Текст книги "Infernal"

Лиза будет на седьмом небе от счастья.

Я же попросту улетел в космос, когда снял с карты пять тысяч евро.

Лиза бесценна…

В ресторан «Золотой» на Кутузовском я примчался на полчаса раньше назначенного свидания. Вторая стрелка за день – далеко не рекорд, но из-за Лизы самая долгожданная и приятная. Мне хотелось привыкнуть к новой обстановке, смириться с обществом Адель, продумать речь и тактику холодной войны, чтоб она не переросла в горячую и не пришлось бомбить поэтессу ядерными боеголовками. Второй Хиросимо устраивать ни к чему, тем паче в приличном заведении, ведь атомное облако распространится на весь Москва-сити.

Смирившись лично с Адель, я не смирился лишь с тем, что придется оплачивать ее счет. Жуткое расточительство при моих теперешних затратах. Платить за катастрофически неприятного человека неприятно неисчислимым образом. Многие не зря считают меня жадным.

Раньше времени в ресторане появилась и Лиза. Рядом волочилась Адель. Вместе! Какая червоточина. И я сглотнул приступ ревности. Она же проводит с ней чересчур много времени! С чего вдруг? Как они вообще успели помириться? Женская дружба таинственная и непонятная вещь. Без женской логики в ней не разобраться, а я и обычную логику с трудом понимал, предпочитая жить на ощущениях и интуиции.

Моя ладонь взметнулась вверх, напоминая кассира из ресторанов быстрого обслуживания.

Девушки заметили ее и ускорили шаг.

– Вы на удивление пунктуальны, – сказал я, поднимаясь из-за стола и усаживая Лизу.

Ради приличия я помог устроиться и Адель.

– Спасибо. А ты как всегда самый галантный кавалер, – мило ответила Лиза.

Адель кисло оскалилась и молча села, не проронив ни звука. Обманчивое впечатление. Она еще успеет наговориться всласть. Хитрая пигалица не упускает возможности потрепаться о высоком искусстве.

Поэтесса уселась подальше от меня, но поближе к Лизе, вызвав во мне противоречивые чувства. С одной стороны это вполне устраивало меня, я не ощущал ее чавканье и смрадное дыхание, но ее близость к моей женщине повторило приступ ревности с силой в десять балов по шкале Рихтера.

Я вытряс из себя последние капли толерантности и человеколюбия, чтоб подавить антипатию. В самом деле – мне нечего на нее злиться, и она пока не сделала ничего плохого. Напротив, Адель даже хотела меня – и пусть. Это только ласкает мое самолюбие. Я не спал с ней и не собираюсь. Ее вина в том, что Адель портит интимный и незабываемый вечер с Лизой. Утешает одно – она не останется с нами до утра, а так я не имею особых претензий. Само убеждение и рациональное объяснение своих мыслей остудили оголенные нервы. Адель уже не так сильно раздражала, выглядела терпимо и вела себя пристойно. Пока. И все еще хотела меня…

Ее черные, как у ворона, волосы были заплетены в черствую косу. Тушь на ресницах аккуратно подобрана, и зеленый макияж на ногтях смотрелся не дико, а привычно. С тех пор, как я ее видел последний раз, Адель немного поправилась. Жир отложился в неправильных местах, и она совершенно его не скрывала, скорее, не замечала вовсе, или наоборот выставляла всем напоказ, но я не любитель пышных форм, особенно если это формы Адель. По ней плачут все фитнес-центры столицы. Ей придется покупать годовую карту на семь посещений в неделю, чтобы сбросить к следующему пляжному сезону пять или семь килограмм. Но это вряд ли что-то изменит. Адель есть Адель, банальная московская поэтесса, раба правильной поэзии и точности художественных образов. Макияж макияжем, и пусть она даже с натяжкой выглядела прилично, но все равно походила на вредную ведьмочку из детских американских страшилок. Взрослого она не могла напугать, а ребятишек в яслях легко. Достаточно появиться в тихий час и пожелать деткам спокойной ночи. Энурез и плач до утра обеспечен.

Мой взгляд не отрывался от Лизы, а ее лик завораживал и открывал нечто бесценное.

Выглядела она чудесно: легкое летнее платье со скромным вырезом, достаточного для примерки моего неожиданного сюрприза. Та же грациозная шея, тот же остренький носик с налетом стирающихся веснушек и огненно-карие глазки. Вдумчивые и вечно загадочные, поэтому особенно притягательные. Ее формы вдохновляли и будоражили кровь. Спинным мозгом я чувствовал, как лица пижонов с соседних столиков разглядывают мою сладкую девочку. Ни намека ревности я не испытывал. Ревность относится лишь к Адель. Я гордился Лизой.

Первой к меню прикоснулась поэтесса, быстро листая папку, как старую записную книжку.

– Мы заскочили в «Ереван plaza», – улыбалась довольная Лиза. – Там я присмотрела себе пару симпатичных костюмчиков. Почти купила, но вовремя передумала. Неудобно будет тащить их сюда. Славные были вещички.

– Заедем на обратном пути, – пообещал я. – Ты попросила их отложить?

– Не помню, – рассеянно ответила Лиза. К шмоткам она была куда равнодушнее подруг.

– Я тоже присмотрела сумочку, – не отрываясь от меню, похвасталась Адель. – Захватите меня с собой? Сумочка ждет меня.

Подобная перспектива не вдохновляла, и я передумал кататься с ними по магазинам.

– Не знаю, успеем ли мы, – сказал я, давая понять подруге, чтоб не рассчитывала на меня. – Задержимся здесь надолго и сразу махнем домой. Никуда ваши сумочки не денутся.

– Без разницы. Захвачу ее завтра, – пожала плечами Адель.

– Завтра мы собирались в солярий, – напомнила Лиза.

– Успеем. Лишний час нас не спасет.

– Верно. Завтра я раньше освобождаюсь.

Тогда я распахнул меню и первый выбрал несколько блюд. На улице слишком жарко, чтоб испытывать чувство голода, поэтому я ограничился жареным стейком на гриле и грейпфруктовым соком. Лиза заказала греческий салат, выпечку и непонятный коктейль с труднопроизносимым названием. Не помню, что заказала Адель. Бубня себе под нос, она долго терзала официанта расспросами о содержании йода в морской капусте. Логично предположить, что морская капуста явно часто присутствовала в ее рационе. Невинная блажь поэта….

Ожидая заказ, Лиза принялась делиться впечатлениями дня. Моя сладкая девочка сообщила, что ее тоже ждет премия. Выходит, я не один кую железо, пока горячо. Похвастаться успехами могла и моя расторопная скво. Я искренне радовался ее успехам и прочил ей блестящую карьеру. Лизу же мало волновали подобные перспективы, она птица вольная и готова заниматься исключительно тем, что ей интересно, а интересы ее легко меняются. И в этом она права на сто процентов. Чем только не занималась она в свои неполные двадцать семь, и каких увлечений не пробовала. Ее сезонные занятия дайвингом на Мальте меня давно не удивляют, а когда она записалась в спилиологи, так я чуть не поперхнулся собственной слюной. Насилу уговорил ее повременить с поспешным решением. Лиза повременила, и, слава Богу, успела забыть о столь экстремальной затее. Постучим по дереву. Лиза неудержимая хулиганка, готовая покорять вершины Гималаев, прорываться с саблей сквозь дебри Амазонских джунглей, кормить пираний кровавыми куриными крылышками, и отправиться в подводную Одиссею на дно Атлантики – все это, если пока не было в ее жизни, то намечается в грядущей перспективе. И я не представляю, как мне придется с этим справиться, и как вообще терпеть ее выходки, но я люблю ее и поэтому разрешаю ей почти все. А на какие эксперименты она готова в постели – об этом даже язык не поворачивается намекнуть. Но всему свое время…

Будни Адель не отдавили духом альпинизма и кладоискательства. Последние годы она чистокровная домоседка. Когда-то она состояла в комитете «Гринпис» и ездила с группой полоумных фанатиков атаковать торговые суда в районе Южных Курил под эгидой запрещения китобойного промысла. Невозможно представить, как она размахивала зеленым флагом и покрывала браконьеров отбойным матом, читая им свое раннее творчество. Но после десантного штурма судна и нескольких ответных оплеух от японских моряков (Адель полезла в драку первой и до сих пор гордится своим чистосердечным порывом), ее запал стих. Активистка «Гринпис» поняла, что ее крик о помощи – капля в море. Ничего не изменится, а ее друзья – безмозглые шуты, живущие на дормовщину и готовые отстаивать любые идеалы, за которые хорошо платят и до кучи отмазывают за хулиганское поведение. Адель замкнулась в себе и ушла в творчество, написав несколько печальных поэм, обличая нравы «Гринпис» и стыдя охотников за китовым мясом. Ее мигом исключили из числа добровольцев. Адель гордо махнула хвостом и написала следующую гневную исповедь. Даже ее очередной неизданный сборник назывался «Мертвый голубой кит» или «Туши на пляже». Стихи прослушали в поэтической лаборатории и дружно хвалили, добавив в заключение, что чего-то не хватает, но в целом очень даже ничего. В тему и честно, а это есть настоящая поэзия.

Ее старались не критиковать, ибо критику Адель не переносила. Литераторы это знали и не теребили ее безнадежную душу. Но любовь к животным в Адель не остыла. Она купила себе кролика в позолоченной клетке и нарекла его Санчо, до сих пор живет с ним в одной квартире, если не в одной спальне. Кролик часто линяет, гадит и насилует клетку. У него всегда стоит, когда Адель возвращается поздними вечерами. Кролик видит в ней самку, и еще неизвестно, что Адель делает с кроликом. По слухам, она все-таки собирается привести ему молоденькую крольчиху, хотя в зоомагазине ей советуют кастрировать бедное животное и оставить его в покое. Адель не соглашается, так как против насилия и пыток. Считает, что это бесчеловечно, и предлагает ветеринарам кастрировать себя и посмотреть, что из этого выйдет. В зоомагазине понимающе улыбаются, а когда она уходит, крутят у виска и представляют, как отчаянный кролик прогрызет клетку и набросится на хозяйку, и никакая межвидовая несовместимость ей не поможет. Смех из зоомагазина доносится на соседние перекрестки. Адель не слышит его, спускаясь в метро и сочиняя животрепещущее стихотворение. Неизвестно, что сейчас с ее питомцем, но признаков насилия на Адель нет, и никто не жалуется – ни Адель, ни немой кролик, то есть, они находят общий язык, и это не может не радовать.

Ей первой приносят блюдо, непонятное и несуразное, как сама Адель. Она начинает пробовать, не дожидаясь нас.

Мы с Лизой понимающе смотрим ей в тарелку и облизываемся.

– Как это называется? – интересуется Лиза, осторожно подмигивая мне.

– Я не дочитала название, – отвечает Адель, вынимая изо рта вилку.

– Там содержится морская капуста? – спрашиваю я, словно ни на что не намекая.

– Пока не поняла.

– А что там есть?– подмигиваю я в ответ Лизе.

– Базилик, перец, много уксуса и репчатого лука, – серьезно отвечает поэтесса. – Очень остро на вкус. Как лирика раннего Мандельштама.

Меня пробирает на ха-ха, но я закрываю рот кулаком, как бы предотвращая приступ зевоты или икоты.

Лиза предлагает заказать мне воды, но я шаркаю пальцем по ее ладони и сообщаю, что все в порядке.

Мне приносят стейк в последнюю очередь. Немудрено, его еще успеть приготовить и заправить, как следует – не диетический салат и галиматья с привкусом базилика. От вида стейка просыпается волчий аппетит. Отныне не до смеха. Беру нож и разделываю его на куски, уподобляясь Джеку-потрошителю.

Не выходя из образа, Адель продолжает нести искусство в массы.

– У меня сейчас глубокий личностный кризис, – просветляет она, как будто когда-то было иначе. – Особенно болезненно я остро чувствую одиночество. Оно пронизывает меня острием шпаги. Я почти заколота, словно мушкетер, сраженный на дуэли беспощадным гвардейцем. Как больно колет тонкое острие. Это вам не нож, ни копье – это шпага. Колкая стальная шпага. Но она не может проколоть меня полностью. И потому мне очень тягостно и не хочется жить.

– Что ты такое говоришь? Как это не хочется жить? – возмущается Лиза. – У нас у всех бывают периоды, когда на душе больно, но не у всех до такой степени, как у тебя.

– Именно.

– Разберись в себе!

– Разбираюсь. Выводы неутешительны.

– Посмотри под другим углом.

– Думаешь, это может стать источником вдохновения? Возможно. Я сейчас пишу новый сборник. Он в самом начале и только загорается, вот-вот зачат. Мой младенец уже бьется в истерике и требует продолжения.

– Откуда он?

– Кто?

– Твой младенец, – поясняю я, жадно проглатывая стейк.

– Он рожден одиночеством.

– Это как?

– Непорочно. Одиночество всегда непорочно – как божественная благодать. И я ощущаю биение его сердца. Строки рождаются сами собой. На счет три. Четверостишие! Я могу прочитать. Хотите?

– В другой раз. Не та обстановка.

– Верно. Обстановка не подходящая. Предпочитаю читать в поэтической лаборатории, на лоне природы, в сумраке уходящего солнца, на склоне коралловых рифов, на островах Индонезии – вот сакраментальные локусы земли. Там бы устраивать наши вечера. Это точки энергетической паранахвы.

– И чакры открываются, – добавляю я.

– И чакры. Между прочим, у настоящих поэтов чакры всегда на высоте. Ахматова тому яркий пример, а про Цветаеву уж молчу. Чего только стоит: я перчатку надела с правой на левую руку… Не помню дословно, но гениально! Браво, маэстро! Но в современном мире это не актуально. В моде брутальные формы, суррогатный коктейль извращенных метафор. Вот настоящая поэзия двадцать первого века.

– Довольно о поэзии, – останавливаю я, не выдержав накала страстей.

– Мы с Германом еще не отойдем от твоего последнего бенефиса, – смягчает Лиза, как прирожденная дипломатка. И откуда у нее столько талантов? Немыслимо. – Нам бы дозированно давать информацию. Мы не успеваем за полетом твоих мыслей. Они столь быстры и остроумны.

– Куда нам до непризнанных гениев, – кисло выдавливаю я.

– Спасибо. Я не стою подобных оваций. Я солдат невидимого фронта, – причитает Адель. – Мой командир – слово, мой адмирал – слог, мой Бог – муза, и служу я не по контракту, а по призванию.

– Браво! Это тоже поэзия, – хлопает Лиза. – Ты не перестаешь меня удивлять, и я не в силах перестать с тобой общаться. Ты вносишь интеллектуальную волну, обдаешь нас горячим душем постмодернистской беллетристики, – и с чего она заговорила на языке литераттрегеров. – Ты не даешь нам отупеть в реальности дня. Мы еще чего-то стоим. Мои сотрудницы мечтают с тобой познакомиться. Я же хвастаюсь, что вожусь с будущей иконой рифмы. Им не терпится пообщаться, они мечтают услышать твои шедевры, а я их успела заинтриговать и прочитала пару строчек. Надеюсь, ты не обидишься. Из старого, что давно стало классикой, про «колено ветра», «зыбкость отчаяния» и «песенку о море», ну и «четки на крови». По-моему, удачная подборка.

– Им понравилось?

– Еще бы! Читала на бис! К сожалению, лучше автора не прочитаешь – лишь он может передать все неуловимые интонации, явственный смысл и подводные течения. В общем, придется тебе пригласить их на твое ближайшее выступление. Они даже готовы купить приглашения.

– Я не коммерческий проект и не продаюсь за никчемные шершавые бумажки.

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Воспринимай это просто как знак благодарности.

– Настоящий поэт должен быть голоден, – гордо голосила Адель, – но это не значит, что он должен подыхать от недоедания и истощения. Так и приходится брать мзду.

Адель вещала так, словно ее сборники разносились по стране миллионными тиражами. На моей памяти так продавался только Евтушенко, в свои лучшие годы, когда он как раз почти ничего не поимел. Не то было время и не те нравы. Адель действительно не пахла коммерцией, и на ее стишках денег не заработаешь. Справедливости ради, на любом современном поэте особого тиража не собьешь. Поэзия давно не пользуется спросом, оставаясь уделом кучки вшивых интеллигентов и кафедральных филологических крыс. Неизвестно, каким образом Адель так и не окончила литературного института, как не окончила институт благородных девиц при полном пансионе. Похоже, настоящий поэт не куется в кузнице. Она самородок и кроется из неграненого камня. Нечто талантливое было и в Адель. Талантлива в упрямстве, идеалах, творчестве. Многих за это уже уважают. И мне бы не помешало уважать ее, исключительно когда она на расстоянии и не докапывается до моей сладкой девочки. Очень сладкой девочки Лизы Миндаль.

Колоссальными усилиями нам удалось повернуть крен разговора в иную плоскость. Поэзия осталась за бортом. Подружки переключились на обыденные бабские темы: понтоваться ни к чему, и не стоит вставлять кучу неологизмов, давя интеллектом. Периодически я вставлял незначительные фразы, давая возможность девчонкам наговориться от души, наивно предполагая, что им когда-нибудь это наскучит и надоест. Слепая наивность! Девочки трепались без конца. И у меня даже заложило уши. Они обсосали косточки всем знакомым, пробежались по современному театру, кинематографу и восточной кухне, обвинив меня, что я не пригласил их в японский ресторан.

Лиза и раньше трепетно относилась к дарам страны восходящего солнца. Кто ее приучил к этому? Частенько она любила поиграть в гейшу. В нашей ванной пылились пестрые халаты с японской символикой и с соцветием оригами. Она и меня заставляла иногда подмечать тонкий вкус разных начинок суши. Признаться, я пробовал их и раньше, но не заморачивался до такой степени, чтоб разбирать их инградиенты микроскопически. Лиза так и не проговорилась, кто был вдохновителем ее увлечений. Что это за сенсей с полуметровой бородкой, так привлекший ее вкусы и сознание?

Слава Богу, Лиза не была настоящей фанаткой в полном смысле этого слова. Совсем нет. Лиза очень эклектична. Вечный полиглот. Она не расставляла безделушки и мебель в традиции фен-шуй и не напивалась до упаду вонючим чаем из провинции Шень-Хуань, не играла деревянными палочками на нервах и не раскуривала по вечерам омерзительные священные благовония для соединения истоков инь и янь. Но кое-какая пикантная штучка имелась на ее теле. И мне она очень нравилась. Та штучка – моя слабость, располагавшаяся на спине в области поясницы, чуть выше копчика. Красивая тату – роскошная змея с обведенным иероглифом над головой. Таким пышным и непонятным, как и все остальные знаки. А под змеей – замысловатая латиница «LINI». Что она означает – мне непонятно. Расспросы ни к чему не привели. Лиза уверяла, что это безобидное духовное слово, а иероглиф – его перевод, то есть оригинальное выражение. А может это и не иероглиф совсем, а просто неизвестный рисунок. «Змея – символ мудрости» – говорила любимая. И с этим нельзя не согласиться. Символ древний, качественно намного древнее, чем символ Софии. Лиза и мудрость – синонимы. И нечто змеиное в Лизе было – та же мудрость, наверно, и жалила она дико приятно, а от ее яда я умирал каждую ночь. Смертельный сладострастный яд. Как у королевской кобры. Еще одно подтверждение: Лиза – моя королева – моя мудрость и моя королевская кобра.

Сначала я предполагал, что «LINI» – это перевод ее имени на ветхий забытый язык. Суфийский или вавилонский, или пропавший язык Атлантиды. Лиза загадочно улыбалась и не разочаровывала меня. Пусть, мол, думает так и не задает лишних вопросов, ведь ему все равно не постичь высшего смысла этой загадочной надписи, думала она, когда я ломал голову над головоломкой. Я смирился и уверил себя, что так примерно и есть. Тату я полюбил беззаветно. Почти как Лизу. Ласкам и поцелуям моим не было предела. Тату – любимая эрогенная зона Лизы. И я не мыслил себе представить другую истину. Пусть не самая возбуждающая эрогенная зона, но определенно самая пикантная, исключительно для меня, самая трепетная, и всем напоказ. Зазнайка любила покрасоваться своей нарисованной прелестью, разгуливая в коротких шортиках или загорая на пляже. А я любил гладить ее и сдувать пылинки.

Мой первый нательный фетиш.

Фетиш навсегда.

От скуки девушки заметили мою отстраненность.

– Герман, а ты чем похвастаешься? – спросила Лиза.

Как она умудряется читать меня, как книгу?

Легко, ведь я ее библия – это суперкнига.

Откладываю остатки стейка и торжественно отвечаю:

– Дела в ажуре! Сегодня пополнил свой банковский счет. Сумму не назову – коммерческая тайна, но неплохой презент. Поживиться хватит. Я уже потратил немного. Но это останется между нами.

– Ты приготовил мне сюрприз? – спрашивает Лиза, как провидец.

– Ни слова! – я начинаю краснеть и теряться. – Не заставляй меня признаваться. Ты же догадываешься, что я не выношу допросов.

– Может, мне оставить вас, и Герман признается, – разумно предложила Адель.

– Что ты! Сюрприз подождет. Так мило сидим.

– Да уж, – соглашаюсь я.

Вкусный ужин даже поэзия Адель не испортит.

– А я собираюсь махнуть отдохнуть, – говорит Адель.

Ее чудо-салат давно покоится в желудке. Нелегкая задача для ее желчи, хотя она и не с таким хламом справлялась. Выдержит.

– Куда? – спрашивает Лиза, навострив стройные ушки.

– Сложно определиться, – отвечает Адель.

Уши ее неприлично кривые. И если б не скрывающие их волосы, то она походила бы на орка из толкинистских эпосов. Вопрос спорный. Иногда мне представляется, что она настоящий крокодил Ген, только без крокодильей шкуры и хвоста. Но с этим еще можно поспорить. Ведьма-крокодил – у подобных мутантов должен быть хвост. Тут допущена стратегическая ошибка. Крокодил – это вид, а ведьма – профессия. Попрошу не путать.

– Между чем ты колеблешься? – не унимается Лиза.

– Я даже не составила свой шорт-лист.

И здесь она в излюбленной теме.

– Ну, какие варианты на скидку?

– Хорватия, Черногория, и Непал.

– В Молдавии тоже мило, – вставляю я, зарабатывая неодобрительный взгляд любимой.

– В Молдавию не едут, а уезжают оттуда, – ловит меня Адель. – Вот еще! Румыния! Хочу побывать в Трансильвании. Всегда мечтала взглянуть на места графа Дракулы – очень поэтично. Если есть на свете достойный мужчина, кому я готова отдаться в первую ночь – это он. Беспощадный граф Дракула. Он проколет меня сексуальными клыками и высосет всю мою голубую кровь.

– А ты что высосешь у него? – спрашиваю я, не отвлекаясь на сморщенный лоб Лизы.

– Я бы стала вампиршей и осталась бы в его графстве навсегда. Инфернально! – не обращает внимания на мои пошлости Адель.

– Тебя прельщает эта участь? – морщинки на лбу Лизы выстраиваются в карусель.

– Вполне. Бессмертие даровано не каждому.

– Попахивает садо-мазохизмом, – отмечаю я, пододвигая к себе недоеденный стейк. – Или возможным экзорцизмом. Смотря, что за чем идет. У Мерлина Менсона подобная философия. Тебе бы с ним подружиться, пока он жив. Даруй ему бессмертие. Он неплохой проект, а в Россию его не заманишь. Православная церковь предаст анафеме.

Лиза распрямляет карусель и сжимает ладошки в кулак.

– Бессмертие – это высшая благодать. Бессмертие даровано и нам. Знаете, в чем мы его постигаем?

Я не решался ответить, чтоб не ударить лицом в грязь, а Адель пока не покинула графство Дракулы.

– В сексе! В совокуплении. В вечном оргазме. Вот оно настоящее бессмертие. Бессмертие с большой буквы. И каждый постигает его в меру своих возможностей. «Оргонная» теория Райха тому научное доказательство, но создать аппарат вечного оргазма ему так и не удалось. Оргазм – подарок господа, достояние человека.

Подобного экзерсиза я от любимой не ожидал. Моя чудная фантазерка частенько отвешивала гениальные прозрения, достойные Будды и Иисуса Христа. А ее подкованность в психоанализе меня давно не смущала. И я давно понял, что она не от мира сего, как ни от мира сего и Адель, поэтому они и не торопятся расставаться, а ссоры не длятся долго. Но если от Адель пахло приторным душком злословия и вычурным резонерством, основанным на врожденной поломке ее скисшего мозга, то от моей сладкой девочки веяло гениальностью и божеством. Вы скажете, каждый влюбленный по уши боготворит свою половинку и делает из мухи слона, канонизируя любое слово любимой?! Но это не просто мои злоключения – это правда жизни.

– В этом что-то есть, – задумчиво произнесла Адель. – Но секс вещь темная, многие в нем не ведают. Человек сам по себе есть секс. Не спроста у англичан sex – пол, значит, сам по себе занимается сексом. Он и есть секс, и ему не нужны партнеры.

– Не переноси свой опыт на все человечество, – открыто говорю я, и даже Лиза не простреливает меня огненным взглядом.

– Я не исключаю, что меня хотят многие, – развивает тему Адель. – Даже вот тот тип за дальним столиком. Азиат! Пухлый, с черными усиками и с круглыми бычьими ноздрями. В шляпе! Видите? Он за твоей спиной, Герман! Не оборачивайся – это неприлично. Но тот тип не спускает с меня глаз. Иногда и на Лизоньку поглядывает, сравнивает что ли? Тот тип. Точно. И сейчас не опускает глаз. Его заводит, что я заметила его. Он уже заряжается! Тот еще тип. Уставился. С чего бы это? Я не так уж и привлекательна. Красота здесь ни при чем. Во мне зажжен секс, и он уловил мой светоч. Светоч секса – вот вам новая философия. Получите и распишитесь на флейте водосточных труб, помяни его грешную душу. Светоч загорелся, и мне достаточно. А много экстаза мне ни к чему. Я очень чувствительная натура.

Меня так и тянет обернуться, чтоб посмотреть на этого идиота, разглядывающего Адель. Как он умудрился запасть на адепта живых мертвецов?!

Волевым движением я разворачиваюсь на девяносто градусов. Делая вид, что поправляю брюки, приподнимаю голову и краем глаза оглядываю зал, выпучивая зрачки. Никакого азиата нет и в помине. На краю пустой столик с початой бутылкой вина.

– Опоздал! – язвит Адель. – Тот еще тип! Вышел. Не терпится подрочить! Я и не такие зажигаю светочи.

– Я тоже его не заметила, а сижу сбоку, – говорит Лиза. – Здесь нет никаких азиатов, уж я бы разглядела. Он пялился на меня? Это я быстро замечаю. Любая женщина ловит на себе мужской взгляд. Не волнуйся, Герман! Если он появится, я тебе покажу. Повернись к нам!

– Его точно не было?

– Я не заметила.

– Кончит и вернется, – уверяет Адель. – Тот еще тип!

Я готов заломить ей руки и отправить в сортир к азиату, чтоб он кончил в ней, а не в унитаз. Разворачиваясь назад, одновременно беру грейпфрутовый сок, чтобы остудить пыл. Откровенные разговоры завели меня. Есть во мне что-то животное, и я очень чувствительный. Чувствительней, чем Адель.

Достаю носовой платок и вытираю мокрый лоб. В ресторане не жарко, но плоть горит, словно в жерновах дьявола. Адский котлован бурлит так, что одного стакана мне не хватает. Я подзываю официанта и повторяю заказ. Если бы я был буддийским монахом, то принялся бы читать мантры, но я не монах и мантры не входят в мой лексикон. И если бы я был буддийским монахом, то адский огонь не поджаривал мою плоть. Монахи сохраняют хладнокровие в любой ситуации. Им неведом порок. Сосредоточенность, сознание, целомудрие. Такой вот, понимаешь, полный дзен.

Но я не монах…

По прохладительному, но крепкому коктейлю повторили и разжигательницы греха.

– С вами не соскучишься, – говорю я, справляясь с потом.

– Азиат должен давно кончить!

– Прекрати!

– Но не возвращается.

– Ему достаточно, – предполагает Лиза. – Отправился проветриться.

– Сменим тему? – предлагаю я, и девушки соглашаются.

Я не нашел ничего лучшего, чем рассказать, в какую неприятную историю попал Владик Белкин. Кое-что приврал, кое-что приукрасил, насытив его похождение пикантными подробностями, но передал историю вполне талантливо и со вкусом, почти, как прозаик. История получилась смешная, но я не намеревался позорить приятеля – так получилось само собой. Не моя в том вина, а вина комичности его ситуации. Девушки задорно смеялись. Им понравилась поучительная басня. Именно басня – так и Крылов позавидовал бы, отвесив мне подзатыльник лишь за то, что в басне не появилось ни одного животного. И что с того? Белкин сам ведет себя как животное? И фамилия у него звериная. И кто зарекнется утверждать, что человек – не выходец из животного мира? Крылов не прав. И его подзатыльник я отправляю ему обратно, давая пендель в придачу. В следующий раз будет думать, прежде чем распускать руки на Германа Ластова. Мне еще рано склеивать ласты. Пусть он и великий баснописец, а я всего лишь дилетант, но хороший промоутер. Иногда льщу себе, но в наших кругах кто не грешен в словоблудии, поэтому, ни перед кем не извиняясь, заканчиваю свой назидательный рассказ.

Девочки в восторге.

– Лихая наездница, – томно прикусывает губки Лиза. – Владик получил по орешкам.

Лиза рада особенно. Рада за меня, как я здорово все изложил. У меня талант. Эта басня для тебя, детка. Все только для тебя…

Они еще изредка посмеиваются, представляя Белкина с разодранной кожей и пластырем на лбу. Никто бы и не подумал, как он так задорно развеселит их. Черный юмор всегда в цене. Чтоб полностью не уничтожить приятеля, я стараюсь не развивать тему, и она плавно сходит на нет. Лиза спрашивает, нет ли у меня в запасе еще басен? Я отвечаю, что это редкость, и на моей памяти случались они не часто, тем более с давним приятелем. Девушки соглашаются, а Адель приводит пару комментариев из собственного опыта. В ее кладовой имелись несколько похожих историй. Адель изложила их не так красноречиво и забавно, как я, но по-своему притягательно, отчего мне удалось даже посмеяться. Не все ржать над Белкиным – он это не заслужил.

Ужин затягивается. Все чаще пробегают официанты, намекая, что нам пора либо заказывать дальше, либо пора сваливать. Бронь столика стоит не дешево, и простой сказывается на окупаемости. Достаточно потратив сегодня, мы спешим покинуть «Золотой». Я достаю бумажник, готовясь раскошелиться за троих, но Адель сама раскрывает сумочку, доставая из кошелька приличную сумму. Ровно столько, сколько она должна плюс щедрые чаевые. Я проникаюсь к Адель секундным уважением – она уже не так мне противна. Остальную сумму покрываю сам (ни за что не позволив бы расплатиться Лизе), и веду подружек проветриться.

– Благодарю за приятный вечер, – говорит Адель. – Давно так от души не смеялась.

– Не за что. Мы редко видимся, – отвечаю я, ни на что не намекая.

– А мы с Адель стали часто общаться, – устало произносит Лиза.

Бедняжка утомилась и устала смеяться. Ей давно пора в кроватку видеть чудесные сны.

Приличия ради я предлагаю Адель подвезти ее, а она гордо отказывается. Что ни говори – настоящая феминистка, и в том ее неподражаемый плюс. Довольный этим обстоятельством, я тороплю Лизу. Она еще о чем-то треплется с поэтессой, затем долго прощается, придерживая ее за локоть. В ход идут поцелуйчики и обнимашки. Ритуал выполнен с безукоризненной чистотой. Я говорю Адель: «До свидания!», словно выговаривая про себя: «Прощай!» и усаживаю Лизу в машину. В ту же минуту поэтесса ловко ловит такси и скрывается за ее тонированными стеклами.

Наконец-то мы от нее отделались.

Сев за руль, я завожу двигатель. Лиза сидит рядом и копается в сумочке.