Текст книги "Хромой бес"

Донья Теодора очень обрадовалась, что приняты такие решительные меры к ее освобождению.

– Возможно ли, что я могу надеяться вновь увидеть мою дорогую родину, Валенсию? – воскликнула она вне себя от радости. – Какое счастье! После стольких опасностей и тревог опять жить там, спокойно, с вами! Ах, дон Хуан, как меня радует эта мысль! Вы разделяете мою радость? Подумайте, ведь, похищая меня у дея, вы увозите свою жену!

– Увы, – ответил Сарате, тяжко вздыхая, – сколько прелести заключалось бы для меня в этих сладких речах, если бы воспоминание о несчастном поклоннике не примешивало к ним горечи, которая лишает их очарования! Простите мне, сударыня, эту чувствительность и сознайтесь, что Мендоса достоин вашей жалости. Он для вас покинул Валенсию, лишился свободы, и я не сомневаюсь, что в Тунисе его не столько тяготят цепи, в которые он закован, сколько отчаяние, что он не отомстил за вас.

– Конечно, он заслуживает лучшей участи, – сказала донья Теодора. – Бог мне свидетель, я глубоко тронута всем, что Мендоса для меня сделал; я глубоко сожалею о его муках, причиной которых я была, но, по жестокому предначертанию злых созвездий, мое сердце не может быть наградой за его услуги.

Этот разговор прерван появлением двух старух, прислуживавших вдове Сифуэнтеса. Дон Хуан переменил тему разговора и, разыгрывая наперсника дея, стал говорить Теодоре:

– Да, прелестная невольница, вы наложили цепи на того, кто держит вас закованной. Месоморто, ваш и мой повелитель, самый влюбленный и самый привлекательный из всех турок, очень доволен вами. Продолжайте обходиться с ним благосклонно и вы увидите, что вашим невзгодам скоро наступит конец.

С этими словами, истинное значение которых было понятно только донье Теодоре, он вышел из комнаты.

В течение недели дела во дворце дея оставались в том же положении. Между тем каталонец-отступник купил небольшое судно, почти вполне снаряженное, и готовился к отплытию. Но за шесть дней до того, как он уже мог пуститься в путь, дон Хуан опять страшно встревожился.

Месоморто прислал за ним и, потребовав его в свои покои, сказал:

– Альваро, ты свободен; можешь ехать в Испанию, когда захочешь: обещанные тебе подарки готовы. Сегодня я виделся с прекрасной невольницей; она мне показалась совсем другой, чем та особа, которая так огорчала меня своей печалью. С каждым днем горечь сознания, что она в неволе, у нее ослабевает; она так очаровательна, что я решил на ней жениться. Через два дня она станет моей женой.

При этих словах дон Хуан изменился в лице и, несмотря на все усилия, не мог скрыть от дея свою тревогу и удивление, так что тот даже спросил, что с ним?

– Господин, – отвечал толедец в смущении, – я, по правде говоря, очень удивлен, что самое знатное лицо в Оттоманской империи намерено снизойти до того, чтобы жениться на невольнице. Я знаю: подобные случаи у вас бывали, но все-таки, как это блистательный Месоморто, который может притязать на руку дочерей важнейших сановников Порты, вдруг…

– Я согласен с тобой, – перебил его дей, – я мог бы домогаться руки дочери великого визиря с тем, чтобы впоследствии унаследовать его должность, но у меня несметные богатства и ни малейшего честолюбия. Мне дороже покой и радости, которыми я здесь наслаждаюсь, чем должность великого визиря. Это опасный пост, на который не успеешь подняться, как подозрительность султана или зависть врагов свергнет тебя вниз. К тому же я влюблен в эту невольницу, а красота ее дает ей полное право занять положение, на которое я намерен ее возвести. Но ей необходимо сегодня же переменить веру, чтобы быть достойной чести, которую я ей оказываю, – прибавил он. – Как ты думаешь: не воспротивится ли она этому из-за нелепых предрассудков?

– Нет, господин, – ответил дон Хуан, – я уверен, что она пожертвует всем ради такого высокого положения. Позвольте мне только заметить, что вам не следует на ней жениться так поспешно. Не торопитесь! Нет сомнения, что мысль изменить вере, которую она впитала с молоком матери, сначала ее возмутит. Дайте ей время одуматься. Пусть она ясно представит себе, что вы собираетесь не обесчестить ее и затем бросить, предоставив ей доживать дни среди других ваших рабынь, а хотите связать себя с нею узами брака, который принесет ей такую честь, о какой она и не мечтала, – и тогда ее благодарность и тщеславие победят всякое сомнение. Отложите осуществление ваших планов хотя бы на неделю.

Дей задумался; промедление, которое предлагал наперсник, было ему не по душе, и тем не менее совет казался разумным.

– Соглашаюсь с твоими доводами, Альваро, – сказал он, наконец. – Как ни обуревает меня нетерпение обладать невольницей, повременю еще недельку. Пойди к ней сейчас и уговори исполнить мое желание по истечении этого срока. Я хочу оказать честь тому самому Альваро, который так хорошо вел мои дела: пусть именно он предложит ей мою руку.

Дон Хуан бросился к Теодоре и поведал ей все, что произошло между ним и Месоморто, чтобы она приняла соответственные меры. Он ей сказал также, что через шесть дней корабль будет готов к отплытию. А когда она выразила недоумение, как же ей выйти, если все двери, через которые надо пройти, чтобы достигнуть лестницы, будут заперты, он ответил:

– Об этом не беспокойтесь, сударыня: одно из окон вашей комнаты выходит в сад, куда вы и спуститесь по приставной лестнице, которую я вам доставлю.

И правда, по прошествии шести дней Франсиско уведомил толедца, что вероотступник собирается отплыть в следующую же ночь. Можете себе представить, с каким нетерпением ожидала ее донья Теодора и толедец. Наконец, долгожданная ночь наступила и, к счастью, была очень темной. Как только настал час приступить к исполнению задуманного, дон Хуан приставил лестницу к окну прекрасной невольницы, которая за ним внимательно следила; она тотчас спустилась с большой поспешностью и волнением; затем, опершись на руку толедца, дошла до калитки, выходившей к морю.

Они шли быстро и уже предвкушали избавление от неволи, как вдруг судьба, все еще неблагосклонная к нашим влюбленным, уготовила им совершенно неожиданный и еще более жестокий удар, чем все испытанные ими до сих пор.

Они уже вышли из сада и направились по берегу, чтобы сесть в поджидавший их ялик, как вдруг какой-то человек, которого они приняли за одного из своих спутников и потому совсем не испугались, бросился прямо на дона Хуана с обнаженной шпагой и поразил его в грудь. «Вероломный Альваро Понсе! – воскликнул он. – Вот как дон Фадрике де Мендоса карает подлого похитителя! Ты не заслуживаешь, чтобы я вызвал тебя на дуэль, как честного человека».

Толедец не выдержал удара и рухнул наземь, в то время как донья Теодора, которую он поддерживал, потрясенная неожиданностью, горем и ужасом, упала без чувств рядом с ним.

– Ах, Мендоса, что вы наделали! Вы подняли оружие на своего друга, – проговорил дон Хуан.

– Праведное небо, – воскликнул дон Фадрике, – неужели я убил…

– Прощаю вам свою смерть, – перебил его Сарате, – тут виною только злой рок; он, верно, хотел положить конец нашим злоключениям. Да, дорогой мой Мендоса, я умираю спокойно, потому что передаю донью Теодору в ваши руки, а она может засвидетельствовать, что я ничем не нарушил дружбы к вам.

– Безмерно великодушный друг, – вскричал дон Фадрике в порыве отчаяния, – вы умрете не один: тот же клинок, который сразил вас, покарает и вашего убийцу. Если ошибка и может служить мне оправданием, то утешением она для меня не будет никогда!

С этими словами он повернул к себе острие шпаги, вонзил ее в грудь по рукоятку и свалился на тело дона Хуана, который лишился сознания – не столько от потери крови, сколько от потрясения при виде того неистовства, в какое впал его преданный друг.

Франсиско и отступник, которые находились в десяти шагах от них и имели особые причины не броситься на помощь к невольнику Альваро, были крайне изумлены последними словами дона Фадрике и его поступком. Они поняли, что незнакомец ошибся и что раненые не смертельные враги, как можно было подумать, а друзья. Тогда они поспешили им на помощь. Но они не знали, на что решиться, видя, что все лежат без чувств, в том числе и Теодора. Франсиско был того мнения, что надо ограничиться спасением одной только дамы, а мужчин оставить на берегу, где они, судя по всему, скоро умрут, если еще не умерли. Вероотступник держался иного взгляда. Он считал, что не следует покидать раненых; может быть, их раны не смертельны, и он им сделает перевязку на корабле, где у него имеются все инструменты его прежней профессии, которой он еще не забыл. Франсиско с ним согласился.

Понимая, как важно не терять времени, вероотступник и наваррец при помощи невольников перенесли в ялик несчастную вдову Сифуэнтеса и ее двух поклонников, еще более несчастных, чем она, и через несколько минут ялик подошел к кораблю. Едва только беглецы взошли на палубу, как одни начали поднимать паруса, а другие, став на колени, обратились к небу с усерднейшими молитвами, какие только мог им внушить страх, что Месоморто вышлет за ними погоню.

Отступник поручил управление кораблем невольнику-французу, хорошо знающему это дело, а сам занялся прежде всего доньей Теодорой и привел ее в чувство. Потом ему удалось разными снадобьями вывести из оцепенения и двух раненых мужчин. Вдова Сифуэнтеса, упавшая в обморок при ударе, нанесенном дону Хуану, была крайне удивлена, увидя рядом с собой дона Фадрике. Она поняла, что Мендоса ранил себя с горя оттого, что чуть не убил своего друга, и тем не менее не могла относиться к нему иначе, как к убийце любимого ею человека.

Вид этих трех несчастных, пришедших в себя, представлял самое трогательное зрелище, какое только можно себе вообразить. Все трое только что находились в состоянии, близком к смерти, но сейчас они внушили еще больше жалости. Донья Теодора обращала к дону Хуану взоры, в которых отражалось смятение души, пораженной горем и отчаянием, а оба друга смотрели на нее угасающим взглядом и тяжко вздыхали.

Молчание, столь же трогательное, сколь и зловещее, прервал дон Фадрике; обращаясь к вдове Сифуэнтеса, он проговорил:

– Сударыня, перед смертью мне посчастливилось узнать, что вы освобождены от рабства; я благодарил бы небо, если бы свободой вы были обязаны мне, но небу угодно было, чтобы это стало делом рук избранника вашего сердца. Я слишком люблю своего соперника и не могу на него роптать; мне хотелось бы, чтобы удар, который я имел несчастье нанести, не помешал ему наслаждаться вашей благодарностью.

Теодора ничего на это не ответила. Ее вовсе не трогала в эту минуту печальная участь дона Фадрике; она чувствовала к нему отвращение, внушаемое ей опасным состоянием толедца.

Между тем хирург собирался осмотреть и исследовать раны. Он начал с Сарате и нашел рану его не опасной, потому что шпага, скользнув под левой грудью, не затронула ни одного важного органа. Заключение хирурга немного успокоило Теодору и очень обрадовало дона Фадрике; повернув лицо к даме, он сказал:

– Я доволен: раз мой друг вне опасности, я расстаюсь с жизнью без сожаления; я умру, не унося с собой вашей ненависти.

Он сказал это так проникновенно, что вдова Сифуэнтеса была растрогана. Она перестала опасаться за жизнь дона Хуана, поэтому и ненависть ее к дону Фадрике исчезла и она относилась теперь к нему, как к человеку, вполне достойному ее сострадания.

– Ах, Мендоса, – отвечала она ему в великодушном порыве, – позвольте, чтобы вам перевязали рану; может быть, она окажется такой же легкой, как у вашего друга. Согласитесь на лечение, которое вам предлагают. Живите! Если я не могу сделать вас счастливым, я не осчастливлю и другого. Из сострадания и дружбы к вам я не отдам своей руки дону Хуану, как хотела. Приношу вам ту же жертву, какую принес и он.

Дон Фадрике хотел было отвечать, но хирург, боясь, как бы он разговорами не разбередил свою рану, велел ему замолчать и начал осмотр. Рана показалась хирургу смертельной, ибо шпага прошла сквозь верхнюю часть легкого, о чем свидетельствовало кровоизлияние, причем оно могло возобновиться. Сделав первую перевязку, хирург оставил раненых в каюте на корме. Они лежали рядом на двух узких койках, а донью Теодору он увел, боясь, как бы ее присутствие не отразилось на них дурно.

Несмотря на все эти предосторожности, у Мендосы обнаружился жар, а к вечеру кровоизлияние усилилось. Хирургу пришлось объявить ему, что вылечить его нельзя и если он хочет что-нибудь сказать своему другу или донье Теодоре, то пусть поторопится. Эти слова бесконечно огорчили дона Хуана, зато дон Фадрике выслушал их спокойно. Он попросил позвать к нему вдову Сифуэнтеса; она пришла в таком состоянии, которое легче представить себе, чем описать. Она была вся в слезах и так рыдала, что Мендоса страшно взволновался.

– Сударыня, я не стою драгоценных слез, которые вы проливаете, – сказал он ей, – перестаньте на минуту плакать, прошу вас, и выслушайте меня; с этой же просьбой я обращаюсь и к вам, мой милый Сарате, – сказал он своему другу, видя, что тот не в силах сдержать страшного горя. – Я знаю, что разлука со мною будет вам тяжела; мне слишком известна ваша дружба, чтобы сомневаться в этом; но подождите, пока я не умру, а тогда почтите мою смерть этими знаками нежности и сострадания. До тех же пор умерьте вашу печаль; она огорчает меня больше, чем потеря жизни. Я хочу вам рассказать, какими путями судьба, так жестоко меня преследующая, привела меня на этот злополучный берег, обагренный по моей вине кровью моего друга и моею.

Вам, конечно, хочется знать, как мог я принять дона Хуана за дона Альваро; я вам сейчас все объясню, если времени, которое мне осталось прожить, хватит на этот печальный рассказ.

Несколько часов спустя после отплытия корабля, на который меня перевели пираты, разлучив с доном Хуаном, мы встретились с французским корсаром; он на нас напал, завладел тунисским кораблем и высадил нас около Аликанте. Едва я почувствовал себя на свободе, первой моей мыслью было выкупить моего друга. Для этого я отправился сначала в Валенсию, чтобы заручиться деньгами. Там я узнал, что в Барселоне миссионеры ордена Искупления собираются в Алжир, и поспешил в Барселону, но перед отъездом из Валенсии я просил моего дядю, губернатора, дона Франсиско де Мендоса, употребить все свое влияние при дворе, чтобы добиться помилования Сарате, которого я намеревался привезти с собой и водворить в его имении, отчужденном после смерти герцога де Наксера.

Как только мы прибыли в Алжир, я начал посещать места, где обычно собираются невольники, но сколько я туда ни ходил, я не встречал того, кого искал. Однажды я увидел каталонца-вероотступника, которому принадлежит корабль; я его тотчас узнал, как бывшего служащего моего дяди. Я рассказал ему о цели моего путешествия и просил навести справки о моем друге.

«Мне очень жаль, но я не могу быть вам полезным, – ответил он. – Этой ночью я уезжаю отсюда с одной дамой, уроженкой Валенсии; она невольница дея».

«А как зовут эту даму?» – спросил я. Он сказал, что ее зовут Теодорой.

По изумлению, выказанному мною при этом известии, вероотступник понял, что особа эта мне не безразлична. Он мне открыл придуманный им план ее освобождения, а так как во время своего рассказа он несколько раз называл невольника «Альваро», я не сомневался, что это сам Альваро Понсе.

«Помогите мне, – горячо просил я его, – дайте мне возможность отомстить моему врагу».

«Я готов вам служить, – отвечал он, – но расскажите сначала, чем провинился Альваро».

Я поведал ему всю нашу историю; выслушав ее, он сказал:

«Все ясно. Идите сегодня ночью вслед за мною, вам покажут вашего соперника, а когда вы его проучите, вы займете его место и отправитесь вместе с нами в Валенсию».

Но, несмотря на свое нетерпение, я не забывал дона Хуана. Я оставил итальянскому купцу по имени Франческо Капати, живущему в Алжире, деньги для выкупа моего друга; купец обещал мне выкупить его, если только удастся его разыскать. Наконец, настала ночь, я отправился к отступнику, и он повел меня на берег моря. Мы остановились у калитки; оттуда вышел человек, направился прямо к нам и сказал, показывая пальцем на мужчину и женщину, следовавших за ним: «Вот Альваро и донья Теодора».

При виде их я прихожу в ярость; вынимаю шпагу, бегу к несчастному Альваро и, думая, что поражаю гнусного соперника, нападаю на верного друга, которого так искал. Но, благодарение небу, – продолжал он дрогнувшим голосом, – моя ошибка не будет стоить ему жизни, а Теодоре – вечных слез.

– Ах, Мендоса, вы не представляете себе всей глубины моей скорби, – прервала его дама. – Я никогда не утешусь, что потеряла вас. Если я и выйду замуж за вашего друга, так только для того, чтобы вместе с ним сокрушаться о вас. Ваша любовь, ваша дружба, ваши несчастья будут постоянным предметом наших бесед.

– Что вы, сударыня! – вскричал дон Фадрике. – Я не заслуживаю, чтобы вы так долго меня оплакивали. Умоляю вас, выходите замуж за дона Хуана, после того как он отомстит за вас Альваро Понсе.

– Дона Альваро нет более в живых, – сказала вдова Сифуэнтеса. – В тот самый день, как он меня похитил, его убил пират, взявший меня в плен.

– Это отрадное известие, сударыня, – сказал Мендоса. – Мой друг будет от этого еще счастливее. Не противьтесь больше вашей взаимной склонности. Я с радостью вижу, что приближается час, когда рухнет препятствие к вашему обоюдному счастью, препятствие, созданное вашим состраданием и великодушием дона Хуана. Пусть ваши дни протекают безмятежно в союзе, который не решится потревожить завистливая судьба. Прощайте, сударыня. Прощайте, дон Хуан. Вспоминайте иногда человека, который никого так не любил, как вас.

Теодора и дон Хуан вместо ответа зарыдали еще сильнее, а дон Фадрике, которому становилось все хуже, продолжал так:

– Я слишком расчувствовался: смерть уже витает надо мной, а я и не думаю просить у божественного милосердия прощения за грех, что я совершил, оборвав жизнь, располагать которою я не смел.

При этих словах он возвел глаза к небу с искренним раскаянием, и вскоре кровоизлияние задушило его.

Тогда дон Хуан в припадке беспредельного отчаяния срывает с себя повязку; он хочет, чтобы его рана не зажила, но Франсиско и хирург бросаются к нему, стараясь его успокоить. Теодора страшно испугана этим порывом; она присоединяется к ним, чтобы отвратить дона Хуана от его намерения. Она говорит так трогательно, что он приходит в себя, позволяет сделать новую перевязку, и чувство влюбленного в конце концов берет верх над горем друга. Однако он овладел собой лишь для того, чтобы сдерживать неистовые проявления горя, но отнюдь не для того, чтобы его ослабить.

У отступника в числе многих вещей, которые он вез в Испанию, был превосходный аравийский бальзам и драгоценные благовония. Он набальзамировал тело Мендосы; об этом просили его дон Хуан и донья Теодора, которым хотелось похоронить дона Фадрике достойным образом в Валенсии. Оба они не переставали в продолжение всего пути скорбеть и плакать. Между тем их спутники отдавались иным чувствам. Ветер был попутным, и скоро показались берега Испании.

При этом зрелище все невольники пришли в неописуемую радость, а когда корабль благополучно вошел в гавань Дениа, каждый пошел своей дорогой. Вдова Сифуэнтеса и толедец послали гонца в Валенсию с письмами к губернатору и к родственникам доньи Теодоры. Известие о возвращении этой дамы было встречено всеми ее родными с большой радостью, губернатора же, дона Франсиско Мендоса, глубоко опечалила смерть племянника.

Он особенно проявил свое горе, когда вместе с родственниками вдовы Сифуэнтеса отправился в Дениа и увидел останки несчастного дона Фадрике. Сердобольный старик оросил его тело слезами и так сокрушался, что все присутствующие были растроганы до глубины души. Он пожелал узнать, что послужило причиной смерти его племянника.

– Я все расскажу вам, сеньор, – сказал ему толедец, – я не только не хочу, чтобы воспоминание о доне Фадрике изгладилось из моей памяти, но и нахожу грустную усладу в том, чтобы постоянно вспоминать о нем и бередить свое горе.

И дон Хуан поведал, как произошло это печальное событие, причем рассказ его вызвал новые слезы и у него самого и у дона Франсиско. Что касается Теодоры, то ее родственники очень обрадовались встрече с ней и поздравили ее с чудесным спасением от тирана Месоморто.

Когда выяснились все обстоятельства, тело дона Фадрике положили в карету и отвезли в Валенсию, однако его там не похоронили, потому что срок службы дона Франсиско в должности губернатора оканчивался и вельможа собирался в Мадрид, куда и решил перевезти останки племянника.

Пока подготовлялась погребальная церемония, вдова Сифуэнтеса осыпала милостями Франсиско и вероотступника. Наваррец поселился у себя на родине, а каталонец с матерью возвратился в Барселону, где опять вступил в лоно христианской церкви и живет припеваючи и по сей день.

Тем временем дон Франсиско Мендоса получил королевский указ, даровавший дону Хуану помилование. Несмотря на все свое уважение к семье де Наксера, король не мог отказать Мендосам, которые единодушно молили его о помиловании. Это известие было тем приятнее дону Хуану, что теперь и он мог сопровождать тело своего друга, а он на это не осмелился бы, пока не был прощен.

Наконец, погребальное шествие, в котором участвовало множество знатных особ, тронулось, и по прибытии в Мадрид дона Фадрике похоронили в церкви, где Сарате и донья Теодора, с позволения Мендосов, воздвигли ему великолепный памятник. Но этого мало: они целый год носили траур по своем друге, желая выразить этим свою любовь к нему и безысходную скорбь.

Почтив память Мендосы знаками такой трогательной преданности, дон Хуан и донья Теодора вступили в брак. Но дон Хуан долго еще не мог превозмочь свою печаль, – такова неизъяснимая власть дружбы. Дон Фадрике, его любезный друг дон Фадрике, был всегда с ним в его помыслах, каждую ночь дон Хуан видел его во сне, особенно таким, каким он помнил его в последние минуты жизни. Но эти грустные мысли понемногу стали рассеиваться. Обаяние доньи Теодоры, в которую он по-прежнему был влюблен, понемногу вытеснило грустные воспоминания. Все шло к тому, чтобы дон Хуан жил счастливо и спокойно, но на днях он во время охоты упал с лошади, поранил себе голову, и у него образовался нарыв. Врачи не могли его спасти. Вот он только что умер. Донья Теодора и есть та дама, которая, как видите, в отчаянии бьется на руках у двух женщин: вероятно, скоро и она последует за своим супругом.