Текст книги "Княжич"

По окончании молебна, следуя недавно приобретенному обычаю, я изучил и облазил все подворье. На территории Городенской княжеской резиденции во множестве присутствовали хозяйственные постройки: хлев, амбары, погреба, а также хранилось несколько сотен стогов сена, для обеспечения припасом многочисленной дружинной конницы. В этот же Заднепровский правобережный двор свозились и все натуральные дани – сани, битком набитые рыбой и головами воска.

Затем, ближе к вечеру, под моим присмотром слугами была убрана и приведена в приемлемое состояние моя здешняя опочивальня. Она мне, кстати говоря, очень понравилась. Мои здешние хоромы состояли из двух небольших комнат: передняя (сени) комната впоследствии служила кабинетом. И потом когда я несколько позже переехал сюда на ПМЖ, то мог спокойно выбираться из своей комнаты, следуя до домовой церкви и не выходя при этом на улицу, двигаясь переходами через ныне пустующие женские хоромы, предназначенные княгине и детям.

Сегодня я еще успел перед сном, естественно, вместе со своими дворянами (куда ж без них!), посетить топившуюся по-черному баню! Но, к своему немалому разочарованию, там я не столько вымылся, сколько перепачкался золой (мыла-то не было, поэтому натирались смесью золы с песком). Тем не менее впечатлений и в этот день я поднабрался под завязку, поэтому завалился спать без задних ног.

Через несколько дней шумной толпой мы вернулись из Заднепровья обратно в Свирский дворец, считающийся в здешней дворцовой иерархии главным.

Духовник Изяслава Мстиславича, что теперь вновь стал служить при домовой (дворской) церкви Архангела Михаила, отец Варламий, как уже говорилось, по совместительству был еще и моим духовным отцом. При общении с ним я не столько исповедовался в грехах своих тяжких (таких, как чревоугодие, зависть и в том же роде, при этом не поминая ни словом о реальных психико-душевных проблемах), сколько изучал латинский с греческим. Особенно тяжело, по понятным причинам, мне давался греческий. Хорошо хоть, что значения очень многих греческих слов мне раньше были известны – аристократия, архив и другие. И даже, о ужас, я по старой памяти занялся новым словообразованием, придумав, например, непонятное на непросвещенный взгляд слово «баллистика».

В общем, с Варламием мы занимались привычным чередом, заведенным еще в Зарое. При этом я, по мнению Варламия, во всех науках прогрессировал на удивление быстрыми темпами. Он даже признался князю, что уже скоро не будет знать, чему еще княжича учить! Ну, да у меня по этому поводу имелись собственные мысли, которые я намеревался в ближайшее время реализовать на практике. А у Варламия, кроме языков, мне уже, действительно, нечему было учиться!

А вообще, Смоленск сейчас являл собой довольно печальное зрелище. Народное столпотворение по поводу появления нового-старого князя Изяслава Мстиславича, в первый день нашего приезда создавшее у меня ложную иллюзию многолюдности столицы, рассеялось, как дым, в первые же мои выезды в город. Так неприглядно на столице сказывались последствия многолетнего голода от неурожаев и морового поветрия, обезобразившие и опустошившие некогда величественный и один из самых крупнейших городов Руси.

Главная городская рыночная площадь, или просто Торг, совмещенный с бревенчатой речной пристанью, выполнял еще и функции места сбора общегородских вечевых собраний. Сейчас же, когда я ее медленно пересекал верхом на коне в компании Перемоги и нескольких гридней, моему взгляду открывалась совсем не радостная картина запустения. Торговые ряды, окружавшие полукругом площадь, почти не функционировали. Прогнившие, растрепанные лавки с сорванными дверями понуро стояли нараспашку, являя всем прохожим свои пустые, черные зевы. Вялая торговля велась лишь в двух десятках лавок из более чем сотни наличествующих. По рынку бесцельно, еле волоча ноги, бродили какие-то невзрачные личности, кучкуясь и переговариваясь о чём-то друг с другом.

Общая обстановка была совсем унылая. Не было слышно ни смеха, ни детских криков, ни громких, зазывающих призывов купцов, ни азартного, до ожесточения, торга, неизменно возникающего между покупателем и продавцом. Лишь где-то на периферии сознания слышалось жалобное мычание коров и недовольное, нервное похрюкивание свиней. Перемога тоже услышал эти звуки.

– Должно быть, животинку сюда на продажу али на убой пригнали. Слышишь, княжич, из хлевов ветер доносит?

Я молча кивнул наставнику, переведя взгляд на здоровавшихся со мной монастырских чернецов Смядынского монастыря, уверенно рассекающих по улице в своих черных балахонах.

– Видать, с монастыря скотину пригнали! – тихо проворчал Перемога, когда мы разминулись со стайкой монахов. – Точно! Мычат от монастырских амбаров, – еще раз прислушавшись, сделал он однозначный вывод.

«Кому война, а кому мать родна», – только и подумалось мне, но вслух ничего не ответил. Я смотрел на полоску серого неба, незаметно сливавшуюся с грязным, лежалым снегом. И все это на фоне покосившихся, черных от времени зданий, оккупированных вольготно усевшимися на заборы и коньки крыш стаями каркающего воронья. Мрак, одним словом!

Поблуждав так по городу, в сгущающихся сумерках мы повернули своих коней на выезд из этой обители скорби и печали. У Изяслава Мстиславича на подворье было куда как живей и веселее, – сделал я однозначный вывод.

На седьмой день моего пребывания в Смоленске распорядок дня в основном вернулся на круги своя, в привычную, еще по жизни в изгнании, в Зарое колею. Этому не очень приятному для меня обстоятельству весьма поспособствовал приставленный к моей особе пестун Перемога. Дело он свое знал, поблажек почти не давал, вот и сейчас Перемога инструктировал своего главного подопечного.

– Не так, княжич, смотри на меня, как надо, – говорил пестун, чье тело уже принимало боевое положение, – движения делай мягше, и локоть правой руки сильно вверх не задирай.

Следуя этим несложным инструкциям, я отпустил натянутую тетиву, стрела глубоко вошла в тело полуметровой круглой мишени.

– Хватит, дядька, сам видишь, в мишень я попадаю, давай лучше меня на мечах пообучай.

Учиться стрелять из лука было откровенно лень, особенно в свете вынашиваемых мной планов по изготовлению арбалетов и ружей.

– Верно, попадаешь, – согласился Перемога, – но до настоящего лучника тебе еще лет пять ежедневно заниматься стрельбой надоть. Тогда с такого расстояния будешь не в чурбак попадать, а в самый глаз белки. А мечами после обеда займемся!

– Некогда будет. После обеда уеду по делам! Так что давай напоследок на мечах разомнемся.

– Дела, дела, – передразнил Перемога меня, – дела твои должны быть в ратном учении токмо!

– Перемога, не забывай, что я не только воин, но и князь, – парировал я возражения дядьки-пестуна, – а князьям надо уметь не столько в беличий глаз попадать, сколько разумно управлять своими людьми. Так что не бурчи!

– Куда ты хоть собрался? Князь, кстати, тебя отпущал? – недовольно сверкнул глазами наставник.

– Отец знает. Кузнецу хочу самострел особый заказать.

– Тьфу… – от досады сплюнул Перемога, – на кой ляд он тебе нужён? Ежели ты был бы косоруким неумехой, то да, а так лук во всех делах ратных для тебя и лучше, и сподручней будет, особливо верхом на коне.

– Скажи-ка мне, дядька, – спросил я, хитро прищурив глаза, – а ты закованного в добрую броню воина стрелой сможешь пробить?

– На совсем краткое время оглушить, сбить с ног, нутро чутка отбить – то да, – рассуждал Перемога, – если броня на самом деле добрая, то пробить ее стрелой можно, если только совсем в упор стрелять, и то как повезет.

«Правильно, – подумал я, – особенно если учесть, что в наконечниках стрел редко используют закаленную сталь, а в основном мягкое железо».

– А мой самострельный болт пробьет, – продолжил я пикировку, – потому как сила натяжения самострела много выше, чем у лука.

– А вот тут ты, княжич, – хитро улыбнулся Перемога, – не совсем прав, поэтому я и говорю, что учиться тебе надо стрелой в глаз белки попадать. А нужда будет, так тому же рыцарю в глаз иль другую бездоспешную щель, как той белке, всадишь. И никакой самострел тебе не надоть будет! – сказал пестун и с торжеством посмотрел на меня.

– Так самострел я буду делать много мощней нынешних, – я говорил тоном человека, абсолютно уверенного в своих словах, – а во-вторых, ими можно будет вооружить ополченцев, ведь мало кто из них хорошо луком владеет, а самострел в самый раз им придется. Бьет мощнее лука, а обучиться стрельбе за день можно.

– Ну, – Перемога почесал затылок, – коли так, то да… хотя, с другой стороны, не особо хорошо выйти может.

– Ты это о чем? – спросил я у засомневавшегося пестуна.

– Опаска меня берет. Самострелы смердам выдавать… о таком я еще и не слыхивал. Хотя, – Перемога махнул рукой, – сколько энтих самострелов будет, несколько десятков погоды на бранном поле не сделают! По разу пульнуть успеют, десяток воев завалят, а потом за топоры, как привыкли, схватятся. – Тут он опять задумался. – Но урон лишний самострелы врагу нанесут. А в битвах пустяков не бывает, потерять в начале боя десяток добрых воев для супротивника может уже через час стать той не хватающей для победы последней каплей. Так что дело ты задумал верное, одобряю.

«Да ты, дядька, прям философ, знал бы ты еще, что арбалеты будут, по моим планам, исчисляться не десятками, а сотнями. И в ополченцы я планирую брать не взбалмошных вечевых горожан, а самых распоследних крестьян и холопов. Только бы производство запустить да деньжатами разжиться», – подумал я, но не стал озвучивать столь крамольные мысли. Согласился пестун со мной, вот и ладно.

Не успел я расстрелять из своей тулы все стрелы, как самые пронырливые, тренирующиеся вместе со мной дворяне тут же побежали к мишени и быстро принялись выдергивать стрелы, видать соревновались, кто больше стрел княжичу принесет.

Далеко идти, чтобы заказать изготовление арбалета, не требовалось. Князь имел собственную кузню с домницей и лучших мастеров. Я по вышеозначенному вопросу обладал главным образом лишь теоретическими знаниями, но сдаваться не собирался. Пошли вместе с Перемогой, никого из дворян с собой брать не стал, чтобы не создавать излишней сутолоки и шума.

Если с устройством ложа мы разобрались довольно быстро (винтовочной формы, с эргономичным прикладом), то с замком и воротом случился полный завал.

– Впервые слышу, чтобы на самострелах дуги из уклада[7]7
  Уклад – сталь.


[Закрыть] делались! – воскликнул удивленный Перемога. – Составная дуга из дерева и рога, как у луков, то да, есть такое, а из уклада… – растерянно взревел Перемога, а находящиеся рядом мастера согласно поддакивали.

– Кроме того, из железа будем делать несущую часть ложа, а также натяжной реечно-редукторный ворот, – бодро заявил я, чем окончательно добил всех присутствующих при разговоре.

– А чьи, княжич, мне прикажешь укладные мечи на дуги к самострелу переводить? Ты, Изяславич, верно, не знаешь, чтобы хороший меч из уклада выковать, нужно дорогое немецкое железо не один день перековывать! – возмущенно вопрошал старший кузнец.

Я на краткий миг задумался, вспоминая самую простую из известных мне технологий получения стали, а потом выдал:

– Точных пропорций не знаю, но попробуй смешать чугун… э… вы вроде его свиное железо называете и за ненадобностью, если оно в горне образуется, вместе со шлаком выбрасываете… – Когда все разобрались, о чем идет речь, я продолжил: – Так вот, чугун надо с мягким кричным железом переплавить, в запечатанных горшках, без доступа воздуха. Хотя в следующий раз можно будет попробовать вовсе обойтись без чугуна, должно хватить и простой железной крицы. Надо будет и так и этак испытать. Так вот, очень важно добавить в горшок известь – для удаления из металла вредных серных и других примесей. Глину горшечную надо использовать огнестойкую, керамическую. Правда, чтобы чугун расплавился и закипел, вам придется попотеть, ему жара надо больше того, чем вы используете сейчас для расплавки железной руды.

– Уголь в горшок кинуть?

– Не надо, нам хватит и частиц угля, содержащихся в дыму! Достаточно будет, если вы просто горшок будете обжигать в угле. В начале разогрева крышку тигля можно держать открытой, но как только его содержимое, то есть железо или железо/чугун, начнет плавиться, горшок нужно будет плотно закупорить, а то от переизбытка угольного дыма мы вместо уклада получим чугун!

Как я впоследствии убедился, на Руси не знали и не применяли тигельного способа получения стали. Не встретился мне и способ цементации (то есть науглероживания поверхности или всей массы железного изделия), если не считать закалки клинка в крови животных.

Железо получали в сыродутной печи (или в домнице), смешав и переплавив древесный уголь и руду. Полученную железную крицу помещали в кузнечный горн и засыпали углем. При нагреве происходило науглероживание железа, в определенный момент кузнец вынимал крицу и охлаждал ее в воде или снегу. Сталистая поверхность крицы получала закалку и становилась хрупкой, кузнец оббивал ее молотом, при этом сталистые чешуйки отлетали от корки крицы. Их собирали и повторяли операцию, пока вся крица не закончится, превратясь в стальные пластинки. Затем эти пластинки обычным способом сваривают между собой. Так, долго и трудно, с огромным расходом материалов, получалась сварочная сталь (уклад).

– Хм… попробуем спытать, – неуверенно пробубнил старший кузнец. – Придется особую горшечную печь для этого сложить.

Тут же все присутствующие разом принялись обсуждать идею княжича, позабыв, для чего они вообще здесь собрались. Появились гончары, и приутихшее было обсуждение разгорелось с новой силой. Как мог, я описывал знакомый мне лишь теоретически процесс тигельной плавки стали. Начали раздаваться вопросы, откуда это княжичу известно, но я ничего определенного ответить не мог, дескать, предполагаю, что так надо, и всё! При этом все время вставлял волшебное слово «логика». Говорильня продолжалась бы еще долго, но при помощи Перемоги порядок вскоре был восстановлен, и вновь я был атакован вопросами, теперь уже касающимися устройства арбалета.

– А запирающий тетиву замок зачем железный делать, из ясеня ведь проще выйдет?

– А выдержит ли он давление тетивы в два-три десятка пудов, а? – подначил я мастера.

– А на шо такая тугая нужна? Ведь самострел мы делаем не крепостной?

– А тех же рыцарей немецких на поле боя ты каким х… останавливать будешь? – закричал я, войдя в раж, окончательно озверев от мастеров. – Сказано вам уклад и железо – значит, из того и делайте! Самострел сначала можно и нужно целиком из дерева выточить, поупражняться со всеми его новыми, диковинными устройствами, а уж потом все в металл перевести. Ясно?!

Перемога неожиданно поддержал своего воспитанника:

– Что, олухи, молчите? Как княжич объясняет, так и делайте!

Мастера сразу потеряли все свои доводы для возражений и наконец приступили к более предметному разговору.

– Тетива должна будет накладываться на роликовый замок. – Пришлось пояснить мастерам свой рисунок на бересте.

Тут же ожидаемо раздалось:

– Что такое ролик?

– Он походит на колесико, вот оно показано на рисунке. Его вам надо будет в действующем самостреле изготовить из уклада. Как вы видите, – я водил пальцем по своему рисунку, – ролик имеет спереди выступ для тетивы, а с обратной стороны упор для шептала, удерживающего ролик от проворачивания под действием натянутой тетивы. Ролик надо посадить на металлическую ось и с двух сторон ось хорошо закрепить, чтобы ролик под напряжением не выскочил из гнезда и в то же время мог бы в гнезде свободно проворачиваться на оси.

По ходу разговора выяснилось, что княжеская кузница самостоятельно может и не справиться, необходимо привлекать сторонних мастеров-замочников (для выделки тех же пружин), а также мастеров-серебряников (ювелиров) – для производства мелких деталей.

«Производственное совещание», но уже с привлечением посадских мастеров было перенесено на следующий день. Я, как мог, объяснял устройство относительно простого и в то же время очень надежного замка. Еще больше вопросов возникло по устройству ворота: он работал по принципу домкрата, представляя собой реечную гребенку, по которой при вращении двигался редуктор. Но кое-как, с божьей помощью и какой-то матери, со всем более или менее разобрались, мастерам были розданы задания.

На следующий день я опять направился в кузню. Местный пролетариат меня встретил настороженными взглядами, не зная, что нового выкинет юный княжич. Их потаенные ожидания в полной мере подтвердились. Не долго я смог спокойно наблюдать за ручной проковкой. Некоторое время я размышлял, как механизировать работу молотобойцев. Прикинув, что мастерить ворот на конной тяге дело слишком долгое, я решил остановиться на простом блоке. Дождавшись окончания расковки слитка, я позвал кузнецов в сени, те было принялись в очередной раз обсуждать устройство арбалета, но я их разглагольствования пресек на корню новым откровением.

– Придумал я, как можно молотить большим весом, прилагая при этом меньшую силу.

В этот момент стоило увидеть вытянувшиеся от удивления лица окружающих. Вглядевшись в них и не заметив во взглядах явного скепсиса, я, вооружившись щепками, принялся объяснять свою немудреную задумку.

– В качестве молота послужит тяжелая чугунная болванка, подвешенная при помощи ремней на деревянных блоках. Удар таким молотом будет получаться сильней не только из-за тяжелого веса болванки, но и за счет большей высоты подъема.

– Только бить такой подвесной молот реже будет, – первым очнулся посадский кузнец, быстро уловивший суть предложенной мною простейшей механизации.

– Зато удары будут много мощнее, а потому лучше будут из железа шлак выгонять, – тут же нашелся я, что ответить. – Делов-то тьфу! Найти бревна, ошкурить их, установить под потолком в ячейках, чтобы могли вращаться, пропустить между ними ремень, отлить болванку потяжелее – и готово! За пару дней управитесь!

– Мысля, княжич, у тебя интересная! – согласился кузнец. – Приспособы для ентого дела не больно хитрые, должно все получиться! Пару дней не пару, но за седмицу точно все сладим!

Забегая вперед, скажу, что только через полгода (!!!), несмотря на мое страстное желание подогнать этот процесс, арбалет, или по-здешнему самострел, наконец-то был изготовлен и готов к применению. Как говорится, если долго мучиться, то что-нибудь получится.

Вот его некоторые ТТХ.

Выполненный в металле ворот вышел довольно тяжелым – порядка 3 килограммов. Хотя при вращении рукояти и требовалось малое усилие, но сам процесс натяжения тетивы до запорного механизма занимал около 20–30 секунд, что, следовательно, обеспечивало скорострельность до трех выстрелов в минуту. Стальные дуги были длиной около 50 сантиметров и вывернуты наизнанку (в противоположную от стрелка сторону), что увеличивало ход тетивы и уменьшало габариты. Вес болта – 70 граммов, длина – 30 сантиметров, наконечник – четырехгранный, древко болта оперено двумя деревянными пластинами. Сила натяжения арбалета не менее 400 килограммов (для сравнения: сила натяжения восточного составного лука порядка 40–50 килограммов; английского простого лука – до 30 килограммов, а мощность современных арбалетов, использующих рычажный взвод типа «козья нога» или вовсе взводной поясной крюк, была в пределах 100–150 килограммов). Но опять же, всем этим вооружением нужно уметь еще правильно пользоваться.

С дистанции до 100 метров болт уверенно пробивал 1,5-миллиметровую стальную пластину (к слову, современный средневековый немецкий арбалет даже миллиметровую стальную пластину не пробивает). Чтобы понять всю убойную мощь получившегося арбалета, достаточно сказать, что ныне самый распространенный доспех воина – это кожаное покрытие с железными пластинами толщиной не более 1 миллиметра, либо кольчуга.

Прицельная дальность стрельбы около – 85 метров, максимальная – до 250–300 метров (в зависимости от погодных условий и рельефа местности). Соответственно, и убойная дальность поражения не меньшая.

Численность дружины Изяслава Мстиславича начала расти как на дрожжах, заполняя остававшиеся вакантные места. Терпящие из-за неурядиц убытки смоленские купцы сильно сокращали или же и вовсе распускали свои отряды. На рынок труда оказались выброшены десятки профессионалов, коих князь по результатам «собеседований» старался устроить под своей крышей. Благо деньги у него еще водились. Когда Изяслав Мстиславич в прошлом году в спешке покидал столицу, то успел захватить с собой всю свою великокняжескую казну.

Поэтому я периодически наведывался в Дружинную избу, знакомясь с контингентом новоприбывших. В помещениях было темно. Хорошую иллюминацию здесь устраивали лишь по праздникам, зажигая стенные подсвечники и паникадила, висящие под потолком. Восковые свечи стоили денег, и понапрасну их не жгли, стараясь обходиться вместо них более дешевыми эквивалентами – дурно пахнущими сальными свечами, лучинами или смоляными витнями (факелами). В избе, как, впрочем, и всегда, царила удушливая атмосфера, что, в общем-то, и неудивительно. Полторы сотни тел в ограниченном, замкнутом пространстве всегда создают удушливую атмосферу. Плюс не очень приятным ароматам способствовали специфические осветители органического происхождения.

Народ кучковался по кружкам-интересам: два десятка дрыхли на лавках, уставленных вдоль стен, кто-то за огромным дружинным столом играл в зернь, или в кости. Но большинство бодрствующих азартно резалось в домино. Кто автор сего «изобретения», думаю, пояснять не надо. Делов-то – заказать у плотников деревянных пластинок с выковырянными точками! Князя вместе с ошивающимися в его обществе более высокопоставленными гриднями и боярами я тоже часто заставал за игрой, набравшей, с моей легкой руки, бешеную популярность. Заразительная, вирусная игрушка получилась. Сначала мы с младшими дворянами «втихаря ею забавлялись, потом эта зараза распространилась на взрослых дворян и младшую дружину, а перед отъездом в Смоленск в домино увлеченно играл, наверное, весь городок Зарой.

Находящиеся в должностях от десятника и выше имели в тереме собственные комнатки и закутки. Остальные дружинники обитали в дружинной избе, весьма похожей на казарму. Первый этаж избы перегородкой был разделен на две части: в одной половине обитали дворяне (детские – вольнонаёмные, и отроки – холопы), в другой, более просторной – гридни. Многие старшие дружинники (бояре и командиры), имеющие жилье в городе, постоянно ни в избе, ни в тереме не жили, появляясь там лишь по делам службы, ну или во внеслужебное время, например, оставаясь переночевать после бурного пира с обильными возлияниями.

После переезда в Смоленск Изяслав Мстиславич слегка реорганизовал свою дружину. Часть дружинников перевел из младшей дружины («гридней») в старшую («бояр»), выдав им жилье в городе, пустующих дворов из-за болезней и голода хватало. А многих дворян, из числа детских (вольнонаемных), Изяслав Мстиславич перевел в более престижную категорию – в гридней (в младшую дружину).

Освободившиеся было вакантные места в гриднице долго не пустовали. Ежедневно на княжий двор приходили группки людей, по одному-два человека, желающие записаться (детские) или запродаться (отроки) в дворяне. Княжеские гридни проверяли воинские умения соискателей, заворачивая большинство претендентов. Тем не менее медленно, но верно дружинная изба и гридница в тереме заполнялись новобранцами.

Все игроки привстали со своих мест и легким поклоном головы поприветствовали мое появление в их обществе. Все чаще в последние дни мне на глаза попадались ранее не известные, новые лица. Я не брезговал подходить к новичкам и знакомиться с ними. Вот и сейчас за столом сидело два парня, принятых, по всей видимости, вчера на службу. Оба во все глаза наблюдали за новой для них игрой, изучая ее несложные правила. Заприметив их еще издали, я сразу подошел к ним и поинтересовался.

– Здорово, дружинники! Кто такие и откуда будете?

Ответил старший:

– И тебе поздорову, Владимир Изяславич. Бывшие купеческие дети[8]8
  То есть вольнонаемные купеческого отряда.


[Закрыть], два лета служили смоленскому купцу Мытанову, пока он от болезни не преставился. А сами-то мы двуродные братья. Я зовусь Сбыславом.

– А я Елферий, – тут же представился второй.

За соседним столом кто-то хрюкнул, раздались смешки.

– Да какой с тебя Елферий?! Еля – и буде тебе!

– Не! Еще рано ему Елферием зваться! – авторитетно заявил мой старый, заройский знакомец гридень Клоч, повышенный недавно «в звании» до десятника.

Я еще раз окинул взглядом новиков – доходяги, да и только! Голодали, видать, парни!

– Хватит зубоскалить, Клоч! Или ты хоробрствовать вздумал? – откуда-то нарисовался Малк, хоть и оставшийся по-прежнему десятником, но получивший от князя собственное жилье в Окольном городе. – Давно ли ты сам гриднем стал?

Клоч замешкался, не зная, что ответить. Уж больно порубленная и неправильно сросшаяся физиономия Малка да репутация отменного бойца отбивали напрочь у всякого здравомыслящего человека желание вступать с ним в дискуссию.

– Княжич, садись, с нами сыграешь! – послышалось вполне ожидаемое предложение от Станилы, двадцати четырех лет от роду, уже в Смоленске перешедшего из категории «детских» в гридни.

– Забавную игру ты измыслил. Играешь, играешь и наиграться не можешь!

– Ага! – подтвердил Клоч. – Не успеешь оглянуться – и день прошел!

В это время в избу ввалилась пара десятников в лице Аржанина и Бронислава. Дружинники их появление практически и не заметили. Дисциплина та еще!

– Хватит бездельничать! – рыкнул Бронислав.

– Все новики во двор, натаскивать вас будем! – не менее воинственно заявил Аржанин, сведя руки за спиной.

Народ в гриднице потихоньку зашевелился.

– Десяток Твердилы тоже с нами пойдет, поднимайте свои кости и поживее! – злобно оскалился Малк. – Покажите молодым свои умения, а то совсем скоро жиром зарастете!

– А сам Твердила где? – поинтересовался молодой гридень Нежка из десятка Твердилы.

– Где-где? На луне! – заржал во весь голос Бронислав. – У князя в тереме воет, аки волк!

Все присутствующие понимающе заухмылялись. Твердила – это был кадр! Лично я его совершенно трезвым еще ни разу не видел.

Из-за спин гридней откуда-то вынырнули мои младшие дворяне.

– Княжич! – с порога закричал Вториж. – Там, во дворе, тебя барчуки кличут, играть зовут!

– Во что? – с мукой в голосе спросил я.

– Снежная горка подтаяла, снег в лед обратился. Борзо с ней спускаться на салазках стало!

– Не хочу! Без меня обойдетесь! – заявил я тоном, не допускающим возражений.

Вот еще! Не хватало мне по дурости промокнуть по такой погоде.

– А ты что будешь делать? – никак не унимался меченоша.

– Пойду в кузню…

– Мы тогда с тобой! – с решительностью в голосе заявил Усташ.

– Как хотите, можете идти с барчуками поиграть, все равно вас в кузню не пустят, будете у дверей без дела толкаться.

– Ну да! Ну, мы тогда с барчуками за двором поиграем, если что – кликнешь. С тобой будет Усташ.

– Что ты тут раскомандовался?! – со злостью ощерился на Вторижа Усташ. – Или возомнил себя начальным человеком?!

Пикировку приятелей я пропустил мимо ушей, мысли мои переключились на злосчастный арбалет, что пока никак не получалась полностью собрать даже хотя бы в деревянном виде.

– Идите уже! Не мешайте играть! – недовольно крикнул на младших дворян кто-то из заядлых игроков. – Токмо с толку сбивают! – пробурчал он, пересчитывая своим толстым пальцем дырочки в выданных ему костяшках домино.

Возвращаясь в терем с кузни, злой как черт, натолкнулся на бояр, которых я просто органически не переваривал. Очередное совещание с князем у них, видать, закончилось, и теперь они, разодетые, словно попугаи, в парчовые шубы, пошитые золотою нитью, в усыпанных жемчугами шапках, с подвешенными на поясах мечами в богатых ножнах, держа в руках посохи, вальяжно выплывали на крыльцо. Пришлось, соблюдая политес, с ними некоторое время расшаркиваться.

В течение первой недели пребывания в Смоленске я сумел изучить рабочий график великого смоленского князя. Он с первых дней устоялся и далее не подвергался существенной ревизии. Если не случалось каких-то экстраординарных событий, вроде грандиозных попоек и выездов на охоту, то распорядок рабочего дня Изяслава Мстиславича выглядел примерно следующим образом.

Большую часть времени «на рабочем посту» князь проводил в общении с многочисленными смоленскими родовитыми боярами. Они вставали с восходом солнца и дули во дворец. Изяслав Мстиславич в это время, одетый при помощи спальников по заведенной ранее предшественниками традиции, отбывал заутреннюю службу, слушая молитвы своего духовника.

А бояре в это время уже начинали съезжаться во дворец и по цепочке «просачивались» в переднюю княжеских хором. Здесь они усаживались по только им ведомому старшинству на лавки и начинали обсуждать свои дела. Причем отсутствие князя их нисколько не смущало. Такие посиделки проходили по понедельникам, средам и пятницам. Исключение составляли разве что большие праздники, на которых все отдыхали. Ну что поделать, если еще нет ни ТВ, ни Интернета, ни газет, а новости, особенно деловым людям, получать откуда-то надо, вот им и приходится посещать «информационный центр» при княжеском тереме.

Но в первую очередь эти визиты бояр к князю были вызваны тем, что имелся ряд вопросов, решение которых целиком и полностью находилось в компетенции только княжеской власти. Бояре в этих случаях никак не могли действовать ни самостоятельно, ни через вече или еще как-то в обход князя, без его одобрения. Этими животрепещущими проблемами, очень волнующими бояр, были вопросы расширения вотчинных земель, формирования новых погостов, где тиунами и волостелями выступали бы сами бояре-просители либо их родичи, а также получения иных хлебных должностей.

А должностей таких была прорва! Князь назначает бояр воеводами по городам. Из бояр князь выбирал посадников, ведавших судом в городах княжества. Все тиуны – городские и сельские – назначались князем. Тиуны не только являлись управителями княжеского вотчинного хозяйства, но и отправляли судебные обязанности, а также осуществляли чисто полицейские функции, например, тиун на волоке обязан был наблюдать за порядком при погрузочно-разгрузочных работах.

Только таможенники избирались на вече из числа купцов или бояр. Они занимались сбором торговых пошлин, фиксацией ввоза и вывоза товаров с территории княжества. Рядовые сотрудники таможни назывались куноёмцы.

Даже из этого усеченного перечня боярских должностей, отправляющих княжескую службу, становится понятно, что множество бояр являлись в княжеский дворец еще и по долгу службы.