Текст книги "Его счастливое детство"

И этот день приходил. С самого утра грузится телега, и папа с возчиком пешком отправляется в длинный путь до города. А я бегу на бугорик, чтобы увидеть, как к Кстову из-за поворота реки выходит «Лашманов». Теперь можно успокоиться и радостно сообщить маме и Аннушке, что пароход идет.

Мы на «Лашманове». Я занимаю место на носу, у окна, хотя можно было не спешить – «Лашманов» полупустой. Взвывает противная сирена, заменявшая на этом катере пароходный гудок, палуба начинает трястись мелкой дрожью, и я пробираюсь на корму, чтобы в последний раз посмотреть на милый мне Великий Враг и его гордую церковь, с которыми расстаюсь до следующего лета…

А со вторым поколением старика Чернышева – его женатым сыном и двумя взрослыми дочерьми мне предстоит увидеться перед Рождеством, когда они привезут мясо на рынок и остановятся с ночевкой у нас.

Адриановы

С Василием Васильевичем Адриановым и его супругой Надеждой Николаевной мои родители были знакомы по работе на Рабфаке. А Василий Васильевич помнил маму по женской гимназии, где он преподавал математику и Миловидова была первой ученицей.

у Адрианова была большая семья: с ним жили четыре сына, дочь и внучка (дочь старшего сына Аркадия, рано потерявшего жену). Старший сын работал, остальные дети, когда я с ними познакомился на даче, учились в высших учебных заведениях. Летом, во время студенческих каникул, они приезжали в Великий Враг и дача Адриановых становилась похожей на небольшое общежитие.

Сама дача – двухэтажный деревянный дом с огромной верандой, опоясывающей дом с двух сторон, стояла рядом с нашей – через огород. Я и Нина, так звали внучку моего возраста, по вечерам перекликались со своих балконов, сообщая друг другу важные данные о том, что уже почистили на ночь зубы.

В компании шумных, энергичных студентов было, понятное дело, очень интересно, и я и Нина старались быть рядом.

Все братья, а особенно младший – Андрей, были страстными охотниками, и когда разрешалась охота, уезжали в луга на озера, а мы по вечерам прислушивались к доносившейся с лугов стрельбе, чтобы по условным выстрелам просить бакенщика Николая, сына нашего хозяина Петровича, перевезти братьев охотников через реку.

А потом, как завороженные, считали подстреленную дичь и слушали «охотничьи рассказы». Лучше всех рассказывал Григорий – он учился на режиссера и упражнялся перед нами в декламации.

Потом мне разрешали пострелягь из заряженной пустыми патронами берданки по зажженной свече. Свеча гасла от воздушной волны и я был страшно доволен.

Конечно, все подробности охоты я пересказывал родителям и брал с отца обещание купить мне берданку (охотничье одноствольное ружье со скользящим, как у винтовки, затвором). Рассказывая о стрельбе в свечку, я намекал, что уже сейчас смог бы так тренироваться, чтобы стать метким стрелком. Примечание: спортивное духовое ружье появилось в нашей семье, когда моему сыну исполнилось 16 лет.

К братьям часто по субботам и воскресеньям приезжали товарищи по учебе – одни, или с девушками, и тогда дача превращалась в настоящую гостиницу с мягкими постелями на сеновале. Не я, а только Нина, имела возможность по вечерам побывать на сеновале и потом рассказывать мне о слышанном и о «последних» студенческих анекдотах. Днем вся эта компания на двух лодках (вторую брали у бакенщика) уезжала на весь день купаться и собирать ягоды в лугах, а мы с Ниной, сидя на бугорике уже перед ужином, старались найти их на той стороне и помахать платком.

Как известно, дети всегда тянутся к более взрослым ребятам. Я и Нина не были исключением. И как важно, чтобы эти взрослые были, как говорится, на высоте. В семье Адриановых всегда царила атмосфера доброжелательства, взаимной выручки и взаимного уважения.

Бессознательно я видел их любовное, почтительное отношение к отцу, матери и старушке няне, и непроизвольно переносил эти отношения на свою семью.

Василий Васильевич, кроме большой педагогической работы, вел еще с дореволюционных лет известный в городе и за его пределами астрономический кружок (Общество любителей астрономии).

И вот в Великом Враге в августе, когда начинало рано темнеть, Василий Васильевич приглашал меня с Ниной на бугорик изучать звезды и планеты. Звезды мы находили, «танцуя» от Большой Медведицы, а затем рассматривали их в бинокль.

Это был знаменитый, известный всему селу Цейсовский полевой бинокль, с которым Василий Васильевич не расставался ни при прогулках, ни при поезде на пески и в который, сидя часами на бугорике, наблюдал жизнь реки.

Когда я переехал на новую квартиру и перешел в школу №1, то один год математику в нашем классе вел Василий Васильевич. Ему в то время было уже 75 лет. Он скончался на даче в Великом Враге в возрасте 83 лет. О нем очень интересно пишет его внук, известный в Нижнем поэт и писатель Юрий Андреевич Адрианов в своих двух книгах «Нижегородская отчина» и «Хождения за равнинные реки» (Волго-Вятское изд. 1984 и 1989 г.).

Внучка Василия Васильевича Нина также училась в школе №1, но на класс младше меня. Наше знакомство и дружба продолжались и в Нижнем – дом Адриановых на Тихоновской улице (ул. Ульянова) находился в 10 минутах ходьбы от меня.

Я иду в школу

Прогулки и домашние занятия с Валентиной Ивановной не только укрепили мое здоровье, но и способствовали пробуждению интереса к рисованию, ручным самоделкам и книгам. В 6 лет я уже читал по складам и печатными кривыми буквами писал поздравительные открытки маме и папе. В те далекие годы в школу принимали только с 8-и лет.

Недалеко от нашего дома находились три школы: имени Мечникова – в конце Звездинки, имени Некрасова – на площади 1-го Мая и имени 9-го Января – на Большой Покровке. Меня определили в школу на Покровке, т. к. она располагалась в большом трехэтажном здании бывшего Реального училища (теперь один из Факультетов университета), имела большие светлые классы и ее завучем был наш сосед, мой крестный отец Порфирий Иванович Знаменский.

Помню первый день. Ярко светило сентябрьское солнце. Все шли раздетыми. Цветы в школу не несли – тогда это не было принято и,

более того, не поощрялось. Наверное, цветы считались замаскированной взяткой. Меня, как самого маленького по росту, посадили на первую парту вместе с симпатичной девочкой с двумя косичками.

Улыбающаяся, приветливая, еще не пожилая учительница объясняла

нам, как вести себя в классе и на переменах. После окончания уроков с Аннушкой и ранцем на спине я гордо шествовал по многолюдной

Покровке домой, и мне казалось, что все смотрят на меня – школьника самой лучшей школы.

Однако, счастье мое было непродолжительным.

Увидев, что я знаю азбуку, цифры и умею читать, учительница посоветовала родителям пересадить меня во второй класс, чтобы я не скучал на уроках и не обленился.

Уже стояла зима, когда я расстался с любимым классом. В новом классе было сумрачно, под потолком горели лампочки, т. к. еще не взошло солнце. Новая учительница дополняла мрачную картину. Это была худощавая, высокая со строгим, бесцветным лицом в темном глухом платье, уже пожилая женщина, которая даже не улыбнулась новичку. Меня посадили на свободное место на задней парте рядом с крупнотелой широколицей девахой, которая показалась мне совсем взрослой. Второклассники отнеслись ко мне довольно безразлично, не дразнили, а только предупредили, что моя соседка по парте в прошлом году перезаразила всех скарлатиной. Я испугался и стал просить маму, чтобы меня пересадили. Мне не хотелось ходить в школу и я отправлялся туда чуть не со слезами.

Положение поправилось после того, как выяснилось, что в моей группе учится мальчик с нашего двора – Жора и он взял меня под свою опеку.

Жора был на год старше меня, жил с младшим братом Мишей и имел,| так сказать, жизненный опыт шефства над младшими, поэтому отнесся ко мне доброжелательно и снисходительно, демонстрируя в классе свое покровительство. Вместе со своим закадычным другом Тусей я стал бывать у Жоры. Его отец ходил в гимнастерке, но без знаков различия и с наганом на ремне. Он служил на «Воробьевке», где помещалось ГПУ – бывшее ЧК и будущее НКВД-МВД. Жили они во дворе в двух-, или трехкомнатной квартире с отдельным входом. В столовой стояло пианино и оба брата брали уроки музыки.

Когда я бывал у Жоры, и матери не было дома, а отец спал после ночной работы, или дежурства, Жора потихоньку вытаскивал из спальни кобуру с наганом, умело его разряжал, и мы наслаждались, щелкая курком и целясь в чучело барсука, стоявшее под столиком зеркального трюмо.

Наш второй класс был очень разношерстным по социальному составу. В нем учились и дети из интеллигентных семей, и из самых низов и два великовозрастных второгодника, которых все боялись и тихо ненавидели, их фамилии и наглые лица я помню и сейчас. Именно таким я представлял себе второгодника. Вахнова из любимой книжки «Детство Темы»!

Чему меня учили в этом противном классе я не помню, да, по-моему, не знал и не помнил никогда. Единственное светлое воспоминание: зима, я с Жорой возвращаемся домой и в проходном дворе соревнуемся, пиная свои ранцы по обледеневшей дорожке.

Мои тети

У мамы было четыре сестры – мои тети. С ранних лет, только научившись говорить, я называл их просто по имени – так, как звала их моя мама. Старшую сестру – мою крестную – не помню почему —звал Кокой. И как это бывает с детьми, которые, став взрослыми и даже женившись, остаются для своих родителей прежними Гошами и Колями, так и для меня мои тети на всю жизнь оставались Олечкой, Лидой и Наташей.

Валентина (Кока), мама, Лида, Олечка и Наташа

Однажды, уже превратившись в папу, я назвал в письме свою самую любимую Олечку тетей Олей. Она страшно обиделась, ответила мне упреками и, несмотря на мои последующие извинения и оправдания, надолго прервала переписку.

Тетя Валя и тетя Лида жили в Нижнем, а две младшие – тетя Оля и тетя Наташа – в Москве. Обе приезжали в родной город на ноябрьские и майские праздники, а также иногда в летние отпуска.

Их приезд был для меня вторым ощущением праздника, не столько из-за подарков, сколько из-за того внимания, которое они мне уделяли, играя, гуляя и катая меня на извозчике по Покровке.

В те годы расцвета НЭПа, в Москве появились частные издательства, которые начали печатать замечательные книги для детей, правда, дорогие. Это были сказки Корнея Чуковского с изумительными иллюстрациями Радлова, «Золотая библиотека» и «Библиотека для детей и юношества» с переводными произведениями лучших зарубежных детских писателей – Марка Твена, Андерсена, Сеттон-Томпсона и других.

Большинство из этих книг можно было купить только в Москве и мои тети без них не приезжали.

Об одной игрушке, подаренной мне московскими тетями, которая помогла найти, или сформировать мое профессиональное призвание, скажу особо.

Этой игрушкой был детский конструктор, скопированный с американского «Мекано» и призванный развивать конструкторские навыки.

У нас он был выпущен под лозунгом партии «Технику в массы», когда встала задача быстрейшей индустриализации страны.

Конструктор – набор широко известный сейчас – из перфорированных металлических полос, плит, уголков, роликов, осей и винтов с гайками. При помощи конструктора можно было собрать модель практически любого окружающего нас предмета от табуретки до мостового подъемного крана, или станка. Причем собирать не только по прилагаемым рисункам, но и придумывать самому. Конструктор мне подарили в 7 лет. На все школьные годы он, а потом и наборы более сложных деталей, стал моим первым и самым любимым хобби.

Тетя Оля – 1947 г.

Тетя Оля была самой красивой из сестер: высокая, стройная, всегда с модной прической, элегантно одетая, она обращала на себя внимание прохожих, мужчины оборачивались, повстречав ее, и я – семи-, восьмилетний мальчик видел это, когда она со мной гуляла по Покровке, или Откосу. Я понимал, кто из нас двоих привлекает внимание нижегородцев, и мне это было приятно. И когда мы с ней заходили в магазин, продавцы всегда находили для нее то, чего не было на прилавках. Это объяснялось не столько ее «внешними данными», а больше врожденным умением поговорить с разными людьми и расположить их к себе…

Тетя Наташа с сыном Адей

Тетя Наташа, самая молодая, была более замкнутой, менее эмоциональной, спокойной и решительной. Она, химик по образованию, работала в исследовательском институте, и я помню, как все ее сестры переживали нелегкие перипетии, вставшие на пути получения звания кандидата наук. Из всех сестер, она была единственной, увлекающейся спортом – лыжами и альпинизмом и могла интересно рассказывать о своих походах. Ее подарки мне отличались спортивной направленностью: гантели, настольный теннис, экспандеры и т. д.

Кока, Лида и мама (еще задолго до меня)

Тетя Лида и крестная тетя Кока, жившие недалеко от Звездинки, часто брали меня к себе в гости на воскресенье.

У тети Лиды, вскоре после замужества переехавшей в новый кооперативный дом с отдельной квартирой, я впервые в жизни познал удовольствие от купания в большой эмалированной ванне с душем.

После ванны я, конечно, оставался на ночь, а на следующий день с увлечением играл с соседними ребятами в большом благоустроенном дворе, на котором была крокетная площадка и теннисный корт, заливаемый зимой под каток. Здесь я научился кататься на коньках.

Двухэтажный деревянный дом, в котором поселилась тетя Лида, вместе с другим таким же домом был одним из первых кооперативных домов в Нижнем. На постановление Правительства о развитии кооперативного строительства для скорейшего решения жилищной проблемы первой откликнулась интеллигенция, увидев в нем возможность избавления от коммуналок, в которые после революции были превращены особняки, доходные дома и дома частных владельцев.

В четырехквартирном доме на улице Больничной (Нестерова) поселились, кроме тети и ее мужа, главный архитектор города Яковлев, известный инженер-механик Пискунов (брат революционера Пискунова) и инженер Горшков. Соседний дом также был заселен не последними нижегородцами. Эти новые владельцы кооперативных домов своими силами благоустроили двор, разбили прекрасный сад, сделали для детей площадки для игр и занятий спортом.

Моим любимым занятием у тети Лиды была игра во дворе и рассматривание многочисленных альбомов с цветными открытками и фотографиями, сделанными старшим братом в молодости.

Тетя Лида окончила с золотой медалью знаменитый Смольный дворянский институт благородных девиц и была направлена на годичную стажировку во Францию. Однако, начавшаяся Первая мировая война прервала ее занятия в Гренобльском университете. Кружным путем – на теплоходе через Средиземное, Эгейское и Черное моря она вынуждена была вернуться домой.

Я любил слушать ее рассказы об этом путешествии, больше похожем на эвакуацию на родину застигнутых войной на чужбин». По знаменитому большому атласу Шокальского мы «прокладывали» маршрут океанского лайнера из Марселя в Одессу.

Тетя Лида преподавала в институтах немецкий язык и выписывала из Германии, тогда еще не фашистской, толстый иллюстрированный журнал «Ди Вохе» (Неделя), который я с удовольствием листал и особое внимание обращал на карикатуры типа современных комиксов. Карикатуры были цветными с чисто немецким простодушно-грубоватым юмором

Потом мы пили чай с топленым молоком и он казался мне вкуснее какао и толокна, которыми меня поили дома.

Из всех четырех сестер, тетя Лида была самой общительной и жизнерадостной. Я не помню, чтобы когда-нибудь видел ее «не в духе». Ее постоянно окружала аура жизнелюбия и доброжелательства. На даче она могла, позабыв о времени, беседовать с крестьянками приносящими продукты из соседних деревень. Эти беседы зачастую превращались в монолог рассказчика, нашедшего искренне заинтересованного слушателя. И случалось, что «отведя душу», крестьянки отказывались брать деньги и обещали принести (и приносили) то, что просила тетя Лида.

Она очень любила детей и всегда старалась познакомить меня с одногодками своих дальних и новых (после замужества) родственников и знакомых. А знакомых было не просто много, а очень много.

Помню, как просто решилась проблема покупки мне коньков «Английский спорт», которые продавались только членам «Динамо». В институте, где преподавала тетя Лида быстро «нашелся» студент с членским билетом, и в ближайшее воскресенье я уже катался во дворе на престижных коньках.

Иногда зимой, к вечеру, когда во дворе уже смеркалось, мы брали санки и я шел кататься по освещенной улице, круто спускающейся к Ковалихе, а тетя Лида мерзла, ожидая когда я устану таскать санки в гору…

Тетя Валя – моя крестная мать – была старшей из сестер. Двоюродный брат сестер Николай Александрович Лавров, мой самый любимый дядя, звал крестную «Патриархом семьи Миловидовых» и это была самая точная характеристика тети Вали.

Природная доброта, готовность всегда придти на помощь не считаясь со своим временем, сочетались в ней с детской доверчивостью и порой наивностью. Ее обманывали и обкрадывали недобросовестные люди, которым она помогала. И когда моя мама ругала ее за доверчивость и игнорирование предупреждений, то обычным ответом было: «Не могла же я не помочь, когда меня об этом просили, Нишечка!»

Окончив в Петербурге Женские Бестужевские курсы, тетя Валя первой из сестер вышла замуж еще до революции. Ее муж, юрист, был сыном известного в Нижнем старшего контролера Контрольной государственной палаты (что-то вроде советского Комитета госконтроля), человека независимого и состоятельного. Николай Николаевич, муж крестной очень любил музыку, хорошо пел и играл на рояле. Когда к нам приходили родственники на семейные праздники, было приятно слушать, как он совместно с мужем тети Лиды в два голоса поет романсы Чайковского, Булахова и Рахманинова.

Тетя Валя с мужем жили в деревянном двухэтажном доме на Коороленко, который до революции принадлежал родителям мужа. Теперь они вдвоём ютились в небольшой комнате на втором этаже, а рядом в маленькой холодной (над лестницей, без отопления) были свалены вещи из других комнат после уплотнения.

У крестной не было детей. Все свободное от работы и домашних дел время она посвящала учебе. Тетя окончила курсы английского языка, кулинарии, курсы преподавателей истории и еще какие-то.

Эти занятия давали отдачу – она была замечательной кулинаркой и потом преподаввла историю в средней школе.

Тетя Валя на работе в школе

Угощения, которыми она встречала гостей, оставляли по себе память до следующих праздников. Мне нравилось, придя к крестной пораньше, помогать ей делать мороженое, вертя его в специальном деревянном ведерке заполненном снегом.

В обычные воскресенья крестная доставала из холодной комнаты старый проекционный фонарь с керосиновой лампой и мы смотрели цветные диапозитивы, почему-то называемые «туманными картинками». А еще был у тети Вали музыкальный ящик – «шкатулка» который играл, как шарманка, только не от ручки, а от заводной пружины. Через стеклянную крышку было видно, как вращается валик, утыканный тонкими короткими иглами. Валики были сменными.

Еще одной достопримечательностью дома был большой фруктовый сад с яблонями и грушами. Осенью все жильцы дома собирали неплохой урожай и по советскому принципу «всем поровну» делили его по едокам. О намечаемом сборе плодов я узнавал, когда крестная забирала меня полакомиться сочными грушами. Что касается яблок, то они были довольно кнслыми и из них муж обычно приготовлял в большой бутыли вино, называемое «рислингом». Муж крестной был большим любителем кино и всегда пользовался случаем, сходить «в киношку», как он говорил. Поэтому воскресенье у тети Вали заканчивалось, как правило, походом в «Палас» находившийся совсем рядом с моим домом.

Там я смотрел эахватывающне ленты с участием знаменитых в то время Дугласа Фербенкса, Гарольда Ллойда, Мери Пикфорд и двух потешных комиков Пата и Паташона.

Домой меня приводили совершенно обалдевшим от всего съеденного и виденного.

Дядя Сережа

Старший брат мамы – дядя Сережа, юрист – был заядлым меломаном, увлекался также фотографией и ездой на велосипеде. Это был доброжелательный, уравновешенный, немногословный человек.

Дядя Сережа с сыном Костей

Он приходил к нам в гости всегда один, а летом навещал на даче, добираясь по проселочным дорогам на велосипеде. Ночевать он не оставался, а, отдохнув, поговорив с мамой и покатав меня на раме велосипеда, отправлялся в обратный путь. Пока дядя сидел на балконе, мне разрешалось покрутить педали, посигналить в рожок с резиновой грушей и проверить работу ручного тормоза на переднее колесо.

Дома у Сергея Васильевича (я его называл по имени-отчеству) стоял рояль из красного дерева, а на нем старинный граммофон с большой трубой. Грампластинкн с записями Шаляпина, Собинова, Веры Паниной и знаменитых итальянских теноров хранились в больших продолговатых сундучках с перегородками. Мне позволяли выбрать и послушать понравившуюся пластинку. Ничего не понимая в названиях, я выбирал их по рисункам на этикетках. Предпочтение отдавалось тем, на которых были изображены ангелочки с крылышками и медведь, слушавший граммофон.

Дядя не пропускал ни одной премьеры в театре оперы и балета, ходил на все спектакли, где пели, или танцевали приезжие знаменитости из Москвы, Ленинграда и Киева.

Как я уже писал выше, дядя Сережа в молодости увлекался фотографией, и у всех его родственников хранились многочисленные снимки групповых портретов, Кстова, Волги, прогулок по лесу и лугам.

Когда я с мамой гостил у него в Севастополе, он также сделал несколько фотографий наших двух семейств. Однако, новых современных камер типа довоенного ФЭДа или широкоформатной «Москвы» он уже не покупал и его последние снимки относятся к концу 20-х годов.

Кроме граммпластинок и фотографии, дядя любил собирать приключенческую литературу. Мама приносила мне почитать из его домашней библиотеки Майн Рида, Буссенара, Эдгара По, Джеймса Купера, Кервуда и многих других западных писателей.