Текст книги "Русский бунт. Начало"

– Чем же оный вор и злодей Пугачев соблазняет-то вас, дураков?

– А поди знай, чем, – переступил с ноги на ногу староста и многодумно наморщил лоб. – Да вы пожалуйте в жительство, барин. Правда, что пакостно в избенках-то наших, тараканы, срамота. Живем мы скудно. Одно слово – мужичье.

Генералу было ясно, что староста хитрит.

– Что ж он, злодей и преступник государевый, поди, всю землю вам обещает? Подати не платить, в солдаты не ходить?

– Это, это! – в один голос ответили крестьянки.

– А бар да начальство вешать?

– Так-так… – смутился староста. – Да ведь мы – темные. Може, он обманщик и злодей, как знать. А може, и царь… Где правда, где кривда, нам не видать отсель. А ты-то как, барин, мекаешь?

– Мне думать нечего, я отлично вижу, где правда, где кривда, – все более раздражаясь, отрывисто проговорил Кар. – Да и вы не хуже меня это ведаете, только прикидываетесь.

Он подозвал к себе старосту, поднялся… Брови его хмурились, взор сверкал.

– Вот что, староста. Ведомо мне, есть у вас добрые лошади. Я намерен сменить своих истомленных на свежих.

– Коней у нас нетути, твое происходительство. Сами бьемся, – кланяясь, сказал Ермолай и часто замигал.

– Где же ваши кони?

– Волки задрали. А до стальных лошадушек наши утеклецы с собой прихватили.

– Врешь! – крикнул генерал и погрозил пальцем старосте. – Мне ведомо, что коней своих вы угнали за околицу. Тотчас прикажу конвою пройти ваш лес, искать коней, и ежели ты, староста, и впрямь осмелился наврать мне, будешь сегодня же повешен! – И, обращаясь к конвою, Кар бросил с небрежностью:

– Сказать плотникам, чтоб возле церкви два столба с перекладиной изладили.

Староста Ермолай побелел, переглянулся со стариками. Тогда неожиданно выдвинулся вперед древний дед Изот – во всю голову прожженная солнцем лысина, бородища с прозеленью, правый глаз с бельмом, посконная рубаха – заплата на заплате, ворот расстегнут, на волосатой груди деревянный, почерневший от пота крестик. Когда-то был он высок, широкоплеч, время сломило человека пополам. Наморщив брови, с печалью смотрел Изот в землю, будто стараясь найти нечто драгоценное, давным-давно утерянное, чего никогда никому не сыскать. Опираясь на длинную клюшку, с трудом отдирая босые ноги от земли, дед тяжко пошагал внаклон к генералу. Тому показалось, что сгорбленный старец валится на него, он подхватил деда под руки. Тот мотнул локтями, как бы отстраняя помощь, приподнял иссеченное глубокими морщинами лицо, глухо прокричал:

– Реви громчей, я ушами не доволен, глухой я! – и, помолчав, сказал: – Чего же ты? Вешать людей хочешь? Ну, дык вот меня вешай первова… Мне за сотню лет другой десяток настигает… Я Петрушу, государя моего, Ликсеича, мальчонкой знавал. Я в Москве службу царскую нес. Опосля того Азов с Петром вместях брали. А ты кто будешь? А?

– Я слуга ее величества государыни Екатерины Алексеевны, – наклонясь и обхватив старика за плечи, громко крикнул в его ухо Кар.

– А-а, так-так… Слышу! – закричал и дед, елико возможно, распрямляя спину. – Катерина-то соромно на престол садилась, через убивство. А муж-то ейный Петр-то Федорыч, бают, опять ожил… Аль не по нраву тебе слова мои? Ежели не по нраву – вели вешать, али так убей, ты этому обучен.

Глаза генерала широко раскрылись, в лицо бросилась кровь.

– Уведите прочь сумасшедшего, – не стерпев, отдал он приказ глухим голосом.

Старика взяли под руки, повели. Горбя спину, он волочил ноги, как паралитик, упирался, норовил обратить взор к Кару, кричал надсадно, с хрипом:

– А ты, барин, набольший, вникни, не будь собакой, как другие прочие! Мы, слышь, мертвый народ, мертвяки! Никто за нас не вступится.

Чем дальше от Казани, тем поведение жителей становилось неспокойнее, задирчивее. Вместо хороших лошадей в генеральский возок впрягали каких-то одров, ссылаясь на то, что ныне бескормица.

Кар всюду раздавал напечатанные в Петербурге увещательные манифесты, приказывал священникам и муллам оглашать их народу. Духовные смотрели мрачно, отводили взгляд.

В один из дней погода испортилась, подул сильный ветер со снегом. Кар на целые сутки застрял в грязной деревеньке. Наутро везде было белым-бело. Пришлось бросать карету, закладывать сани.

Слуга достал тулуп, валенки. В сани постелили овчину, другой шкурой укрыли генерала. В ноги поставили железный ящик с раскаленными углями. Но Кар все равно страшно мерз. Казалось, что холодный ветер проникал повсюду. Даже женская муфта, куда генерал прятал изнеженные руки, помогала плохо. Пальцы задубели, отказывались двигаться. Накатила апатия.

Наконец показался Кичуевский фельдшанец – небольшая плохо укрепленная крепостица. Там уже ожидал его назначенный ему в помощь приехавший из Калуги генерал Фрейман.

– Es ist eine Katastrophe![9]9
  Это катастрофа! (нем.)


[Закрыть]

– Что случилось? – Кар с трудом вылез из саней. – Какая катастрофа?

– Ребелены взъяли Оренбурх!

* * *

Верстать новые полки пришлось под легкий снежок. Пугачевцы заполонили город, площадь была битком, шум и ржание лошадей мешали вести прием. Поэтому разговор с Рычковым и купцами был вынужден отложить. В окружении полковников и генералов я вышел на улицу.

Сначала прямо на крыльце переговорил с ханом Нур-Али. Попенял ему за разбойников в городе. Мясников выяснил, что Овчинников порубил не татар и не башкир, а киргиз-кайсаков.

– О позор на мою седую голову! – хан попытался упасть в ноги, но подручные схватили его под локти. – Бачка-осударь, простишь ли ты твого раба?

Мне казалось, что Нур-Али по-восточному переигрывает – ну какой он мне раб, но я решил закрыть на это глаза.

– Прощу, прощу. Но колобродить ватажками вашими более не дозволяю! Распишу по полкам казацким вашу вольность, – я грозно посмотрел в сторону Юлая Азналина. Башкир это тоже касалось.

Тот моментально все понял, поклонился. По его раскосому лицу тоже ничего нельзя было понять. Рядом с Юлаем стоял Салават и еще один, богато разодетый азиат в чалме.

Это оказался сотник сеитовских татар Муста-фанов. Тот самый, с которым Творогов брал Пречистенскую крепость. Познакомился, принял присягу.

– Царь-батюшка! – сквозь толпу, под ворчание казаков, еле протиснулся Авдей. – Все сделал!

Мастер протянул мне тяжелый сверток, перевязанный веревками. Я раскрыл его, заглянул.

– Молодец, Авдей!

– Ночь не спал, чеканил, Петр Федорович! – выкрест заглянул мне просительно в глаза.

– Будет тебе награда! И новые заказы…

– Господа, начальные люди! – я поднялся на несколько ступеней вверх. – Становись в ряд. И ты, Мустафанов. Давай, Юлай, ближе, не тушуйся. А где хан? Також иди сюда.

– Знайте! Золотой молот с серпом славянскому вождю Таргитаю с неба упали. После чего он совершил много славных побед над своими врагами. Жалую вас начальными медалями с серпом и молотом! Генерал Подуров! Шаг вперед.

Обалдевший казак вышел из неровного строя. Встал передо мной, нервно сжимая рукоять сабли.

Я вытащил из свертка широкую красную ленту, на которой была прикреплена большая, больше ладони взрослого мужчины золотая медаль. На ней с одной стороны Авдей вычеканил всадника с саблей на коне, на другой стороне перекрещенные серп и молот в лучах восходящего солнца. Да! Все новое – это хорошо забытое старое. Россия – страна крестьянская. Нашему восстанию нужен понятный и доступный символ. Что может быть лучше советских серпа с молотом? В моей армии есть множество кочевников. Для них наверняка будет удобнее носить медаль обратной стороной – всадником наружу.

Надел перевязь поверх чекменя Подурова, троекратно облобызал.

– Бог и воля! – закричал я, нажимая на курок пистолета и направляя его вверх.

– Любо! – казаки заорали, принялись также палить в воздух. Повторялась история в полевом лагере под Оренбургом.

Трое генералов получили золотые медали. Полковники, хан, Юлай и Мустафанов – серебряные. С такой же чеканкой и красными перевязями.

– Казакам носить на шапке или на рукавах красные повязки, – прокричал я громко. – Дабы издаля было видно – царское войско идет. Флаги також сделаем красные! За ратный труд казна будет платить. Казакам да вспомогательным иррегулярам – по рублю и полрубля в месяц. Пешцам и бомбардирам також по полрубля.

Ликование, казалось, превысило все самые возможные величины. Мне даже пришлось всех успокаивать, размахивая руками. Пока казаки приходили в себя, я отвесил себе мысленный подзатыльник. Чуть не забыл генералитет.

– Генералам кладу по сто рублей жалованья, полковникам, ханам и старшинам по полста, – тихо произнес я начальникам, рассматривающим медали.

Теперь уже градус довольства зашкалил и у главных пугачевцев.

– Господа генералы! Начинайте смотр. Господа полковники! С вас поверстать в полки по сотне из башкир, татар и киргизцев. Иван! Где ты?

Почиталин выскочил вперед.

– Здеся, царь-батюшка!

– Вытаскивайте столы. Чичас заодно и жалованье выплатим. Где Немчинов? В доме? Пущай садится реестр вести. Кому сколько выдали…

* * *

Только спустя шесть часов мы смогли закончить смотр и организацию казачьих полков. Лица – бородатые и безусые, со шрамами и с выбитыми глазами – шли нескончаемым потоком передо мной. Лысов официально встал на илицкий полк, получил к четырем сотням казаков еще две сотни татар Мустафанова и его самого в «товарищи головы». То есть в заместители. Полторы сотни киргизов-казахов хана, правда, без него самого, отправились к Чике-Зарубину и его пяти сотням яицких казаков. Товарищем стал неизвестный мне есаул по фамилии Речкин. Этот самый есаул к моменту выдачи жалованья полку где-то умудрился достать красный шейный платок и повязать его на манер пиратской банданы. А если учесть, что в ухе у него висело большое серебряное кольцо – я еле сдержался, чтобы не отвесить челюсть вниз.

– Молодец, казак! – хлопнул я Речкина по плечу. – Далеко пойдешь.

– С тобой, царь-батюшка, хоть на край света, – лихо ответил «пират».

После того, как чиковские получили жалованье, дружно проорали «бог и воля», на площади по десяткам выстроился оренбургский полк. Местных набралось всего две сотни, и пришлось им дать столько же башкир, а также пообещать, что все новые казаки в первую очередь будут верстаться к Мясникову. В последний полк – Пречистенский – собирали с бору по сосенке. Во-первых, казаки с Сакмарской линии, а также из крепостей. Во-вторых, иррегуляров из калмыков и киргизов-казахов из младших, неподчиненных Нур-Али Жузову. Итого набралось меньше четырех сотен.

– Останешься пока для оренбургских дел, – успокоил я Шигаева. – В губернии надо поддерживать порядок, а войск у Творогова поначалу много не будет.

– Тяжко будет, – вздохнул Максим Григорьевич, – людишки новые, непроверенные.

– Отдам тебе гвардейцев Мясникова. – Я оставался практически без личной охраны, но Оренбург того стоил. – Сделаешь их есаулами да хорунжими. И пошли сразу разъезды в сторону Казани, Яицкого городка и Уфы. Сегодня же!

– А нам что делать? – смотр закончился, и полковники с генералами столпились вокруг меня. – Куда нас пошлешь?

– Осадите, казаки! – укорил я военачальников. – Нам еще пешцев верстать.

Желудок жалобно заурчал. Харлова уже два раза присылала Машу звать обедать, но смотр затягивался. Полковники демонстрировали друг перед другом знание тонкостей и деталей амуниции и вооружений казаков, спорили и даже местничали. Приходилось ставить на место.

– Тимофей Иванович! – я обернулся к Подурову. – Собирай на площадь через два часа крестьян и офицеров. И не забудь есаулов, что мы отобрали из полков.

– А пленных солдат? – поинтересовался генерал. – Они так и сидят под караулом в казематах.

– Их тоже давай… – я тяжело вздохнул. Предстояло самое трудное. Создать пехотные полки.

– Чика, где часы? – я поманил Зарубина пальцем. – Заначил?

– Эх, царь-батюшка, – вздохнул полковник, – грех тебе так молвить. День и ночь за тебя стараюсь, утречком ныне по часам встаю.

Я лишь качаю головой, убираю золотую «луковицу» в карман.

– Найдешь мастеров-столяров мне, а также охотников местных. Промышляет же кто-то зверя здеся зимой?

– Промышляют, – соглашается Чика. – Все исполню!

Зайдя в дом, в жилую часть, я слышу крики на втором этаже. Мимо переглядывающихся постовых поднимаюсь по лестнице – в одной из комнат губернаторша в пышном синем платье хлещет по щекам плачущую Машу.

– Говорила я тебе? Говорила?!

Тут у меня крышу-то в конец и сносит. Наваливается все сразу – смерть в пещере, чужое тело, новая эпоха… Я хватаю губернаторшу за волосы, валю ее на пол. Она визжит, Мария плачет. Сбегаются дочери Елены Никаноровны, Харлова с братом Колей.

Я тащу за волосы воющую женщину вниз по лестнице, за нами бегут все остальные.

– Петр Федорович! – Харлова хватает меня за руку, я отталкиваю ее. Вот мы уже на первом этаже, а вот и подвал. Он почти точно такого же размера, как и в служебной части. Только вместо казны, как я правильно догадался, тут расположены какие-то хозяйственные службы. Постирочная, погреба с бочками…

– Вот, мадам, – я поднимаю орущую губернаторшу на ноги, сую ее головой в таз с теркой для белья, – тута твое место! Запомни как следует!

В буквальном смысле вожу лицом по стиральной доске. Тут уже все присутствующие просто повисают у меня на руках, умоляют отпустить Елену Никаноровну. Даю себя уговорить, отпихиваю рыдающую губернаторшу. К ней тут же подбегают дочери.

– Узнаю, что взялась за старое, – я специально не уточняю, что имею в виду, – пеняй на себя! Жить и есть будешь здесь. На чистую половину дома не заходить!

Не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь, поднимаюсь по лестнице. Куда идти-то? Иду в гостиную, усаживаюсь за накрытый стол. Опять стоит бутылка с вином. На сей раз шампанское. Убираю со стола вниз, перевожу дух. Если каждый такой стресс запивать алкоголем, так и спиться можно. Мои мысли скакнули на казачков. Вот запретил я войскам злоупотреблять, а как дезинфицировать воду? Раньше добавил вина и порядок. Кочевники опять же кумыс пьют. Им-то поди запрети. Казаки и то через пень-колоду слушаются.

Тихонько заходит Харлова. Сегодня девушка опять надела траурное платье, да еще и черный платок накинула на плечи.

– Подавать на стол?

На меня не смотрит, разглядывает пол.

– Осуждаешь?

– Кто я таковая, чтобы осуждать царей-амператоров? – вдова явно кого-то передразнивает. – Простая столбовая дворянка…

В гостиную заходит припудренная Маша. В руках у нее дымящаяся супница с половником внутри.

– Извольте откушать, царь-батюшка, Петр Федорович, – Мария мне грустно улыбается. На щеках у девушки появляются милые ямочки. Я с трудом отвожу взгляд от ее высокой груди, что виднеется в декольте платья.

– Маша, а ты чьих будешь? – я, не обращая внимание на Харлову, принюхиваюсь к супу. – Местная?

– Я пойду? – Харлова развернулась к двери.

– Нет! Пообедаем все вместе. Присаживайтесь, девушки.

– Я не девушка! – вскинулась вдова, садясь справа от меня. Ах, да. Как же я забыл. Девушка тут – это не вопрос девственности, а вопрос социального статуса. Харлова была замужем. Супруг погиб, но ее статус все равно выше Машиного. У той вон даже коса имеется. Все как положено.

– Я пришлая, с батенькой из Санкт-Петербурга приехали. Он бывший императорский гоф-медик. Дежурил и в Гатчине, и в Зимнем…

Девушка замялась, присела на краешек стула слева. Взяла из стопки тарелку. Налила дымящегося супа сначала мне, потом Харловой.

– Себе тоже накладывай. И как вы оказались в Оренбурге?

– Батюшку сослали, – Маша повесила голову. – Ее величество… – на этом слове девушка вздрогнула, испуганно посмотрела на меня. Я молчал, и она продолжила: – Изволила кататься на санках с катальной горки в Ораниенбауме. Упала и сильно ударила локоть. Батюшка дежурил в тот день, лечил императрицу мазями. А ей хуже стало, рука болит дюже. Лейб-медик Роджерсон нашептал что-то Екатерине Алексеевне. На нас наложили опалу. Отняли дом, выслали сначала в Симбирскую губернию, потом сюда.

Харлова сочувствующе посмотрела на девушку.

– Но батюшка не отчаивался, – Маша даже не притронулась к своему супу. – Устроился при полковом гошпитале, много работал… Матушка заболела прошлым годом горячкой, умерла. Остались мы вдвоем.

– А медиков, что я видел вчера в гошпитале там, это…

– Его помощники и ученики. Отец часто их ругал коновалами.

– И где же ваш батюшка? Как его, кстати, зовут?

– Викентий Петрович Максимов, – девушка еще ниже опустила голову, слезы начали капать в суп. – Пропал после штурма. Он на валах был, раненых пользовал.

Я встал, прошел к двери. Громко крикнул Ивана.

Почиталин появился буквально через минуту.

– Вот что, Ваня, – я побарабанил пальцами по столу, – бери казачков Шигаева, начинайте прочесывать город. Ищите Викентия Петровича Максимова. Медикуса из городского гошпиталя. Как он выглядит, Маша?

– Седой, бритый, но с густыми бакенбардами, – девушка с надеждой посмотрела сначала на меня, потом на Ваню. – В черном сюртуке с цепочкой. Я вот опаску имею, как бы за эту цепочку казачки или башкирцы его не…

Маша заплакала, я успокаивающе погладил ее по плечу. Харлова налила из графина квасу в стакан, подала девушке. Та стала, давясь, пить. Плач постепенно прошел. Почиталин пожал плечами, ушел искать Максимова. А мы принялись обедать.

Глава 6

– Не верь ты им, царь-батюшка! Они ить и ложно побожиться могут. Совсем у людишек совести нет. – Шигаев поймал меня после обеда в коридоре, протянул несколько бумаг. – Мы за них кровь проливаем, а они только о мошне думают!

– Что сие? – я тупо смотрел на какие-то списки.

– Хабар оренбургский. Как ты велел. Чего взяли губернаторского, чего армейского, ну и купцов тряхнули. Все в описи. Денег на семь тысяч, товару еще тысяч на пятьдесят.

Прилично! Я попытался бегло ознакомиться со списком, не вышло. Слишком много «позиций».

– Полно порохового запаса, ядер, пушек, ружей… А вот хлеба и прочего поменее. Железа так и вовсе мало.

В приемной ко мне тут же бросилось с полдюжины пузатых мужиков с бородами, расчесанными надвое. Несколько упали в ноги, заголосили:

– Пограбили нас казачки!

– Царь-батюшка, спасай! Склад с зерном и тканями персидскими опечатал твой Шигаев.

– Фарфор! Последнего китайского каравана! Мы разорены…

– А ну цыц! – полковник, стоявший справа, покраснел. – Хватит с вас, попили кровушки народной!

– Пройдем до кабинету, – я решил перевести конфликт в закрытое помещение. – Там порешаем. А ты, Максим Григорьевич, обожди в приемной.

Делегация купечества зашла в мой «офис», скандал был локализован. Не успел я усесться в кресло, как мне на стол с поклонами поставили поднос с золотыми червонцами. Монеты лежали горкой, и на первый взгляд тут было рублей пятьсот.

– А не задешево ли покупаете свого царя? – усмехнулся я.

На первый план вышел самый пузатый и представительный мужчина лет пятидесяти.

– Купец первой гильдии, Сахаров, – представился он. – Это, царь-батюшка, не бакшиш. А дар нашего обчества на твои затеи лепые.

– Неа, – я покачал головой, – рыбка плывет, назад не гребет. Что казачки взяли – того уже нема. И не просите. Зерно и прочий харч пойдет войску. Ткани на мундиры. Что там у вас еще Шигаев забрал? Склады мне ваши тоже нужны. Я уже назначил своих царских фискалов – будут свозить с окрестных поместий запасы. Все для дела, все для отечества.

– Петр Федорович, разве мы без понятия? – Сахаров сложил молитвенно руки. – Ничего взад не просим. Дай нам «пролетные» грамотки. Раз уж такое дело завертелось, престол отчий идешь ты отвоевывать – нам долги все прощаются.

Я поразился хитрости купцов. Они хотели получить от меня индульгенцию по долгам перед своими контрагентами. Так сказать, в силу обстоятельств, именуемых в зарубежном праве «act-ofGod». Кому чего должен – всем прощаю. Оборотистые товарищи!

– Хорошо, – решился я. Портить отношения с купечеством мне было не с руки. – Грамотки я вам дам. Дело сие не трудное. Но и вы мне отслужите.

– Что потребно сделать? – поинтересовались негоцианты. – Все, что твоему величество нужно – поставим в казну. По самым низким ценам.

Угу. И с откатами Шигаеву. Знаем – проходили.

– Ваши же караваны ходят в сопредельные страны? В Османскую империю, к прусакам да австриякам? Может, к хранцузам?

– С турками нынче замятня, а к остальным ходим, – покивал Сахаров. – А больше плаваем. В кумпанстве с питерскими да московскими тузами.

Понятно. Кто же их пустит торговать с Пруссией да Францией. На это в Питере да Москве свои купцы первой гильдии сидят. Но какие-то связи, видимо, были.

За окном нарастал шум – кто-то играл на балалайке, ругался. Похоже, что начали собираться крестьяне.

– Поедут с вами мои людишки. Под видом ваших приказчиков. По моим делам. А ежели прознает кто о сем – вам несдобровать.

Повисло тяжелое молчание. Хотите пролетных грамот? Отслужите!

– По рукам?

Купцы согласились. Куда им деваться? «Пролетные» грамотки – сильный аргумент. А я получу бесцензурный канал связи с окрестными странами. И, надеюсь, государями. Этот канал мне ой как нужен!

После купцов быстро решаю вопрос с заждавшимся Рычковым и беседую с худеньким, большеглазым пареньком по имени Васька Каин, одетым в рваный армяк на несколько размеров больше нужного.

– Откель такая фамилия?

– То кликуха… – Вася вытер рукавом сопливый нос. – Братич мой разбойник известный, его сиятельство изволил его Каином называть. А меня заодно…

Понятно. По первому библейскому убийце.

– В голубях хорошо смыслишь?

– Нахватался, – Каин почесался. – Птица глупая, да злая.

– Как злая? – символ мира никак не состыковывался у меня в голове с определением «злая».

– До смерти заклевывают слабых да больных. Прям как наши баре.

Васька шмыгнул носом, покосился на блюдо с червонцами.

– На! – я сгреб несколько монет, протянул пацану.

– Ух ты! Да тут же… – Каин сразу несколько кругляшей с ликом Екатерины засунул за щеку. – Отслужу, царь-батюшка, – прошамкал пацан, – ей-богу отслужу!

– С Колькой Харловым уже познакомился?

Хватит уже Таниному брату колобродить по дому. От этого дурные мысли возникают. Я дождался кивка и продолжил:

– Бери несколько голубей, иди за город. Выпусти их там по одному. А Колька пусть дежурит у голубятни и смотрит, кто за кем прилетит обратно. Из разных мест позапускайте – внял ли?

– Угу.

– Тогда беги. Будем письма маленькие с голубями отправлять. Записочки короткие. На лапках.

– Не потянут, – Васька вытащил золотые изо рта. – Голубь – зверь слабый. Письмо не унесет.

– Это если на обычной бумаге… – я покопался на столе губернатора, нашел несколько образцов. – А в Китае пишут на тонкой, рисовой. На, посмотри.

Каин пожал плечами, разглядывая листки рисовой бумаги.

– Вот ее и будем слать.

* * *

На выходе из губернаторского дома ко мне опять пристал Шигаев.

– Царь-батюшка, Христом Богом молю! Охолони.

– О чем ты?

– О деньгах. Ведь опять стол вытащил Немчинов этот, реестру пишет. Значит, платить сызнова будем.

– А солдатам пеших полков, по-твоему, не надо жалованья давать? А бомбардирам?

– Бомбардирам можно. А вот крестьянам да офицерам… – полковник сморщился, словно съел кислый лимон. – Офицерье рады-радехоньки, что петли избежали. Так отслужат. Черноногие же и вовсе должны молиться на тебя – ты им волю дал. Еще и рублики на них тратить? Я же видел утреннюю роспись. Две с половиной тысячи растратили! Всю казну, взятую в крепостях! И это только один месячишко. А наступит ноябрь? Вдругорядь платить?

– Каждый месяц… Десятого числа.

– О господи боже! – Шигаев схватился за бороду.

– Царь-батюшка, нашли! – в коридор врывается счастливый Иван.

– Кого нашли? – я все еще был погружен в цифры.

– Дохтура! Викентия Петровича! Он в казематах с солдатиками был.

– Сходи, Ваня, порадуй Машу, – я кивнул в сторону жилой части. – А мы с Максимом Григорьевичем пойдем глянем на медика и вообще…

Я сделал неопределенный жест рукой.

Площадь была битком забита крестьянами. Некоторые стояли группами, большинство – неорганизованной толпой. Были и те, кто пришел с женами и детьми. Одеты они были очень плохо и бедно. На ногах лапти или поршни, грязные, прожженные у костра армяки или овечьи полушубки. В руках – какое-то дреколье. Старые бердыши, пики, косы…

Отдельно столпились офицеры под охраной казаков. Лица мрачные, землистого цвета.

– Что стоите, как бык нассал? – закричал Ши-гаев. – Видите, его величество пожаловал. Стройся в ряд!

Офицеры нехотя выстроились, крестьяне же, завидев меня, заволновались. Послышались приветственные крики, толпа начала напирать.

– Царь-батюшка!

– Спаситель наш!

– Надежа!

– А ну охолони! – теперь уже Шигаев набросился на крестьян.

Я не стал его обрывать, а ну как сейчас подавятся? Ходынка мне тут не нужна. Поэтому, помахав рукой, я в окружении казаков направился к другой группе. Человек под двести солдат оренбургского пехотного полка в зеленых мундирах тянулись перед Тимофеем Ивановичем Подуровым. Рядом стоял пожилой, сгорбленный мужчина с пышными бакенбардами на лице. Он что-то хмуро растолковывал генералу. Тот рассеянно кивал, разглядывая солдат. Увидев меня, Подуров оживился.

– Царь-батюшка, слава богу! Вот видишь, господин медик мне упреки делает, – генерал ткнул пальцем в Максимова. – Раненых нужно из тюрьмы в гошпиталь, а також какие-то лекарства ему потребны. Башкирцы-то аптеку городскую пограбили…

– Максим Григорьевич, – я повернулся к Шигаеву, – распорядись насчет тюрьмы.

Я подошел ближе к доктору, начал разглядывать его. Тот меня. С такой неприятной усмешкой. Вдруг раздался крик, сквозь толпу пробилась Маша, бросилась на грудь отцу.

– Папенька! Ты жив!! Слава богу!

– Жив, Машенька! – глаза доктора увлажнились, он принялся гладить дочку по голове. – Как ты? Цела?

– Петр Федорович позаботился обо мне. – Маша повернулась, улыбнулась, поправила платочек на голове.

– Значит, Петр Федорович? – Максимов хмыкнул.

– Господин дохтур, – Подуров неодобрительно покачал головой, – яви государю уважение, поклонись.

Я заранее знал, чем это кончится. Максимов упрется, заартачится. Наговорит резкостей. Казаки вспыхнут, могут и наброситься.

– Маша, иди в дом, – непререкаемым тоном произнес я. – А вас, Викентий Петрович, прошу на пару слов!

Девушка виновато посмотрела на отца, убежала. Мы же, доктором отошли к Елизаветинским воротам. Казачки освободили место, подвинув крестьян, встали кругом.

– Слушаю вас, – мрачно произнес Максимов.

Надо как-то его ошарашить. Сбить с воинственного настроя.

– Вакцинация против оспы…

– Что, простите? – врач подался вперед.

– Я знаю способ победить оспу.

– Вариоляция? Прививка оспинным гноем, как детей царя Георга? – Максимов разочарованно вздохнул. – Увы, эта метода несовершенно и слишком часто приводит к смерти пациента.

– Нет, лучше. После нескольких лет наблюдений английские врачи нашли новый способ.

– Какой же? – заинтересовался доктор.

– Вы же знаете про коровью оспу? Она проявляется в виде пустул, пузырьков с гнойным содержимым на вымени, очень напоминающими оспенные высыпания у человека. Однако коровья болезнь протекает значительно доброкачественнее, чем натуральная оспа у человека.

– Допустим, – согласился Максимов.

– Доярки часто болеют, заразившись коровьей оспой, но после этого никогда человеческой…

– Это стало известно благодаря английским врачам? – удивился Викентий Петрович. – Почему же они это скрывают?

– По политическим соображениям, – соврал я. – Англичане хотят первыми начать прививки в своей армии и флоте. Если всем станет известно, что коровья оспа защищает от натуральной…

Известно это станет только через четверть века, когда британский доктор Дженнер опубликует свою знаменитую работу «Исследование причин и действий коровьей оспы», но приоритет в медицине меня волновал мало. Во-первых, надо и вправду защитить свою армию от этой болезни. Тем более сделать это не так уж трудно. Во-вторых, требуется что-то, что поможет отвлечь Максимова от конфликта со мной.

– …а смертность от нее в разы ниже, – говорил тем временем Викентий Петрович. – Нет, а это точно известно?

– Надо проверять… – пожал плечами я. – Давайте заключим сделку.

– Какого рода?

– Вы закрываете глаза на нынешние обстоятельства.

Врач поморщился, но промолчал.

– Я же даю денег и людей на исследования. Найдете в окрестностях Оренбурга коровник с оспой, привьете пару людей для эксперимента…

– Как изысканно вы выражаетесь! – Максимов внимательно на меня посмотрел. – Не зная, что вы есть беглый казак Пугачев, можно и вправду подумать о вашем – ха-ха-ха – царском происхождении. Только вот беда – я служил при дворе и видел настоящего Петра Третьего. Вы никоим образом на него не похожи. Петр был тонкого, худощавого телосложения и…

– Остановитесь, Викентий Петрович! – я прикрикнул на врача. Казаки начали оборачиваться. – Таким манером вы договоритесь до прямой измены! И я велю вас повесить! О дочери подумайте… Что с ней будет, когда вас вздернут, как Рейнсдорпа?

Максимов открыл рот, чтобы возразить мне, потом замешкался, нервно тиская белые перчатки в руке. Кнут и пряник. Другого способа я не видел.

– Значит, договорились… – я удовлетворенно улыбнулся. – Можете заняться оспой, городским гошпиталем. Казна будет вам платить прежнее жалованье. Тут можете не тревожиться. Ну а чтобы дурные мысли вам не приходили в голову – Маша поживет у меня в доме.

Не дожидаясь ответа, я развернулся, пошел к Подурову.

– Тимофей Григорьевич, – еще издалека закричал я, – начинайте верстать полки.

– Стойте! – в спину мне раздалось восклицание Максимова. – А откуда вам стало известно про английских врачей?

Я не ответил.

* * *

Верстать полки я распорядился по-новому. Как была устроена армия Екатерины? Весьма просто. Обычный мушкетерский полк состоял из двух батальонов. В каждом батальоне шесть рот. Одна гренадерская – от семидесяти до ста человек. И пять мушкетерских. От семидесяти до ста пятидесяти человек. Плюс полсотни человек егерской команды, а также по два-три орудия на батальон. В основном единороги и двенадцатифунтовые пушки. Итого примерно тысячи полторы человек, если не считать всякий вспомогательной состав – ездовых, каптенармусов и прочих ошивающихся при штабе вестовых.

Всем этим хозяйством управляет целая толпа офицеров – прапорщик и подпоручик (командуют взводами), поручик (заместитель командира роты), капитан (командир роты). Кроме того, были еще штаб-офицеры. Секунд-майор (командир роты или в штабе батальона), премьер-майор (командир батальона или в штабе), подполковник (зам комполка или начальник штаба). Наконец, полковник (командир полка). Дальше шли генералы.

К сожалению, у меня не было богатого кадрового запаса офицеров. Поэтому я приказал организовать два полка по десять мушкетерских рот каждый. На них капитанами велел поставить присягнувших офицеров, а к ним поручиками бывших есаулов из казаков. И то некоторые роты остались без командиров – офицеров-то у меня было всего шестнадцать человек. Полковников тоже не наблюдалось. Поэтому всеми полками пока «командовать» Подурову.