Текст книги "Харбин"

Известие о том, что их гость из Москвы собирается при переходе границы воспользоваться услугами каких-то там контрабандистов, Дулидов принял в штыки.

– И не думайте, товарищ Назаров! – жестко обозначил он свою позицию. – Мы за вас в ответе перед Центром, так что будем отправлять вас по своему коридору. И кто это вас надоумил? – удивился он. – Не художники ли эти?.. Ну, им-то все равно, что с вами будет, а вот нам, если что, головы не сносить.

Пришлось напомнить служивому о том, что Болохов обладает широкими полномочиями и волен действовать так, как посчитает нужным. Так что спорить, мол, с ним бесполезно. Тем не менее Дулидов счел своим долгом проинформировать начальника управления о странном решении московского гостя. Тот велел срочно отправить шифрограмму Артузову с просьбой подтвердить полномочия «товарища Назарова», и только после того, как это было сделано, в управлении вздохнули с облегчением.

– Так и быть, будем действовать согласно вашему плану, – вернувшись в свой кабинет, где он около часа назад оставил Александра наедине со своими мыслями, заявил контрразведчик.

Болохов смекнул, в чем тут дело.

– Что, поди, в Центр на меня бегали жаловаться? – усмехнулся он, уловив новые нотки в голосе Василия Анисимовича, который еще какое-то время назад и слушать не хотел об этом самом плане гостя.

Тот пожал плечами.

– Да мы, в общем-то, и не жаловались… – сказал он. – Просто еще раз хотели убедиться в том, что не имеем права вмешиваться в ваши дела.

– И что, убедились?..

– Убедились… Нам приказано подчиняться любому вашему решению…

– Так подчиняйтесь!

Дулидов вздохнул.

– Придется… – произнес он с явным сожалением. – Хотя я не уверен, что ваше решение правильное. Я это насчет перехода границы… Вы же не местный, многого не знаете… – пояснил он. – Ну поймите же, нельзя доверять первому встречному-поперечному! Так можно и под монастырь себя подвести. Другое дело, если бы вы доверились нам… У нас есть надежные люди, которые взялись бы целым и невредимым доставить вас на ту сторону. А так есть риск напороться на чужой дозор. Это раньше было легче, когда границу охраняли китайцы, а сейчас этим занимаются беглые казаки. А этих на мякине не проведешь!.. Эти прирожденные следопыты. У них глаза орлиные, а уши волчьи. Все слышат, все видят. Стреляют на любой шорох, при этом без предупреждения. Ну а стрелять они, гады, умеют. По Гражданской помню… – Он сделал паузу, закурил. – Нет, честное слово, зря вы нами пренебрегаете, – уже не так напористо продолжал убеждать гостя контрразведчик. – Тут у нас как раз надежный коридор появился… Прошлой осенью, знаете ли, уличили одну соломенную казацкую вдову в том, что она встречается с беглым мужем… Тот у атамана Гамова служил, потом у Колчака… В общем, закончил путь в Китае. А баба его в станице Верхнеблаговещенской живет. Это здесь рядышком… Ну, арестовали мы ее, при этом с дальним прицелом. Муж-то ее в китайской пограничной охране служит… Ну, вы понимаете меня… – многозначительно взглянул он на Болохова. – Тот узнал, что жена в тюрьме, – и в ножки к нам. Отпустите, мол, ее, а за это я вам все что угодно сделаю. Даже собственную жизнь отдам. Мы ему: жизнь нам твоя хренова не нужна, а вот от помощи не откажемся. Короче, сейчас исправно нам служит. Как только его смена – тут же сообщает по своим каналам. Ну а мы и рады стараться… Хотя у нас есть и другие надежные пути…

Болохов кивнул. Дескать, он и не сомневается. Однако спросил о другом.

– Ну а жену-то этого казачка вы отпустили?

– Еще чего! – усмехнулся Дулидов. – Казаку сказали, что он должен проявить себя, а уж потом… Ну а потом, как говорится, суп с котом! – Он засмеялся. – Да никогда мы ее, вражину этакую, не отпустим, – честно признался он. – Пусть муж ее на нас поработает маленько, а потом мы и с ним разберемся… – Дулидов, сделав пальцами «пистолетик», жестом показал, что они с ним сделают. – Он же наш идейный враг, товарищей наших убивал! – горячился служивый. – Так мы, придет время, со всеми врагами поступим. Как только разгорится пожар мировой революции – так им и конец… Всех их переловим, словно зайцев, и осудим по закону… Чтобы другим было неповадно проливать пролетарскую кровь!..

Во как! – тут же подивился неожиданно проявившейся агрессивности контрразведчика Александр. А он-то думал, Дулидов – человек умный и благожелательный. У него и образование есть и в хорошей семье воспитывался. Сам говорил, что родители его учителями работали. Оказывается, бытие в конце концов определило его сознание. Он тоже, как и его начальник, как многие и многие тысячи его соотечественников, поражен вирусом мщения. Но это же страшно! Так мы все скоро будем ненавидеть друг друга…

Несмотря ни на что, Болохов сделал знак, что ему понятны чаяния Василия Анисимовича.

– Кстати, как вы пришли в революцию? – заинтересовался он.

Дулидов на мгновение задумался.

– А все просто… – сказал. – Когда произошел Октябрьский переворот, многие мои земляки, испугавшись за свою жизнь, бросились за кордон. Сами знаете, как у нас относятся к переменам. Для многих это то же, что для черта ладан!.. Мои родственники тоже удрали, – честно признался он, тут же заметив, что те все-таки вскоре вернулись домой. – Я же решил подождать… Посмотреть, что будет. А вдруг, думаю, большевики и в самом деле сделают нашу жизнь счастливее? А когда в марте следующего года на наших улицах появились мятежники во главе с атаманом Гамовым и стали убивать людей, душа моя запротестовала. И не только у меня. Вот тогда мы всей своей ячейкой Союза учащейся молодежи и встали в ряды защитников города. Гамовцев была, считай, целая армия, и они были лучше вооружены, потому нам пришлось отступить. А когда мы собрали силы, когда к нам на выручку пришел отряд красногвардейцев из Хабаровска, мы выбили этих сволочей из города и восстановили в нем советскую власть. Нескольких организаторов мятежа потом арестовали, другие же, прихватив из госбанка сорок миллионов рублей, бежали в Маньчжурию… Потом была война, работа в Госполитохране, в ЧК… Теперь вот ОГПУ…

«Вот, значит, ты какой!.. – выслушав контрразведчика, подумал Александр. – Это хорошо, что в революцию тебя погнал не страх, что все у тебя вышло по совести. Оттого ты и такой жесткий в своих суждениях. Ведь это бывает только с теми, кто, выбрав свою дорогу, отбросил навсегда все свои сомнения. Ну а сам-то ты как?.. – вдруг спросил он себя. – Тоже считаешь правильным свой выбор или тебя все-таки что-то мучает в глубине души?» На этот вопрос он сейчас почему-то даже не попытался ответить, хотя прежде у него и в мыслях не было, чтобы усомниться в своем решении.

– Скажите, Дулидов, а вам самим приходилось бывать на той стороне? – неожиданно спросил он контрразведчика.

Тот улыбнулся.

– И не раз. Правда, это было раньше, а сейчас вот самому приходится отправлять людей на тот берег. А почему вы меня об этом спрашиваете? – заинтересовался он. – Наверное, первый раз идете за кордон, волнуетесь?..

А вот тут ты, брат, промазал! – чуть было не вырвалось у Александра. – Да если хочешь знать, в последние годы я только и делаю, что живу по заграницам. Назови мне хоть одну европейскую страну, где бы я ни бывал, так не назовешь. Враги революции ртутью растеклись по земле, потому и рыщем мы по белу свету, отыскивая их.

– Да, в первый… – солгал он, понимая, что он не имеет права хвастать своими подвигами.

– Ну, тогда все понятно… – этак снисходительно проговорил контрразведчик. – Так всегда. Поначалу волнуешься, а потом это входит в привычку. Впрочем, привыкнуть к этому трудно, – признался Василий Анисимович. – Ведь никогда не знаешь, вернешься ли ты назад. Бывает, что пронесет, а бывает, и по-другому… Я вам честно скажу: иногда из десяти посланных нами разведчиков назад возвращается в лучшем случае один. Остальных или пограничная охрана на той стороне подстрелит или китайская контрразведка в своих застенках замучает… Так что вот такие дела. – Он внимательно смотрел на Болохова, пытаясь понять, какое впечатление его слова произвели на него, но тот был на удивление спокоен. Только спросил, сколько верст от Сахаляна до Харбина и есть ли надежная дорога, связывающая эти города. Как оказалось, главной бедой Северного Китая после нищеты является бездорожье. Если и есть какие дороги, то они, по словам Дулидова, находятся в таком запущенном состоянии, что по ним, особенно в распутицу, проехать бывает просто невозможно.

– Но сейчас зима, земля мерзлая – проедете, – предупредил он. – Только будьте осторожны… Там, считай, все дороги хунхузы контролируют. Ну а у них разговор один: хочешь жить – выворачивай карманы. Кстати, у вас есть оружие?.. – спросил он. – Впрочем, если попадете в лапы китайской контрразведки, у вас его все равно отберут. Так что надейтесь только на себя. И вот что… Попытайтесь найти надежных попутчиков, лучше, если это будут китайские купчишки, те, что привозят на грузовиках из Харбина товар. Они обычно ходят целыми караванами. Так надежнее, так легче отбиваться от бандитов.

…Следующие два дня Болохов провел в доме Алексея Мальчикова, ожидая известий от Евстафьева. Наконец тот явился в сопровождении какого-то дядьки – этакого косматого чудища, похожего на болотного упыря. На нем был рваный тулуп, а голову покрывало что-то похожее на заячий треух. В неярком свете закатного дня лицо его было трудно разглядеть.

– Вот это Федор… познакомьтесь, – не успев переступить порог, торопливо проговорил Петр Сергеевич, указывая Болохову на своего спутника. – Он-то вас и переведет на ту сторону. Будьте уверены, переправщик он знатный. Послезавтра ночью и пойдете… Ну все, будьте здоровы…

– А может, поужинаете с нами? – спросил Алешка Мальчиков, отходя от плиты, которая была не то продолжением небольшой прихожей, не то примыкавшей к ней довольно просторной кухонки. – У нас уже и стол накрыт.

Евстафьев покачал головой.

– Смеркается, а нам еще до своих хат добираться… На хулиганов бы не напороться – вон ведь их сколько нынче развелось!.. Да, вот еще что… – Он достал из кармана старенького демисезонного пальтишки конверт и передал его Александру. – Это письмо для наших харбинских друзей. Ну ни пуха вам! И не поминайте нас лихом… – Он повернулся и вслед за Федором, нагнувшись, чтобы не задеть головой о косяк низко посаженной двери, покинул избу.

Это произошло так быстро, что Болохов даже не успел обговорить с проводником – а их тут все называли переправщиками – детали предстоящей «операции». Только когда под ногами гостей заскрипели половицы сеней, он бросился вслед за ними и схватил космача за рукав.

– Ну, куда же вы? Мы даже не поговорили с вами… Кстати, я не знаю, что с собой брать! И о цене мы не договорились…

– Готовь пятьдесят рублей, – не оборачиваясь, проговорил хриплым голосом незнакомец.

– А еда?.. Может, что захватить с собой?..

– Как хочешь… – равнодушно ответил косматый.

Вон как!.. – подивился Болохов. Такое впечатление, что они не за кордон собираются, а в преисподнюю. Если так, то тогда и в самом деле зачем им еда?..

– Ну а в котором часу ждать-то хоть вас? – напоследок спросил Александр.

– Как только стемнеет, так и приду… – был ответ.

– Не нравится мне все это, – произнес Болохов, возвращаясь к столу, где в небольшом, покрытом толстым слоем сажи котелке его ждала источавшая убийственные запахи картоха «в мундире». – Ей-богу, не нравится!

– Брось! – откликнулся Алешка, которому было известно о планах Болохова. – Разве не видишь? Все идет как по маслу…

Услышав скрип калитки, он машинально посмотрел в окно, пытаясь разглядеть в сумерках выходивших со двора гостей. Проводив их взглядом, он взял в руки вилку и стал гадать, какую бы картоху ему подцепить из дышащего паром котелка. К этой бы картохе немного сальца да холодного молочка, но об этом друзья как-то не позаботились. А все потому, что оба холостяки, которым наплевать, что там у них на столе, – лишь бы желудки набить. Как и Болохов, Мальчиков давно привык к одиночеству и теперь боялся любых перемен в личной жизни. Правда, однажды, устав от вечных вопросов соседей по коммуналке, которые никак не могли взять в толк, почему этот тридцатилетний чернобровый симпатяга до сих пор не женат, он все-таки решил исправить положение. Однако уже скоро его стало тяготить постоянное присутствие рядом с собой женщины, которая хотела все в доме устроить по-своему. Пришлось оставить ей жилплощадь, а самому снять угол в частном секторе, где хозяйкой была старая ведьма, не дававшая ему житья. Только и слышно было: то нельзя, этого не можно… Но потом она умерла, а так как избушка эта на курьих ножках числилась в горкомхозовском фонде, ордер на жилплощадь переписали на Алешку.

– Ты, наверное, думал, что такие вещи церемониалов каких-то требуют, а тут все просто: собрал в вещмешок пожитки – и в путь, – говорит он. – Главное – по темноте на милицейский или на тот же военный патруль не нарваться… Ну а на берегу пограничные дозоры… Хотя, видно, переправщик это опытный, дело свое знает. Ну а коль попадетесь… – Он как-то порывисто вздохнул. – Тогда пиши – пропало… Эти чекисты тебе все кости переломают, прежде чем отправят к праотцам. Не боишься? – вдруг спросил он Александра. – Нет?.. А вот я боюсь. Потому и не пытаюсь бежать. Наверное, потому что трус… А ты молодец!.. И твой дружок Аркашка Туманов тоже молодец…

Болохов даже рот открыл от удивления.

– Аркашка?.. Туманов?.. А что ты о нем знаешь? Я ведь его сто лет не видел. Ходили слухи, он в Добровольческой армии Деникина воевал…

– Вначале у Деникина, потом в Русской армии Врангеля, – сказал Алексей. – Осенью двадцатого заболел тифом и не смог вместе со всеми бежать за кордон.

– Ну и что?.. Где он сейчас? И почему ты его назвал молодцом? – пытаясь не выдать своего волнения, спросил Болохов.

Приятель как-то странно посмотрел на него.

– А тебе разве никто ничего не говорил?.. Хотя о том, что вы были с ним не разлей вода, только я один здесь и знаю… В общем, бежал-таки твой Аркашка за границу. Специально на Амур приехал для этого. Все ждал подходящего случая – и дождался…

– Выходит, он тоже?.. – не выдержал Болохов.

– Да, он был одним из тех пятерых, – подтвердил Мальчиков, имея в виду «харбинских беглецов», к которым у Александра был особый интерес. – Теперь живет и в ус не дует… Молодец! – снова похвалил он его.

Болохову бы порадоваться за Аркашку, а он вдруг сник. Ведь он понимал, что судьба того уже предрешена. Это хорошо, если его сердце почувствует беду, и он снова ударится в бега, иначе… Нет, Болохова бояться ему нечего – тот не посмеет выстрелить в старого друга, но тогда появится другой, у которого не дрогнет рука. Что ни говори, а на каждого приговоренного всегда найдется свой палач. Иначе бы в жизни не было столько крови…

На следующее утро Болохов появился в управлении и предупредил Дулидова о том, что завтра он уходит за кордон.

– Мы вас обязательно подстрахуем, – пообещал Василий Анисимович. – Кстати, проводник не говорил вам, в каком месте вы будете переходить границу?

Эти слова только вызвали у Болохова горькую усмешку.

– Какой там! – ответил он. – Вы бы видели этого проводника – вылитый тургеневский Герасим. Верите, каждое слово приходилось вытягивать из него.

Дулидов улыбнулся.

– Знакомая картина… Это у контрабандистов уже в крови… У них так: меньше, как говорится, слов – больше дела. Ремесло-то их по наследству передается, а с ним и свои правила. Так что нечего удивляться.

До прихода проводника у Болохова оставалась еще уйма свободного времени, которое нужно было как-то убить. Тут же вспомнил о том, что Евстафьев обещал ему показать свои картины, поэтому, не придумав ничего иного, решил вновь нагрянуть к нему в гости. Скорее всего, тот еще до конца не оправился от болезни и потому должен был находиться дома. В отличие от Лешки Мальчикова, у которого с утра были уроки в школе. Незаметно выйдя из управления через тыльные ворота, он по памяти отыскал дорогу, и уже скоро они с Петром Сергеевичем сидели в его горенке и пили чай. Острых тем больше не касались, просто вспоминали прошлое, свою академию, родной Питер, а когда Александр вдруг попросил Петра Сергеевича показать свои работы, тот, хотя и с великой неохотой, все же вытащил откуда-то покрытые пылью натянутые на рамы холсты и выставил их перед гостем. Дескать, коль есть желание – смотри, а то ведь мне больше нечем тебя занять. Разве что только разговорами…

Болохов долго и пристально рассматривал картины, одновременно восхищаясь мастерством художника и завидуя его таланту. А ведь и он, наверное, смог бы создать нечто стоящее, если бы не сменил кисть на винтовку. Жалеет ли он о том? Вряд ли, потому что нет ничего в жизни важнее, чем борьба за народное счастье. Впрочем, у него еще не все потеряно. Надо только дождаться мировой революции, которая навсегда покончит с эксплуатацией людей труда, и все, и тогда можно будет возвращаться к любимому делу. Не всю же жизнь ему бегать с наганом в руках!..

– Замечательно!.. – наконец заключил Болохов. – Жаль, что мне на ваших «Молодоженов» не удалось полюбоваться…

– Ну так пойдемте к Смотровым – там и полюбуетесь, – предложил Евстафьев. – Впрочем, портрет как портрет – ничего особенного.

Смотровы жили в трех кварталах от Евстафьева – на углу Амурской и Кузнечной. Пока шли по морозцу, Петр Сергеевич как заправский экскурсовод рассказывал Болохову об истории возникновения Благовещенска. Так Александр и узнал, что название ему придумали известные своими подвижническими делами военный губернатор Сибири граф Муравьев и святитель Иннокентий, которые почти сто лет назад прибыли в эти места с верховьев Амура вместе с одним из первых сплавов казаков, ставших здешними первопоселенцами. Чувствовалось, что Петр Сергеевич, несмотря ни на что, любил этот город, оттого с такой теплотой и говорил о нем.

– Вот это улица Амурская… Было бы удивительно, если бы таковой не было здесь… Ведь город-то стоит на берегу Амура, – говорит он. – Вот и параллельно идущая ей Зейская тоже имеет неслучайное название, потому что она начинается прямо от красавицы-реки Зеи. – А вот Кузнечная… Знаете, почему она так называется?

– Ну откуда же мне знать? – улыбнулся Болохов, растирая шерстяной перчаткой замерзший нос. – Хотя, в общем-то, догадаться не сложно… Вероятно, на ней кузнецы жили, я прав?

– В общем-то, да, – подтвердил Петр Сергеевич. – В русских городах испокон веков принято было называть улицы или исходя из их географического местоположения, или по цеховой принадлежности. К примеру, здесь есть улица Торговая… И нам понятно, что на ней, в основном, жили торговые люди, там же находились и их магазины с торговыми домами. А вот на Кожевенной некогда стоял заводик, где выделывали кожу, рядом с которым жили скорняки да кожеделы. На Артиллерийской, ясное дело, квартировался артиллерийский полк, на Казачьей были казармы казаков. И Ремесленная понятно, почему так называется. Непонятно только, почему улицу Муравьева-Амурского переименовали. Как так можно? Ведь это, по сути, родоначальник города. А его взяли да развенчали… Впрочем, это у нас сейчас повсюду так. Вот и Питера нашего дорогого больше нет. Что такое Ленинград? Ведь не Ленин его строил, а Петр. Чудеса, ей-богу!..

Он покачал головой. Все в этом мире казалось ему сейчас странным. Абсолютно все. Даже то, что сам он покуда не сгинул в этом, как он называл новую Россию, сумасшедшем доме.

– А с Кузнечной, знаете ли, конфуз в свое время вышел, – улыбнувшись, начал вдруг рассказывать Евстафьев. – Вы верно сказали – на этой улице и впрямь в свое время жили кузнецы. Свои мастерские они ставили в основном там, где эта улица берет начало – аккурат возле набережной Амура. К концу девяностых годов прошлого столетия таких мастерских в Благовещенске становилось все больше и больше. Этому способствовал спрос на изделия из металла – подковы, бороны, запасные части для механизмов мукомольного и золотопроизводства, речных судов и так далее. Не район был, а скопище небольших предприятий, где денно и нощно поддерживаемые мехами горели угли в кузнечных горнах… Где стоял такой грохот, что он был слышен далеко вокруг. Это раздражало почтенную публику, особенно тех, кто жил по соседству с кузницами или же любил по вечерам совершать прогулки вдоль Амура. Уже не раз обращались горожане в городскую думу, чтобы ее депутаты предприняли меры для наведения порядка в районе улицы Кузнечной. Депутаты, а вместе с ними и чиновный люд сами были недовольны строительством кузниц на набережной, но мер покуда не принимали. А тут вдруг случай подвернулся…

– Дело в том, что незадолго до своего коронования, – продолжал рассказывать Петр Сергеевич, – наследник престола цесаревич Николай Александрович решил посетить Приамурский край. Что и говорить, будущий монарх должен был не понаслышке знать, чем живет и дышит Россия-матушка. А перед тем, значит, как отправиться в далекое путешествие, на месте, как водится, побывали квартирмейстеры. Кто знает, может, именно они-то и обратили внимание властей Благовещенска на шум, доносившийся со стороны набережной. Дескать, наследник обязательно захочет пройтись вдоль великой реки, а тут такой грохот. А может, чиновники и сами запаниковали… Вспомните, как это было у Гоголя в «Ревизоре»… Испугались, что великому князю придется не по нраву весь этот шум в самом центре города вот и… Короче, дума, по представлению городских чинов, без проволочек приняла решение о переносе кузнечных мастерских на окраину города. Землю для этого отвели за речкой Бурхановкой – километрах в четырех от этих мест. Так что от улицы кузнецов осталось одно только название… А вот и она, наша Кузнечная! – неожиданно сказал он. – Теперь нам остается только перейти на другую сторону улицы – и мы на месте… Видите вон тот дом, – указал он на бревенчатый пятистенок, стоявший в ряду таких же с любовью рубленных изб. – Там и живут мои ученики… Да-да, я не ошибся. Не только Ванечка, но и его жена училась у меня. Тоже, доложу я вам, талантливый человек. Только вот кому в России нужны эти таланты?

Смотровы встретили их радушно, тут же собрав на стол все, что у них имелось в доме. Не забыли и про припасенную на всякий случай бутылочку китайского контрабандного спирта, которым дошлые бабенки торговали из-под полы на всех городских рынках. После выпитого, как водится, начались разговоры. Улучив момент, Болохов попросил хозяев показать ему написанный Петром Сергеевичем портрет.

– Так вот же он! – указал Иван на неоштукатуренную стену, где среди множества акварелей и выполненных маслом натюрмортов и пейзажей висел в незамысловатой раме большой двойной портрет, мастерски и любовно выполненный карандашом. В другой бы раз Болохов обязательно его заметил, потому что человеком он был любопытствующим и, придя в гости, в первую очередь любил оглядеться, но на этот раз события развивались так быстро, что ему не дали этого сделать, тут же усадив за накрытый стол. И вот только теперь у него появилась эта возможность.

Он встал из-за стола и направился к увешанной художествами бревенчатой стене. «Молодожены»!.. Он впился глазами в портрет, пытаясь рассмотреть его в деталях. Красивое мужественное лицо, косоворотка, картуз; она – чуть усталые глаза, бледное лицо, рубище, обтягивавшее дышащее зрелой беременностью плоть. Силища-то какая! – задохнулся от восхищения Александр. Каждая черточка, каждая вмятинка души прописана. Да-да, именно души! Будто бы на тебя чьей-то чужой жизнью дохнуло. Вот оно, настоящее искусство, затерянное в медвежьем углу среди тысяч человеческих трагедий. Казалось, это не художник рисовал, а создано было самой природой, с которой сравниться в мастерстве бывает очень трудно.

– Да-а-а!.. – только и протянул Болохов, пораженный увиденным.

– А вот и третий персонаж этого портрета, – улыбаясь, вывела Елена за руку из смежной спаленки заспанного карапуза. Тот остановился посреди комнатки, служившей гостиной, и очумело смотрел на гостей. – Ну, дедушку Петра ты, сынок, знаешь… – указывает она на Евстафьева. – А вот это дядя из Москвы… Как нашего дядю зовут? – с улыбкой обратилась Леночка к Болохову.

– Дядю зовут Сашей… – хорошо улыбнувшись в ответ, произнес тот.

– Ну ладно, мы пойдем, а вы тут…

Вечером к хозяевам на огонек заглянула Стоцкая, которая, узнав о том, что Иван вернулся с гастролей, пришла вроде как просить его оформить какой-то там музейный стенд. На самом же деле ей хотелось еще раз повидать Болохова. Кто-то из ее знакомых видел, как Евстафьев шел по Амурской в сопровождении какого-то статного столичного вида мужчины, вот музейная душа и решила, что те отправились к Смотровым.

…Так случилось, что последнюю ночь перед уходом за кордон Болохов провел у Инны Валерьевны в ее однокомнатной служебной квартирке, что находилась на первом этаже деревянного строения. Позже он так и не смог понять, как этой старой деве удалось затащить его в свою постель. Решил, что был слишком пьян, потому и поддался на ее уговоры заглянуть к ней «на пару минут». Помнит, что вначале они пили чай с кубинским ромом, неизвестно откуда взявшемся в этом Богом забытом краю. Потом она что-то жарко шептала ему на ухо. Плакала и шептала, шептала… Кажется, она просила его не уходить. Да-да, именно так. Она выглядела такой жалкой, такой потерянной, что у Александра не хватило духу покинуть ее. «Сашенька, милый… – шептала она. – Пожалуйста… пожалуйста, останьтесь. Я так одинока… мне так тяжело. А вы… вам ведь ничего не стоит пожалеть меня… Когда я рядом с вами, я будто бы нахожусь у себя дома, в родном Петербурге… Да, я знаю, что я старая калоша, но я тоже хочу счастья… Пусть крошечного, пусть короткого, как выстрел… Пожалуйста, прошу вас…»

Накануне они всю ночь проговорили с Лешкой Мальчиковым, и Болохову страшно хотелось спать. Ему бы встать и уйти, но разве уйдешь, когда рядом с тобой раненный в самую душу человек? Вот он ее и пожалел. Утром она напоила его чаем, а перед расставанием обняла и сказала: «Спасибо вам, Сашенька… За все спасибо». Он ушел, а она потом долго стояла у окна, опустошенная и одновременно счастливая, как бывают счастливы страдающие тяжелой болезнью люди, которых смерть наконец-то решила освободить от всех страданий.