Текст книги "Русский бунт. Начало"

Глава 4

Конец дня проходит стремительно. Я пытаюсь успеть везде и нигде толком не задерживаюсь. На объезде, захватив с собой Марью и ее сундук, мы сначала посещаем местный госпиталь. Два полковых врача не сбежали и даже перевязали раненых. Делаю себе еще одну пометку в памяти поговорить с эскулапами. Отворять кровь больным – это совсем не то, что лечить болезни.

Разговариваю с ранеными казачками, одариваю их золотыми рублями. Пугачевцы довольны. Заехав в казармы и проведав сотни, осматриваю тюрьму. Тут распоряжается Чика.

– Всех заперли пока по камерам да казметам. Офицериков, да с пару сотен солдат ренбурхских. Еле влезли.

– Так много? – удивляюсь я.

– Сдались на твою милость. Готовы присягу дать.

– Все завтра, – я от усталости уже валюсь с ног, а день-то еще не закончился.

После тюрьмы нахожу разграбленную лавку золотых дел мастера. Грустный чернявый мужичок, в чьем виде легко угадываются семитские корни, встречает нас поклонами. Не ропщет, не ругается. Имя у мастера, впрочем, оказывается вполне русское – Авдей. На грозный вопрос Овчинникова, который при чернявом оттирает кровь с сабель, «Не выкрест ли ты?» Авдей обреченно кивает головой. Ясно. Евреям в Россию въезд запрещен. Но если ты отказался от веры отцов, крестился… Многие двери перед тобой открываются.

Я компенсирую мастеру разорение лавки, выдаю золото из запасов губернатора. Пытаюсь договориться об изготовлении отличительных знаков. Надо как-то выделить моих начальных людей. Авдей обещает что-нибудь придумать. Обсуждаем внешний вид знаков. Мастер смотрит на меня печальными глазами, в которых видна толика удивления.

– Такового я еще не делал. Но у меня остались в тайничке, царь-батюшка, заготовки медалек для Вольного экономического обчества. Оренбургские чиновники заказали. Из них могу изделать по твому слову.

Вот это новость.

– И что за звери эти экономы? – поинтересовался я. В преданиях о Праотце ни слова не говорилось, что в Оренбурге жили какие-то экономисты.

– Некто Рычков, – ответил мне Авдей. – Большой учености человек!

– Сбег поди, – качает головой Овчинников. – А может, казачки споймают.

– Тады и глянем в мошне, сколько Рычков наэкономил, – смеется Творогов.

Споймали. И не только его. К нашему возвращению к губернаторскому дому тут стоит под охраной группа мужчин и женщин. Толстая, надменная губернаторша в шубке. Выводок ее взрослых детей – девушек и юношей, плешивый мужчина лет пятидесяти в сюртуке.

– Пытались затемно сбежать через валы, – пояснил один из казаков, рассказывая, кого поймали.

– Да как ты смеешь, быдло яицкое! – губернаторша брызгает слюной, бьется в руках казаков.

– Маша, – я оборачиваюсь к спасенной девушке, – мне нужна помощница домоправительницы. Плачу хорошо, пять рублей в месяц.

У окружающих отваливаются челюсти. Извозчик канцелярии армейского штаба получает пятьдесят копеек в месяц, сержант – три с половиной рубля, оклад асессора (гражданская должность, соответствующая воинскому званию майора) составляет тридцать семь рублей с полтиной.

Мария краснеет, бледнеет, тихо произносит:

– Куда мне, сироте, податься, я согласная.

– Бери вот этих девиц, – я указываю на двух дочек губернатора, – они теперь здешние служанки. Дом мыть, чистить, мне баню истопить.

Губернаторшу сейчас хватит инфаркт. Она хватает воздух губами, пытается что-то сказать. Я демонстративно достаю незаряженный пистолет, играю им в руках. На крыльцо выходит напряженная Татьяна Харлова. Одна.

– Вот, Татьяна Григорьевна! – я указываю стволом на губернаторшу. – Нашел вам прачку. Будет вести себя дерзко – велю пороть на главной площади прилюдно.

Теперь уже все таращат на меня глаза. Пороть дворян? При Петре-то можно было, а вот Екатерина отменила телесные наказания. Губернаторша пытается изобразить обморок.

– Петр Федорович, окститесь! – тихо говорит мне Харлова на ухо. – Это же лучшие люди Оренбурга! Они дворяне.

– Кончились дворяне, Татьяна Григорьевна, – я тоже наклоняюсь к уху вдовы. – Или лучше, чтобы казачки их убили или они замерзли в степи? Пусть пока так… – и уже громче, для всех: – А это Мария, ваша помощница. Будет руководить служанками.

Губернаторские девицы бледнеют, кусают губы. И молчат. А как не молчать, если рядом играют плетками казаки?

– Что с хлопцами будем делать? – Овчинников тыкает в трех сыновей Рейнсдорпа.

– Отдай в сотни, в джуры.

– Забреем в рекруты… – генерал смеется.

– Умоляю! – губернаторша пытается взять меня за руку, но я киваю казакам, и те ее утаскивают. Овчинников с Твороговым уводят сыновей, Татьяна – Марию и дочерей. Остается лишь один человек – тот самый плешивый мужчина.

– Рычков. Петр Иванович, – представляется он, заискивающе заглядывая мне в глаза. – Смею надеяться, что надо мной не будет учинено насилие?

– Зайдем в дом… – я уже порядком замерз, и мне хотелось чем-нибудь согреться.

Мимо поста казаков мы прошли в ту же самую гостиную, в которой пировали с генералами. К моему удивлению, не прошло и пяти минут, как Харлова лично принесла черный чай в чашках. Боже! Что это был за напиток! Амброзия. Только попробовав местный чай, я понял, какую бурду в пакетиках мы пили в будущем.

– С последнего китайского каравана, – пояснила Татьяна в ответ на мой вопросительный взгляд. – Все в Оренбурге знали, что Иван Андреевич брал с купцов не только деньгами…

Ага, а вот и разгадка огромной казны в подвале. Видимо, там Рейнсдорп хранил свой бакшиш. А взятки с китайских караванов – это огромные деньги. Интересно, а губернатор «засылал» наверх? А если да, то кому? Орловым?

– Петр Федорович, – Харлова опустила взгляд, – умоляю, пересмотри свое решение насчет Елены Никаноровны.

– Кто это? – удивился я.

– Супруга губернатора. Она не переживет подобного урона чести!

– Очень даже переживет.

Опыт жизни российских дворян после революции – тому пример.

– Предлагаю пари, – я посмотрел на тихо сидящего в углу Рычкова, – если она откажется стирать и сбежит… – тут я задумался, что бы поставить на кон, – я отпускаю из слуг ее дочерей. Пристрою их на чистую работу.

– Согласна! – на румяном лице вдовы появилась робкая улыбка.

– Согласна она… – усмехнулся я. – Что ты-то, Татьяна Григорьевна, ставишь на кон?..

Харлова еще больше покраснела.

– У меня и нет ничего…

– Петр Иванович, – я обратился к Рычкову, – в городе есть губернский театр?

– Есть, точнее был… – мужчина подскочил на месте, преданно на меня уставился. – Актеры могли разбежаться…

– Татьяна Григорьевна, даю вам слово… – я допиваю чай, с сожалением отставляю чашку. – Я верну театр к жизни. И если вы проиграете, то ваш заклад таков… – делаю паузу по Станиславскому. – На премьеру идем вместе. Ожидаю от вас вечернего платья.

– Но швеи дорого берут… – Харлова растеряна, Рычков с любопытством смотрит на нее.

– Это уже моя забота. И уговор. Елене Никаноровне о нашем пари – ни слова! Договорились?

Вдова ошарашенно кивает, уносит посуду.

Я начинаю беседовать с Рычковым. К моему удивлению, он не только состоит в Вольном экономическом обществе, но и является членом-корреспондентом Академии наук. Богата русская земля талантами.

Работает Рычков в должности начальника соляного дела Оренбургской губернии и очень печалится по ходу разговора, что знаменитые соляные промыслы в Илецком городке пограблены и наполовину порушены пугачевцами.

Я ему обещаю восстановить производство и тут же возвращаю должность асессора.

– Кто везет – того и грузят, Петр Иванович… – я встаю, давая понять, что разговор окончен. – Завтра дам вам крестьян, казачков в охрану и вперед. Покажете свою нужность, а ежели все устроится с солью, то и в других делах подумаем.

– Но как же так… вы собираетесь восстановить в губернии гражданское управление?

– Собираюсь.

– И мне надо вам присягать? – бледный Рычков тоже встал. – Я слышал о казнях, что вы учинили офицерству…

Я задумался. Тут главное не передавить. Гражданские чиновники – это не «ать-два» офицерство. Тут нужно тоньше.

– Пока подождем. Гляну, как с солью выйдет. Тогда и решим. По рукам?

Рычков неуверенно протянул мне руку, я сильно ударил по ней. Раздался громкий хлопок.

– Давши слово, держись, а не давши, крепись!

13 октября 1773 года, среда

Оренбург, Российская империя

Будят меня рано утром, еще затемно, громким стуком в дверь.

После молебна в Егорьевской церкви я наконец добрался до хорошо истопленной бани. Исхлеставшись веничком и прогнав от себя дурные мысли позвать кого-нибудь из женского пола попарить меня (с продолжением), я сразу завалился спать. Меня даже не смутила чужая кровать, ангелочки-купидоны со стрелами на потолке. Отрубился за мгновение. А вот просыпаться оказалось очень тяжело. Несколько раз хотелось послать стучавших – царь я или не царь? Но справился, встал.

В дверях с подсвечником в руках стоял Иван Почиталин.

– Вот будто бы, Ваня, ты и не ложился.

Мой помощник и вправду выглядит свежо.

– А мне, Петр Федорович, много сна и не надо. Батя затемно приучил вставать.

В принципе понятно. Хоть и казаки, а крестьянское хозяйство накладывает свой отпечаток – корову подои, выгони в стадо. Она ждать, пока ты выспишься, не будет. Молоко, пока не прокисло, сбей в масло. За конем и свиньями убери, корма курицам с гусями задай…

– Что стряслось?

– Гонец до тебя, Петр Федорович. С цидулей от атамана Толкачева.

– Оставь свечи, я сейчас спущусь.

Вот еще радость на мою голову. Я принялся быстро одеваться, заодно зарядил второй пистолет – с первым я так и спал под подушкой. Нацепил саблю, проверил волосы. Насекомых вроде бы не было – баня помогла. Идея обриться налысо все еще не покидала мою голову.

Я спустился в служебную часть дома, порадовавшись, что везде стоят посты из гвардейцев Мясникова. В приемной уже было битком. Тут стояли толстопузые купцы с цепями через брюхо, сидели мои генералы и полковники…

– Царь-батюшка! – раздался дружный возглас. Сидевшие казаки встали и дружно с купцами поклонились. Я специально выждал немного и по живому коридору прошел к кабинету.

– Поздорову вам, господа казаки и купцы! Всех приму, никого не обижу. Пока обождите, Ваня, скажи губернаторским дочкам подать почтенным чаю.

Я зашел в кабинет, там уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, молодой парень с заклеенным сургучом письмом в руках.

– Здрав буде, царь-батюшка! – парень тоже поклонился, отдал послание.

Я сломал сургуч, быстро ознакомился с ним.

– И тебе поздорову. Погодь чуток.

Я заметил, что сброшенный портрет Екатерины все так же валяется на полу. Вытащил императрицу из рамы, скатал картину в рулон. Убрал его в один из стоящих рядом шкафов. Раму оставил. Понадобится. Потом начал читать послание, написанное крупными строчными буквами. Такое ощущение, что их выводил на бумаге ребенок.

Атаман Толкачев, который сочувствовал пугачевцам, но еще пока не присоединился к восстанию, писал из Яицкого городка о том, что подполковник Симонов усиливается. Строит вокруг войсковой канцелярии ретраншемент – укрепленную линию с валом и рвом, рассылает по соседним поселениям вестовых, призывая не поддаваться пугачевским посулам. Силы Симонова растут – в Яицком городке уже больше пятисот солдат и верных правительству казаков. Заканчивалось двумя постскриптумами. В первом Толкачев предупреждал, что от Симонова в Оренбург выехал известный казак – Афанасий Петрович Перфильев. Убеждать пугачевцев прекратить бунт и сдать властям зачинщиков. Второй постскриптум призывал меня не медлить с Симоновым. Иначе я могу получить удар в спину при осаде Оренбурга.

Атаман Толкачев не знал двух вещей. Оренбург уже взят. И Афанасий Перфильев не только дезертирует с царской службы, но и станет второй главной правой рукой Пугачева наряду с Овчинниковым. Взойдет вместе со всеми на эшафот на Красной площади.

– Сколько человек у Михаила Прокофьевича в Яицком городке и около? – поинтересовался я у посланника.

– Да за две сотни будет, – степенно ответил парень, засунув большие пальцы за кушак. – Да из Гурьева також сотни две-три могут подойти.

Гурьев был самым южным форпостом империи в казахских степях. А также местом, где в будущем добывали нефть. А вот она-то мне как раз и была нужна больше всего.

– И каковы настроения казаков яицких нынче?

– Все за тебя, царь-батюшка! Симонову, аспиду царскому, никто не верит. Их милость нам известна!

– Иди с богом, отдыхай с дороги. Завтрема дам ответ.

Парень ушел, а я кинул грамотку Толкачева поверх пачки губернаторских писем. Взгляд невольно скользнул по распечатанным посланиям:

«…У нас после прекрасных дней сделалась погода чухонская, небо пестрое, похожее на серую лошадь в яблоках, между которых и солнце иногда проскакивает. Погода холодная и сырая производит дождь, снег и крупу, а посему и я, как разбитая лошадь, чувствую боль превеликую в груди. Спина, ребра будто как дубьем понадломали…»

Какой-то корреспондент Рейнсдорпа жаловался на погоду, здоровье… Интересно, а работает ли в губернии еще почтовая служба? И могу ли я рассылать письма за рубеж?

С этой сверлящей в голове мыслью, даже не позавтракав, я начал прием.

Первыми, разумеется, Иван запустил полковников и генералов. Сословное общество во всей красе. Казаки дымили трубками, тихонько переговаривались. Их я с ходу огорошил двумя ударными новостями. Во-первых, о создании Военного совета, куда вошли все присутствующие – Мясников, Лысов, Овчинников, Творогов, Подуров, ЧикаЗарубин, Чумаков и Шигаев. Всего восемь казаков.

Со мной девять. При любом голосовании – а я планировал активно использовать этот метод управления – всегда будет чье-то большинство.

– Секретарь коллегии, – я кивнул на Почиталина, – Иван Яковлевич.

Ваня аж рот открыл, когда я его по имениотчеству назвал.

– Упреждаю сразу! – я решил расставить точки на «i». – Совет расширим инородцами. Начальными людьми от башкир, киргизов и татар. И, может, еще кого нужного возьмем. И прошу не супротивиться мне!

Не выспавшийся и злой, я даже приударил кулаком по столу. Казаки и не думали возражать, поклонились.

Вторая новость была о назначении Овчинникова, Творогова и Подурова генералами. Она вызвала лишь легкое перешептывание и одобрительные хлопки по спинам и плечам. А вот новая структура войск, с полками и другими реестрами, подняла бурю.

– Не по старине поступаешь, Петр Федорович, – первым закричал Лысов.

– Сначала надо бы казацкий круг собрать! – осторожный Шигаев поддержал полковника.

– Вы еще в Питер отпишите за разрешением, – засмеялся Чика. Вот этому все нипочем.

– Казачки не поймут, – помотал головой Чумаков. – Наша сила вот! – Федор показал кулак. – По станицам сотни собраны. Раздели казаков по другим полкам, и…

– Да что слушать! – Лысов прямо генерировал электричество в промышленных масштабах. – Сей же час сход соберем!

– А ну тихо! – я опять ударил кулаком по столу. – Тебе, Митька, вчерашнего мало?! Последнюю предосторогу делаю!

На этих словах дверь открылась, и мы все застыли в изумлении. В кабинет даже не вошла, а вплыла Татьяна Харлова. Сегодня молодая женщина надела светлое приталенное платье, подчеркивающее ее грудь, повесила в уши зеленые сережки листиками. Казаки молчали, словно языки проглотили. Я тоже.

– Петр Федорович, завтракать пожалуй. Все готово.

Я посмотрел на полковников с генералами, те – на меня.

– Идите, казаки, готовьтесь! – я встал, оправил чекмень. – Через час буду принимать смотр по полкам на площади як вам указал.

Вышел, не оглядываясь, в приемную. Тут народу прибавилось. Появился поп Сильвестр, Рычков, какие-то мужики в лаптях… Успокаивающе взмахнул рукой, произнес:

– Всех приму, никого не обижу. Ожидайте.

Вместе с Татьяной поднялся в жилую часть дома. Пока шли по остекленному переходу, наклонился к девушке, заметил:

– А говорила, что ничего нет на заклад. Сережки-то малахитовые!

Ушко Харловой заалело.

Мы пришли в какую-то другую гостиную, обитую розовыми обоями. Сели за стол.

– Омлет по-французски с сыром и дольками обжаренной свинины, – начала перечислять Татьяна. – Кофе, свежие булки…

– Татьяна, – я отложил вилку, – вчера ты была в траурном платье. А сегодня…

Харлова стремительно покраснела, начала мять салфетку в руке.

– На самом деле, у меня просто нет другого туалета, кроме того, в чем мы с Коленькой убежали из крепости. Я постирала платье и вот… Елена Никаноровна ссудила меня одеждой своей старшей дочери.

Да… Надеяться на то, что Харлова будет чем-то руководить в доме при такой властной губернаторше, совершенно не приходится.

– Давай завтракать! – Я подцепил кусок омлета, отправил его в рот. – М-м… божественно!

– Я удивляюсь произошедшим переменам… – Девушка пригубила кофе, покачала головой. – Позавчера ты еще был dégoûtant[6]6
  Отвратительный (фр.).


[Закрыть]. Грубый, необразованный казак. Но сейчас…

– Пришлось долго скрываться среди простого народа, – начал импровизировать я, не забывая про омлет. – Маска приросла.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – засмеялась Харлова, – что ты и правда Петр Третий?

Я пожал плечами, кивнул, наливая молоко в кофе. Меньше говоришь – меньше шансов провалить легенду.

– Петр разговаривал свободно по-немецки.

– Was meinst du gnädige frau?[7]7
  Чего изволит госпожа? (нем.)


[Закрыть]

Хорошо, что в школе я учил немецкий. И достиг неплохих успехов. Надеюсь, Харлова язык Шиллера и Гете знает не очень.

– Жаль, я плохо понимаю немецкий, – вдова внимательно на меня посмотрела.

– В переводе это «чего изволит госпожа?».

– Но произношение у тебя и впрямь свободное. Скажи мне тогда, Петр Федорович… – девушка замешкалась. – Кто тогда похоронен в Александро-Невской лавре?..

– Орловы подкинули чей-то труп… – я пожал плечами. – Молвят, что заговорщики нашли кого-то для сих темных целей.

– Я все равно поверить не могу. Ты сбежал один? От гвардейцев?

– Нет. – Я намазал масло на недавно испеченный хлеб. – Мне помогал один верный лакей. Маслов. Он потом погиб. Пьяный замерз на морозе.

Я перекрестился, Харлова тоже.

– Но ты совершенно не похож ликом на Петра Третьего. Я видела его портреты.

Вот же пиявка! Я рассердился на Харлову, но ответил вежливо:

– Испытания, которые пришлось претерпеть… – я уставился в окно, – наложили отпечаток на черты лица. У меня, Татьяна Григорьевна, и спина поротая. Показать?

– Нет, что ты… – испугалась Харлова. – Давай сменим тему.

– Давай. Вон там, – я ткнул вилкой в окно, которое выходило во внутренний двор губернаторского дома, – какая-то постройка. На птичник похожа.

– Это голубятня. Елена Никаноровна рассказывала, что покойный Рейнсдорп увлекался разведением голубей. Привез сию забаву из Дании.

Я вскочил на ноги, распахнул окно. Голубей в полуоткрытой пристройке к дому было множество. Они сидели на специальных насестах, ворковали. Белые, черные, серые – каких только птиц там не было.

– А кто за ними следит?

– Васька-птичник, – Харлова встала рядом. – Крепостной мальчик. Он единственный из слуг, кто не сбежал.

– Нет более крепостных! Запомни это. Всем слугам будем платить за работу. – Я сел обратно за стол. – Приведи мне после обеда этого Ваську. Разговор есть до него.

– Тебе пришлась по душе губернаторская забава? – удивилась вдова.

– Очень, Таня. Очень.

Я мысленно потер ладони. Эта забава – вовсе не развлечение. Ведь у меня теперь есть голубиная почта.

Глава 5

Работа царя напоминает шутку про «круглое носи – квадратное катай». Сразу после завтрака я сел писать ответ яицким казакам. Намучился с ятями и фитами, но справился – пользовался присланным образцом. Отписался в том духе, что ждите, копите силы – помощь придет. Закончил стандартным – наше дело правое, с нами Бог.

Не успел я запечатать письмо, как Почиталин привел ко мне десять отобранных казаков. Принес стопку указов «о вольности народной».

– Есть грамотные? – я внимательно посмотрел на молодых и не очень мужчин.

Казаки замялись. Грамотных не было.

– Иван, берешь этот десяток и идете в соседнюю комнатку учить наизусть указ. Чтобы от зубов отскакивало! Як молитва «Отче наш». Проверю! – я погрозил пальцем.

– А что делать то, царь-батюшка? – поинтересовался самый пожилой казак из присутствующих.

– Дело, братушки, вам будет тяжкое, кровавое. Поедете тайком, по двое по городам да селам. Будете везде читать указ мой о воле.

– Кто ж нам даст его читать?

– А вы по-хитрому. Приезжайте скрытно в городок, на окраине находите церквушку победнее. И после воскресной обедни, когда народ расходится… Вняли ли?

Казаки закивали.

– Один читает – другой держит наготове заряженные пистоли. Ежели хватать чтеца кто возьмется – стреляй. Грех на мне, отмолю. А теперь идите, учите. На вас надежда одна!

Пока казаки зубрили указ, я «правильно» оформлял документы. Они должны были выглядеть представительно. Позвонил в колокольчик. Откликнулась «невеста» Маша. Попросил девушку принести толстых ниток и свечу. Когда все доставили – разогрел сургуч, что лежал на губернаторском столе, капнул на бумагу и на нитку, приложил на обе капли красивый большой перстень, найденный в одном из ящиков в подвале. На изумрудной печатке был искусно вырезан воющий волк. Явно драгоценность из китайского каравана. Конечно, надо бы что-нибудь православное, с Георгием Победоносцем, но время поджимало…

Одну двойку я отправлял южным маршрутом через Гурьев в Астрахань, Царицын и далее к донским казакам. Там поджечь Россию будет легче всего. Вторая двойка поедет севернее – Самара, Ставрополь, Пенза, Тамбов и Тула. Потом Москва. У третьей и четвертой путь был самым сложным – Казань, Нижний Новгород, Москва и Казань, Нижний Новгород, Ярославль и Санкт-Петербург.

Москва мне казалась самым важным городом. Огромная, патриархальная, мало войск. Именно поэтому я туда отправлял четверых. С разных концов. Питер, напротив, поджечь я даже не надеялся – двор, гвардия, большое количество аристократии…

Последняя двойка отправлялась на восток – Уфа, Челябинск, Екатеринбург, Тюмень. Они же должны были по дороге заезжать на уральские заводы. Читать там указы не получится – заводские стражники не позволят. Но вот подкинуть куданибудь грамотку с указом – для них специально был сделан лишний запас – вполне можно было.

Денег на это я не пожалел – разложил по холщовым кошелькам, на завязках, что тоже нашлись в подвале – по сто рублей на каждого казака. Огромные деньги, которые позволят и стражников подкупить, и путешествовать с комфортом.

 
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови.
– Господи, благослови![8]8
  Стихи А. Блока.


[Закрыть]
 

Я перекрестился и занялся другими делами.

А их к тому моменту, когда я закончил с указами и посыльными казаками, накопилось преизрядно.

Во-первых, поп Сильвестр. Он привел первую дюжину староверов по моему запросу. Большей частью местных, оренбуржских. И сразу запросил разрешение в обмен открыть в городе молельный дом. Пришлось долго объяснять ему, что в Оренбурге – неспокойно. По улицам шарятся страшные башкиры – вон вчера двоих пришлось зарубить. Главное правило царя – никогда ничего не давать сразу и никогда не давать все, что просят.

С раскольниками я беседовал в бальном зале губернаторского дома. Мужички в лаптях и поршнях очумело рассматривали золотую лепнину. И тайком поглядывали на нас с Мясниковым. Полк Тимофея оказался первым готовым к смотру – и Тимофей пришел за мной. А я его потащил к раскольникам.

– Ну что, мужички… Готовы послужить свому царю? – я строго посмотрел на староверов. – Кто умеет писать, читать? Поднимите правую руку.

Подняли все. Вот это сюрприз!

– Готовы, царь-батюшка! – вперед вышел массивный мужчина с просто огромной, окладистой бородой. – Токма воевать мы не сподобны!

– А и не треба! – я развернул карту Оренбургской губернии, где были отмечены самые крупные дворянские поместья. – Каждый из вас целует мне крест в верности и неподкупности, а опосля берете десяток казаков у Тимофея Григорьевича… – Я киваю на обалдевшего Мясникова. – И отправляетесь по поместьям оренбургским, забирать у бар неправедно нажитые богатства. Деньги, хлеб, цацки драгоценные – все, что найдете, привозите сюда, в Оренбург. Тута мы потратим их на войско наше. Крестьянам читать указ о вольности. Списки получите у Почиталина. Зваться будете особые царские фискалы.

– Это по-каковски? – удивился бородатый мужик.

– По-каковски надо. Дам вам пачпорт с указанием ваших прав. Ну? Кто готов целовать крест, что не утаит гнутой полушки?

Готовы были все. Вот так! Если не можешь остановить грабежи и разорения помещичьих усадеб – надо возглавить процесс. И староверы, у которых честность и неподкупность в крови, – мне очень помогут. Регулярная армия потребует огромных денег. Минимальное обучение грамотности населения – тоже гигантские расходы. А без грамотных откуда взять чиновников для управления завоеванными территориями? Екатерининская администрация-то вся разбежится! Уже разбегается. В Оренбурге обычного писаря днем с огнем не сыщешь.

Второе дело, которым я занялся сразу после того, как староверы начали снаряжаться в отряды и составлять описание пути в дворянские поместья, коих только вокруг Оренбурга было больше полусотни, – это разговор с кузнецами. Их привел Федя Чумаков. Трое суровых мужчин в прожженных армяках смотрели на меня исподлобья, явно не ожидая ничего хорошего.

– Вот вам, дорогие мастера, два чертежа, – я помахал перед мужиками листками. – На одной бумаге сани с кругом. На круг надо прикрепить пушку – Федор выдаст вам из арсенала для спытания несколько старых орудий – да так, чтобы она вращалась вокруг своей оси. Сможете?

Кузнецы почесали в затылках, переглянулись.

– Попробовать можно, – ответил степенный мужчина с лицом в оспинах. – Только вот…

– Выдержат ли сани? Надо будет их укрепить железом.

– Да не… Мы не про то.

– А… – понял я сомнения мастера. – Заплачу хорошо. Золотом. Вот, держите задаток, – я протянул серебряные монеты россыпью. – Купите несколько саней, инструмент…

– Ну тады мы завсегда готовы, – заголосили кузнецы.

То, что можно сделать круговую пушку на санях, я даже не сомневался. Пугачевцы активно использовали мобильную артиллерию, и им принадлежит масса изобретений. В том числе и круговая пушка на колесе.

– А что за второе дело? – прервал мои размышления кузнец с оспинами.

– Армейская кухня. На санях и на повозке, – я подал второй чертеж. – Вот тут надо поставить бак, а внизу сделать железную печку. По силам вам сие?

Кузнецы опять начали чесать в затылках.

– Николи же подобного не делали, – мужички разглядывают чертеж, вздыхают.

Для ускорения мыслительного процесса высыпаю еще золотых червонцев на стол. Это срабатывает.

– Через седмицу все будет готово, – хором обещают кузнецы.

Нет, все-таки материальная мотивация – самая сильная.

– Это ты лепо придумал, царь-батюшка, с круговой пушкой на санях, – восторженно произнес Федя, когда мы оказались наедине. – А пошто нужна эта армейская кухня?

– А затем, что вот идет в поход отряд… – я устало откинулся в кресле, начал оттирать чернила с пальцев – с непривычки, пока рисовал чертежи, налепил на самого себя клякс. – На привале надо разжечь костер, вскипятить в котлах воду да сварить кашу… Сколько времени тратится? А так встали на привал, а все уже кашеваром сделано еще в пути. Только ложки доставай, ешь и двигай дальше.

– Ох, Петр Федорович, – Чумаков всплеснул руками, – ума у тебя палата!

* * *

Сквозь мутное окошко экипажа генерал Василий Алексеевич Кар – невысокий, большеголовый мужчина с оттопыренными ушами – смотрел на сибирский тракт. Дорогу развезло, и местные мужики пытались на ать-два вытащить карету из лужи. Измученные лошади понуро стояли, иногда вздрагивая всем телом. Лил непрекращающийся холодный дождь.

Наконец колеса жалобно скрипнули, кучер щелкнул кнутом, и экипаж, дернувшись, покатил. Генерал достал из-за обшлага рукава надушенный платок, прижал к носу. Запах лошадиного пота сменился на аромат французских духов.

– Проклятая страна, – тяжело вздохнул Кар, постучал тростью в стенку, за которой сидел кучер. – Долго еще?

– А кто же его знает, барин, – откликнулся тот. – Вон какие-то людишки бредут, чичас спросим.

– Сам вижу, солдаты это. – Кар открыл дверь, высунулся: – Какого полка?

– Второго гренадерского, ваше благородие, – откликнулся один из нижних чинов.

– Командира ко мне. Живо!

Подошел долговязый поручик Карташев, отрапортовал, что третья рота гренадер движется скорым поспешанием в Казань.

– Почему пешим порядком? – закричал Василий Алексеевич. – Велено было посадить на подводы солдат!

– А вы кто будете, ваша светлость? – поручик ладонью вытер мокрое лицо, пытаясь разглядеть вельможу.

– Генерал-майор Кар. Ваша рота назначена в мое распоряжение. Вы немедля посадите солдат на подводы и как можно скорей последуете за мной. В городе не задерживайтесь, а проворней гоните по тракту. В Кичуевском фельдшанце я буду вас поджидать.

– Где же мы возьмем подводы? – к карете подошел еще один офицер. Представился. Это оказался прапорщик Шванич, адъютант Карташева. Выглядели они забавно. Высокий, с журавлиными ногами поручик. И низкий, пузатый адъютант. «Прямо Дон Кихот и Санчо Панса…» – подумал Кар. Генерал читал Сервантеса в оригинале.

– Где хотите, там и берите, – грубо ответил Василий Алексеевич. – Эй, кучер, гони!

Губернатора генерал в Казани чуть не проворонил – Брант собирался уезжать с инспекцией.

– Слава богу, вы приехали! – перекрестился губернатор. – Чернь волнуется, мятежники подступили к Оренбургу. Все окрестные селения передались самозванцу.

– У меня очень мало солдат. А пушек тем паче, – отрезал Кар. – Вы собрали ополчение?

– Собрал. – Брант кивнул. – А также призвал отряды верных татар и мещеряков. С тысячу человек будет.

– Ну вот! – генерал скупо улыбнулся. – Симбирскому коменданту велено с войсками двигаться к Оренбургу. Также нам поможет отряд бригадира Корфа. Они пойдут от Верхнеяицкой линии.

– Тогда, бог даст, справимся, – опять перекрестился Брант. – Не угодно ли кофею? Уж очень погода пакостная.

– Гран мерси!

Спустя сутки невыспавшийся Кар – до ночи играли в карты и на бильярде – выехал в сторону Кичуевского фельдшанца. В попутных деревнях крестьяне не оказывали генералу ни малейшего почтения, смотрели дерзко, не кланялись.

В одном из сел встретил Кара староста Ермолай, с ним человек с десяток стариков, старух, баб, кучка любопытной детворы.

– Слышали что-нибудь про злодея Пугачева? – спросил генерал и слез с коня. Тотчас спешились и все конвойные.

– Был слых, был слых, – стал кланяться, сгибаясь в три погибели, чернобородый староста, глаза его недружелюбны, хитры. – Прибегали тут на лошаденках из евонной силы казак молодой, объявили нам: будет вам воля, ждите…

– А почему избы заколочены? Где народ?

– А кто же их ведает. Пыхом собрались и – тягу… Уж недели с две.

– Куда же?

– Вестимо куда, к нему, к нему…

Кар нахмурился.