Текст книги "Обмелевшие реки"

Туземцы знали о цели путешествия и, очевидно, так же не одобряли её. Да и заметно, что побаиваются. Однако им даже в голову не пришло отказаться. По пути, смирившись с ниспосланным судьбой испытанием, на первом же ночном привале, не утерпев, стали рассказывать о том, что сами слыхали о полусказочных сохти.

– Вот моя бабка сказывала, – начал словоохотливый, жизнерадостный Йогер, проведя рукой по редкой и коротенькой, как у большинства лесовиков бороденке, – что её бабка была из народа юраки. Совсем девчонкой ещё её отдали замуж за одного охотника в наше стойбище. А жили мы раньше совсем в другом месте, у совсем другой реки. Такой большой, что, говорят, и берега другого не различить. Дна не достать. Как ветер задует, волны больше вот твоего роста поднимались. Но и рыбина зато там, говорят, ловилась… – Йогер закатил глаза, – Так вот, эта баба-юраки сказывала, что в её родном стойбище некогда, еще ее самой-то и на свете не было, жил парень. Охотник не охотник, рыбак не рыбак, а так, пастух. Пас чужих оленей, да с пяток своих заодно. Жил он со своей матерью. Так как оленей у него мало, то и жениться никак не мог. Кто из богатых юраки отдаст дочь за бедного пастуха, а старые вдовы ему и самому не милы. Как-то пасет он свое стадо на берегу круглого озера, что под самым большим холмом раскинулось. Зашел за скалу одну. Видит – сидит невероятной красоты девка. Молодая совсем. Сидит и белыми меховыми полосками малицу расшивает. Металлические побрякушки пришивает. А отверстия под нити протыкает самым кончиком острого хара, ножа то есть. Сталь, словно нутряной лед из реки, голубым цветом отливает. Облака на небе в клинке, как в зеркале отражаются. Залюбовался тем ножом. Не знает даже, что ему больше по нраву – девка ли или ее хар с витой золотой проволокой ручкой. Но чем дальше он смотрел на нож, тем сильнее ему хотелось получить его. Совсем кроме ножа ничего больше не видит. В голове от желания помутилось. А красавица на него внимания не обращает, словно и нет его тут. Вот она, проткнув несколько дырок, положила хар подле себя и продевает жилу, пропихивая его тонкой костяной палочкой. Парень сам не свой. Не понимает, что делает – стал подкрадываться к ножу. И не заметил, как девка эта чудная исчезла. Куда делась? Непонятно. Вот только была… и вот её нет. А с ней и нож исчез.

Касэм-Вай поддакивает словам Йогера. Он с детства знает эту историю. А Йогер продолжал:

– Не может придти в себя пастух. Только о ноже с золотой рукоятью и думает. Через несколько дней парень и сам не понял, как очутился со своими оленями у того же озера, словно дух его какой завлекал. И вновь всё в точности, как тогда, повторилось. И на третий раз, и на четвертый. Совсем таять стал парень, даже мать заметила. А он все гоняет оленей в одно место да гоняет. Они уж поели там всё. Камни лижут. Мычат с голодухи. Вот как-то пришел он в то самое место, а девки нет. Стал ждать. Солнце выше и выше поднимается. Ждал, ждал, сморило совсем. Да и уснул. Вдруг кто-то толкает его в бок. Поднял голову, перед ним стоит олень, не олень, а большущий зверь с двумя рогами на морде и длинным предлинным носом. Нос гибкий, извивается как змея. Им он и толкал пастуха.

– Мамонт, что ли? – удивился Никита.

– Не знаю, однако. У нас их зовут Земляной Олень, Хорра по-нашему. И вот этот хорра ухватил своим длинным носом руку парня и тянет идти за ним. Как во сне поднялся парень и идёт за Земляным Оленем. Подходят к тому самому холму. Хорра указывает носом на вход в большую нору. Откуда только взялся? Не было раньше. Заходит пастух в нору, а там светло совсем. Горит в центре костерок и у него сидят древний старик с такой же старухой. И та самая девка. Внучка их, однако. Старик приглашает парня войти и сесть рядом, а сам велит девке накормить гостя. Принесла девка большой кусок оленины и стала резать тем самым ножом да накалывать на палочки и обжаривать у огня. Пастух снова не может глаз от ножа отвесть. Поели все мяса. Очень вкусное мясо. Не каждая хозяйка такое сготовит. Старик ест, да нахваливает. Бабка ест, да хвалит внучку. Парень поддакивает, а всё равно больше на нож смотрит, чем на хозяйку. Наконец все поели и старик говорит: «Хотели свою внучку за тебя выдать, да вижу, тебе больше холодная железка по сердцу, чем живая баба. Нет, пожалуй, никак не отдадим тебе внучку. Уходи».

– Так, так было, – подтверждает Касэм-Вай.

– Не помнил пастух, как вышел, как уснул на берегу у самой пещеры. Только когда проснулся, не пещеры, ни красавицы больше не было. Однако рядом с ним лежал тот самый нож. Так и остался у него этот нож. И с тех пор всё у парня стало хорошо. Он женился на дочери самого богатого в стойбище юраки. Сам стал хозяином большого стада. Ел мяса вдоволь, когда хотел. Растолстел. На него теперь другие пастухи работали. Но только не мог забыть той девки. И за то, что предпочел холодный нож девке, наказали его духи. Ни одного ребенка у него с женой не родилось. Взял себе другую жену – тоже самое. И с третьей женой, и с четвёртой. Так наказали его злопамятные сохти.

– Так то они были? – догадался молодой охотник.

– Да. Потому говорят, что сохти очень злопамятны. Никогда обиды не забудут! И знаются со всеми подземными духами. Как невзлюбят кого, обязательно накажут.

– Но зато они непревзойденные мастера по железу, – вставил Касэм-Вай своё слово, – Их ножи с камня как с куска мерзлого жира стружку снимают. Только счастья те и взаправду никому не приносят.

Никиту, пожалуй, даже больше самой легенды о встрече пастуха оленей с семейством сохти заинтересовало то, что его друзья знали о некогда существовавших здесь мамонтах, словно их предки застали этих гигантов еще в полном здравии. И говорили о них вполне обыденно. Но сведения о этих северных родичах индийских слонов явно уже прошли через десятки поколений и тысячи рук, и потеряли свою былую достоверность. Он и сам некогда читал, что местные народы почитают мамонта подземным жителем, роющем себе проход бивнями в земле.

Это объяснялось тем, что охотники хаби и оленеводы юраки, находя порой вполне сохранившиеся трупы мамонтов в свежих обвалах обрывистых берегов северных рек, в слое вечной мерзлоты, своими глазами видели этих невероятных зверей. Даже мясо часто еще годилось в пищу. Какой вывод могли сделать эти необразованные люди, видя как вполне целое животное наполовину высунулось из земли? Только тот, что оно обитало там, глубоко в земле, и пробиралось по проделанному им же проходу к реке. И вот, обессилев, почему то издохло. И судя по тому, что мясо цело, издохло совсем недавно.

Их рассказами, безбожно перевирая их, смело придумывая новые подробности, питались и их более южные соседи. Не понимая, что такое клыки и хобот, не видя своими глазами этих чудес, «южане» наделяли неведомое им сказочное существо одновременно признаками огромного лося или оленя, гигантского крота, даже огромной усатой царь рыбы – осётра. Постепенно сказки о Земляном Олене – хорра, соединились в единое с легендами о таинственных сохти. И теперь редко одно обходилось без другого. Несомненно это не так и относится к области народного эпического творчества. Если потомки сохти в каком то виде и могли еще сохраниться, то мамонты… Это уже явный перебор.

Третью неделю пробираются путники по горным тропам. Оставлены те тропы не людской ногой, а местным зверьём. Забрались много севернее своих привычных мест. Лето почти закончилось. Стоят поистине последние погожие деньки. И холодные осенние дожди уже не за порогом – иной раз с неба начинало накрапывать, поднимался хлесткий пронизывающий ветер. Наконец в одном из ущелий между двух высоких гор остановились. Йогер заявил:

– Вот то самое место, куда ходили раньше наши за Горной Крысой. Здесь по рассказам стариков и потерялась Вущта. А дальше дороги не знаем.

– Ну ладно. Дальше сам буду искать. Вущта говорила о каком-то озере, кстати, – вспомнил он рассказ Йогера, – Может тоже красавицу какую найду.

– А как и взаправду увидишь красавицу, беги прочь! – искренне предостерег Касэм-Вай.

– Только мы то не знаем дальше дороги, – повторил старший лесовик, – Переночуем здесь, а завтра и искать начнем. А то до следующего года отложим? Поздно уже. Следующим летом пораньше вернемся. Как думаешь?

– Да ладно, друзья, – отмахнулся охотник, – Зачем вместе пропадать. Мне и того довольно, что сюда довели. А теперь возвращайтесь домой. Повезет, найду отца. Не повезет, вернусь ни с чем и следующим летом продолжу.

Лесовики в голос стали отказываться и убеждать друга, что без них ему туго придется. Однако он твердо стоял на своем, и им пришлось согласиться. Вместе переночевали, долго рассуждая, куда Никите следует пойти первым делом, а с утра стали собираться в обратный путь.

Туземцам жалко расставаться с другом. Не знают, увидятся ли когда вновь. Но, тем не менее, уходят отсюда с явным облегчением.

Часть 2
ОНИ ВСЕ-ТАКИ СУЩЕСТВУЮТ

Умей поставить в радостной надежде,

На карту всё, что накопил с трудом,

Всё проиграть и нищим стать как прежде

И никогда не пожалеть о том,

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно всё пусто, всё сгорело

И только Воля говорит: «Иди!»

Р. Киплинг, Заповедь

Глава 7

Просыпается незадачливый следопыт от негромкого бормотанья и покашливаний. Сквозь полудрему скользит: «Зачем это они вернулись», одновременно пытается с сожалением разлепить глаза. Ещё не начало светать, но небо по-летнему прозрачно. Нет, это не Йогер и не Касэм-Вай. Он в окружении пяти-шести серых фигур-теней, с любопытством разглядывающих его. Фигуры продолжают переговариваться в полголоса. Больше всего охотника поразила их внешность – небольшого росточка (пожалуй не выше полутора метров), но при этом коренасты и весьма крепки с виду. Удивительно белый, несколько даже болезненный цвет лиц изборожден черными полосками и зигзагами татуировок. Пепельного цвета волосы частью заплетены в пару замызганных, висящих у самых висков, ближе к лицу косичек, остальные свободно свисают сзади. Надо лбом горизонтально стриженные чёлки. Ни следа бород или усов. Лица на несколько крупноватых головах широкоскулые, как у лесовиков. Но глаза!!! Явно не азиатского типа. Широко открыты, чуть на выкате, но не настолько, чтобы казаться отталкивающими. Не такие уж и большие, как представлялось по рассказам старой Вущты. Скорее кошачьи. Зрачки светло-небесного цвета. Словно выцвели. В них нет той глубины, что характерна для карих зрачков туземцев. Зато глаза обведены черным татуированным узором, отчего кажутся еще больше. У двоих таким же узором покрыты щеки, а у одного и лоб.

«Нашел» – в следующее мгновение пронзает мысль. Сохти! Это они!

Заметив, что он проснулся, двое из коротышек слегка (лишь для того, чтоб обозначить) натягивают небольшие луки и направляют на него. В это время обеспокоенный Рыжий, выскочив из-под кустов, принимаясь отчаянно и несколько озадаченно (как это он мог прокараулить?) лаять. Один лук, растянувшись в полную силу, тотчас склоняется в его сторону. Двое отводят назад правые руки с зажатыми в них короткими копьями. Никита бросается на защиту друга, что-то горячо говоря то людям, то псу. Пес с видимым облегчением перестает лаять и прижимается к ногам хозяина. Ему явно не по себе от вида целой группы этих непонятных существ, ни видом, ни одеждой не похожих на тех, кого он до сих пор встречал.

Один, с татуированным лбом, что-то негромко говорит. Никита совершенно не понимает – язык не похож ни на русский, ни на язык лесовиков. Вообще ни на один из слышанных охотником. Некоторые его звуки словно сглатываются говорящим, а окончания большинства слов резко обрываются. Видя это, люди вновь обмениваются мнениями, затем всё тот же человек взмахом руки предлагает спутникам опустить оружие. Следующим жестом он велит пленнику (а то, что он пленник, по их решительным действиям сомневаться не приходиться) собрать свое имущество в лежащую неподалеку котомку. Едва он потянулся к ружью, его руку мгновенно перехватывает один из коротышек и вешает оружие себе на плечо. Это говорит о том, что они вполне отдают себе отчет, чем является эта железяка. Связывать Никиту не стали. Но на всякий случай обшарили и забрали нож. Решимость и мощные руки, а также оружие, которым они владели очень уверенно, даже не вызывают желания у пленника пытаться оказывать сопротивление. Силы явно не равны.

Больше часа уже идут по тропе, вьющейся между скал, постепенно забираясь все выше и выше. Поначалу маленькие люди выказывали некоторое недовольство тем, что Рыжий увязался за ними, но видя, что он не настроен враждебно, успокоились и перестали обращать на него внимание. Никите не страшно – агрессивности эти странные граждане не проявляют. Лишь любопытство скользит в их широко распахнутых круглых глазах.

Насколько заметил охотник, лишь двое из его стражей вооружены короткими луками, у остальных из оружия лишь небольшие копья, имеющие длину даже несколько меньшую, чем рост самих их владельцев. Только присмотревшись, пленник сообразил, что эта та из разновидности копий, что некогда широко была распространена у аборигенных жителей северной Азии и звалась русскими «пальмой». Довольно толстое деревянное древко, постепенно сужающееся к одному концу. В расщеп другого – вставлено непривычно длинное металлическое острие, похожее на большой (сантиметров тридцати) и широкий массивный нож. Так же как и у ножа одна сторона этого наконечника остро отточена и имеет слегка выпуклое брюшко, противоположная же прямая и совершенно тупая.

Пальма многофункциональна: она использовалась и как посох, и как копье, и как перекладина для просушки одежды. Ее использовали и как оружие, и как нож при разделке добычи. Один взмах пальмой позволял легко срубать молодые стволики березок или сосенок, а при необходимости отсечь конечность животного, распороть ему брюхо или вскрыть горло так, что зверь в минуту истечет кровью. Что «пальма» могла сделать с человеком, Никите даже не хотелось гадать.

Двое несут на плечах на древке одной из этих самых пальм несколько подвешенных за жабры здоровенных рыбин (их хвосты почти волочатся по земле). Еще у двоих к поясам приторочено по пять-шесть свежеубиенных зайцев. У пятого на спине что-то вроде поняги, к которой приторочен небольшой, но, судя по всему, вполне себе увесистый кабанчик. Шестой, очевидно вожак, идет налегке, поглядывая по сторонам и важно опираясь о своё копье.

Неужели… Неужели это они? Те самые сохти из легенд, которых искал отец? И в существование которых сам он так до конца и не верил. Охотник даже пригладил волосы, сами собой зашевелившиеся на макушке. По коже побежали мурашки. Вот тебе и на! Живые сохти!! Настоящие сказочные существа!!!

Солнце того и гляди приподнимется из-за верхушки ближайшей горы. Это явно не нравится коротышкам. Они ускоряют свой шаг, перепрыгивая ручьи и небольшие трещины, подгоняя пленника выразительными жестами. Впрочем, никакой угрозы в их движениях и голосах по-прежнему нет. Скорее озабоченность.

Наконец они с облегчением пыхтят и втягиваются в узкую расщелину, открывшуюся прямо в скале и прикрытую снаружи большущим, упавших некогда с вершины горы обломком. Если не знать, что за этой каменюкой имеется вход, о нём никогда и не догадаешься, даже пройдя в нескольких шагах от него.

Никита замешкался перед зияющей чернотой, но один из провожатых, показывая на скрывающуюся в этот момент в темноте спину соплеменника, довольно дружелюбно ворчит:

– Сатт тотри пэта. – поощрительно подпихивая ко входу, очевидно предлагая брать с того пример.

– Ты оставайся здесь! – велит охотник псу. Рыжий, поскулив для порядка, не возражает. Лезть в холодную, мрачную темноту ему абсолютно не хочется. Теперь же совесть его чиста. Ну, почти.

В щель пришлось протискиваться боком, сняв котомку. Местами она настолько плотно охватывает грудную клетку, что становится трудно дышать. Никита уже опасается, что сейчас застрянет, заклинившись между холодными шершавыми стенами. И ни туда, ни сюда! Невольно охватывает паника. Перспектива такой смерти ужасает. В груди нехорошо дрожит. Лишь надежда на то, что конвоиры знают, что делают, несколько успокаивала. Впрочем, через десяток-другой шагов стены расступились и они оказались в каком то коридоре, криво уходящем вдаль и вниз. Еще десяток шагов, и слабый свет, проникавший сзади, совершенно сошел на нет. К тому же круто свернули вправо. Налетев на какое то препятствие и пребольно саданувшись головой о камень, Никита решительно остановился. Сзади подтолкнули.

– Ты что! – развернувшись, окрысился охотник, нащупывая на макушке липкий тёплый след крови, – Куда идти-то? Не видно ни черта!! Сверзнемся щас в каку пропасть!!!

Теперь, после того, как он крутанулся на месте, он вообще потерял ориентацию в пространстве. Куда идти? Откуда пришли? Слепо шарит вокруг руками. Не видно ни зги. Раздались добродушные смешки. Его взяли за руку (рука небольшая, но крепкая) и решительно повлекли за собой. Неужели они что-то видят? Никита нащупывал дорогу рукой на уровне головы, чтобы вовремя уклониться от нового удара. В голове шумит.

Шли минут десять. Может больше, может меньше. Не похоже, чтобы провожатые сомневались в дороге. Несколько раз сворачивали в стороны. Пару раз чья-то рука ложилась ему на макушку, заставляя пригибаться. Земля под ногами почти ровная, с продолжающимся легким уклоном вниз. Ни одного камушка. Очевидно за тропой заботливо ухаживают.

Вскоре Никите показалось, что сквозь густоту мрака он стал различать белесые каменные стены. Как так? Не мог же он привыкнуть к абсолютной темноте!? Наверно разыгралось воображение. Но нет – действительно проступают очертания стен грота. Теперь это уже не чернота, а полумрак. Вот впереди маячит спина ведущего его за руку человечка. Тот, словно сообразив, что его помощь больше не требуется, отпустил руку пленника.

Молодой человек не заметил сам, как процессия вышла из тесного коридора, оказавшись в небольшой пещере, стены которой, сужаясь, уходили далеко вверх. А оттуда, из невидимой отсюда щели, пробивается слабый, едва уловимый свет. Несмотря на свою скудость, он позволяет различать контуры и даже расплывающиеся пятна лиц спутников. Сохти останавливаются и рассаживаются по лежащим большим плоским камням, намереваясь передохнуть после многочасовой безостановочной ходьбы. Вытаскивают из небольших, подвешенных к поясу мешочков какие то кусочки и принимаются их жевать. Никите так же суют в руку такой кусочек. Голод не позволяет долго сомневаться. Да и трудно разглядеть в полутьме то, что у него оказалось зажатым в кулаке. На вкус вполне обычное вяленное мясо. Охотник не стал гадать, кому принадлежало это мясо.

Насытившись, коренастые сохти не стали торопиться продолжать путь. Один из них, посмотрев на пленника выпуклыми круглыми глазами, ткнул пальцем в себя и заявил хрипловатым голосом:

– Мэн нюла Нунган! – затем показал на сидящего напротив, – Эда нюла Баорган! – махнул в сторону третьего, – Эда нюла Кикитай! – наконец навел палец на охотника, и с явным вопросом, – Дэр нюла кэн?

Вполне очевидно, что он интересуется именем пленника. Особого смысла скрывать свое имя Никита не видит.

– Я Никита.

– Яхикта, – понимающе кивает назвавшийся Нунганом.

– Нет, нет. Не Яхикта. – завертел головой молодой человек, и, притронувшись к своему носу, отчетливо произнес, – Ни-ки-та. Никита.

– Хикта, – догадался Нунган.

– Никита!

– Хикта!

– Ни! Ки! Та!

– Хик! Та!

– Ну пусть Хикта. – обреченно согласился Никита. В конце-концов, чем это хуже, чем «Накта-Юм», как называют его лесовики.

Сохти быстро заговорил с товарищами, время от времени вставляя слово «Хикта» и указывая пальцем на пленника. Те понимающе кивали, повторяя: «Хикта, Хикта».

Отдохнув, двинулись дальше, войдя в следующий коридор. Теперь Никита полностью отдался на волю проводника, ведшего его за руку. Коридор какое-то время довольно круто ведёт вниз, но вскоре выпрямился и почти сразу они вошли в новую пещеру, которая также освещалась очень слабым светом, просачивавшимся через щель в потолке. Кроме того в одном месте, метрах в двадцати от них тлел слабый костерок, распространяя резкий креозотный запах. Охотник обрадовался этому ярко-багровому пятнышку, как родному брату. Хоть что-то знакомое в сумрачном подземном мире. Пока он осматривался по сторонам, перед костерком выстроилась нестройная толпа.

На первый взгляд пришельцу показалось, что толпа состоит из людей, похожих друг на друга как две капли воды. В самом же центре толпы, возвышаясь над ней больше чем на добрых полторы головы… бородатое лицо его отца. Он кажется сказочным гигантом в окружении пигмеев. Выражение лица отца понемногу меняется с удивленного на радостное.

– И свет во тьме светит, и тьма не объяла его… – басит отец, пробираясь навстречу, раздвигая руками людей перед собой, – Ну, здравствуй, сын.

Под любопытные взгляды коротышек отец с сыном обмениваются объятиями. Затем Никита отстранился и с восторгом оглядывает отца:

– Ты ли это, батя? Зарос то как!

– Я, я, сынок, – бородач хрипло рассмеялся и закашлялся.

– Что с тобой?

– Да так. Дым. А без огня худо. Не видно ничего. Никак не могу привыкнуть.

Между тем приведшие пленника уже делились с соплеменниками подробностями встречи с ним. Блестевшие со всех сторон большие любопытные глаза взирали на еще одного появившегося у них верзилу. Когда же отец несколькими словами на местном языке объяснил им, кем приходится ему вновь прибывший, сохти совсем успокоились. Один из них, с татуированным лбом и щеками, подойдя, похлопал молодого человека ладошкой по плечу и принялся говорить. Затем повернулся к Антону. Тот, изредка задумываясь, перевел сыну краткое содержание:

– В общем, говорят, будь как дома. Мой друг – их друг.