать, что изрядно нервировало Лизу. И скорые меры последовали сами собой. Но это уже другие воспоминания…

Вспомнив странную поэтессу, я потерял интерес ко сну. Отбило всякое желание. Я пошарил в холодильнике в надежде наткнуться на баночку пива, но наткнулся только на колу, пусть и баночку.

Слушая, как шипит душ в ванной, и представляя себя рядом с Лизой, я медленно охлаждался газировкой, сидя за столом. Присоединиться к ней не было никакой возможности. Я не в форме, чертовски устал, грязен, ободран и вонюч, как это трагикомично не звучало. И чтобы не потерпеть фиаско, я отбросил эту невозможную возможность, допил колу, смял банку, выбросил ее в мусорное ведро и вернулся на диван, чтоб принять привычное положение.

Тяга ко сну на удивление возобновилась. Кофеин подействовал обратным образом. Шум воды стихал, уже не так шипел и напрягался, а это значит, что ее омовение подходило к финалу. Я приготовился встретить ее такую чистую, заново непорочную, свежую, пахнущую нежным клубничным мылом.

Собрав остатки сил, я включил настольную лампу и убавил свет до минимума, чтоб он слегка отбрасывал тени и не раздражал глаз. Рядом нащупал «Ведомости» и пару журналов из жизни поп-индустрии, так сказать, профессиональная литература, все равно, что учебники по финансам и кредитам для будущих коммерсантов. Ладонь соскользнула со стола, и журналы скатились вниз, издав легкий шелест.

Ванна приоткрылась, и повеяло влагой, словно морским бризом, и тем самым клубничным мылом.

– Ты собираешься принимать душ? – первым делом спросила Лиза.

– Нет, – лениво ответил я, перевернувшись на бок.

– А что так?

– Устал.

– Ты думаешь, я буду спать рядом с грязнулей?! И не смей подниматься с дивана. Мне придется разделить постель одной. Сам виноват.

– Как хочешь.

– Ну и замечательно.

Вот и поговорили, вздохнул я и перевернулся обратно.

– Ты не такой, как был раньше, – говорила она за стенкой. – И я не такая. Ты не замечаешь, что нам пора что-то менять. Мы остываем. Нам необходим какой-то ресурс, драйв, отчего закипела бы кровь. Помнишь, я предлагала тебе кое-что месяц назад? Должен помнить! Такие предложения кому попало не делают – только любимому человеку. Лишь доверяя ему, как себе. Что молчишь? Уснул? Герман?! Зря ты несерьезно отнесся к моему предложению. Подумай хорошенько! Это нечто новое для тебя и для меня. Новый опыт всегда уникален. Вся наша жизнь – опыты. Монтень прав. Опыты на себе и на людях. Главное, чтобы опыт был не горьким. Сладкий опыт – это кайф. И я предлагала тебе очень сладкий опыт. Не знаю, изменял ли ты мне раньше? Я не спрашивала у тебя. Спросить сейчас? Ты ухмыльнешься и не ответишь. Притворишься спящим, высмеешь меня, как дурочку. Герман?! Но мы даже перестали ревновать друг друга. Я не замечаю твоей ревности! Ты не устраиваешь скандалов! Где я сегодня была? В клубе? Глазела на загорелых мачо с кубиками на животах?! Каких у тебя и в помине нет, и не было никогда, разве что в наивных подростковых фантазиях. А если я была у любовника? Вдруг! Ты снова рассмеешься и ответишь, что мы с тобой любовники – это верно! Мы любовники! Мы просто спим вместе, и нас объединяет только постель. Но я не забуду, как ты признавался мне в любви, Герман! Мы не просто любовники. Мы любимые и близкие люди. Ты любишь меня, а я – тебя. Это говорит о многом, но это не значит, что любимые люди перестают быть любовниками. Кошмар! Я совсем запуталась! Все равно – это нечто другое, чем просто секс. Правда? Ты опять молчишь, уткнулся в подушку и делаешь вид, что не слышишь. Знаю я твои мерзкие привычки. Эта самая мерзкая, Герман! Намного омерзительней, чем твои вечерние носки на стиральной машинке! Ответь же мне!

Лиза не выдерживает и заходит в комнату.

Я прищуриваюсь и протягиваю руки, намереваясь обнять ее. Мне достаются горячие, но еще не высохшие ножки.

– О чем ты? – неразборчиво шепчу я, подтягивая ножки к себе

Сначала они упираются, а потом поддаются. Это нежное клубничное мыло! И почему оно несъедобно? Ужасно несправедливо.

Сверху на меня падают холодные капли. Это качаются ее распущенные волосы, награждая меня гроздьями винограда.

– Ты не слышал? Повторить?

– Утром, детка. Я ничего не соображаю.

– Отпусти меня. Ты липкий, как слизняк.

– О чем ты?

– А где фен?

– О чем ты..?

Скользкие ножки вырываются из моих объятий и покидают зал. На мне капли с ее локонов, отпечатки кожи и запах клубничного мыла….

На самом деле я все слышал. И я помню ее предложение. Но сейчас меня уже ничто не волнует, даже оно… это потрясающее предложение в прямом и переносном смысле….. Потрясающе…