Текст книги "Избранные. Боди-хоррор"

Бомж Петя был такой же деталью интерьера нашего двора, как сломанные турники и расписанные граффити гаражи. Зимой он куда-то пропадал, зато в остальное время околачивался возле моего дома, самозабвенно роясь в мусорниках, гремя на весь район бутылками, и часами валяясь на земле под палящим солнцем и проливными дождями. Воняло от него – будь здоров, и многие жильцы пытались избавиться от Пети, но ни полиция, ни ЖЭК поделать ничего не могли – удача Грязи и Помоек неизменно благоволила своему рыцарю. А вот мне бомж нравился, он часто улыбался, когда я возле него проходил. Многие сочли бы это признаком нездорового интереса, но та улыбка действительно была искренней и… не знаю… светлой, что ли. Когда я стал получать стипендию, то часто бросал ему пару десяток на опохмел.

А потом он умер. Точнее, его убили. Неизвестно кто, таких отморозков у нас на районе не водилось, но расправились с ним зверски. Я это знаю, потому что был первым, кто увидел тело. Это случилось через месяц после похорон отца. Вот я и нашёл объект для экспериментов «покрупнее».

Ты, наверно, хочешь знать, почему я не оживил Петю полностью? Дело в том, что его голова довольно сильно пострадала. Если честно, никакой головы там уже и не было. Убийца, кем бы он ни являлся, чем-то тяжёлым методично превратил думалку бомжа в кровавую кашу «Геркулес». А мне так хотелось оживить его, чтобы он опять мне улыбался. Хотя бы маленькую часть… Я побежал домой за топором, и так в моей жизни появился Мистер Бомжара. Он хороший, и я ни капельки не жалею о заляпанном кровью пиджаке, который так и не отстирался, ни об одном ударе топором по кости, после которого руки ныли целую неделю. Ну и о риске быть пойманным полицией, конечно же. После родителей и тебя, он для меня самый родной.

Знаешь, когда по моей квартире начали бегать маленькие пальчики, я перестал использовать настойку. Всё вроде бы было хорошо, а раскрывать чудо-метеорит мировой науке я пока не собирался. Но тут погибла ты. Девушка, которая сидела в кабинке по соседству, голос которой очаровал меня до того, как я увидел всё остальное.

Ну, вот я и признался тебе. Немного смущённо я беру тебя за руку, и она такая тёплая… Мне страшно – вдруг ты вырвешься, но ничего не происходит. Моему счастью нет предела, неужели лёд-таки тронулся? Чтобы закрепить успех я рассказываю о своих чувствах дальше. Как специально выбирал в нашем колл-центре кабинки по соседству, хоть для этого и приходилось приходить раньше на два часа. Как выходил одновременно с тобой на обед и даже получил несколько штрафов за самовольный уход. Как после твоего ухода домой, я надевал твои наушники, нюхал их, слизывал горьковатую серу из твоих ушей.

И как ужасно ревновал, когда твой парень, этот Говнюк-мажор-на-иномарке, забирал тебя с работы, целовал в то место на шее, которое я считал самым сексуальным, и издевался надо мной, ведь я – типичный ботан, да ещё и сижу всегда по соседству. По-моему, он что-то подозревал, и это вызывало у него злобное веселье.

Помню, как за три дня до своей смерти он как обычно приехал за тобой и присосался к твоей шейке, а я сидел и невпопад отвечал клиенту из Днепропетровска, которому не прислали обещанную компанией посылку. Всё внутри меня кипело от злости.

– Ты не должна работать в этом бздюшнике, – Говнюк брезгливо осмотрел операторскую, которая действительно была далеко не образцом чистоты. – Часами повторять одно и то же за гроши – унизительно. Надо мной уже все друзья смеются. Слушай, милая, бросай это всё, сядь мне на шею и свесь ножки. Или тебе здесь нравится? В обществе этого… Дон-Жуана?

Он больно ткнул меня в плечо указательным пальцем, заставив ойкнуть. Хорошо, что я успел закончить так ничего и не давший разговор.

– Понимаю, он такой красавчик – не устоять. Эти прыщи на носу такие сексуальные. А в грязные патлы так и хочется зарыться, да, дорогая?

В этот момент ты рассмеялась, а мои щёки залила краска стыда. Компьютер уже несколько секунд подавал сигнал о входящем звонке, но я не мог вот так вот просто взять и начать разговор с клиентом. Мне хотелось провалиться сквозь землю.

– А знаешь, наш офисный Дон-Жуанчик, кажется, в тебя влюблён. Смотри-ка – всегда рядом сидит, глаз, поди, с тебя не спускает, правда?

Наши взгляды пересеклись тогда, помнишь? Ты уже не смеялась, просто брезгливо сморщила личико и выдавила: «Бэээ». Словно срыгнула. И в этот момент я не выдержал: сорвался с места и убежал, оставив компьютер предостерегающе мигать. Вслед мне раздался гогот твоего бойфренда-говнюка.

Я боялся выйти на работу три дня. Всё это время сидел дома, игрался с Мистером Бомжарой. В конце концов, понял, что больше так не могу и пошёл увольняться. Подгадал так, чтобы не встретить тебя. Как оказалось – зря, я мог прийти в любое время и не столкнуться с тобой, при условии, что мой путь не проходил через здание областного морга.

На работе я узнал о твоей гибели. Из газет и другими окольными путями – о подробностях. Ты выглядишь удивлённой, возможно это оттого, что воспоминания о смерти у тебя немного спутаны. Давай я расскажу.

Этот Говнюк, твой бойфренд-мажорчик, решил покатать тебя на своей иномарке, причём за рулём была ты. Ну действительно, как можно отказать такой красивой девушке? Вот только что-то в его тачке было неисправно, и ты потеряла управление. Результат – смерть от тесного контакта грудной клетки и руля. Говнюк, слава богу, тоже погиб, но подробностей я не узнавал. Знаю только, что он тоже получил сильный удар – в голову.

Ну, вот и всё. Знай же, мне плевать, как ты ко мне относишься. Я простил тебе всё, я понял, что не смогу жить без тебя. Мне нужно было знать, что ты где-то есть, что ты смеёшься, дышишь, занимаешься любовью, радуешься. Знаю, что ничтожен перед тобой, знаю, что ты не полюбишь меня. Мне ничего не нужно от тебя. Первое время, пока я не найду другого выхода, можешь пожить у меня, потом – уходи. Но я всегда буду тебя любить и околачиваться где-то рядом, как тогда, в колл-центре.

Я смотрю на часы и поражаюсь, насколько быстро пролетело время.

– Ну, – говорю я, избегая после всех признаний смотреть тебе в глаза. – Кажется, пора спать. Тебе нужно восстанавливать силы.

Ты высвобождаешь свою руку из моих (и как я забыл о том, что всё это время держал тебя!) и снова направляешься в душевую. Пытаешься смыть следы смерти, или моих признаний? Что из этого неприятно тебе больше? Я горестно вздыхаю и плетусь в свою комнату. Когда я выключаю торшер, ко мне на кровать забирается оторванная кисть – Мистер Бомжара. Почёсывая питомца между волосатых костяшек пальцев, я засыпаю.

* * *

Будит меня благоухание яблочного шампуня. Я открываю глаза и вижу рай – твоё лицо всего в паре сантиметров от моего, а рыжий, ниспадающий на мою грудь водопад отделяет нас от всего мира. Наши губы соединяются, спросонья я запоздало понимаю, что вот он – мой первый настоящий поцелуй, с настоящей девушкой. Ты всё-таки любишь.

Я поспешно обхватываю тебя руками, ощущая твою наготу. Между нашими телами только одеяло, которое я поспешно сбрасываю. Ты горячая, словно вулкан, вот только чего-то не хватает, не так я себе это представлял. Спустя секунду понимаю – всё из-за твоего увечья. Я не чувствую упругость твоих грудей и щекотку твёрдых сосков, только неприятное царапанье обломков рёбер, обтянутых покрытой швами кожей. Зато внизу между нами полное взаимопонимание: мой во мгновение ока возбудившийся парень упирается и слегка приминает твои лепестки, сладко трётся о них и вот – час истины – плавно входит в твоё естество.

– Ай! – вырывается у меня, помимо воли. Наш поцелуй прерывается.

Я ожидал жара и влаги, но ты сухая и холодная. Я будто трусь членом о покрытую инеем стену. Но нужно продолжать, я делаю ещё пару движений, и боль становится нестерпимой. Высунув, я понимаю, что повредил головку – на ней выступила капелька крови. Я почти готов сдаться, но тут смотрю на тебя, в твои растерянные глаза. Ты выглядишь, словно нашкодивший пёс рядом с кучкой дерьма.

– Ничего… – выдыхаю я. – Ты не виновата. Я сейчас…

Подхватываюсь со смятых простыней, оставляя тебя одну, бегу в ванную. На полке возле зеркала ищу что-нибудь, подходящее для смазки. Гель для бритья, шампунь, шариковый дезодорант… Хватаю шампунь и выдавливаю немного на ладонь. Размыливаю уже по дороге назад, к тебе, лежащей в моей постели. Кто бы мог подумать?

* * *

Выходные заканчиваются, и я отправляюсь на работу, строго-настрого запретив тебе выходить из дома. Не хватало только чтобы соседи увидели девушку, заметка о смерти которой печаталась во всех мало-мальски читаемых газетах Харькова. Запрет приходиться озвучивать через дверь душевой, потому что ты опять там. Надеюсь, в этот раз, чтобы смыть банальный запах пота и секса.

По дороге на работу с моего лица никак не желает сходить улыбка. Вчера ты сделала всё, о чём я когда-либо фантазировал, даже больше. Не хватало только криков. Твоих, уж я то стонал, будь здоров.

Меня уже не трогают вечно недовольные клиенты, в каждом слове ищущие подвох, крики старшего по группе, гудящая от напряжения атмосфера колл-центра. Передо мной – ты. Нет, мы. Теперь я буду употреблять только «мы». Домой я мчусь, как угорелый, словно на крыльях взлетаю наверх, именно поэтому не замечая земли на ручке двери, земли в прихожей, трупного запаха в квартире.

Зато твоего бойфренда-Говнюка я замечаю. Как тут не заметишь бледнолицего, измазанного в грязи амбала с развороченной головой, восседающего на моём диване в обнимку с тобой. Одна его рука – позеленевшая, с обломанными ногтями – на твоём плече. Вторая подбрасывает метеорит, который подарил мне отец. Вверх. Вниз.

– Опа, а вот и наш Дон-Жуан-Франкенштейн! – восклицает он, ухмыляясь.

* * *

Ничего не скажешь, Говнюк пострадал в аварии больше тебя. Половины его лица вообще нет, вместо него распустился цветок из свернувшейся крови с костяными лепестками, зияющий подсохшим мозговым веществом. Этот ужас даже не стали зашивать, уверен, хоронили мажорика в закрытом гробу, и никакие деньги в этом не помогли. Но смотрю я не на Говнюка, а на тебя. На чужие засосы, поставленные в самом сокровенном твоём месте, которое я так и не осмелился поцеловать. На багровый синяк под глазом, составляющий резкий контраст с твоей мелованной кожей.

Говнюк гладит фингал обломком ногтя.

– Прости, крошка, не сдержался, – говорит он. – Понимаю, ты легла под это убожество лишь ради меня, и всё же…

Я слышу крик и только оказавшись прямо перед диваном понимаю, что он вылетает из моей глотки. Впервые в жизни я сам лезу в драку, но слёзы застилают глаза, и, наверно, именно поэтому атака не удаётся. Говнюк наносит удар снизу-вверх, и я отлетаю прочь, прямо к стене. Чувствую ужасную боль, и мне в голову вдруг приходит дурацкая мысль: когда я был младенцем, в мою челюсть вшили миниатюрный заряд взрывчатки и теперь он сработал.

– А ты, я смотрю, не промах, – слышу я весёлый голос Говнюка. – Живой она бы тебе точно не дала, вот ты и решил нахлобучить тушку. Да и то, пришлось потратить изрядно шампуня, как я слышал, правда? Ты даже мёртвую бабу не сможешь завести, некрофил хуев.

Сквозь кровавые круги перед глазами пытаюсь рассмотреть твой абрис. Неужели всё так, как он говорит? Ты делала это, чтобы я расслабился, и можно было украсть камень? А мои чувства, выходит, ты не просто оставила без ответа, а растоптала. Что ж, по крайней мере, если Говнюк хочет меня убить, я приму смерть, как избавление.

– Но ты смог-таки меня разозлить, – произносит тем временем он у меня над ухом, словно прочитав мысли. – Я тебя задавлю вот этими руками, прямо сейчас. Но медленно. Растяну это удовольствие на несколько дней. Буду сжимать и разжимать тебе горло, пока ты не обосрёшься. Но могу и быстро шлёпнуть.

– Как шлёпнул её? – шепчу я и получаю ногой в живот. Как ни странно, боли нет, мои болевые рецепторы будто перегорели.

– Раз ты смог меня воскресить, – продолжает Говнюк. – Значит и морду сможешь подправить. Сделаешь это – избежишь мучений.

Вот теперь настала моя очередь смеяться. И я сначала громко прыскаю, а потом ржу, словно невоспитанная лошадь. Мой хохот будто сотрясает стены, я получаю ещё несколько пинков, но мне абсолютно пофиг. Честное слово, затею с твоим воскрешением стоило осуществить хотя бы ради этого момента.

– Не… – с трудом превозмогая себя, выдавливаю я. – Не нравится фейс, да? По сравнению с тобой уже и я кажусь не таким мерзким, ага? Чёрт, будь я девушкой, мне приятнее было бы поцеловать использованную туалетку, чем тебя. Уверен, она уже жалеет, что тебя воскресила и прикидывает, как бы сбежать от вида твоей рожи. Воняющий мертвечиной обрубок – вот, кто ты. А теперь обрадую тебя: раны я исцелять не умею. Радуйся жизни, Говнюк.

Слава богу, туман перед глазами рассеивается, и я успеваю рассмотреть выражение его лица. Господи, как мне хорошо! И как же ноет проклятая челюсть!

Говнюк делает шаг вперёд, сжимая и разжимая кулаки. А ты сжалась на диване и испуганно наблюдаешь за нами. Ты мне не поможешь, нет. И тут я понимаю странную штуку. Что, в общем-то, ничего особенного в тебе нет. Умом ты не блещешь, добротой тоже. Да, ты красивая, но разве мне это было важно? Я влюбился в твой голос, а теперь его нет. Хотя, как же тогда Говнюк узнал о наших интимных делах?

Плевать. Я готов умереть.

Говнюк хватает меня за шкирку и рывком поднимает с пола. Его руки смыкаются на моей шее, начинают давить… Но тут в игру вступает Мистер Бомжара.

Он возникает словно из ниоткуда, прыгает через полкомнаты и впивается своими ногами-ногтями Говнюку в лицо. Тот ревёт от боли и отшатывается от меня. Срывает Мистера Бомжару и швыряет на пол. Его нога в лакированном туфле опускается на живую кисть. Раздаётся хруст, и я как будто слышу жалобный вой, хоть у моего друга нет ничего, чем можно есть и кричать. Мистер Бомжара подёргивается, суча сломанными пальцами, когда туфель опускается во второй раз.

Тут я бросаюсь бежать.

* * *

Купюры с изображением Сковороды у меня уже нет. Ни скатанной в грязный комок, ни какой-либо ещё. Поэтому я просто оглушаю кладбищенского сторожа лопатой. Погода опять мне благоволит, и кроме огромных снежных наносов препятствий больше не предвидится.

Старые мозоли вспыхивают новой болью, едва я пару раз вгрызаюсь в землю, на этот раз твёрдую, словно камень, ведь тело, которое я собираюсь откопать, лежит тут уже довольно давно. Но я не ощущаю боли. В прошлый раз мною двигала любовь, в этот – желание отомстить. За Мистера Бомжару и за себя. Куски почвы, похожие на сырую печень, разлетаются в разные стороны.

Сейчас лопата уже не ударяется о гроб. С чавкающим звуком она проходит сквозь прогнившую древесину, и упирается во что-то мягкое. Я выбрасываю её и, не найдя замков, просто отрываю мягкие куски гроба, расширяя пробитую лопатой дыру. Когда мне удаётся рассмотреть мертвеца, я всхлипываю. За полгода смерть хорошо поработала над отцом, но знакомые чёрточки всё-таки проглядывают сквозь гниль и съёжившуюся кожу, словно улыбка Моны Лизы, после того как вандалы размазали по картине дерьмо.

Я опускаю руку в дыру и нащупываю в кармане истлевшего пиджака нечто твёрдое. Это – второй кусок метеорита, который я лично положил туда перед похоронами. Вытаскиваю из-под полов куртки термос, «одолженный» у сторожа, задубевшими от мороза пальцами свинчиваю крышку и пропихиваю камень в полость. Затем выливаю всё на папу и с отвращением наблюдаю, как с его лица слазят целые лоскуты кожи.

На этот раз всё не так, как с тобой. Оживление происходит быстро. Глаза у него сохранились, это хорошо. Только одно наполовину затянуто бельмом. Взгляд второго фокусируется на мне.

– Здравствуй, с-с-сынок.

* * *

В мою комнату мы входим одновременно, и я вижу, что вы с Говнюком до сих пор здесь. Твой парень вскакивает и бросается на меня, противно улыбаясь, но тут же замирает, словно налетев на препятствие. Увидел моего папашу. В следующий момент отец погружает руку в дыру, что в Говнюковой голове. На руке набухают остатки мышц и вен, будто она что-то сжимает. Говнюк охает, его уцелевший глаз закатывается, и он умирает во второй раз. Папа выбрасывает на пол изрядную часть говнюкова мозга и подходит к тебе. Ты вопишь, словно резанная, но не двигаешься с места. Кажется, в вопле этом можно различить моё имя. Я вяло размышляю, останавливать отца, или нет, но он уже схватил твою хорошенькую головку и повернул её на сто восемьдесят градусов, обрывая визг смачным хрустом шейных позвонков. Ты, которую я так любил, на которую я потратил столько сил, снов и спермы, мёртвой куклой оседаешь на диван. Всё кончено.

Я опускаюсь на колени и поднимаю тельце Мистера Бомжары. Хочется пролить слезу, но глаза сухие, словно твоя вагина во время секса со мной. На моё плечо внезапно опускается рука. Я поднимаю глаза на отца и мне на секунду становится страшно – вдруг он и меня решил того… Но потом хочется смеяться: достойное всё-таки завершение этой истории!

– Он был твоим другом? – спрашивает отец.

– Больше, чем другом. Он спас мне жизнь, – отвечаю я, и слёзы всё-таки побежали.

– Знаешь, – говорит отец, и сквозь дыру в его щеке я вижу почерневший язык, двигающийся за частоколом жёлтых зубов. – Я никогда не был хорошим родителем. Но, возможно, сегодня попробую исправить это хотя бы отчасти. Ты можешь его оживить. Как оживил меня и ту шлюху. Для этого тебе не нужен никакой камень. Ты можешь всё.

– Как это? – выдавливаю я удивлённо.

– Эти два булыжника я подобрал в нашем дворе, а тебе наплёл красивую сказочку. Не знаю, почему. Тебе казалось, что воскрешает – камень. На самом деле – это всё ты. Твоя вера, заряжающая бесполезный кусок щебня даже на расстоянии.

– Но… как же это?

– Не знаю. Я не любил тебя только потому, что ты – не мой родной сын. Самое странное, что у твоей матери никогда не было других мужчин, за это я ручаюсь. До меня она была девственницей.

Он убирает руку, а затем взваливает оба тела на свои плечи и скрывается в прихожей. Я остаюсь стоять на коленях, не в силах прийти в себя от шока.

– Попробуй оживить своего питомца – мало ли? – слышу я голос из коридора. – А если вдруг научишься делать вино из воды – зови меня, отпразднуем.

* * *

И снова я на кладбище, но на этот раз купюра мне точно не нужна: сторож, подобострастно кланяясь, сам впускает меня и почтительно удаляется. Я стою на главной дороге, а вокруг – надгробия, памятники, бюсты, обелиски, кресты и просто холмики земли, где вы похоронены.

Усилие мысли – и всё это трещит, ломается, разлетается, выпуская вас из себя. Вы поднимаетесь – старые, молодые, разложившиеся до костей, до мяса, слегка позеленевшие, или нетронутые тлением. Мужчины. Женщины и девушки. Много красивых женщин и девушек.

– Как думаешь, – спрашиваю я у Мистера Бомжары, крепко вцепившегося мне в плечо. – Может, я, всё-таки, не однолюб?

Всё по закону
Валерий Лисицкий

Вокруг белого фургончика, припаркованного на окраине Солнечного, как и ожидалось, собралась толпа. Это не удивило Виталика: очень уж привлекал внимание текст, написанный на белых бумажках, неожиданно появившихся по всему селу, буквально на каждом столбе и заборе. Зарплата – от пятидесяти (подумать только!) тысяч рублей! Возможность командировок по всему миру, и это при том, что многим и Москва-то казалась недосягаемой. И дополнительного очарования всему этому придавала маленькая деталь на верху страницы, незамысловатый вензель в виде орла, сидящего на круглом щите и надпись: «Агентство Обеспечения Безопасности». Название немного громоздкое, но от него так и веяло почти имперской солидностью и основательностью. Это вам не какой-нибудь ЧОП!

– АОБ! – Виталий прокатил непривычную, но довольно красивую аббревиатуру во рту, словно леденец. Звучало отлично. Форму с такой нашивкой он бы надел с удовольствием.

Но и конкурс на такое предприятие, разумеется, огромный. Едва ли не каждый мужчина Солнечного, считавший себя физически крепким и морально устойчивым, прибыл на место встречи. Многие за каким-то лешим притащили с собой охотничьи ружья, да и нарядились, словно собирались на медведя: патронташи крест-накрест, тельники и камуфляж… Впрочем, вооружение у мужиков шустро отбирали охранники, три добрых молодца, похожих друг на друга, как родные братья. На них местные поглядывали с завистью. Хоть и охранники, а никаких спецовок таскать не должны! Все в костюмчиках, при галстучках. Шпионы из фильмов про Бонда, а не охранники.

Очередь двигалась медленно. Двери белоснежного фургона время от времени распахивались, выпуская на волю голосок менеджера по персоналу, прощавшейся с одним кандидатом, и зовущей следующего. Каждого вышедшего с ходу облепляли любопытные, пытаясь вызнать, что же происходило в недрах автомобиля, но те лишь отмахивались, загадочно улыбаясь. Многим по этому поводу хотелось сально пошутить, но лица троих в костюмах, хотя на них и застыли лёгкие полуулыбки, отбивали желание говорить пошлости о сидящей в автомобиле девушке.

Возможность того, что ждать собеседования придётся долго, Виталик предугадал заранее. Поэтому вместо охотничьих атрибутов или армейских регалий он прихватил с собой складной стульчик и газету. Газету, правда, не доглядев, схватил двухнедельной давности, читанную-перечитанную, но зато московскую, «Криминал Инфо». Хотя так даже лучше – пусть видят, что не валенок, столичными новостями интересуется. Быстро перездоровавшись со знакомыми, он запомнил, за кем занимал очередь, и устроился чуть в стороне.

Хрупкие страницы морщились от случайно пролитого на них чая и в некоторых местах бесстыдно щеголяли жёлтыми пятнами. Быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что на него никто не смотрит, Виталик украдкой понюхал разводы, чтобы удостовериться, что это чай, а не проделки Марыськи. Неприятного запаха не чувствовалось, так что всё было в порядке.

Откинувшись на спинку стула, Виталик неторопливо пролистал до своей любимой статьи. Она называлась «В Москве экспериментируют НАД ЛЮДЬМИ?!». Поёрзав, чтобы умостить зад поудобнее, Виталик принялся за чтение. Читать он не очень любил, поэтому процесс шёл довольно медленно, но парень твёрдо вознамерился произвести на рекрутёров самое положительное впечатление. А как может не привлечь внимание единственный человек, читающий газету?

В очереди, похоже, уловку Виталия заметили и раскрыли: мужики стояли, пряча смешки за покашливаниями, молодые парни толкали друг друга локтями, указывая на него пальцами, и глумились в открытую.

Виталик же на волнение окружающих внимания не обращал. Иллюстрировала статью всего одна фотография, на которой толком ничего не было видно, но это с лихвой компенсировалось текстом. Автор заметки, смакуя подробности и щедро пересыпая текст восклицательными знаками и заглавными буквами в самых невероятных местах, повествовал о том, что в Москве, якобы прямо посреди бела дня похищает людей некая организация, прикрывавшаяся именем известной частной клиники. В мрачных застенках эти чудовища, недостойные называться людьми, измываются над своими жертвами, вживляя им в головы подавляющие волю микросхемы и совершая ряд непонятных манипуляций с телами: отрезали руки и ноги и, возможно, приделывали вместо них лапы животных.

Для чего нужны были эти издевательства, автор не знал, но приводил две версии: либо правительство спонсирует создание суперсолдата, либо в частные руки попали какие-то документы ещё времён аж Третьего Рейха, и неизвестные изуверы решили продолжить дело гитлеровцев. В пользу второго варианта говорило также и то, что логотип этой клиники, служащей прикрытием для лаборатории, смутно напоминал нацистскую символику. Фотография, правда, не прилагалась.

Виталик не успел определиться, какая версия кажется ему более правдоподобной. Мужчина, за которым он занимал очередь, вышел из фургона, и один из охранников, дружелюбно улыбнувшись, тронул его за плечо:

– Ваша очередь, молодой человек.

В салоне автомобиля было душно и пахло потом предыдущих посетителей. Работавшей в салоне девушке, похоже, это доставляло неудобства, но она старалась не подавать виду. Виталик порадовался, что догадался набрызгать на себя одеколоном, прежде чем идти на собеседование.

– Вы без ружья? – пошутила менеджер, и тут же продолжила, не дав парню возможности ответить: – Минутку подождите, пожалуйста.

Натянув на лицо улыбку, Виталик сел в кресло через стол от девушки и огляделся. Переделанный под офис салон тонул в бумагах, бережно подшитых в старомодные бумажные папки. Возможно, впервые в жизни Виталик подумал о том, что бумажная работа, к которой он привык относиться с некоторой долей презрения – тоже труд не из лёгких.

– Ну, – девушка разобралась с последней стопкой бумаг и навалилась на стол, предоставив Виталику возможность любоваться бюстом через вырез блузки. – Давайте знакомиться. Меня зовут Настя, я менеджер по персоналу.

– Виталий.

Парень протянул руку над узкой столешницей практически не глядя, ведь прелести девушки, кокетливо подчёркнутые тонкой белой тканью, не позволяли ему отвести от них глаз. Впрочем, Настя недовольства не демонстрировала. Не иначе, как благосклонно отметила наличие парфюма.

Последовала серия вопросов, на которые Виталик отвечал практически механически, не задумываясь. Родился и вырос тут, в Солнечном. В армии служил, танкистом. Работал трактористом после дембеля. Из родных только пожилая мать, он поздний и единственный ребёнок. Отношения с ней натянутые, она немножко сумасшедшая.

Девушка-менеджер, похоже, осталась довольна разговором. Ещё раз обворожительно улыбнувшись Виталию, она произнесла, возможно, излишне томно:

– Думаю, мы с вами ещё увидимся. Через неделю узнаете результаты беседы.

Виталий понял, что Настя ждёт его ответа только через несколько секунд вдумчивого созерцания округлостей её тела.

– А? Ага… – смущённо пробормотал он, торопливо поднимая взгляд.

Девушка улыбалась. Может, и правда он ей понравился? Из фургона парень выходил чуть одуревшим и дезориентированным. В его груди теснилось чувство того, что жизнь скоро круто изменится в лучшую сторону.

Результаты беседы, и правда, объявили через неделю. Настя, правда, не приехала – вместо неё заявился ещё один парень в тёмном костюме и при галстуке, на дорогой машине. Лично зашёл к каждому из кандидатов в дом и вручил в руки по аккуратному конверту с тем же простым, но исполненным глубокого смысла изображением в левом нижнем углу.

Едва дождавшись, пока курьер уйдёт, ведь вскрывать конверт при постороннем он стеснялся, опасаясь неудачи, Виталий дрожащими пальцами разорвал плотную бумагу и ему в ладони упал белый прямоугольник с напечатанным на нём сухим и официальным, но в то же время казавшимся безумно торжественным текстом. Он прошёл собеседование успешно, и теперь его ждут в Москве для прохождения медкомиссии. Никаких поздравлений в письме не было, но это не смутило парня. В конце концов, не на детский утренник Петрушкой нанимается! АОБ!

Виталик даже подпрыгнул от радости. Пусть это ещё и не конец, за хлебное место требовалось побороться, но он уже едет в Москву! Большая часть односельчан, как выяснилось позже, не добилась и этого. Из практически всех мужчин Солнечного отбор прошли всего пятеро – все не женатые и без детей. Должно быть, думал Виталик, это со спецификой работы связано. Ну как женатик, да с детьми, отправится в командировку в Англию? Или в Испанию? Или даже Америку? Это же, во-первых, жена загрызёт, что без неё! А во-вторых, семья, как говорили в одном из шпионских боевиков – это слабость.

И только реакция матери мешала Виталию полноценно наслаждаться первой победой. Увидев его радостное лицо, она не поддержала сына, а, привалившись плечом к дверному косяку, медленно осела на пол и зарыдала.

– Мама! – испуганно выкрикнул парень, бросаясь к ней. – Мам, ты чего?!

– Не езди! – женщина вцепилась в его футболку, больно оцарапав ногтями кожу под ней. – Не езди никуда! Скажи, передумал!

– Передумал?! – Виталик опешил. – Да я такую работу могу получить, на какую и надеяться-то глупо! Зарплата! Командировки по миру!

– Пушечным мясом командировки! – взвизгнула мать. – Жизнь свою ещё не хватало отдавать за этих!..

Виталик хотел было ответить ей, что лучше уж так, чем всю жизнь по колено в навозе, но замешкался, не решаясь так грубо отвечать матери, за всю жизнь всего-то раз десять выезжавшей из села, и то не дальше областного центра. Он попытался было найти слова, чтобы объяснить ей всё ещё раз, уже развёрнуто и подробно, но не успел. Глаза стареющей женщины расфокусировались, голос дрогнул, надломившись, и она запела тоненько и жалобно:

– Спаси-и-и, поми-и-илуй… Спаси-и-и, поми-и-илуй…

Трогать её в такие моменты смысла не было. За годы жизни с мужем-тираном, регулярно избивавшим и насиловавшим её, она приучила себя входить в транс сразу же, как чувствовала, что ситуация выходит из-под контроля.

Когда ещё семь дней спустя за Виталиком и остальными потенциальными агентами явился автобус весёленького жёлтого цвета, он был на седьмом небе от счастья. На борту здоровенной машины, прямо под тонированными стёклами, красовался всё тот же логотип, при одном взгляде на который парня охватывало почти забытое с детства ощущение радостного предвкушения. Слегка угловатый орёл с распростёртыми крыльями смотрел на новобранцев грозно и вопрошающе. Не подведёте ли?

Подводить Виталик не собирался. До этого момента ему не очень нравилось, как складывается его жизнь: кое-как отучился девять классов в ненавистной школе в соседней Берёзовке, потом в ПТУ на слесаря, отслужил в армии, работал трактористом. Платили немного, но около года назад не стало и этой работы. В Солнечном так жили почти все, перебивались случайными заработками, грызлись за возможность наняться на окрестные фермы. Но глубоко в душе у Виталия жила уверенность в том, что он создан для чего-то большего. Это чувство не давало ему спокойно спать по ночам, но оно же и спасло его от пристрастия к бутылке.

Единственное, что немного омрачало его радость, так это то, что Настя не появилась и на этот раз. Ему почему-то мнилось, что она должна была найти возможность приехать в глушь ещё раз, и непременно ради него одного. Но в жёлтом «Вольво» прибыли лишь очередные «близнецы». Возможно, те же, что побывали у них в гостях и в первый раз. А может, совсем другие. Различить их у него не получилось.

Всё с теми же вежливыми полуулыбками парни мягко, но настойчиво отлепили от рекрутов рыдающих стариков и смеющихся друзей, упаковали рюкзаки и спортивные сумки в полупустой багажник, быстро сверили паспортные данные. На всё про всё ушло не больше десяти минут, что несказанно обрадовало Виталика. Когда он уходил из дома, его мать снова валялась на полу, пуча глаза в пустоту. Раз не пришла проводить – значит, ещё не очухалась. Оно и к лучшему.