Текст книги "Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение"

Нормализация языка

Исчезновение метадискурса, способного давать публичные комментарии по поводу идеологии, отразилось на всех формах политической коммуникации и культурного производства. Процессы сочинения, редактирования и обсуждения партийных документов и текстов становились все менее и менее публичными, все более скрываясь от взгляда общественности за стенами ЦК. С этого момента «специалисты по идеологическому языкознанию», напишет позже социолог Игорь Клямкин, перестали публично комментировать политические высказывания друг друга и начали «обсуждать свои профессиональные проблемы за закрытыми дверями»134134
  Цитируется по: Хан-Пира 1991: 21.


[Закрыть]. Единственной публично видимой позицией теперь была позиция не автора идеологического языка, а его ретранслятора – то есть позиция человека, который лишь повторяет предыдущие авторитетные высказывания, не создавая новых.

Именно эту позицию в 1960—1970-х годах занимали не только партийные референты и другие работники идеологической сферы, но и партийные секретари всех уровней, включая партийное руководство и даже генерального секретаря ЦК партии. В своих речах и текстах все они пытались как можно точнее воспроизвести некую «норму» идеологического языка, которая теперь была сугубо абстрактна и никому конкретно не известна, поскольку больше не существовало внешнего эксперта, который играл бы роль последней и неоспоримой инстанции при оценке текстов и высказываний по отношению к этой норме. В этих условиях неизвестной абстрактной нормы каждый новый текст, написанный идеологическим языком, мог быть потенциально интерпретирован как отклонение от нормы. Единственным способом остаться в рамках такой «нормы» теперь было как можно точнее копировать тексты и высказывания, которые уже были написаны или произнесены ранее другими руководителями. Надо было научиться подгонять свой стиль под стиль тех, кто говорил и писал до тебя. С конца 1950-х годов благодаря всеобщей имитации текстов, последовавшей за этими изменениями, в советском идеологическом дискурсе начала стихийно формироваться новая норма языка – теперь различные тексты, написанные на этом языке, все больше походили на цитаты из неких предыдущих текстов, а значит, все больше походили друг на друга.

Речи и документы партийных функционеров, писавшиеся в эти годы в ЦК, стали подвергаться новому, необычному редактированию, единственной целью которого было создать тексты, по своей стилистике и языковой структуре похожие на идеологические тексты, написанные ранее другими авторами. Этот процесс шел за закрытыми дверьми кабинетов. Процесс идеологического редактирования, который раньше обсуждался публично, исчез из публичного пространства. Из текстов изгонялась всякая оригинальность и всякие особенности индивидуального авторского голоса. Повсеместное копирование фраз, формулировок, оборотов речи, грамматических конструкций и даже целых абзацев из предыдущих текстов делало идеологический язык все более повторяющимся и предсказуемым, а следовательно, и анонимным. Эти изменения коснулись языка, которым пользовались партийные руководители и партсекретари, редакторы газет и журналисты, секретари комсомола и миллионы рядовых комсомольцев – то есть все те, кто хотя бы время от времени участвовал в написании передовиц, выступлений, планов, отчетов, политинформаций или школьных сочинений на идеологическую тему.

Именно в этих условиях точность языковой формы становилась важнее, чем смысл, который мог в нее вкладываться в том или ином контексте. В сталинские времена, как мы видели выше, было крайне важно редактировать идеологические высказывания с точки зрения их буквального смысла – то есть так, чтобы они как можно точнее формулировали смысл некой, пусть и недоказанной истины, существующей независимо от них. Теперь же стало намного важнее воспроизводить точную форму идеологических высказываний и текстов, не разбираясь особенно в том, какой смысл они передавали. Подразумевалось, что если языковая форма скопирована в точности, то и смысл, который она передает, будет верным.

В основе такого подхода лежит так называемая семантическая модель языка, согласно которой буквальный смысл любого высказывания заключен непосредственно внутри его лингвистической формы и не зависит от внешнего контекста. Существует множество институциональных контекстов, в которых язык рассматривается именно с этой позиции, как автономный носитель смысла. Например, эта модель языка используется при обучении детей грамоте (умению читать и писать) в начальных школах большинства стран мира. Под грамотой в этом контексте понимают некий технический навык, который позволяет человеку вскрывать «буквальный смысл», якобы заложенный внутри предложения, путем анализа лишь его лингвистической формы. Контекст при этом не учитывается. Этот навык интерпретации, не зависящий от контекста, легко поддается количественной оценке во время экзамена135135
  См.: Mertz 1996: 232.


[Закрыть].

В 1960-х годах именно семантическая модель стала центральной в функционировании советского авторитетного языка. Умение писать верные тексты на этом языке все больше превращалось в чисто технический навык – в умение четко воспроизводить уже существующую форму (синтаксические конструкции, словосочетания, обороты и логические построения), не уделяя при этом слишком большого внимания смыслу этих конструкций. Федор Бурлацкий, работавший в конце 1950-х – начале 1960-х годов референтом ЦК, вспоминает: «Для молодых секретарей ЦК – Андропова, Пономарева и других – в те годы было крайне важно не совершить политическую ошибку, написав что-то нестандартное, что-то выпадающее из принятой модели». Они писали тексты так, чтобы не было «никакого отступления от нормы», чтобы «нельзя было усомниться ни в одной фразе»136136
  Авторское интервью с Бурлацким, Москва, 1999 год.


[Закрыть]. Повторение языковых форм и оборотов, встречавшихся в предыдущих текстах этого жанра, стало необходимостью. На протяжении 1960-х годов тенденция к цитированию и имитации предыдущих текстов постепенно нарастала. Бурлацкий вспоминает:

Хрущев во время выступлений всегда читал по бумажке. Лишь иногда он мог вдруг сказать: «А теперь позвольте мне отойти от текста» – и начинал говорить языком простых рабочих, который он выучил во время партийных дискуссий в начале 30-х годов. […] Тем не менее, он прекрасно понимал, что это отклонение от нормы, и старался им не злоупотреблять. […] А что касается Брежнева, то он вообще никогда не отступал [от написанного текста]. Он боялся выйти за рамки общепринятой нормы и нарушить четкость партийного языка137137
  Там же.


[Закрыть].

В результате всеобщей имитации и копирования из советского авторитетного языка постепенно вытеснялся авторский голос. Авторитетный язык стал анонимным языком. Никто, включая руководство ЦК КПСС, больше не мог занять позицию внешней господствующей фигуры по отношению к этому языку. Любой говорящий, как мы отметили выше, теперь занимал позицию ретранслятора уже существующего идеологического высказывания, а не производителя нового. Популярный анекдот тех лет отразил это изменение в природе авторитетного высказывания:

Генеральный секретарь Л.И. Брежнев осматривает выставку современного искусства. На выходе из музея члены ЦК обступают Леонида Ильича, желая услышать, что он думает об экспозиции. Помолчав минуту, Брежнев говорит: «Ну что ж, очень интересно. Но давайте послушаем, что об этом думают наверху».

Никакого «наверху», конечно, не было. Позицию автора идеологического дискурса никто, включая Брежнева, более занять не мог. В новых условиях большинство текстов ЦК теперь пиcалось коллективно. Тексты редактировались и полировались бесчисленное количество раз, пока не начинали напоминать другие тексты, написанные тем же языком. Одним из самых дотошных редакторов програмных статей и выступлений в аппарате ЦК был секретарь по вопросам идеологии М.А. Суслов. Пытаясь избавиться от любой потенциальной двусмысленности, он по многу раз разбирал каждую фразу текста, без конца подыскивая более подходящую формулировку. Когда в готовящемся тексте одного выступления Суслов встретил фразу «марксизм-ленинизм и пролетарский интернационализм», он заменил в ней союз и на тире, объяснив своим референтам, что «марксизм-ленинизм» и «пролетарский интернационализм» являются синонимами, а значит, разделять их на различные понятия посредством союза «и» неверно138138
  Бурлацкий 1988: 188.


[Закрыть]. Словосочетание с тире, «марксизм-ленинизм – пролетарский интернационализм», закрепилось в общественном дискурсе, превратившись в хорошо известный штамп, который повторялся в бесчисленном количестве текстов.

Сталин, как мы видели, тоже был дотошным редактором отдельных текстов и формулировок. Однако разница между ним и редакторами идеологических текстов в более поздние периоды заключалась в том, что Сталин, в роли единственного носителя «истиного» политического языка, редактировал тексты публично и от своего имени. Исправления же, которые делались секретарями ЦК в хрущевское и брежневское время, были скрыты от глаз публики, не обсуждались на страницах газет и не делались от лица конкретного автора. Несмотря на свою детальность и дотошность, эти исправления теперь были непубличными и анонимными.

Не менее дотошная, анонимная и скрытая от общественности работа над текстами проходила в редакциях партийных изданий. В попытке избежать любого отклонения от нормы авторитетного языка, передовые статьи в партийной печати стали подвергаться особой шлифовке. В журнале «Коммунист», главном идеологическом органе ЦК КПСС, специалистом по этому процессу был ответственный секретарь журнала Иван Помелов. Федор Бурлацкий, часто писавший статьи для «Коммуниста», вспоминает: «Помелов мог за час из любой статьи сделать гладкое бревно. Так мы называли тексты, в которых нельзя было подкопаться ни к одной фразе»139139
  Авторское интервью с Бурлацким.


[Закрыть]. Такое редактирование включало в себя множество специальных приемов. Например, «короткие фразы не приветствовались. В основном фразы были длинными, с минимальным количеством глаголов»140140
  Там же.


[Закрыть]. Когда Помелов редактировал машинописный черновик статьи,

…он рисовал от какого-нибудь слова в тексте длинную линию на поля и писал там от руки свой измененный вариант. Эти линии назывались вожжами. Обычно текст статьи, который он возвращал, был насквозь пересечен вожжами; их было не меньше десяти на страницу. Помелов заменял необычные слова на обычные, вычищал все, что он называл литературщиной141141
  К литературщине относились не только поэтичные метафоры и литературные выражения, но, в первую очередь, стилистические особенности, маркирующие авторский голос как особенный.


[Закрыть], и загонял несколько фраз в одно длинное предложение, размером с целый абзац, ставя кучу запятых и убирая глаголы142142
  Там же.


[Закрыть].

Ниже мы покажем, каким образом в авторитетном дискурсе спонтанно возникла именно такая языковая форма – форма, в которой количество глаголов было минимально, короткие фразы объединялись в длинные, необычные выражения заменялись на привычные и так далее.

Ю.В. Андропов, бывший в те годы заведующим отделом, а затем секретарем ЦК143143
  C 1957 года Андропов был заведующий отделом социалистических стран ЦК КПСС, а с 1962-го по 1967-й – секретарем ЦК.


[Закрыть], заставлял своих помощников переписывать бесконечное число раз тексты выступлений, которые готовились для партийного руководства. На заключительной стадии редактирования

…он сам усаживался во главе стола, за которым сидели его референты. Обычно нас было от четырех до шести человек – ему нравилось работать с несколькими помощниками одновременно. Мы начинали редактировать окончательный вариант текста сообща. Андропов зачитывал вслух какую-нибудь фразу и говорил: «Здесь что-то не так. Надо найти более подходящую формулировку». Кто-нибудь предлагал другую фразу. Он ее записывал. Потом кто-то предлагал еще одну фразу, потом третью и так далее. Мы вместе переписывали речь заново. Затем текст возвращался машинистке. После этого Андропов зачитывал его нам еще раз, потом еще. Мы продолжали менять формулировки до тех пор, пока они не начинали звучать как надо144144
  Авторское интервью с Бурлацким.


[Закрыть].

Фразы звучали «как надо», если они походили на знакомые формулы. Процесс редактирования включал в себя вполне осознанную имитацию предыдущих текстов. В результате этой коллективной имитационной работы индивидуальные стили письма сглаживались, а особенности авторского голоса сводились на нет. Присутствие автора в тексте уменьшалось, а значит, уменьшалась и личная ответственность за написанное. На уровне языковой структуры различные образцы авторитетного языка становились все более похожи. В разговорах друг с другом референты ЦК пользовались жаргонным выражением для обозначения этого имитационного стиля, называя его «блочным письмом»145145
  Там же.


[Закрыть], поскольку стандартные блоки, состоявшие из однотипных фраз и даже абзацев, повторялись из текста в текст с минимальными изменениями. Логическая структура этих текстов становилась все более закрытой, построенной по принципу замкнутого круга. В результате многие части этих выступлений и документов, по словам Бурлацкого, «можно было читать сверху вниз и снизу вверх с одинаковым результатом»146146
  Там же.


[Закрыть].

Попытки руководства избежать формальной стилистической оригинальности в своих текстах приводили к тому, что все уровни языковой структуры (синтаксис, морфология, лексика, форма нарратива) все более тяготели к новой, спонтанно возникшей норме языка. Это в свою очередь повышало цитируемость авторитетного языка; каждый новый текст, написанный в этом жанре, все больше походил на цитату из некоего абстрактного «предыдущего» текста. Любой авторитетный дискурс – политический, религиозный, легалистский, научный – всегда содержит множество шаблонных структур, клише, стандартных оборотов, элементов ритуальности и так далее, что делает его дискурсом с высокой степенью цитатности. Высказывания в авторитетном жанре часто не воспринимаются аудиторией на уровне констатирующего (референциального) смысла147147
  См. главу 1.


[Закрыть] (как некое описание окружающей реальности), функционируя скорее как языковой ритуал, главной ролью которого является постоянное повторение знакомой формы.

В принципе подобные изменения в сторону застывания формы происходят в разных типах языка, если стандартные фразы языка приобретают роль ритуальных практик – например, в древних или «мертвых» языках (латинском, старославянском и других) или в языках, которые ограничены строгими профессиональными рамками (религиозными, академическими, легалистскими и так далее)148148
  Подобные фразы на латинском языке, имеющие важную ритуальную функцию, но непонятные на уровне буквального смысла большинству присутствующих, звучат, например, когда открывается заседание английского парламента или начинается торжественный обед в университете Кембриджа или Оксфорда (high table dinner) и так далее.


[Закрыть]. Однако советский авторитетный дискурс в период позднего социализма отличался от большинства этих авторитетных дискурсов. Форма советского авторитетного дискурса не просто прошла процесс нормализации, приобретая множество стандартных, повторяющихся структур, лексических элементов и стилистических особенностей и став высокопредсказуемой и ритуальной, – кроме этого, она претерпела процесс постепенного «распухания», становясь все более неповоротливой, многоступенчатой и неуклюжей. Стандартные лексические сочетания и грамматические обороты этого языка собирались во все более длинные и неуклюжие конструкции, в которых одни и те же мысли могли повторяться множество раз разными способами. Предложения становились длиннее, количество глаголов в них сокращалось, количество существительных возрастало. Эти существительные все чаще выстраивались в цепочки, образуя длинные номинативные фразы, в которых было много определений, особенно определений в сравнительной и превосходной степени (см. ниже).

Высказывания, сформулированные таким образом, было все сложнее понять на уровне обычного буквального смысла; форма в них все более преобладала над смыслом. Поэтому в данном случае уместно говорить о процессе не просто нормализации, а гипернормализации языка. Под гипернормализацией мы понимаем процесс, в результате которого в языке не просто возникает большое количество стандартных фраз и оборотов, но и происходит постепенное усложнение этих стандартных фраз и оборотов. Констатирующая составляющая смысла подобных высказываний крайне неопределенна. Таким образом, процесс гипернормализации советского идеологического языка освободил смысл, который передавался высказываниями, сделанными на этом языке149149
  Как мы писали выше, этот вывод значительно отличается от распространенного, но ошибочного мнения о том, что, контролируя форму высказывания, якобы можно однозначным образом контролировать смысл, который этим высказыванием передается. В действительности, если строгий контроль за языком обращен исключительно на форму высказывания, связь этой формы с контекстом становится непредсказуемой, что ведет к непредсказуемым изменениям смысла, который с этой формой ассоциируется.


[Закрыть]. Язык советской идеологии открылся для самых разных, порой непредсказуемых интерпретаций. Это изменение в структуре идеологических высказываний стало самым значительным фактором, определившим дальнейшее развитие позднего социализма.

Моносемичный (однозначный) язык

Советские лингвисты пытались научно обосновать превосходство этой модели политического языка. В 1982 году журнал «Вопросы языкознания» провел сравнение «лексического смысла» (буквального смысла слов и выражений) политических высказываний, сделанных по-русски, с высказываниями, сделанными на «буржуазных» языках, таких как английский, французский и немецкий. В полном соответствии с семантической моделью языка, описанной выше, автор статьи утверждает, что в период развитого социализма «в сознании носителей русского языка» политические термины утратили свою многозначность, превратившись в уникально моносемичные термины150150
  Крючкова 1982.


[Закрыть]. Каждый такой термин способен нести в себе лишь один, единственно возможный смысл, который «идеологически связан» с советской действительностью – то есть этот смысл не меняется с изменением контекста, как это происходило в предыдущие исторические эпохи, всегда оставаясь неизменным и всем хорошо понятным. Вызвано это, согласно автору статьи, было тем, что советская действительность в этот период стала абсолютно понятной, логичной и предсказуемой и ее можно было описать исчерпывающим образом с помощью советского политического языка марксизма-ленинизма. Именно точность, недвусмысленность и полнота описания действительности, продолжает автор статьи, отличает советский политический язык от политического языка буржуазного общества, где повседневная реальность пронизана антагонистическими интересами и соперничающими интерпретациями. Язык буржуазной идеологии не способен описать реальность полностью и логически, поскольку этот язык полисемичен – он способен отражать позицию лишь части буржуазного общества, находящейся в антагонизме с другими его частями151151
  Там же: 30—31.


[Закрыть]. В результате этого различия между смыслами слов в советском и буржуазных политических языках, замечает автор, перед советскими переводчиками встает «двойная задача»: они должны не просто переводить буржуазные термины, но и передавать их двусмысленность152152
  Там же: 32.


[Закрыть]. Для этого автор рекомендует переводчикам пользоваться специальными маркерами – например, кавычками или оборотом «так называемый», которые способны указать советским читателям на то, что иностранные выражения не отражают реальность точно такой, какова она есть на самом деле, в отличие от аналогичных терминов, «принятых в нашей литературе»153153
  Крючкова 1982: 32.


[Закрыть].

Тезис о том, что советский идеологический язык моносемичен, можно найти и в более ранних публикациях периода позднего социализма. Например, «Краткий словарь политических, экономических и технических терминов»154154
  500 слов… 1962.


[Закрыть], выпущенный тиражом 150 тысяч экземпляров в 1962 году и предназначавшийся «молодому читателю, комсомольскому пропагандисту, агитатору, журналисту и всем, кто занимается политическим самообразованием», предлагал список из 500 самых важных слов и словосочетаний советского политического языка, давая сугубо моносемичные определения этих терминов. В отличие от большинства словарей, которые перечисляют различные смыслы того или иного слова или словосочетания, предлагая примеры их использования, этот словарь приписывает каждому термину и выражению лишь один, уникальный, не зависящий от контекста смысл, который якобы известен заранее, полностью и до мельчайших подробностей. Для примера приведем несколько терминов и выражений на букву «А», которые, согласно словарю, в современном русском языке несут узкий, конкретный, «идеологически связанный» смысл:

понятие абсентеизм определяется в словаре как «массовое уклонение избирателей буржуазных стран от участия в парламентских и иных выборах, одна из форм проявления недоверия трудящихся антинародному буржуазному государству и его органам власти»;

агрессия определяется как «нападение одного или нескольких империалистических государств на другую страну или страны для захвата их территории, политического или экономического подчинения и порабощения их народов. Для империализма, отмечает Программа КПСС, агрессивные войны – обычный метод разрешения международных споров»;

анархизм определяется как «реакционное, враждебное марксизму-ленинизму мелкобуржуазное политическое течение, сложившееся в 40—60-х годах прошлого века в Европе»;

и, наконец, антикоммунизм определяется как «главное идейно-политическое оружие империализма в современную эпоху, отражающее крайнюю степень деградации буржуазной идеологии».

Тот факт, что смысл этих стандартных терминов советского политического языка был, согласно словарю, полностью известен и неизменен, означал также, что даже длинные словосочетания и выражения теперь могли вести себя как короткие моносемичные термины. Потому список моносемических терминов в словаре включает и множество довольно сложных фраз, таких как «абсолютное обнищание пролетариата»155155
  500 слов… 1962. Аналогичные инструкции по поводу моносемичности политического языка были распространены в коммунистическом Китае. В начале 1990-х годов, несмотря на активные экономические реформы, центральный отдел пропаганды компартии КНР издавал еженедельный бюллетень под красноречивым названием «Язык пропаганды должен быть точен», а центральное информационное агентство «Синьхуа» издавало специальные многотиражные брошюры для партийных пропагандистов под названием «Указания по терминологии» – см.: Schoenhals 1992: 8—9.


[Закрыть].

Научные работы и справочники этого периода, подобные тем, что мы описали, вносили свой вклад в процесс нормализации авторитетного дискурса. Постепенно распространилось понимание того, что при точном воспроизводстве формы этого дискурса точность передаваемого идеологического смысла будет обеспечена, а значит, на смысл идеологических текстов можно было обращать меньше внимания, чем на их форму. Как и прежде, в бесчисленных брошюрах для партийных агитаторов, редакторов газет и простых граждан говорилось, что язык политических текстов и речей должен быть точен156156
  Лукашанец 1988: 171.


[Закрыть]. Однако если при Сталине общественное внимание было сфокусировано на нюансах смысла тех или иных формулировок, высказываний и текстов, то теперь предметом внимания стала их форма.