Текст книги "Командор"

Алексей Волков
Командор

Пролог
Из дневника Сергея Кабанова

Никогда не думал, что стану вести дневник. Впрочем, «никогда» – слово абсолютно несовместимое с быстротечной и в то же время насыщенной всевозможными событиями человеческой жизнью. Поэтому точнее будет: никогда с тех пор, как стал взрослеть. В детстве и собирался, и даже начинал писать. То ли в классе пятом, то ли в шестом – сейчас уже трудно вспомнить точно. Но был я тогда неоперившимся мальчишкой и, подобно многим в моем поколении, мечтал непременно осчастливить человечество и стать Великим Человеком. В какой области, не столь и важно: писателем, ученым, конструктором, космонавтом… Это нынешние подрастающие оценивают жизненный успех исключительно деньгами и грезят о собственных фирмах и офисах со всеми прилагающимися радостями жизни. Мы были, пожалуй, намного чище и целомудреннее в своих мечтах.

Можно принять подобное заявление за обычное стариковское брюзжание, за извечное: «Ну и молодежь пошла!», но я далеко не старик, а еще достаточно молодой мужчина и не осуждаю нынешнее поколение, а просто констатирую факт. Гегель был прав насчет бытия, определяющего сознание. Слишком крутые выпали перемены, чтобы сохранилась прежняя система ценностей. Вместо заслуг – подлинных или мнимых, – положение человека определяет сейчас исключительно толщина его кошелька. Естественно, и мечты молодых стали другими, более соответствующими времени.

Мы стали, наверное, последним поколением, хотя бы в отрочестве отдавшим дань прежним иллюзиям: патриотизму, долгу, стремлению к творчеству, но к концу юности, кто незаметно, а кто с болью, стали от них избавляться. Нынешним даже не пришлось узнать значения этих святых когда-то слов. Не знаю, к добру или к худу. Во всяком случае, им намного легче вписаться в новый мир, чем большинству моих сверстников.

Но я отвлекся. Бумаги не так-то и много – один блокнот в добротном кожаном переплете, к счастью, совершенно чистый, и надо использовать его рациональнее. Вот только стоит ли? «Дни наши сочтены не нами…» Как знать, успею ли я заполнить все его чистые страницы? Хотелось бы иметь в запасе целую вечность, да только кто ее даст. Будущее – сомнительно, настоящее – зыбко, и что плохого в том, чтобы хоть на мгновение окунуться в свое прошлое перед тем, как попробовать описать случившееся за последние дни?

О том, первом моем дневнике. Я уж и не помню, под чьим воздействием взялся за него тогда. Дети склонны к подражанию, это один из способов войти во взрослый мир, и какая разница, что объект моего подражания был, скорее всего, из прошлых веков. Дня три, а то и четыре я добросовестно переносил на бумагу чужие мысли и свои раздутые до вселенских размеров чувства, но вся эта забава надоела мне очень быстро. Какое-то время я еще по инерции продолжал вести кратчайшие записи типа: «Четверг. Был в кино», а потом забросил и это. Великим кем-то я так и не стал, как позднее не стал и богатым. Дни мои после школы были заполнены службой, потом – отставка, поиск работы, опять служба. Ничего интересного, обычная жизнь. Как и у каждого, бывало в ней хорошее и плохое, свои удачи и огорчения. Ничего особенного я не достиг, но в то же время не считаю себя полным неудачником. А что расстался с женой… Нельзя ведь жить с женщиной, которая тебе изменила. Остаться с ней и делать вид, что ничего не случилось – как-то это не по-мужски. Тем более что детей у нас не было и никто при разводе не пострадал.

Короче, мне нечего особенно стыдиться и не о чем жалеть. Другое дело, что, появись возможность начать жизнь сначала, постарался бы прожить ее как-нибудь иначе. Вот только не знаю как…

В случившемся с нами верующий увидел бы карающий перст Господень и наказание за совершенные грехи, моралист вспомнил бы парочку избитых сентенций, любитель острых ощущений порадовался бы лишней возможности пощекотать нервы, но я не собираюсь делать ни того, ни другого, ни третьего. Не знаю, обитает ли где-то на небесах седой старик, чей сын добровольно взошел на Голгофу. Слепо верить в это я не могу, а ведь любая религия – это именно вера, а не знание. Могу лишь сказать, что все происшедшее действительно больше похоже на чудо, чем на неизвестный науке каприз природы. Впрочем, это, наверное, одно и то же.

Не стану я и извлекать из случившегося мораль. Она хороша лишь в баснях, жизнь же все равно не укладывается ни в какие схемы. А что касается острых ощущений, то у меня и без того было их в избытке на территории некогда единой и великой страны. Добавлять к ним новые – удовольствие небольшое.

Да, чуть не забыл о еще одном возможном подходе. Настоящий историк с радостью продал бы дьяволу душу, лишь бы оказаться на нашем месте. Но продавать ее пришлось бы и в прямом смысле, и он, если бы успел, наверняка проклял бы день и час, когда загадал такое идиотское желание.

Как бы там ни было, я один из немногих, кто ничего не потерял, а, возможно, еще и приобрел после всех этих событий, и не имею повода жаловаться и стенать. Само же случившееся настолько удивительно, что, обнаружив в числе немногих уцелевших своих вещей этот блокнот и шариковую ручку, я решил в меру своих способностей описать все, как было.

Для чего – сам не знаю. Рукописи, может быть, и не горят, но очень часто исчезают безвозвратно. Вряд ли мои записки когда-нибудь попадут к тому, кто сможет и захочет их прочесть.

А впрочем, чем черт не шутит?

Ладно, пора заканчивать эту лирику и переходить к делу. А уже написанное пусть станет вступлением – сумбурным, как и сама жизнь.

Часть первая
Море

1
Сэр Джейкоб Фрейн.
Борт фрегата «Морской вепрь»

Сэр Джейкоб Фрейн пребывал в мрачном расположении духа и имел для этого все основания. До сих пор благоволившая к нему Фортуна с чисто женской непоследовательностью и без всяких на то причин изменила свое отношение на прямо противоположное. Обставлено это тоже было по-женски хитро. Орудием ее кары стал свирепый ураган, разразившийся в тот момент, когда эскадра сэра Джейкоба успела уйти далеко от берега и не имела никаких шансов добраться до какой-либо закрытой от волн и ветров бухты. Сам сэр Джейкоб, без малого два десятка лет бороздивший моря и океаны, ни разу не видел такого жестокого шторма и без колебаний отдал бы треть своего состояния, лишь бы никогда и не видеть его. Счастье еще, что удалось отвести свой фрегат к какому-то весьма кстати подвернувшемуся островку и удержаться возле его подветренного берега, где первобытная ярость волн была хоть немного меньше.

И все равно корабль потрепало изрядно. Понадобилось все умение капитана, отчаянная смелость команды и добрая толика удачи, чтобы не сгинуть бесследно в пучине, как многие и многие до них.

И, разумеется, не подвел и сам корабль. Такого чудесного фрегата, устойчивого на волне и послушного рулю, у сэра Джейкоба не было никогда. Даже повреждения были, в сущности, минимальны. В трюмах открылись небольшие течи, да были частично повреждены рангоут и такелаж. Лишь последнее изобретение человеческой мысли – навесной гальюн под бушпритом – оказался разнесенным вдребезги. Восстановить его во время плавания было невозможно, и для отправления нужды пришлось вернуться к устоявшимся за века способам: или болтаться над бездной на узкой доске, или корячиться на фальшборте, нависая задом над водой.

Не слишком большая цена, когда многие насквозь просоленные морем моряки успели попрощаться с жизнью и пожалеть о том злосчастном дне, когда решили покинуть берег. В тот казавшийся бесконечным вечер и такую же бесконечную ночь многие уста вперемешку с привычными ругательствами шептали нескладные, но искренние молитвы и обещали что угодно тому, кто избавит их от ярости стихии.

Ныне же, когда море почти утихло, молитвы забылись и лишь ругательства сыпались по-прежнему. Под их неумолкающий аккомпанемент матросы на ходу восстанавливали рангоут, меняли изодранные паруса, вычерпывали остатки воды из трюмов (течи законопатили первым делом) и разглядывали все еще хмурое, без единого просвета небо и пустынный до безобразия горизонт.

«Морской вепрь» стойко перенес бурю и спас почти всех доверившихся ему людей. Троих так и не досчитались. Скорее всего, их смыло волной во время ночной катавасии, да еще один сорвался с реи на палубу и теперь доживал свои последние часы в носовом кубрике.

Но, разумеется, не эти четверо горемык были причиной недовольства сэра Джейкоба. Матросом больше, матросом меньше – какая разница? Чего-чего, а людей найти не проблема. Немало их ошивается по портовым кабакам, пропивая последние пенсы и мечтая снова набить карманы звонкой монетой. Сэр Джейкоб быстро забыл о жертвах стихии.

Гораздо хуже было другое: ураган разметал его эскадру, и теперь только дьяволу и Господу известно, куда подевались два фрегата и три бригантины, еще вчера пахавшие океан рядом с «Морским вепрем».

Одна только «Летящая стрела», восемнадцатипушечная бригантина с отличным ходом, полностью оправдывающим ее имя, отправилась на разведку еще до шторма и успела скрыться в безопасной бухте на каком-то безымянном островке. Сейчас она тихо покачивалась в трех кабельтовых от флагмана – на удивление целая и даже слегка франтоватая.

Два вымпела из семи… Без боя, из-за какого-то каприза погоды…

А ведь, как сообщили сэру Джейкобу верные люди, со дня на день из испанских колоний должны были отправить в метрополию полмиллиона песо. Специально за деньгами прибыл восьмидесятипушечный галион «Санта-Лючия», да и в сопровождение ему могут выделить один, а то и два корабля. Поганые католики стали слишком осторожны и не хотят рисковать, когда речь идет о золоте. Никак не желают понять своими тупыми головами, что деньги нужны не только их паршивому королю. Например, он, сэр Джейкоб Фрейн, найдет им гораздо более достойное применение.

Проклятый ураган! Сэр Джейкоб не сдержался и ударил кулаком по столу. Даже один галион – крепкий орешек. Маневренности у него маловато, но пушек больше, чем у двух фрегатов. Всей эскадрой с ним управиться можно, да только где она, эта эскадра? «Вепрь» и «Стрела» – пятьдесят восемь пушек, почти все они малого калибра. А если «Лючия» пойдет в Испанию не одна? Не лезть же очертя голову на два галиона?!

Но что скажет лорд Джулиан, узнав, что такая знатная добыча ускользнула?

При мысли о лорде Джулиане сэр Джейкоб заскрежетал зубами. Пока благородный лорд получает свою часть добычи, он покрывает капитана «Морского вепря», и разговоры о так называемых бесчинствах джентльменов удачи остаются лишь разговорами без последствий. Да и другие пэры, прикарманив кое-какие суммы, на вест-индские дела предпочитают смотреть сквозь пальцы. Даже родовое имение сэра Джейкоба не конфисковано и продолжает приносить пусть небольшой, но верный доход.

Но попробуй не заплати! Живо спустят на тебя пока что мирно попивающих на берегу джин британских адмиралов, и тогда – суд и неизбежная петля. И это ему, представителю древнего славного рода!

Три тысячи чертей! Можно подумать, легко болтаться по волнам, всякий раз гадая, удастся ли завладеть добычей или вдруг сам превратишься в нее? Испанцы и французы – противники серьезные. Наверняка они спят и видят, как пучина с их помощью проглатывает вставшего им поперек горла сэра Джейкоба со всеми его кораблями.

Сны в руку. Даже «помощи» врагов не потребовалось. Утром марсовые заметили в воде обломок мачты, какой-то бочонок, куски дерева…

Тьфу! Сэр Джейкоб плюнул на ковер. Сиди здесь и гадай: какой из его кораблей уже покоится на дне морском? А может, и не покоится? Вдруг команда рубила мачты и бросала груз за борт, стремясь облегчить терпящее бедствие судно? Или же эти невезучие вообще не из его эскадры? Мало ли кораблей шляется по архипелагу? Почитай, все известные нации: англичане, голландцы, французы, испанцы, португальцы…

Нет, все-таки намного легче лезть в пасть дьяволу, идя на абордаж, чем вот так болтаться в полнейшей неизвестности!

– Джордж! – рявкнул сэр Джейкоб. – Джордж! Три тысячи чертей!

– Сэр? – Джордж, здоровенный негр, раб и слуга капитана, осторожно просунул голову в каюту.

– Тебя что, до второго пришествия дожидаться? – гнев сэра Джейкоба искал выход. – Оглох совсем, акула тебе в глотку?! Вот прикажу пару раз протянуть под килем, сразу научишься являться по первому зову! Совсем распустился, мерзавец черномазый!

– Но, сэр, я как только услышал… – пробормотал Джордж. – Я и стоял здесь, за дверью…

– Ах, ты стоял! – Сэр Джейкоб подскочил к рабу и, размахнувшись, врезал ему так, что Джордж отлетел к переборке. – Сейчас лежать будешь, скотина!

Нога в тяжелом ботфорте крепко впечаталась в лицо негра, и оно немедленно окрасилось кровью.

– Рома! Живо! – Сэр Джейкоб повернулся и нетерпеливо зашагал взад-вперед по роскошно отделанной каюте.

– Слушаюсь, сэр! – шевельнул распухшими губами Джордж.

Сэр Джейкоб схватил налитую чарку и одним духом осушил ее. Его взгляд коснулся ковра, куда упала капля крови с разбитых губ негра.

– Подлец! – От удара в живот здоровенный слуга согнулся пополам. – Так ты мне еще и ковер испортил! Боцман!

Не предвещавший ничего доброго рев капитана был, наверное, слышен за милю. Не прошло полминуты, как в каюту влетел старший боцман фрегата Хэнк Арчер – низкорослый, но необычайно широкоплечий мужчина лет сорока. Слишком длинные относительно роста мускулистые руки и низкий покатый лоб делали его весьма похожим на обезьяну. Хэнк мог запросто свалить одним ударом быка, но перед разъяренным капитаном дрожал, как сопливый юнга.

– Привязать эту падаль к бушприту! – кивнул на раба сэр Джейкоб. – Пусть мозги прополощет!

– Есть, сэр! – Боцман схватил Джорджа за воротник рубахи и мощным рывком вышвырнул несчастного за дверь.

После их ухода сэр Джейкоб самолично наполнил чарку ромом, вновь осушил ее единым духом и нервно раскурил трубку. Злость на судьбу и на весь мир все еще не проходила, неистово хотелось что-нибудь бить, крушить и ломать, но капитан всегда считал себя прирожденным джентльменом и старался сдерживать наиболее сильные проявления чувств.

И все-таки чувства чувствами, а дела – делами. Гнев продолжал душить капитана, однако после третьей чарки он немного утих, а в голове, как ни странно, прояснилось. Прикинув, что ураган шел с зюйд-веста, сэр Джейкоб приказал «Стреле» следовать на норд-ост в поисках пропавших кораблей. Он всегда считал командовавшего бригантиной Озрика лучшим – после себя – капитаном эскадры и не сомневался: если какой-то из его кораблей снесло штормом, но он остался на плаву, Озрик обязательно найдет его и приведет к острову, где латали «Вепря».

Если бы кто-нибудь сказал сэру Джейкобу, что вчера его эскадру лишь слегка зацепило краем урагана, он поднял бы говорившего на смех как ничего не понимающего в штормах сухопутного невежду, а скорее всего, презрительно бы отвернулся, не желая выслушивать столь явную чушь.

Но самое удивительное заключалось в том, что это абсурдное, с точки зрения переживших жуткую ночь моряков, утверждение было стопроцентной правдой…

2
Петр Ильич Лудицкий.
Салон «Некрасова»

– Маркс был миллион раз неправ, господа. Да, я понимаю, что человечество веками мечтало о золотом веке, где всем – абсолютно всем! – будет хорошо и уютно. Но ведь на то и мечты. Было бы смешно, если бы какой-нибудь бездарный Иван, не умеющий и не желающий ничего делать, вдруг осознал свое истинное место под солнцем и остался полностью им доволен. И вот здесь-то, господа, мы подходим к самому интересному. – Лудицкий, холеный мужчина лет сорока с небольшим, лишь недавно начавший неудержимо полнеть, депутат Государственной думы, член многочисленных комиссий, сделал небольшую паузу, глотнул коньячка, затянулся сигаретой и лишь тогда продолжил: – Мы подошли к тому, что обычно называют загадкой славянской души, хотя, видит Бог, никакой загадки в ней нет. Эту загадку придумали иностранцы, не сумевшие в силу приземленной практичности понять глубинную суть русской натуры. Вы меня, конечно, понимаете.

– Где уж нам, – с откровенной иронией отозвался самый молодой из расположившихся в салоне круизного лайнера собеседников депутата, красивый чернявый парень в очень дорогом костюме. – Мне, например, происхождение не позволяет. Не иностранец, зато инородец. Так это, кажется, нынче называется? Еврей, проще говоря.

Лудицкий с легкой отеческой укоризной покачал головой и перевел взгляд с Флейшмана на его соседа, довольно тучного мужчину лет пятидесяти.

– А вы, Борис Степанович, что скажете?

– Я, признаться, о таких тонкостях не думаю, – попытался напустить на себя умный вид Грумов. – Вот если бы вы спросили о чем-нибудь, имеющем отношение к финансам…

– Борис Степанович, – вздохнул Лудицкий. – Всем известно, что вы – превосходнейший банкир, но нельзя же быть таким односторонним.

– Можно и нужно. – Последний из собеседников, чуть постарше Флейшмана, был единственным, кто вместо костюма нарядился в широкие цветастые шорты до колен и легкую майку, под которой виднелась массивная золотая цепь с огромным, тоже золотым крестом. Фигуре парня позавидовал бы иной атлет, а квадратное загорелое лицо лучилось непробиваемым самодовольством. – Кому и на кой хрен нужны все эти высокие материи? Что они, деньги помогут делать? Да ни в жисть! По мне – не умеет человек делать деньги, вот и ударяется в философию. Чтобы теорему какую изобрести или космический корабль построить, много ума не надо. Это любой дурак сможет. А вот тонну баксов заработать у них кишка тонка. В натуре.

– Тут ты, Паша, слегка перегнул, – улыбнулся Флейшман. – Хотел бы я посмотреть, какой корабль ты бы построил. Для таких дел еще какой ум нужен, да хорошее образование в придачу. А из всех открытий ты способен только бутылки открывать.

– Ну и что? – ничуть не обиделся Паша. – Понадобится мне космический корабль – куплю десяток ваших умников со всеми потрохами за краюху хлеба. Они мне что угодно сделают. Еще и, типа, хвостиками повиляют.

– Положим, для этого твоих денег не хватит, – заметил Флейшман, неторопливо закуривая. – Как и моих. Разве что обчистить банк уважаемого Бориса Степановича. Вот только стоит ли тратить такие деньги на всякие глупости?

Присутствующие слегка улыбнулись, точно услышали тонкую шутку, а Лудицкий, как истинный политик, тут же вставил:

– Вы тысячу раз правы, Юра. И тут мы опять сталкиваемся с так называемой загадочной славянской душой.

– Далась вам эта загадочная душа, Петр Ильич! – Флейшман едва скрыл зевок. В отличие от двух других собеседников депутата, он любил иногда на досуге пофилософствовать, однако на этот раз его не устраивала выбранная тема. Но все же из вежливости он счел нужным поинтересоваться: – Так в чем вы видите загадку?

Ответить Лудицкому не дали.

– Прошу прощения, Петр Ильич, – обратился к депутату появившийся в салоне Кабанов, хорошо сложенный, хотя и не блещущий красотой начальник охраны Лудицкого. – Вас вызывают к телефону. По-моему, спикер. С ним сейчас говорит Дмитрий.

– Извините, господа, – Лудицкий гордо обвел взглядом собравшихся за столом и поднялся, всем видом демонстрируя собственную значимость. – Даже в отпуске не дают покоя.

– Знаем мы его дела! – усмехнулся Флейшман, едва депутат вышел из салона. – Наверное, спикер хочет спросить, какая на Балтике погода и не докучает ли морская болезнь? Впрочем, оно и к лучшему. Мне эти политические речи давно осточертели.

– Да, умничает Петр Ильич много, – осторожно согласился Грумов. Как человек далеко не первой молодости, он по привычке предпочитал в компаниях не очень критиковать представителей власти, хотя легко мог купить половину Думы.

– А ты тоже хорош! – повернулся к Флейшману Пашка Форинов. – Сидишь, типа, с умным видом и замечания вставляешь!

– Так скучно же, Паша! Мужик ты неплохой, но кроме денег да баб говорить с тобой совершенно не о чем. Надо же кому-то разговор поддержать. Вдруг и Лудицкий понадобится?

– На хрен он нам сдался? – сказано было, разумеется, покрепче. – Тоже мне, фигура!

– Не скажите, молодой человек, – возразил на правах старшего и самого богатого Грумов. – Контакт с власть предержащими еще никогда и никому не мешал. Какая бы власть ни была, одним она обязательно вставит палки в колеса, на других будет равнодушно смотреть сквозь пальцы, а третьих возвеличит и создаст им все условия.

– Далось мне это величие! – Форинов налил рюмку коньяка и выплеснул ее себе в рот. – Лишь бы в мои дела не вмешивались, остальное я и сам зубами, в натуре, вырву.

– Да, зубки у тебя что надо! – чуть заметно усмехнулся Флейшман. – Такими в пору железо грызть!

Пашка воспринял сказанное как комплимент, потому что немедленно расплылся в самодовольной улыбке и продемонстрировал в самом деле великолепные зубы. Впрочем, его внимание тут же переключилось на вошедшую в салон стройную молодую брюнетку в брючном костюме. В глазах Пашки замелькали плотоядные огоньки, как у кота, узревшего перед собой мышь.

– О! Никак сама Мэри! А фигурка у нее и в самом деле что надо! Такую и трахнуть не грех! Поставить ее рачком, а еще лучше – посадить сверху, чтобы сиськи мотались… А что это за мужик рядом с ней? – Форинов кивнул на неулыбчивого лысеющего мужчину, в самой вольготной позе расположившегося за столиком рядом со знаменитой эстрадной звездой.

– Шендерович. – Флейшман, похоже, знал чуть ли не всех более или менее значительных лиц и сейчас издали раскланялся с Мэри и ее спутником. – Продюсер ее и Миши Борина. Говорят, на их раскрутку он истратил целое состояние, зато теперь нажил целых два.

– Знаешь, я тоже не прочь раскрутить такую, – признался Пашка. – Интересно, он ее трахает?

– Понятия не имею. Спроси его сам. Или ее, – равнодушно отозвался Флейшман, вытряхивая из пачки сигарету.

Салон между тем потихоньку наполнялся туристами. Здесь собрались люди состоятельные – те, кого Лудицкий назвал цветом нации: бизнесмены среднего и высшего уровня, всевозможные руководители, несколько политиков, их жены и любовницы… Оно и понятно: где же простому работяге взять денег на круиз? Зарплаты невелики. Тут уж, как говорится, не до жиру…

– Слушай, Юрка. Ты бы меня с ней, в натуре, познакомил, – Пашка никак не мог успокоиться и все поглядывал в сторону Мэри. – За мной, сам знаешь, не заржавеет.

– Что, так сразу?

– А чего ждать? – удивился Пашка. – Я мешкать не люблю. Мало ей будет десяти штук баксов – дам двадцать. Даже пятидесяти штук не пожалею. Ништяк!

– Как бы тебе за столь откровенное предложение по морде не схлопотать, – с притворной заботливостью изрек Флейшман.

– От кого? От ее … что ли? – Пашка презрительно фыркнул, взглянув на продюсера певицы.

– При чем здесь Шендерович? – Флейшман старательно изобразил крайнюю степень удивления. – Мои соотечественники – народ мирный. Я говорю о его подопечной. Артисты – люди продажные уже в силу своей профессии, но, как натуры творческие или считающие себя таковыми, требуют утонченного подхода. Им нужны всевозможные ухаживания, цветы, лесть, подарки, а ты прямо в лоб лезешь с деньгами. Мэри и обидеться может.

– Да чего ей, типа, обижаться-то? – недоуменно протянул Пашка. – Пусть скажет, чо ей надо, а я враз куплю, без проблем.

– Эх, нет у тебя фантазии, – вздохнул Флейшман. – Жаль, нашего банкира жена увела. Он человек старый, опытный, рассказал бы тебе, как с женщинами обращаться надо.

За Грумовым и в самом деле во время разговора пришла жена. Располневшая, но все еще безуспешно пытавшаяся молодиться женщина, она издалека поманила супруга пальцем и сразу же потащила его куда-то. Борис Степанович пошел за ней безо всякого желания, но возражать даже и не пытался. Видно, заранее смирился, что в этом круизе будет находиться под бдительным присмотром своей строгой половины.

Впрочем, возможностей гульнуть «налево» у него с избытком хватало и в родной Москве.

– Может, стоит пригласить ее в какое-нибудь путешествие? – спросил Пашка, но тут же спохватился: – Тьфу! Совсем забыл, мы ж и без того в круизе!

– Вот именно. Мой тебе совет: не торопи события. К богатым подаркам наши звезды привычны, им новые впечатления подавай. Лучше придумай что-нибудь оригинальное, сногсшибательное, тогда, может, и толк будет. Только не пойму, зачем тебе это надо? Дырка у всех одинаковая, лишь обрамление разное. Но раз очень хочется… О, черт!

Последнее восклицание относилось к вернувшемуся в салон Лудицкому. Депутат вошел с видом скромной гордости и, мгновенно высмотрев недавних собеседников, чинно проследовал к ним. По дороге он то и дело здоровался с отдыхающими. С одними – равнодушным кивком, с другими перебрасывался несколькими словами, а с кем и за руку, поэтому небольшой путь занял у него в итоге минут пять.

– Уф, даже в отпуске нет покоя, – пожаловался Лудицкий, опускаясь на прежнее место.

– Что-нибудь серьезное, Петр Ильич? – участливо осведомился Флейшман, хотя в его глазах опять промелькнула ирония.

– Так, текущие пустяки, – величаво махнул рукой депутат. – Спикер хотел узнать мое мнение по нескольким не особо важным, между нами говоря, вопросам. Ничего не поделаешь: демократия! Прежде чем что-то окончательно решить, приходится учитывать самые разнообразные точки зрения.

– А вы тоже по каждому пустяку интересуетесь мнением своих избирателей? – с невинным видом поинтересовался Флейшман.

– Зачем? Если я стану так поступать, процесс принятия решения затянется до бесконечности. Отдав за меня свои голоса, люди тем самым продемонстрировали полное доверие к моей скромной персоне и уверенность, что я в любом случае буду выразителем их интересов. И думаю, что сумел не разочаровать своих избирателей. Разумеется, отдельные недовольные найдутся всегда. Не все понимают собственное благо. Что ж, тем хуже для них. Может, и сумеют понять когда-нибудь.

– А если для них это вовсе не является благом?

– Вы не правы, Юра, – возразил Лудицкий. – Человеческое счастье едино и зависит исключительно от величины материальных благ, имеющихся в распоряжении конкретного человека. Поэтому величайшее наше завоевание – после демократии, разумеется – это возможность для каждого индивидуума зарабатывать столько денег, сколько он хочет. Другое дело, что подавляющее большинство нашего населения не желает воспользоваться данной возможностью и попросту ленится работать. Такие предпочитают всеобщую нищету или социалистическую уравниловку, когда все только числятся на работе, ничего не делая и получая примерно одинаковую зарплату, будь ты простой рабочий или директор. И сейчас всех этих лентяев бесит, когда кто-то в поте лица делает деньги, в то время как они, как и прежде, ничего не делают и ничего, соответственно, не получают. От этих бездельников и происходят всякие смуты. Но стоит ли всерьез считаться с их мнением?

– Если таких большинство, то вам стоит. Сами говорите, что у нас демократия. В противном случае это самое большинство на следующих выборах проголосует не за вас, и вы проиграете в полнейшем соответствии с демократическими процедурами. И это еще лучший вариант. В худшем вас просто скинут безо всяких процедур, как это уже было с вашими предшественниками и коллегами в приснопамятном октябре семнадцатого. Тогда у власти тоже стояли очень демократично настроенные, но не принимающие близко к сердцу интересы темного большинства люди. Нам с Пашей легче. До наших денег они не доберутся, а с капиталом мы и на Западе прекрасно проживем. Вы же потеряете все.

– Вы не патриот, – укоризненно покачал головой депутат. – Деньги, заработанные в России, должны в ней же и оставаться.

– Вы совершенно правы, Петр Ильич. Патриотом я никогда не был. Я же не политик, а бизнесмен, и абстрактные материи меня не волнуют. А ты, Пашка?

Но, совершенно глухой к их спору, Пашка как раз в это время провожал глазами гордо удаляющуюся из салона Мэри и в досаде непонятно на кого воскликнул:

– Она ушла! – И с чувством добавил наиболее часто употребляемое матерное слово.