Текст книги "Командор"

– Добрый день, – он вяло пожал мою руку, кивнул Пашке и буркнул: – Хотя какой он, к черту, добрый?

– Подумаешь, слегка покачивает, – усмехнулся я. – На то оно и море. Ничего, вечерком уже будем в Бискае, вот там шторма так шторма. Все как полагается. А сейчас так, легкое волнение.

Шендерович невнятно замычал. Мысль о том, что качка может еще и усилиться, привела его в ужас. Однако, несмотря на паршивое самочувствие, голова у него продолжала работать четко. Оставлять свою подопечную в компании двух молодых мужиков он явно не собирался.

– Прошу прощения, но Мэри я у вас забираю, – откровенно и в лоб сказал продюсер. – Нам надо обсудить с ней детали нашей новой программы, к созданию которой мы приступим сразу после возвращения из круиза. Вы-то можете обо всем забыть и отдыхать, а у нас работа. Раз отстанешь, потом догонять трудновато.

Лицо Пашки вытянулось от неприкрытой обиды. Сейчас он походил на умирающего от голода путника, добравшегося наконец до вожделенного ресторана и с изумлением следящего, как официант вдруг забирает у него из-под носа только что поднесенное и аппетитно пахнущее блюдо.

К немалому счастью для Шендеровича, соображал мой приятель всегда туговато, и пока он прикидывал, как лучше высказать продюсеру все, что он думает о таких типах, а то и без слов перейти к делу, коммерсант от музыки подхватил несопротивляющуюся Мэри и увел ее из бара.

– …! – Пашка с некоторым опозданием поведал всю правду о Шендеровиче, не поместив в длиннейшей тираде ни одного цензурного слова.

– Да плюнь ты на него! – Мне даже стало слегка жаль непутевого приятеля. – Дело почти на мази, вечерком подкатишь к ее каюте и – ноу проблем.

Пашкины глаза плотоядно сверкнули. Он моментально позабыл обиду и мысленно уже следовал моему сумасбродному совету. Не знаю, чем бы все это кончилось, ведь ситуация для Пашки вроде бы сложилась благоприятная, но после обеда шторм усилился настолько, что мой приятель утратил способность к каким-либо действиям. Я, кстати, тоже.

А ближе к вечеру шторм превратился в настоящий ураган…

8
Капитан Жмыхов. Заботы и тревоги

Погода ухудшилась внезапно. Несмотря на весь свой современный спутниково-компьютерный арсенал, синоптики слишком поздно передали штормовое предупреждение. Времени дойти до какого-нибудь порта уже не оставалось, а становиться в такую погоду на внутренний рейд было куда опаснее, чем находиться в море, и Жмыхов без особых колебаний решил продолжить плавание.

Справедливости ради следует сказать, что капитан был полностью уверен в своем судне. Обещанный восьмибалльный шторм «Некрасов» мог выдержать, да и не раз выдерживал, играючи. Ну, поблюют пассажиры, так что с того? Никто их в море на аркане не тянул. Сами добровольно выложили свои денежки, желая испытать все прелести морского круиза, вот теперь пусть и испытывают их вдоволь!

К пассажирам Жмыхов в глубине души относился неприязненно. Не мог им простить их нежданного богатства, возможности направо и налево швырять зелеными – того, что не мог позволить себе он, свыше тридцати лет отходивший в море, из них последние четырнадцать – капитаном нескольких лайнеров.

Жмыхов был настолько уверен в своем корабле, что даже не стал подниматься на мостик, а вместо этого спокойно отправился к себе в каюту немного отдохнуть. Он и сам не заметил, как задремал, полулежа на диванчике и не снимая формы. Снилась ему какая-то ахинея, винегрет из полуголых дикарей, почему-то заседающих в Думе, и зарубежных киноактрис, страстно желающих познакомиться с ним, Иваном Тимофеевичем Жмыховым.

А потом все пропало, и капитан вынырнул из забытья, твердо уверенный: что-то случилось!

И точно. Качка сменилась на килевую и усилилась. Значит, шторм стал сильнее и нагнал более высокую волну.

Жмыхов поднялся, шагнул к переговорному устройству, но его опередили. Голос старпома деловито спросил:

– Иван Тимофеевич?

– Слушаю. – Жмыхов привычно одернул китель и подтянул ослабленный галстук.

– Докладывает Нечаев. Шторм усилился до девяти – девяти с половиной баллов. Пришлось развернуться носом к волне. Только что получено сообщение синоптиков, что часа через полтора-два нас настигнет ураган. Предположительно – до двенадцати баллов.

– Уйти не успеем? – коротко спросил капитан, хотя ответ ему был известен заранее.

– Нет.

– Добро. Сейчас поднимусь на мостик. Ждите.

Жмыхов задержался лишь на несколько секунд, чтобы взять свою трубку, и быстро покинул каюту.

В рубке все хранили спокойствие, чего нельзя было сказать об окружавшей «Некрасова» стихии. И куда только подевалась радующая глаз безмятежность моря? Даже цвет его из голубого стал свинцово-серым. Высокие тяжелые валы грозно катились под мрачным небом, где сломя голову неслись облака.

Вокруг, до уже неразличимого горизонта, виднелись лишь бесконечные волны. Ни берегов, ни силуэта другого корабля.

– Задраить наружные двери. Проверьте, чтобы иллюминаторы в каютах были закрыты наглухо. Вечерний концерт отменить. Предупредить пассажиров, чтобы и носа не высовывали на верхнюю палубу. Вызвать сюда стармеха.

Жмыхов отдавал распоряжения короткими рублеными фразами и одновременно пытался раскурить трубку.

– Вызывали, Иван Тимофеич? – маленький полный Бороздин, старший механик «Некрасова», вошел в рубку и с трудом удержал равновесие – нос лайнера зарылся в очередную волну.

Жмыхов внимательно посмотрел на стармеха. Он ходил с Бороздиным долго, почти как с Нечаевым, и доверял ему полностью.

– Ожидается ураган до двенадцати баллов, – сообщил Жмыхов. – Как машина, Иваныч? Выдержит?

– По идее – да, – несколько уклончиво ответил Бороздин, предварительно облегчив душу ругательством.

– Что значит – по идее? Ты мне прямо отвечай: да или нет? Не в бирюльки играем!

– Скорее, да. Все показатели в пределах нормы, – спокойно сказал Бороздин. – А так… Я еще вчера докладывал, что турбина мне внушает подозрение.

– Докладывал! – резко откликнулся капитан. – Надо было меры принимать, а не докладывать! Кто стармех? Я или ты?

– Я. Но на ходу много не сделаешь. Машину-то в море не остановишь. Да не кипятись ты, Тимофеич! Пока это только предчувствия, а им верить тоже нельзя.

– Вот сбудутся твои предчувствия, и запоем мы с тобой на два голоса. – Жмыхов, не верящий ни в черта, ни в Бога, привык доверять интуиции Бороздина.

– Не век же урагану длиться, – заметил стармех. – Ночь как-нибудь продержимся, а там и шторм поутихнет.

– Смотри, головой отвечаешь. Кровь из носу, но чтобы машина работала как часы.

– Сделаю, – кивнул Бороздин и, не прощаясь, удалился в царство своих механизмов.

Шторм все усиливался. «Некрасова» болтало на волнах, словно это был не гигантский лайнер, а какой-нибудь рыболовный траулер. Пассажиры забились по каютам, однако команда продолжала работать.

Ни о каком продвижении вперед не могло быть и речи. Жмыхов старался лишь удержать корабль на месте, поставив его носом к волне, да и какой смысл двигаться, когда путь лежит в другую сторону?

Наступила ночь, ранняя по случаю непогоды и непроницаемо темная, хоть глаз выколи. Пришлось зажечь прожектора, но толку от них было мало: при такой болтанке их лучи то натыкались на безумствующую воду, то взмывали к низким небесам.

Оставалось ждать утра и надеяться, что корабль выдержит удар надвигающегося урагана. Если бы надежды моряков сбывались всегда…

9
Ярцев. Вахта на мостике

Народу на мостике было много. Помимо вахтенных, там находились кэп с чифом, Володька, боцман Фомич, Колька, по праву лучшего рулевого занявший место у штурвала, наш электромеханик Гришин – по сравнению с обычным безлюдьем толпа, да и только. Болтало порядочно, но все терпеливо стояли, словно ждали чего-то.

– Так… – Жмых вытащил изо рта давно погасшую трубку. – Свободным от вахты штурманам отдыхать. А то будете потом носом клевать!

Это в наш с Володькой адрес. Но разве, блин, отдохнешь, когда все раскачивается, как на качелях? Впрочем, делать на мостике нам сейчас действительно нечего, и потому мы молча направляемся к выходу. Сам Жмых, похоже, решил остаться на мостике, пока не утихнет ураган. Оно и понятно – капитан.

С большим трудом по то и дело встающему на дыбы коридору добираюсь до своей каюты и первым делом закуриваю. Самое паршивое, что нечем убить время. Заняться чем-нибудь серьезным невозможно, отдыхать трудно, а до вахты целых два часа. Сейчас бы чашечку горячего кофе, да только как его выпить? Качка такая, что чашку не удержать. «Вам кофе в постель?» – «Нет, лучше в чашку…»

Вспоминаю, что где-то в вещах у меня должна быть книга. Специально взял для подобных случаев, да вот позабыл. Долго копаюсь в сумке, затем в чемодане и наконец, уже отчаявшись, нахожу между рубашками небольшой томик в мягкой обложке. Читать при качке тоже занятие не из легких, но все-таки лучше, чем пялиться в потолок, и потому старательно перелистываю страницы и стараюсь вникнуть в содержание.

А содержание оказывается банальным до тошноты. Областной городок, две терроризирующие его банды, продажная милиция, вернувшийся к родным пенатам отставной майор-спецназовец… Все крутится по накатанной колее. Друг детства майора, честный предприниматель, становится жертвой преступников, вдова покойного, между прочим – бывшая возлюбленная майора, стоит на очереди следующей, и приходится бедняге, стиснув зубы, и мстить, и защищать, и наводить порядок в городе… Раньше наверняка прочитал бы этот бред с удовольствием, а сейчас до того тошно…

Еще пятьдесят минут. Да какая, ядрен батон, разница! Я докуриваю очередную сигарету и отправляюсь на мостик. Жмых мельком смотрит на часы, но ничего не говорит. Он многое понимает, наш кэп, а что порой кричит на нас, так это должность у него такая. Неизвестно еще, каким стану я, если дотяну до капитана. А почему бы и нет? Лет эдак через пятнадцать… Да только стоит ли? Лучше поднакопить деньжат да податься в бизнес. Буду к Варьке поближе.

Вот же закон подлости: пока молодой – с палубы не сходишь, а что делать в старости на берегу? Жена – старуха, на такую и под угрозой расстрела не полезешь, по молодым шастать – здоровье уже не то, море-то и на потенцию влияет. Вот сейчас стою, думаю о бабах – и хоть бы что шевельнулось!

Полночь. Расписываюсь в журнале и принимаю вахту. На экране, отмечая наше местоположение, мерцает черточка, на пульте ровно светятся лампочки и циферблаты, прожектора все так же попеременно освещают то зарывающийся в волны нос, то черноту небес. И вот что, блин, странно – едва принял вахту, как захотелось спать. Была бы возможность – ушел бы в каюту, заклинился в койке и дал бы как следует храпака назло всем штормам и ураганам. Полцарства за чашку кофе, да нет у меня и сотой доли царства, а о кофе сейчас остается только мечтать…

– Что это?

Сквозь рев бури я не разобрал, кто спрашивает, но смысл вопроса был совершенно ясен.

Да и как было не понять! Сквозь завывание и рев пробился очень низкий, на границе инфразвука, гул. Прежде я ничего не боялся в море, но сейчас в душе зародился страх… Нет, не страх, а безумный ужас неумолимо стиснул сердце и, стремительно нарастая, подмял под себя все прочие ощущения. Сделав над собой усилие, я обвел взглядом остальных и прочитал на их лицах то же самое чувство. Мы – здоровые, ядрен батон, много повидавшие на своем веку мужики, застыли парализованные, точно кролики перед удавом, и тщетно пытались взять себя в руки.

Гул все нарастал, приближался, и вместе с ним нарастал ужас. В рубке завибрировал воздух, пол под ногами задрожал. Мне отчаянно не хватало кислорода – я только сейчас заметил, что стою, затаив дыхание. Я резко выдохнул, отдышался, отвел взгляд от экрана локатора, посмотрел вперед и… едва не заорал от жути.

Свет прожекторов уперся в гигантский, не менее полумили у основания, и стремительно несущийся на нас черный столб. Я машинально отметил время – ноль тридцать две. Плавно расширяясь, вращающийся столб вершиной уходил в тучи, подсвеченные изнутри почти непрерывными вспышками молний. К его основанию, точно притянутые гигантским пылесосом, со всех сторон тянулись концентрические кольца волн, с вершин которых ураганный ветер срывал клочья пены. Как ни странно, но море в основании столба (смерч метров на двадцать или тридцать не достигал воды) оставалось совершенно гладким, а волны, достигая четко очерченной границы спокойной зоны, исчезали, точно срезанные ножом.

– Господи! Смерч! – прохрипел кто-то.

Мне отчаянно хотелось что-то крикнуть, но я не мог выдавить из себя ни звука. «Некрасов» содрогался от ударов в корму – лайнер уже вошел в зону концентрических волн. Сворачивать было поздно, что-либо делать – невозможно.

Все, капец. Как глупо и страшно! Еще несколько секунд – и все исчезнет, провалится в небытие, и не будет мне дела до Варьки, как нет дела до всех остальных… вот уже и сердце стоит… тем лучше, не надо будет захлебываться соленой водой… никто не узнает, что я перехитрил костлявую: умер от страха раньше, чем утонул… я уже мертв… но почему же тогда мыслю, а значит, существую, как говорил не помню кто?..

Нос «Некрасова» коснулся границы спокойной зоны. Лайнер содрогнулся и застонал. Я оглох от резкого перепада давления и с изумлением увидел, как нос корабля плавно, но неумолимо задирается вверх, нацеливаясь на центр гигантского черного туннеля, в котором вдруг оказался, но тут корма тоже оказалась внутри спокойной зоны, и поднявшийся было нос рухнул вниз, взметая две чудовищные волны. Нас швырнуло на пол, но не успели мы подняться, как лайнер развернуло невесомой пушинкой и внезапно вырвало из воды.

Сердце гулко стукнуло. Неужели все промелькнуло в мгновение, в один сердечный удар? В глазах потемнело…

И тут разом погасли все приборы спутниковой связи и навигации. Кое-как поднявшись, я увидел, что «Некрасов», окруженный стеной как-то странно пульсирующего мрака, висит над водой, освещаемый сверху тусклым мертвенно-серым светом, висит вопреки всем законам физики, а высоко ли? – я же не летчик…

Вспоминая потом этот миг, я так и не смог понять, что увидел: или подвешенный в воздухе лайнер вращался в центре неумолимо сужающегося черного туннеля, или же сам туннель – внутренность чудовищного смерча – вращался вокруг корабля, все глубже затягивая его в свою пасть. И чем ближе становилась клубящаяся черная стена, тем ярче разгорался над нами серый свет, становясь сперва просто белым, потом ослепительно белым, фиолетовым…

Черный туннель коснулся корпуса. Полыхнула фиолетовая вспышка… и чернота вокруг исчезла.

Сердце стремглав рванулось вверх, телу стало легко-легко, как будто пропал вес, и вдруг махина лайнера с невообразимым грохотом ударилась о воду. Над бортами вспухли, поднявшись метров на двадцать выше мостика, два высоченных водяных вала и медленно схлынули в стороны. Почти целиком погрузившийся в воду «Некрасов» замер на дне выбитой падением морской ложбины и начал нерешительно всплывать.

Нас вновь швырнуло на палубу мостика. Удар был так силен, что я едва не потерял сознание и первое мгновение не мог понять ни где я, ни что со мной. Секунд через десять я кое-как поднялся, бросил взгляд за окно и… живем!!!

Очевидно, висели мы не очень высоко, иначе корпус попросту не выдержал бы такого удара. «Некрасов» снова болтался на волнах, вот только левый прожектор погас, да черт с ним, с прожектором! Главное – исчез давящий животный ужас, только все еще сосало под ложечкой, да и не мудрено, блин, после всего пережитого…

Неуправляемый пароход начало ощутимо разворачивать бортом к волне, и я бросился к пульту, но меня опередил поднявшийся на ноги Колька. Лицо его заливала кровь из ссадины на лбу, а взгляд стал ошарашенно-безумным, но руки прекрасно помнили свою работу, и лайнер стал возвращаться на курс.

Радость оказалась преждевременной. Привычный, едва слышимый гул двигателя оборвался. Погас свет, через секунду вспыхнули лампы аварийного освещения. Колька все еще пытался овладеть положением, не в силах понять тщетности своих усилий.

– Машинное! – хрипло, не узнавая своего голоса, прокричал я в микрофон внутренней связи и не получил ответа. – Машинное!!!

Кто-то сзади навалился на меня, а я все продолжал звать, пока чей-то голос не прохрипел из динамика:

– Есть машинное! Что у вас стряслось?

Тот, сзади, оттолкнул меня и рявкнул во всю мощь капитанского голоса:

– Машинное! Мать вашу! Что с двигателем? Вам что, жить надоело?! Так вас и так!!!

Я никогда не видел Жмыха в таком гневе. Он рвал и метал не хуже Зевса-Громовержца и, окажись тот здесь, испепелил бы его одним взглядом. Все предыдущие разносы, которыми кэп подвергал то одного, то другого провинившегося, по сравнению с нынешним походили на нежную отцовскую ласку.

– Не знаю, – огрызнулись в ответ. – Похоже, полетели лопатки турбины. Нам нужен врач. Срочно! Генка Карамышев упал на вал. Что у вас был за удар?

Кэп замолчал. Грудь его ходила ходуном, лицо побагровело настолько, что, казалось, его вот-вот хватит удар. До меня вдруг дошло, что падение наверняка не прошло бесследно не только для двигателя. Должны быть и другие повреждения, и человеческие жертвы.

Машинально оглядевшись, я, словно в подтверждение своих мыслей, увидел неподвижное тело электромеханика. Именно тело: остекленевшие, полные ужаса глаза смотрят куда-то в сторону, а лицо густо залито кровью. Видно, падая, ударился обо что-то виском.

– Матвеич! – наконец обрел голос капитан. – Хватай всех свободных от вахты и мигом на осмотр корабля. Стюарды пусть пробегут по каютам, посмотрят, что там. Всю машинную команду вниз. Кровь из носу, но двигатель должен работать!

– Есть! – Не тратя лишних слов, Нечаев бросился выполнять приказание.

Между тем потерявшее управление судно болтается на волнах и порой кренится так, словно хочет опрокинуться.

– Ярцев, связь! – С тех пор как из экипажей убрали радистов, переговоры через спутник ведут штурмана. – Передавай SOS!

Никогда не думал, что придется передавать этот исполненный отчаяния сигнал. Но что остается делать, когда на борту восемь сотен человек, а управление потеряно? Тут любое промедление может быть чревато групповым некрологом и скороговоркой телеведущих. Правда, показывать им будет нечего – на месте гибели кораблей операторов обычно не бывает.

– Кэп, связи нет! – Я снова безрезультатно обшариваю эфир. – Никого и ничего, словно вымерли все!

– Проверь аппаратуру! Где Гришин? – Кэп замолкает, наткнувшись взглядом на неподвижного электромеханика.

Проверяю, что могу. Если верить контрольным лампочкам, все в порядке. Впечатление такое, будто во всем мире вдруг перестали пользоваться радиосвязью: в эфире сплошной треск без малейшего намека на человеческое присутствие. Может, в рации что-то сгорело? Попробуй определи это на глаз при тусклом свете авариек!

На всякий случай передаю в пустоту сигнал бедствия, хотя с точными координатами напряженка. Экраны навигации пусты, словно и спутник накрылся.

Внезапно в свете уцелевшего прожектора появляются избиваемые волнами скалы, хотя я точно знаю, что до ближайшего берега перед ураганом было миль сорок – пятьдесят. Не может, блин, тут быть никаких скал!

– Машинное! – рявкает вновь капитан. – Спите там, что ли? Срочно требуется ход. Срочно! Нас несет на скалы!

– Ни черта не выходит! – доносится отчаянный ответ. – Делаем, что можем, но в ближайшее время хода не будет!

– А потом не понадобится, мать вашу!

Так под матюги капитана лайнер и налетел на скалу. Волны снова и снова толкают беспомощный корабль, бьют его о камни. Похоже, застряли мы прочно. Хотя прочно не означает надолго. Если так пойдет и дальше, «Некрасов» попросту развалится.

Описать дальнейшее почти невозможно. Мы делали все, чтобы удержать корабль на плаву, а вода с ревом врывалась в пробоины, вышибала герметичные переборки, влетала через разбитые иллюминаторы…

И вдруг в царящем вокруг хаосе обнаружилось, что небо чуть посветлело. Хотя до рассвета было еще очень далеко, но и в этом преждевременном свете в какой-то миле от нас показалась земля. Откуда она тут взялась, уже не имело значения. У нас появился шанс, и упустить его мог лишь идиот.

Жмыхов никогда не был идиотом и отреагировал мгновенно:

– Всех пассажиров и пострадавших в шлюпки! Матвеич! – Старпом очень вовремя объявился на мостике. – Части команды придется остаться. Может, удастся спасти корабль.

Шторм уже понемногу стихал, но поднятые им волны и сейчас представляли немалую угрозу. Одинаково опасно было и оставаться на лайнере, и пытаться на шлюпках достичь неведомой земли.

У каждого своя судьба. После суматошной погрузки я занял место в одной из спасательных шлюпок согласно судовому расписанию и вступил в свою борьбу, борьбу за спасение себя и полусотни доверившихся мне людей. Нас вздымало на гребни, швыряло вниз, едва не унесло в открытое море, шлюпке чудом удалось проскользнуть между прибрежными рифами, но все же настал момент, когда днище проскрежетало о гальку на берегу. Волны еще лупили шлюпку в корму, но я уже получил право хрипло крикнуть заветные слова:

– Все! Выгружайсь, ядрен батон! Приехали!