Текст книги "Княжич"

Глава 2

Смоленск. Весна 1233 года

Путь из Зароя до Смоленска пролегал по замерзшим руслам и берегам рек Ипуть и Сож. Конный авангард дружины с трудом пробивал путь в рыхлых сугробах. Затишья в лесах сменялись воющими ветрами на равнинах. Редкие безлесные оазисы, занимаемые городками, погостами да весями (деревнями), сменялись на всем протяжении пути абсолютно непролазными лесными дебрями.

У меня складывалось впечатление, что мы пересекаем не обжитую человеком местность, а какую-то глухую, дикую тайгу. Среди пород деревьев доминировали ель, береза, сосна и дуб. В этом не тронутом человеческой деятельностью лесу особенно колоритно смотрелись старые, достигшие колоссальных размеров деревья; поскрипывая и раскачиваясь на сильном ветру, они могли под собственной тяжестью обрушиться на головы путников в любую секунду. Из-за этого я ощущал себя крайне неприятно, постоянно ожидая обрушения ближайшего на пути следования угрожающе раскачивающегося исполина. Остроту восприятий добавляли то и дело попадающиеся на пути следования уже сваленные природными силами деревья-гиганты, частично прогнившие и проросшие молодняком.

И в то же время такая буйная растительность не могла не радовать. Монгольская конница по территории княжества сможет передвигаться не там, где ей захочется, а лишь вдоль немногих, строго заданных маршрутов. Большинство сухопутных дорог проходило вдоль берегов рек летом, а зимой по их замерзшему руслу. Стоило лишь перегородить засеками угрожающие направления – и уже полдела, считай, сделано, враг задержан и локализован. А далее к наметившимся местам прорыва подвести мобильные резервы ставки ВГК – и всё, монголы встанут, даже без использования огнестрельного оружия. Главное не выходить биться с их войском в чистое поле, как наши князья, по дурости, привыкли делать. А если к тому времени удастся создать аналог гуляй-городов с артиллерией и стрельцами, то можно будет от монголов не только обороняться, но и успешно их атаковать.

Подобного рода размышления занимали меня всю дорогу. Но вот, наконец, перед моими глазами предстала столица княжества, один из древнейших город кривичей, Смоленск! Главная часть города (окольный град) лежала на левой стороне Днепра, она была окружена глубоким восьмиметровым рвом и высоким, тоже примерно восьмиметровым валом, с деревянными стенами и башнями на его вершине. Из-за этих громоздких фортификационных конструкций едва просматривались верхушки внутригородских зданий, и лишь только старый детинец был хорошо виден, гордо возвышаясь на Соборной горе куполами храма. В нем красовалась церковь Успения Божьей Матери – духовный центр и кафедральная церковь княжества.

Деревянные стены на вершине вала были сделаны из дубовых брусьев, уложенных срубом в виде четырехугольников (городен), набитых глиной изнутри и ей же обмазанных снаружи. Стены имели ширину от двух до шести метров, высоту от трех до пяти метров и наверху снабжались боевым ходом, прикрытым снаружи бревенчатым бруствером. Как чуть позже выяснилось, бруствер на Руси обзывался «забралом». В «забрале» были сделаны бойницы, через которые защитники могли расстреливать штурмующих. Сверху стены покрывали двускатной крышей, опиравшейся на бруствер с внешней стороны и на столбы с внутренней стороны. Бруствер-забрало был сделан чуть выступающим вперед, за плоскость стены, наподобие европейской машикули, которая здесь называлась по-русски просто и доходчиво – «обломом». Этот облом позволял стрелять не только вперед, но и вниз, к подножию стены.

Подобные этим укрепления, как я предполагал, будет весьма трудно разбить выстрелами из малокалиберных орудий. Здесь потребуется самая настоящая осадная артиллерия, желательно века этак из семнадцатого-восемнадцатого. Интересно, как сейчас умудряются такие укрепления брать? Если отбросить предательства, подкуп и иные подобные хитрости, а исходить только с чисто военной точки зрения. Стены эти на высоком валу тараном не возьмешь (если только одноуровневые с окружающей местностью ворота), подрыться под них тоже проблематично и сжечь весьма трудно, так как они все обмазаны глиной. Сейчас, при первой прикидке, мне приходило в голову пока лишь три способа: первый – многомесячная осада на измор; второй – поджог города изнутри, при помощи метательных машин, забрасывающих за городские стены горящие снаряды; третий – штурмовка самого слабого места в обороне – крепостных ворот, при помощи хорошо защищенного от внешних воздействий (стрел, камней, огня) тарана.

Окольный город для князей с дружиною был закрыт. Уже чуть ли не полвека в стены окольного города по возможности горожане старались не допускались крупные воинские формирования. Князь мог свободно посещать город, но лишь при сопровождении его персоны небольшими отрядами воинской свиты. Поэтому мы, двигаясь по Пятницкой дороге, въехали не внутрь самого города, а в одноименный Пятницкий острог. От Старого окольного города его отделяла крепостная стена и овраг с ручьем. При этом внешние крепостные стены острога были ничуть не слабей стен окольного города. И вообще для внешнего наблюдателя Пятницкий Острог и Окольный город сливались в единое целое фортификационное сооружение.

Сегодня с утра, с места последней ночевки на расстоянии поприща[6]6
  Поприще – длина дневного пешего перехода, равна примерно 25 километров.


[Закрыть] от Смоленска, дружинники наконец-то облачились и вооружились согласно «штатам военного времени», нацепив на себя все имеющиеся у них доспехи и вооружившись до зубов. Хоть Святослава с его войском в Смоленске не было, но Изяслав Мстиславич желал произвести со своей дружиной хорошее впечатление на горожан.

Князь нарядился в фиолетовый кафтан на меху, стянутый широким золотым поясом, обулся в сафьяновые, с серебряной насечкой сапоги, красное корзно заколол на груди большой запоною, на голову надел кунью шапку с красным верхом.

Как только замаячил над Днепром стольный град князей Ростиславичей, по большаку стали попадаться крестьянские возы. Мужики, уступая дорогу, торопливо съезжали на обочины, снимали шапки, кланяясь проезжавшему в голове отряда князю, со страхом разглядывая вооруженных воинов.

У ворот окольного города князя с искренним, а скорее всего с напускным радушием встречали пестро разодетые бояре.

– Со счастливым прибытием, княже! – с угодливыми улыбками приветствовали они Ростиславича.

Дружинники, привстав на стременах, высматривали в толпе встречающих знакомые лица, здоровались и громко смеялись.

Толпы смолян с приветственными криками встречали Изяслава Мстиславича и его дружину. Бил в набат вечевой колокол на Торгу – главной вечевой и рыночной площади города. И Торг, и набережная с причалами у Днепра располагались обособленно от остальной части города, находясь сразу за Пятницким острогом, за пределами мощных городских и острожных стен. Торг был отделён от совсем никак не укрепленной набережной лишь линией хилого тына (частокола). Именно сюда и стекался народ на общегородское вече по случаю повторного вокняжения на отчем столе Изяслава Мстиславича.

Горожане с интересом разглядывали старого-нового князя, его воев, значительная толика общественного внимания досталась и юному наследнику князя. Сразу, первое, что бросилось мне в глаза, – это тотальная милитаризация горожан. Становилось понятным, почему полоцкий князь, с ослабленной из-за болезней дружиной, столь скоро и без всякой попытки решить дело удержания своей власти силой, покинул город. Сражаться сотней дружинников против нескольких тысяч вооруженных горожан – то еще удовольствие, можно запросто и головы лишиться. Все половозрелые лица мужского пола – мизинные люди: кузнецы, кожемяки, шевники, мясники, котельники были обряжены в самые разные доспехи (от кожаных до металлических), а в руках сжимали копья, рогатины, луки, стрелы, колы и топоры. Теперь становилось окончательно понятно, почему князья, даже имея собственные дружины, были вынуждены считаться с мнением народа.

Над Торгом, куда мы въехали с территории хорошо укрепленного Пятницкого острога, возвышались купола трех православных церквей – Пятницкой, Иоанна Богослова и Николы Полутелого, а в полусотне метров от храма Ивана Богослова, ближе к берегу Днепра, возвышался типичный такой западноевропейский островерхий шпиль на круглом башенном основании то ли кирхи, то ли костела.

Перемога в свое время просветил меня в смоленском церковном зодчестве, поэтому я все три храма мигом срисовал, а затем сумел их быстро опознать «who is who». «Латинская / немецкая божница» (ротонда) стояла посреди квартала немецкой слободы, огороженной высоким частоколом. Внешний периметр этого немецкого забора одновременно служил отдельным участком внешней линии обороны Торга, составленного из тынового ограждения. Сразу за тыном Торговой площади начинался берег Днепра с причалами. То есть немцы при желании вполне могли послужить своеобразным «троянским конем» при взломе линии обороны Торга. О чем только думают смоленские аборигены? Позднее, в процессе личных контактов, мне станет известно, что обитатели немецкой слободы свою церковь называли несколько иначе. Латинская церковь была воздвигнута и соответственно звалась в честь Пресвятой Богородицы, посему выходит, что смоляне умышленно или случайно напортачили с переводом и «малость» исковеркали название церкви.

Пятницкая церковь высилась у противоположного от немецкой ротонды, восточного угла Торга – близ Пятницкого ручья и Пятницкой проездной башни. Ничем не выдающаяся с архитектурной точки зрения, длиною примерно 18 и шириною 12 метров. Сложена была из плинф. Интересно было другое, церковь была сооружена на денежные взносы смоленского купечества и помимо духовного окормления прихожан также выполняла и некоторые другие, коммерческо-рыночные функции.

Западнее Пятницкой церкви стояла церковь Николы Полутелого, также построенной на деньги купеческого сообщества. Характерны даже сами названия последних двух храмов – Пятницы (покровительница торговли) и Николы (патрон «плавающих и путешествующих»).

В центре Торга была воздвигнута церковь Иоанна Богослова. Это был крестово-купольный, одноглавый, трехапсидный храм, внешне схожий с Заднепровской Петропавловской церковью. Сама церковь Иоанна Богослова и детинец при храме были построены еще при князе Романе Ростиславиче. Но вскоре весь этот комплекс зданий, вся княжеская резиденция была передана в ведение Пятницкой кончаковской администрации. Храм Иоанна Богослова сделался приходским, а при церкви, в здании бывшего княжеского терема, открыли школу. Вот это последнее обстоятельство меня искренне порадовало. Громадье планов, роющихся в моей голове, без множества образованных людей осуществить было просто не реально!

О смоленских церквах можно говорить еще долго, в городе их насчитывалось около двухсот! В основном, конечно, они были деревянные, каменных храмов было только двадцать шесть штук. «Частные» – дворовые или вотчинные церквушки, построенные в подворьях зажиточных горожан, за явным преимуществом преобладали над «общественными» приходскими церквами.

Но что-то я отвлекся! Пока крутил любопытной головой в разные стороны, Изяслав Мстиславич лихо взобрался на специально предназначенный для публичных выступлений помост. Некогда, «в прошлой жизни», этот парапет был высоким теремным крыльцом, теперь же он оказался перепрофилирован в трибуну. Сами теремные хоромы по-прежнему своими крытыми резными деревянными галереями соединялись со зданием церкви Иоанна Богослова, создавая на фоне выступающего поистине одухотворенный, величественный антураж.

Дружинники, по знаку князя, «вздернули» меня на постамент и расположили по его правую руку. Изяслав Мстиславич нервно выдохнул, глубоко вдохнул и начал громко, зажигательно ораторствовать с подобающей случаю речью. В своем выступлении он обвинил полочан во всех смертных грехах, если исходить из его слов, даже недавний мор и глад были не чем иным, как происками погрязших в грехопадении соседей во главе с их князем, совсем не чтившим заветы предков. Потом на недовольные выкрики купцов о распоясавшихся немецких купчинах князь прошелся и по немцам крепким словом, пообещав прижать тех к ногтю, выплатить смоленским купцам все понесенные ими от действий немцев убытки, да и вообще заставить их твердо соблюдать «Смоленскую торговую правду».

Популистские речи князя были встречены «на ура», вернее «на слава». По окончании сего мероприятия смоленский епископ – владыка Алексий – всех благословил и распустил народ по домам, отмечать знаменательное событие – возвращение блудного князя.

По Большой проезжей дороге, тянущейся параллельно течению Днепра, мы с князем и его дружиной выехали с Вечевой площади. Переправились по мосту через речку Чуриловку, миновали стоящую в устье Чуриловки Кирилловскую церковь и окружающую ее поселение Чуриловской слободы и прямиком направились к Свирской горе, располагавшейся западней, между Смоленском и хорошо укрепленным Смядынским монастырем.

Первоначальный княжеский детинец в историческом центре города на Соборной горе, как уже выше говорилось, в 1150 году прихватизировала церковь, «выцарапав» его из рук Мономахова внука – Ростислава Мстиславича – родоначальника династии Ростиславичей, к которой принадлежали все без исключения смоленские князья. Сын «ограбленного» церковью князя, Роман Ростиславич, свой двор разместил за окольным городом, к востоку от устья реки Чуриловки. Там же была воздвигнута церковь Иоанна Богослова. Но и эта территория вскоре перешла под юрисдикцию кончанской администрации Смоленска. Этому акту предшествовала борьба княжеской и кончанской администраций, которая подчас выливалась в вооруженные столкновения. Противоречия начались еще при жизни Романа Ростиславича, который «многие досады прия от смолян». С особой силой они разгорелись после его смерти. После смерти Романа в 1180 году его брат Давид Ростиславич переносит свой двор еще западнее, на Свирскую гору, ближе к Смядыни. После этого возводит свою дворцовую церковь во имя Михаила Архангела (Свирскую). А на территории бывшей княжеской резиденции были воздвигнуты новые городские укрепления, которые в дальнейшем получили наименование Пятницкого острога, так как примыкали к Пятницкому концу и находились вместе с входящей в них территорией под его юрисдикцией. Общая протяженность оборонительной линии Пятницкого острога ориентировочно достигала 1,6 километра.

Сразу за речкой Чуриловкой на Свирской горе стоял княжеский детинец вместе с дворцовым храмом Михаила Архангела. К воротам во главе своего воинства подъехал Изяслав Мстиславич, встречающая его толпа расступилась. Артемий Астафьевич – новый-старый смоленский посадник, руководивший городом еще при Изяславе, но смещенный Святославом, во главе с другими смоленскими боярами приветствовал князя.

Изяслав Мстиславич резко осадил коня, соскочив на землю. Бояре, поснимав свои горлатые шапки, склонили перед князем головы.

– Здравствуйте, господа бояре и люд честной! – произнес князь звенящим от счастья голосом. – Как вы тут без меня жили-поживали?

– Благодарствуем, княже, за добрые слова! Спасибо, княже, за твою заботу! Туго без тебя всем нам пришлось! Дай бог тебе здоровья! – разразились ответными приветствиями вятшие люди столицы.

– Ну, тогда прошу всех вас к себе в гости, на пир честной!

Обросшие бородами лица громко согласились, и под восторженные возгласы все вместе настропалились в терем.

Князь ликовал! Не зря спешил он в Смоленск. Народ смоленский был счастлив его видеть. Другому князю теперь здесь делать нечего. По праву вернулось ему его родовое наследство. А брат Святослав, получив урок, теперь будет сидеть в своем Полоцке и носа сюда не казать!

Изяслав Мстиславич уже прикидывал в уме, как начнет править в Смоленске. Первым делом он уберет с глаз долой всех Святославовых людей. Впрочем, полоцких прихвостней в Смоленске почти и не осталось: они либо подались в бега вместе со своим князем, либо уехали в свои вотчины, а те, что все же остались в городе, сейчас сидели в своих дворах тише воды, ниже травы. Но если они вдруг высунутся, то он их мигом укоротит на голову. Отымет у самых наглых и отъявленных переметчиков все то, что им щедро раздарил Святослав. И отдаст землю верным боярам и дружинникам. Остальных бояр тоже надо слегка умаслить, бросив и им по куску. Эти бородачи, словно скользкие слизни, уже сейчас заглядывают ему в рот и скоро начнут выпрашивать для себя новые подачки.

С высоко поднятой головой шел Изяслав по коридорам своего старого терема. Оставленная Святославом челядь при виде своего возвратившегося князя валилась на колени. А за своей спиной князь то и дело слышал угодливые, до тошноты, голоса смоленских бояр.

– За тобой, Изяслав Мстиславич, теперь будем как за каменной стеной!

– Не посрамим твой славный род!

– На нас положись, княже, в беде не оставим…

Вместе с князем вся шумная толпа ввалилась в терем. В этом деревянном дворце уже вовсю кипела не только социальная жизнь, но и кулинарная – в неимоверных количествах готовилась пища, по случаю возвращения князя затевался грандиозный пир.

В гриднице для всех желающих место не нашлось, здесь разместились только дружинники, наибольшие бояре, городская верхушка, остальные гости довольствовались размещением в сенях. Все стены и потолок помещения были закопчены непрерывно чадящими факелами, или «витнями» как их здесь называли, потому что они были свиты из смоляной пеньки. Столы «заливало» вином и медом, слуги разносили огромные блюда с мясом и дичью. Что меня удивило, так это присутствие на пиру в большом количестве жен и иных лиц женского пола, пришедших на пир со своими мужчинами, и это помимо крутившихся рядом с дружинниками дворцовых сенных девок.

Я сидел за столом по правую руку от Изяслава Мстиславича, первый голод был утолен, бокалы с вином пошли гулять по кругу, а некоторые уже успевшие наклюкаться дружинники принялись угощать друг друга пищей, швыряясь ей через весь стол.

На пиру к уже знакомым мне начальным людям княжеской дружины присоединилась целая кодла смоленских вельмож. За столами величаво расселись представители виднейших смоленских боярских родов: Плюсковы, Ходыкины, Кривцовы, Басины, Жабины, Пивовы, Полтевы, Вошкины, Ходневы, Шестаковы и многие другие. Эту информацию мне на ухо тихо шептал Перемога, указывая на бородачей в горлатых высоких шапках. Все они не только являлись крупнейшими вотчинниками, но и занимались торговлей, хотя за столом присутствовали и чисто купцы. Этим вельможам было по большому счету все равно, кто у них князь, их устраивала любая личность, которая бы проводила выгодную им политику дальнейшей раздачи земель и торговых привилегий. И самое паршивое, они представляли собой силу не только в экономическом измерении, но и в политическом – местные бояре активно влияли на городское вече, посредством так или иначе зависимого от них мизинного люда. И в военном – бояре не только возглавляли отряды городских полков, но и имели собственные конные дружины, чья объединенная мощь в разы превосходила возможности любого князя. В общем, самостоятельность смоленского князя была лишь немногим больше, чем в Новгородской, де-факто боярской республике. Похоже на то, что мне в будущем, чтобы добиться централизации власти, придется пролить реки крови. Веселая, однако, перспектива…

Смоленский тысяцкий Михалко Негочевич, начальствующий над всеми смоленскими ополчениями, ухмыляясь, растягивал свои узкие губы, делая их похожими на змеиную улыбку. Я, конечно, знаю, что змеи не улыбаются, но если бы они могли это делать, то, я уверен, их оскал походил бы на улыбу этого, не к ночи помянутого, Михалки. Думаю, не надо быть физиогномистом, чтобы по мимике лица понять, что этот боярин являлся весьма скользким типом, всегда готовым ужалить.

Пантелей Братонежкич – конецкий староста, или сотский Заднепровского Ильинского конца – вид имел весьма добродушного увальня, этакая душа компании. По словам Перемоги, это веселое состояние боярина было не напускное, балагурил он всегда и везде.

Чуть поодаль от нас сидели все время переговаривающиеся между собой главные смоленские таможенники – купец Терентий Луготич и боярин Мирослав Олексич Чёрный.

Еще важными шишками, на которых Перемога обратил мое внимание, были купец Иван Ручечник и боярин Якун Домажирич – тоже городские выборные, отправляющие посольскую службу.

На этом знакомство со смоленской аристократией прервалось, язык Перемоги от выпитого стал заплетаться, внимание рассеялось. Как только появились гусляры и стали услаждать своим «искусством» гостей, главным образом прославляя отдельных именитых представителей, я не выдержал и по-тихому слинял. С трудом найдя из своих малолетних дворян только спальника Корытя, я отправился в его сопровождении в свою прежнюю комнату. Поводырь мне был необходим, так как о местоположении собственной спальни я, по понятным причинам, даже не догадывался.

Опочивальня наследника смоленского престола располагалась на втором этаже. Окна спальни выходили на расписное гульбище, представляющее собой нечто вроде балконов, соединенных вместе проходами. То есть выходящий во двор второй ярус северной стороны терема был превращен в сквозную пешеходную дорожку, искусно украшенную резными перилами и решетками. Из моей спальной комнаты можно было выйти на крыльцо и спуститься вниз, во двор, или из крыльца прямо пройти на эти хоры, чтобы любоваться подворьем и окрестными видами, открывающимися из-за стены, окружающей дворец. По правую руку был виден сам окольный Старый город с его крепостной стеной, по левую – прилипший к нему Пятницкий острог. Пятницкий Острог возник на месте Торга, «приклеившись» к западной стороне Старого города, на территории между Пятницким и Чуриловским ручьями, впадающими в Днепр. Но эти гульбища и галереи по замыслу «архитекторов» можно было использовать и в оборонных целях, находясь здесь в относительной безопасности, расстреливать из луков вся и всех.

Сама светлица, предназначенная мне, состояла из двух смежных комнат, причем, что особенно меня порадовало, рядом со стеной второй комнаты проходила дымница (труба) от печи, что была установлена на первом этаже терема. Все-таки март месяц на Руси не самый теплый, поэтому вместе с Корытем перетащили широкую лавку, что использовалась вместо постели, поближе к жаркой дымнице. Уложив голову на пуховую подушку и укрывшись кошмой, я моментально заснул.

По пробуждении я принялся изучать свое новое ПМЖ. За ночь помещения дворца сильно выстудились, и было довольно зябко. В слабом, мерцающем свете зажженной лучины облачился в верхнюю одежду при неизменно назойливой помощи своих теней в облике дворян. Посмотрел в окошко и… ничего не увидел. И без того мутная слюда была покрыта белым, непроглядным слоем изморози. Сопровождаемый дворянами, вышел на гульбище – местный аналог балкона. Здесь, прохаживаясь, дежурила пара порядком задубевших на холоде дружинников. При моем появлении они поздоровались, склонив головы.

Подойдя к краю гульбища и облокотившись на парапет, я стал рассматривать окружающий детинец пейзаж. В свете яркой луны и озарившегося восходящим солнцем морозного неба я долго вглядывался в заснеженные крыши княжеского подворья и других виднеющихся за ним построек. Дальше, восточнее, был виден Пятницкий острог, Торг, являющийся по совместительству еще и главной вечевой площадью города. Рядом с ними вырастали дубовые крепостные стены и башни, за которыми медленно просыпался окольный город. Отсюда были видны только верхние этажи домов, крыши и купола церквей. А с противоположенной стороны Торг подпирали речные причалы, обрамляющие берег блестящего, скованного льдом Днепра. Сам теремной храм, дворец, многие другие жилые и хозяйственные постройки были окружены мощной дубовой оградой с могучими воротами.

Неожиданно появился слегка помятый, но зато охмелённый Перемога. По моей просьбе провел экскурсию по терему. Первый этаж начинался с сеней – большой горницы. Здесь, на своих постах, стояли дежурившие круглосуточно княжьи гридни. От сеней налево тянулся узкий переход в княжью трапезную. Направо – еще один переход, по обе стороны которого шли двери множества светлиц, в которых сейчас похрапывали утомленные застольем гридни, в основном из числа командного состава. Рядовые дружинники размещались в стоявшей на особицу Дружинной избе.

На второй ярус терема вела широкая лестница, в конце которой находилась Людная палата. В палате было несколько дверей – справа и слева. Дверь слева вела в светлицы княгини, ныне занятые женской частью терема. Здесь же располагалось и мое место обитания. Правое крыло помещения, со всеми комнатами, занимали князь и его самые доверенные слуги.

Кроме жилых помещений (многие жилые срубные клети были встроены прямо в крепостную стену, окружающую детинец), имелись различные хозяйственные постройки: кладовые, зерновые ямы, амбары, ледники, погреба, медуши. В них хранились зерно, мясо, мед, вино, овощи, а в княжьих кузнях хранились и изготовлялись изделия из металла. Плюс к этому, помимо многих десятков людей – от холопов до дружинников, княжий двор отягощала и иная живность – скотницы с коровами, козами, курами и конюшни, способные вмещать три сотни коней. По сути, княжий двор был целым городом в городе.

– Княжич, – за спиной я услышал знакомый голос конюшего Борислава, – в церковь, на службу надоть идти! Князь тебя кличет!

Изяслава Мстиславича я встретил в теплой, точнее говоря, еле тёплой компании его вчерашних вельможных собутыльников. Прихватив меня за руку, кряхтя и пошатываясь, князь вместе со своими ближниками проследовал по крытым деревянным переходам и направился в дворцовую церковь Михаила Архангела, или еще по-иному ее именовали Свирской церковью.

Внутри церкви, на уровне окон второго этажа находился балкон для знати. Вернее этот балкон правильнее называть «хоры», или по-древнерусски «полати» (синонимы балкон, галерея, настил) – в архитектуре это верхняя открытая галерея или балкон внутри церкви (обычно на уровне второго этажа). В западноевропейских храмах на хорах обычно размещались музыканты, певчие, орган. В православных церквах хоры имели гораздо более широкий набор функций, на них могли располагаться как клирос, так и приделы, подсобные помещения. В дворовых или, иначе говоря, вотчинных храмах, подобно этой церкви Михаила Архангела, хоры предназначались для представителей княжеского рода и высших слоев общества.

Весь молебен, стараясь дышать через раз, по причине соседства с «благоухающей» компанией, я рассматривал на стенах иконы, обильно украшенные (подумать только!!!), золотом, серебром, жемчугом и другими драгоценными камнями! Также стены были украшены темперной росписью и фресками.

По окончании службы, чуть не задохнувшись от ядреного перегара, я все-таки нашел в себе силы продолжить прерванное исследование своего нового ПМЖ. При помощи добровольных помощников, в лице местных бородатых и долгогривых церковнослужащих, я довольно-таки основательно ознакомился с этим дворцовым храмом. Он был построен по указанию Давыда Ростиславича, князя Смоленского, во время его правления в 1180–1197 годы. Как оказалось, здание имело нетипичную для православных храмов этого времени романскую архитектуру – храм был четырехстолпный. Конструкция – четырехгранная башня с тремя высокими пристройками. Фундамент – в основе валуны, уложенные без раствора в вырытую в песке траншею на глиняное основание, поверх валунов выложена кладка из плинф на растворе. Материал стен – плинфа, скрепленная известковым раствором. Нижняя часть стен была присыпана песком. Снаружи на стенах присутствовали рельефные кресты и декоративные арки над окнами и дверьми, а также расписные орнаменты.

Отдельно от княжеского двора, у Чуриловского причала, наличествовали княжеские мастерские. Из Зароя выехали и сменили место жительства обслуживающий персонал (домашние или дворовые холопы) и ремесленники, пополнив число обитателей княжеской резиденции. На подворье обнаружились живыми и невредимыми, к моей радости, княжеские ремесленники-холопы – кузнецы, специализирующиеся на производстве вооружений и доспехов.

Из стен княжьего дворца, при помощи здесь же обретавшегося чиновного люда, проистекало управление целым княжеством с его городами и селами/погостами.

Рядом с дворцовым комплексом то там, то здесь были разбросаны защищенные мощным дубовым тыном дворы-усадьбы других смоленских князей Ростиславичей и некоторых худородных бояр и купцов (знатные вельможи предпочитали селиться за стенами окольного города). Впрочем, сейчас рядом с княжеским дворцом никого из князей Ростиславичей не наблюдалось (из-за мора и переворотов князья разъехались, как говорится, от греха подальше, по своим наследственным уделам).

На следующий день мы вместе с князем в неизменном сопровождении толпы свитских бояр, слуг и не менее многочисленных дружинных командиров направились на правый берег Днепра, в так называемое Заднепровье, обследовать Ильинский/Городенский конец (Заднепровский острог), где располагалась вторая княжеская резиденция.

Второй действующий княжий двор находился на берегу речки Городянки у церкви Петра и Павла (Петропавловская церковь). Церковь соединялась гульбищами со вторым этажом огромного деревянного дворца.

Как и следовало ожидать, первым делом, сразу по приезде в Заднепровский дворец, мы вместе с князем и его ближниками героически отстояли на хорах Петропавловской церкви многочасовой торжественный молебен. Главный городской Успенский собор князем и его семьей традиционно посещался лишь по большим религиозным праздникам (вроде Рождества, Пасхи). Церковную службу вел сам глава Петропавловской церкви отец Арсений.

Петропавловская церковь была возведена во времена правления (1125–1160 годы) смоленского князя Ростислава Мстиславича, внука Владимира Мономаха. Церковь лично освятил первый смоленский епископ Мануил. С архитектурной точки зрения церковь Петра и Павла представляла собой классический одноглавый крестово-купольный четырехстолпный храм с примыкающими тремя высокими апсидами и главой на массивном двенадцатигранном барабане, опирающемся на квадратный постамент. Внутри церковь была украшена красивыми разноцветными фресками и процарапанными надписями-граффити, некоторые из них принадлежали князю Ростиславу Мстиславичу – строителю храма.

Построена Петропавловская церковь, как и большинство церквей этого времени, из узких глиняных кирпичей – плинфы, скрепленной известковым раствором. В фундаменте были заложены булыжники на глине. Наружная декоративная отделка строения была достаточно скромна и аскетична. Она выражалась лишь в поясе небольших арок, вертикальных выступах в виде лопаток и пилястр, а также полуколонн.