Текст книги "Его счастливое детство"

Соседи

После революции папин товарищ по работе и квартире уехал из Нижнего и в его трех комнатах поселилась семья Знаменских: Порфирия Ивановича – завуча средней школы, его супруги Варвары Петровны – преподавательницы немецкого языка на Рабфаке, ее сестры Марии Петровны и сироты племянницы Нины – старшеклассницы.

Когда я родился, Порфирий Иванович стал моим крестным отцом и таким образом, две наши семьи как бы породнились.

Квартира моего крестного была для меня как бы вторым домом: Нина, будучи старше меня лет на 10 любила возиться со мной, а я, понятно, тянулся к ней поиграть. По вечерам, когда отец занимался в кабинете, и нельзя было ему мешать, я уходил к соседям и, если Нина делала уроки, садился рядом рисовать или, смотреть книжку с картинками. По вечерам, когда мы всей семьей сидели за вечерним чаем, часто появлялась Нина, неся в двух руках мои игрушки…

Варвара Петровна иногда садилась со мной и Ниной играть в немецкое лото, и я, еще будучи неграмотным, запоминал названия предметов по-немецки. Потом, когда я поступил в школу, Варвара Петровна начала заниматься со мной уже по учебнику, хотя в классе тогда иностранный язык не учили.

Нравилось мне путешествовать по глобусу, который стоял у крестного на книжном шкафу. Этому занятию меня научила Нина, и мы вместе придумывали материки и страны, в которые отправимся на часок.

Не имея своих детей, Петровна (так я звал жену крестного) всегда давала кров своим многочисленным родственникам и знакомым, временно приезжавшим в наш город. Из них я помню ленинградца Шуру и деревенского паренька Толю, приехавшего учиться на Рабфаке.

Он водил меня в «Художественный» на фильмы, смотреть которые дети могли только в сопровождении взрослых. Как я вспоминаю сейчас, никаких кровожадных или постельных сцен в таких фильмах не было, и какова была причина таких ограничений мне не понятно.

Еще запомнилась мне родственница Варвары Петровны, приехавшая из Крыма – Александра Константиновна. Про нее Аннушка шепотом говорила, что она «из бывших». Кто такие «бывшие» я в свои шесть лет не знал, но догадывался, что это что-то запрещенное или секретное.

Александра Константиновна часто приглашала меня посидеть с ней – она была очень тучной и часто лежала. Я садился рядом с ее кроватью, и она читала мне книжку о приключениях домашнего ослика по имени Кодешон. Это была толстая с иллюстрациями книга на французском языке.

Поправившись, Александра Константиновна уехала к себе на юг и оттуда прислала мне несколько открыток, в которых интересовалась моей учебой в школе и напоминала о благородстве и самостоятельности храброго Кодешона. Я отвечал на ее письма, с увлечением рассказывая об игре в конструктор, который мне недавно подарили.

Рождественские праздники

О том, что скоро будет елка я узнавал по приходу к нам мясника-колбасника, жившего во дворе.

Он приходил вечером, снимал в прихожей валенки и шапку и в расстегнутом овчинном полушубке появлялся в гостиной. Отец здоровался с ним и выслушивал стереотипный вопрос: «Так, значит, на сколько фунтов будете заказывать окорок, Ляксей Михалыч?»

Получив ответ, он уточнял дату и время доставки и с достоинством удалялся. А я бежал на кухню и радостно сообщал Аннушке и всем присутствующим, что скоро елка и у нас будет своя ветчина.

Окорок появлялся в назначенный срок – большой, на блюде. Блюдо стояло на буфете и с каждым днем толстая белая кость, торчащая из окорока, становилась все длиннее.

К елке готовились заранее. По вечерам вместе с мамой и соседской школьницей Ниной мы клеили самодельные игрушки из цветной бумаги, картона и ваты. Это были бумажные цепи, хлопушки и клоуны.

Нина ловко прокалывала иголкой сырые куриные яйца, высасывала содержимое, и мы клеили на них длинные колпаки, бахрому снизу и краской рисовали лица с разным выражением. Клоунов вешали на елку.

Елку приносил с базара водовоз Федор. Он же устанавливал ее на деревянный крест посередине гостиной и привязывал макушку к потолочному крюку. Потолки в нашей квартире были очень высокими, и для украшения елки требовалась стремянка. Как интересно было рассматривать появившиеся коробки с елочными украшениями – ведь они исчезали после елки на целый год! Были у меня, конечно, и самые любимые игрушки: золотая гитара, домик и небольшой дед Мороз с посохом и узелком в руке. Для моих гостей закупались угощения и упаковывались в мешочки из цветной бумаги. Это были различные сладости и фрукты. Игрушки, как у некоторых наших знакомых, детям не дарили. Я не спрашивал, почему так, но думаю, что родителям это было просто не по карману. Ведь игрушки и книжки для детей в годы НЭПа были очень дорогими. Раздача подарков проходила в конце вечера, когда взрослые вставали из-за стола. Прежде чем получить подарок, ребенок должен был, стоя у елки, прочитать какой-нибудь стишок. Вспоминаю, как я ошеломил гостей, продекламировав с выражением, как учила меня Валентина Ивановна, стихотворение Лермонтова «Воздушный корабль» состоящее из 18-и четырехсгрочных куплетов.

Самым лучшим подарком с елки, который я получил в гостях и запомнил надолго, был пистолет, стрелявший деревянными палочками с резиновыми присосками. К нему прилагался небольшой щит с мишенью.

Этот замечательный подарок мне вручили на елке у Киры – младшего сына городского архитектора Яковлева, жившего в одном доме с тетей Лидой.

Моя крестная водила меня на детскую елку в большой зал Госбанка на Покровке. Там была огромная толпа детей, дед Мороз, несколько Снегурочек, которые водили хороводы и заставляли детей хором петь «В лесу родилась елочка». Мне было скучно, интересных игрушек и нарядов, которые я любил не спеша рассматривать на чужих елках, там не было – одни блестящие шары да какие-то сосульки…

Зато тетя Валя показала мне на толстой входной колонне в вестибюле фамилию своего мужа – Охотина – написанную крупными буквами рядом с дюжиной других фамилий. Это были фамилии нижегородцев, пожертвовавших определенные суммы на строительство банка. Как известно, Государственный банк был сооружен на пожертвования нижегородцев к трехсотлетию дома Романовых. Я был в банке впервые и он сам, выстроенный в стиле русского терема, с колоннами и шикарными кованными люстрами, произвел на меня большее впечатление, нежели елка.

В заключение расскажу об одной елке у моего друга Туси, которая поразила меня, как никакая другая.

Необыкновенная елка Туси оканчивалась глобусом, располагавшимся на ее макушке. Но это был не просто глобус. Это был земной шар размером с футбольный мяч, ярко раскрашенный под цвет океанов, материков и с нанесенной картой Советского Союза красного цвета.

Но это не все. Самое главное заключалось в том, что шар освещался изнутри и еще вращался! Это было фантастично и красиво!

Удивительный земной жар сделал Тусе его дядя – студент Рабфака. Шар был из проволоки и прозрачной бумаги. А вращался он от швейной машины с ножным приводом, стоящей рядом. Через ряд хитроумно расположенных роликов веревочная передача в виде замкнутого кольца передавала вращение от маховика швейной машины к шару. Земной шар мог поворачиваться медленно-медленно или вертеться так, что его материки и океаны сливались в единую сине-коричнево-красную полосу.

Да, можно было позавидовать ребенку, имеющему такого дядю!

Домашнюю елку обычно убирали после старого Нового года. За две недели она порядком осыпалась, и мне приходилось поднимать с пола упавшие игрушки.

Наступало прощание с елкой. Вместе с мамой я раскладывал по коробкам елочные украшения, поиграв с ними немножко на столе, а в голове зрели проекты новых украшений, которые «надо будет» обязательно сделать к следующей елке. Впрочем, проекты эти чаще всего забывались. Год в детском возрасте – большой срок.

Мне покупают сандалии

В годы НЭПа Большая Покровка представляла собой сплошной ряд магазинов, мастерских, парикмахерских и парадных дверей с табличками врачей, которые лечили зубы и мочеполовые болезни. Все эти предприятия были частными и нередко носили имена своих владельцев. Мама, посылая Аннушку за покупками, говорила: «Сушки возьмите у Розанова, а масло у Кубасова».

Покупать сандалии мама повела меня в небольшой магазинчик на Покровке в доме, где сейчас расположен ювелирный «Рубин». Называя маму «мадам» единственный продавец усадил ее в кресло, а меня на небольшую скамеечку и, опустившись на одно колено, начал расшнуровывать мои ботинки. Мне стало очень неловко. Я попытался выдернуть ногу из его рук, повторяя: «Я сам, я сам», – но услышав в ответ: «Я знаю, что ты сам умеешь шнуровать ботинки, но позволь здесь это сделать мне», – смирился и послушно подставлял продавцу ногу, на которую он одевал сандалии разных цветов и фасонов, доставая их из целой стопки картонных коробок, неизвестно как очутившихся рядом.

Уже не помню, какие мне купили сандалии, но чувство неловкости и стыда от того, что взрослый незнакомый дядя стоял передо мной на колене, сохранилось на всю жизнь.

Как я учился играть на пианино

Как я уже писал, и Жора и его брат Миша занимались на пианино с приходящей учительницей. Мне очень нравилась учительница: это была молодая девушка с веселыми плазами, приятным голосом и движениями, излучающими необъяснимое обаяние. Иногда она вместе с Жорой играла в четыре руки какие-то бравурные мелодии и при этом громко отбивала такт каблуком. От такой музыки мои ноги сами начинали дергаться, и очень хотелось плясать.

Видя мое состояние, Жора предложил поговорить с учительницей, чтобы она занималась и со мной.

И вот, однажды, когда я сидел дома и под наблюдением мамы делал уроки, появилась Жорина учительница музыки и улыбаясь и излучая свое обаяние, заявила опешившей маме, что по рекомендации соседского Жоры пришла заниматься со мной на пианино. Очевидно, мама колебалась, но учительница сказала, что я замечательный мальчик, способный и развитой и «дело у него пойдет». После этого мама вышла с учительницей «посмотреть пианино», а меня, закрыв дверь, оставила делать уроки в столовой. Вернувшись, она объявила, что учительница музыки будет приходить ко мне после занятий с Жорой, а я должен буду каждый день играть на пианино. Ну как она не понимала, что ради занятий музыкой я готов был на любые жертвы, вплоть до отказа от противной школы и нудных домашних уроков.

Учительница оказалась права: дело у меня пошло. Я часто присаживался за пианино и без приглашения мамы, правда, не столько для того, чтобы играть скучные гаммы, а чтоб разобрать ноты, которые лежали горой на инструменте. Деле в том, что и мама и ее сестры в молодости учились играть на пианино: старшие у преподавательниц (когда был жив отец), а младшие в Дворянском институте благородных девиц, в котором они учились на полном пансионе. Узнав, что их единственный и, конечно, любимый племянник учится играть, они с радостью натащили мне сохранившиеся и пылившиеся ноты различных «Фортепианных школ» и легкие переложения произведений популярных композиторов.

С учительницей музыки я занимался два года вплоть до переезда на новую квартиру и в 10 лет уже мог бойко играть «Жаворонка» Глинки, «Турецкий марш» Моцарта и «Грустную песенку» Чайковского.

На новой квартире занятия музыкой возобновились, но теперь уже я ходил на уроки. Учительница была очень известной и давно не молодой. Она ужаснулась от постановки моей руки и задавала мне соответствующие упражнения «с прокачкой кисти». Все это было совсем не то и результат, соответственно, был не тот…

Проучившись год-другой, я понял, что могу самостоятельно разбирать и играть понравившиеся мне вещи: модные мелодии, танцы и песенки, потом увлекся игрой ж школьном, так называемом, шумовом оркестре и занятия на пианино как-то сами собой прекратились.

Спартак

Живя на даче в Великом Враге, я на всю жизнь полюбил Волгу и ее пароходы. Жадно впитывал мой детский ум все, что касалось реки и ее флота. Наверное, такими же любителями Волги были мужья трех моих теть: Олечки, Лиды и Коки. И в молодости, и женившись, они много плавали и знали про пароходы все: год постройки, мощность паровых машин, скорость, принадлежность к той или иной компании. А у мужа тети Лиды был даже лоцманский атлас, который он брал с собой, отправляясь в Астрахань. И мне, знавшему Волгу только до речки Ватомы, было очень интересно «путешествовать» по карте, внимательно рассматривая фарватер реки, перекаты, острова и затоны. Я мог часами рассматривать толстенную книгу Шубина о Волжском пароходстве со снимками многих пароходов и теплоходов.

Самым красивым из колесных пароходов был, тут не могло быть двух мнений, красавец «Спартак» и его родной брат «Володарский».

Эти два судна – бывшие «Великая княгиня Татьяна» и «Ольга Николаевна» – были построены на нашем Сормовском заводе в 1914 году. Их длина была почти 100 метров, а 1250-сильная паровая машина позволяла развивать скорость до 25 километров в час!

Я буквально бредил этими пароходами. Я мог рассказывать о них в любом месте и в любой компании…

И вот, моя любимая тетя Оля, решила сделать мне подарок. Она уговорила своего мужа, много лет плававшего капитаном на волжских пароходах, сделать для меня модель «Спартака». Эта просьба не была женской прихотью: Николай Петрович в годы Гражданской войны подрабатывал, мастеря и продавая модели пароходов – у него были, как говорится, золотые руки. Тут хочу сказать, что Николай Петрович был самым красивым из всех мужей маминых сестер (не считая моего отца). Высокий, стройный с большим носом, он напоминал мне артиста МХАТ Кторова, который играл первых любовников-обольстителей в кинокартинах с участием Игоря Ильинского и в Пьесе «Дни Турбиных»!

Итак, Николай Петрович, приехав с тетей Олечкой на летний отпуск в Нижний, за две недели построил «Спартака». Ему помогал муж тети Лиды, у которой они остановились и «на подхвате» обе жены.

Пароход был сделан из дерева, фанеры, толстого картона, проволоки, женской вуали (решетка перил) и фольги от шоколадок. Он был выкрашен масляными красками пароходных колеров: белой, серой и красной. Это была настоящая модель длиной около 85 сантиметров, выполненная в масштабе с большим мастерством. Колеса были выпилены из фанеры со всеми спицами и плицами, и пароход мог на них передвигаться по полу. На перилах второй палубы висели спасательные круги, на задней мачте – спасательная шлюпка, Перед трубой стояли вентиляционные трубы и позолоченный под латунь свисток.

В капитанской рубке вращалось штурвальное колесо, на капитанском мостике стояла переговорная трубка, на палубе были расположены скамейки и столики. Да что тут говорить, наверное, и так все ясно…

Когда мне принесли это рукотворное чудо, я буквально онемел и остолбенел от восторга! И это несмотря на то, что из обрывков фраз, долетевших до меня при разговоре мамы с сестрой, я уже начинал догадываться о предстоящем подарке. Но его размеры, вид, тщательность исполнения и подробность деталировки, конечно, превзошли мое самое богатое детское воображение!

Потом я видел такие модели только в музеях (Политехническом и Речном).

В пароход я играл самозабвенно, гудел и отдавал команды так, что обеспокоенная Аннушка прибегала из кухни. И никому из товарищей не позволял в него играть, а разрешал только смотреть и трогать руками (в отличие от музейных экспонатов).

«Спартак», конечно, переехал в новую квартиру и стоял рядом с моим письменным столом на подставке для цветов.

Когда у меня родился и немного подрос сын, я стал привлекать его к доработке парохода. Мы мастерили кнехты, кранцы, якоря и провели электрическое освещение фонаря на мачте и сигнальных бортовых красно-зеленых огней…

«Спартак» и игра с ним способствовали, как я теперь думаю, выработке в детском возрасте бережного отношения к красивым вещам, умения понимать и ценить мастерство людей.

Сейчас «Спартак» хранится в чулане и ждет любовных рук для своей реставрации.

Пропавший дядя

У тети Лиды на пианино стояла в рамке фотография очень красивой пары: молодого человека заграничной внешности в смокинге с галстуком бабочкой, белым платочком в кармашке и красивой молодой женщины в белом платке с тонкой ниткой дорогих бус и модной прической, прядью спускавшейся на правую бровь.

То самое загадочное фото

Приходя к тете Лиде, я внимательно рассматривал этот снимок, чем-то притягивающий мой взгляд. На вопрос об этой паре всегда следовал стереотипный ответ, что это молодожены – дореволюционные знакомые – французы Дюпре.

Тайна французской пары Дюпре открылась совершенно случайно через много лет. В 1975 году на даче у моих знакомых под Москвой ко мне и моей жене подошла женщина моего возраста и сказала, что она приемная дочь Николая Васильевича Миловидова – младшего брата моей матери. О младшем брате – дяде Коле – я знал от мамы и ее сестер, что призванный в царскую армию в конце Первой мировой войны, он пропал без вести…

Таким дядю Колю семья видела в последний раз…

Потом Ольга, так звали приемную дочь дяди, познакомила нас со своим мужем – болгарином и показала свадебную фотографию матери. Это была, к моему великому изумлению, точно такая же карточка, как у тети Лиды. Так открылась тайна «французов Дюпре». Ольга зачитала нам несколько писем дяди Коли, полученных ею в Болгарии.

Оказалось, что дядя Коля жил в Белграде, где познакомился с русской эмигранткой – матерью Ольги и своей будущей женой.

В 1940 году, когда фашисты оккупировали Югославию, все русские были депортированы в Германию в лагеря, их освободили американские войска в 1945 году и дядя с женой, считавшиеся «перемещенными лицами» согласились уехать в Штаты. Ольга, выйдя замуж за болгарина, уехала к нему в Софию. Ее муж был специалистом по ткацкому оборудованию и неоднократно приезжал в командировки на наши строящиеся заводы. Директор подмосковной ткацкой фабрики уговорил его работать главным механиком. Ольга с мужем и двумя сыновьями получили хорошую квартиру, приняли советское гражданство и связали свою дальнейшую жизнь с родиной своих родителей. Переписку с родителями Ольге пришлось вести окольными путями: зная порядки, царившие в нашей стране, родители писать в Союз остерегались.

Дядя Коля с женой уже в США (1977 г.). Фотографию привезла его дочь Ольга

Решить вторую загадку о том, как оказалась свадебная фотография у тети Лиды, мне не удалось. Тетя Лида умерла во время войны в 1943 году, ее муж – несколькими годами позже.

На пароходе по Волге

Когда мне было пять лет, мать родила, второго сына – Евгения. Увидеть своего младшего брата мне из пришлось: я болел коклюшем, и мама из роддома проехала с новорожденным к сестре Лиде. Евгений умер, не прожив и месяца. Это печальное событие произошло в мае 1926 года.

Чтобы отвлечь маму от грустных воспоминаний, отец решил предпринять поездку на пароходе по Волге до Рыбинска. Пароход останавливался на несколько часов в Ярославле, где прошли детство и юность отца, и ему было что показать и о о чем рассказать жене.

В поездку родители взяли и меня. Так состоялось мое первое в жизни путешествие по Волге.

Пароход был колесным, сравнительно новым и назывался сразу понравившимся мне словом «Радищев» Все плавание заняло около недели. За этот небольшой срок я так замучил родителей своим непоседством, которое требовало неусыпного внимания (как мне потом рассказывала мама), что они зареклись отдыхать на пароходе с малолетними детьми.

От моей детской подвижности маму спасал старший механик парохода. Не знаю, кто ему понравился – мама или я, но в часы своего дежурства он брал меня с собой в машинное отделение. Осторожно сносил он меня по крутой металлической лестнице в трюм, где приятно пахло машинным маслом, и большие шатуны медленно вращали огромный коленчатый вал гребных колес. Я должен был сидеть не вставая на раскладном металлическом стульчике с полотняным сидением, а механик время от времени брал большой чайник с длиннющим носиком и доливал масло в масленки подшипников, напоминающие мне перевернутые пузырьки с касторкой. Яркий свет безабажурных ламп, ровный однотонный шум машины, блестящие качающиеся рычаги завораживали меня и я не помню, чтобы хоть раз попросился назад к маме. Возвращая меня отдохнувшим родителям, механик что-то ласково говорил обо мне. Мама улыбалась и благодарила.

Запомнившимся мне развлечением на пароходе было кормление белых чаек, с криком сопровождающих пароход и на лету подхватывающих кусочки хлеба, и бросание за борт скомканных клочков бумаги, которые смешно подпрыгивали на волнах, выходящих из-под гребного колеса.

Последнее яркое впечатление от парохода: мы сидим в салоне на носу. Через большое переднее окно видны высокие берега Нижнего Новгорода. Скамейки н столики висят на перилах палубы, и матрос обильно поливает их и пол из шланга…

Мое второе плавание по Волге состоялось, когда мы жили на даче в Великом Враге.

Как я уже писал, для меня тогда Волга кончалась у Безводнинских островов, к котором мы доплывали на лодке, посещая речку Ватому. Дальше Волга делала крутой поворот вправо, и что было за этим поворотом, я мог только гадать… А знать, посмотреть очень хотелось.

Мой интерес к Волге подогревали и рассказы тети Лиды, которая, выйдя замуж, ежегодно (до рождения сына) плавала с мужем до Астрахани на самих престижных пароходах и теплоходах. Слушая ее рассказы, я, наверное, слишком громко вздыхал, потому что сидящие за столом утешали меня, говоря, что у меня-то все еще впереди.

Конечно, хорошо, когда что-то хорошее впереди, но лучше если сейчас.

И вот в один прекрасный для меня день, тетя Лида, приехавшая, как всегда на воскресенье к нам на дачу, объявила, что не позже, как завтра мы вдвоем плывем на «Рабочем» до Исад (Лысково) и обратно до Нижнего! Мне, оторопевшему от нахлынувших чувств, было показано два билета в каюту первого класса, с ее номером и штампами конечных пунктов. Еще не наступило воскресенье (пароход отправлялся в 2 часа дня), как все кругом – и хозяева дачи, и соседи – знали о моем предстоящем круизе.

Наконец, мы на пароходе. Меня не оторвать от носовой части палубы: сейчас мы пройдем давно знакомый Безводнинский остров, и я, наконец-то, узнаю, что там за поворотом! Я так прирос к перилам, что тете Лиде пришлось заказать обед на палубе. Тогда это можно было сделать за дополнительную плату (еще сохранялись традиции дореволюционного времени). Официант в белом кителе накрыл облюбованный мною столик белой скатертью, и я впервые попробовал рыбную сборную солянку с кусочками осетрины, севрюги, стерляди и еще какой-то красной рыбы. Больше такой солянки я на пароходах не встречал: сперва кончился НЭП, потом стала переводиться рыба и исчезли потомственные пароходные повара с дореволюционном стажем, которыми гордились и похвалялись пароходные компании «Самолет», «Кавказ и Меркурий», «По Волге» и другие.

Солнышко клонилось к горизонту, когда на левом берегу засверкали купола и кресты Макарьевского монастыря. Пароход причаливал к конечному пункту нашей поездки – пристани Исады.

Ночью, на обратном пути, сквозь сон я слышал отвальные гудки парохода и обрывки команд: «Отдай кормовую…»

Свою детскую мечту о знакомстве с Волгой до самого Каспия я осуществил, будучи уже студентом III курса…