Книга: Ревность - Ален Роб-Грийе

Начав читать предисловие, я сразу же поняла, что редактор явно спутал его с послесловием, и оставила его на потом, успев, к сожалению проспойлерить для себя отчасти первый роман. Особой беды в том, впрочем, не было, поскольку сам роман, как справедливо замечал автор предисловия – не есть детектив. Он начинается с действий и мыслей убийцы, которому не удалось стать убийцей по рассеянности. Следствие запутывается совершенно, в основном из-за нежелания полиции докопаться до трупа (вернее, до отсутствия оного), и из-за рассеянности сыщика. Каков преступник, таков и сыщик, интересный ход. Оба они замечают каждую ненужную мелочь вокруг, и мозг обоих так засорен этими мелочами, что на оперативную память просто не хватает синапсов. Такое впечатление, что автор пишет подробнейшее описание интер- и экстерьера для декораторов фильма. Кроме того, оба персонажа страдают провалами в памяти. Ибо как иначе объяснить то, что они раз за разом, едва ли не дословно вспоминают одни и те же события, а автор просто берёт раз написанные куски текста и бесчисленное количество раз давит на ctrl+V. Образно говоря давит, конечно. С небольшими, очень незначительными изменениями, мы вынуждены читать все эти куски, которые, будто мало нам путаницы, ещё и вставлены посреди текущих событий без каких-либо пометок вроде «Он снова стал вспоминать». В тему беспамятства и рассеянности тех, кто по роду занятий таковым быть бы не должен, нельзя не вспомнить часы-каприз персонажа-сыщика, которому как никому другому полагалось бы быть в курсе хотя бы точного времени, однако который даже не думает купить новые часы (ах, как бы ему была полезна встреча с гг второго романа «Соглядатай» - коммивояжером, продававшим часы!) и довольствуется теми, что у него есть, а они в свою очередь, то идут, то не идут. Какие часы, такой и хозяин. Наверное, все помнят, как в советском сериале про Шерлока Холмса Холмс рассказывает Ватсону всю подноготную о его спившемся брате по часам, которые достались тому от него.

Что мы имеем: герой-неудавшийся убийца кружит по городу в мыслях о том, как бы завершить проваленную миссию, то есть, доубить, а также его задачей является выследить и убить героя-сыщика, как выглядит который, он понятия не имеет; герой-сыщик кружит по городу с мыслями, как бы отыскать убийцу, как выглядит который, он тоже не имеет понятия, но все свидетели в один голос заявляют, что в точности как и сыщик (здесь Роб-Грийе не удержался от соблазна поиспользовать шаблон с разлучёнными братьями, который, впрочем, так и не довёл до конца, лишь смутно намекнув, что герой-сыщик в детстве приезжал в этот город с матерью, чтобы найти отца); кроме этой парочки по городу рыщет второй из банды, задача которого совершить второе (в произведении - десятое) убийство, ещё по городу рыщет герой-доктор, сокрывший живой «труп», и стремящийся увести героя-сыщика подальше от больницы. Доктор тоже рассеянный. Все эти персонажи, генералы, каждый в своём лабиринте, напоминают героев «Улисса» – как своими бессмысленными блужданиями, так и тем, что действие, в сущности, происходят в ограниченное время – в один день. Этот день как будто лишний, его не должно было бы быть вообще, но об этом знают только часы-каприз, которые стали в 8 вечера накануне, и пошли снова только в 8 вечера, когда живой «труп» стал мёртвым.

Есть произведения, где персонажи живут своей жизнью и удивляют авторов своими поступками как Татьяна – Пушкина. Здесь же наоборот: автор вертит своими героями, как только пожелает, они так и плутают в лабиринте случайностей, который он – очень изящно, надо заметить – выстраивает вокруг них. Совершенно неправдоподобное стечение обстоятельств приводит к столь парадоксальному концу, что автору аплодируешь стоя. Кроме того, идея Роб-Грийе заключалась в разрушении всех канонов жанра, в данном случае, детективного, и он блестяще с ней справился, выстроив новую интригу «а что же всё-таки происходит» и «чем же кончится». В отличие от автора предисловия не буду спойлерить, скажу только, что этот роман читать однозначно стоит (чего не скажу о следующих).

Что касается названия, я побаивалась, что «Ластики» Грийе названы «Ластиками» с потолка, и придётся гадать, почему он так назвал книгу, но вот уже спустя 40 страниц от начала персонаж-сыщик хочет купить ластик для рисования. И в течение всего действия этот эстет все еще не раз будет пытаться купить качественный ластик:

– Мне нужен ластик, – говорит Уоллес.

– Прекрасно. Какой именно ластик?

В этом-то все и дело, и Уоллес очередной раз начинает описывать то, что ему нужно: мягкий, легкий, рассыпчатый ластик, который от давления не деформируется, а крошится; ластик, который легко разрезается на куски, а срез у него блестящий и гладкий, как перламутровая раковина. Несколько месяцев назад он видел такой ластик у одного друга, но друг не сказал, где его купил. Он думал, что эти ластики легко достать, но с тех пор так и нашел ничего похожего. Это был желтоватый кубик со стороной два-три сантиметра, с чуть закругленными – возможно, от длительного употребления – уголками. Марка изготовителя, отпечатанная на одной из граней, стерлась до того, что ее уже нельзя было разобрать: остались только две средние буквы – «ди»; но там должны были быть еще как минимум две в начале и две в конце.

К «Соглядатаю» я приступала уже с предвкушением получить столь же тонко гранёный бриллиант, но увы… Видимо, все герои у Грийе одинаково рассеянны и одинаково сумбурно мыслят. «Соглядатай» же сильно проигрывал «Ластикам» оттого, что продолжая разрушать жанр детектива, автор не озаботился на этот раз созданием альтернативной интриги, в результате всё произведение рассыпается на куски. Перед нами ужасно рассеянный коммивояжер, постоянно перебирающий в голове одни и те же события, произошедшие в разное время за четыре дня (главным образом, за первый из четырёх). Постепенно из проскальзывающих в этих обрывках сцен косвенного насилия становится ясно, что герой – маньячелло, да и убийца по сюжету. Кроме того, он ещё одержим собиранием верёвочек. Плюс ко всему тащит из детства гору комплексов по достижению того, что у него отбирают (ему не давали доступа к ящику, в который он складывал свои драгоценные верёвочки, поэтому отмороженный ребёнок таскал их в кармане, где они быстро истирались – во что ни за что не поверю, поскольку дети – известные выдумщики всякого рода тайничков). Но по большей части повествование представляет из себя описание нудной езды коммивояжера по селениям острова, в деталях открываемого чемоданчика с товаром, сделки, пустые разговоры, что кто ел, что кто сказал… Как говорил персонаж ещё одного советского фильма – «Не складывается».

С какой целью Грийе писал «Ревность», мне вообще не понятно. Даже по объёму это – огрызок в сравнении с первыми двумя романами, если же говорить о смысле – здесь, более чем отстранённо, описываются встречи женатого мужчины и женщины – видимо, от лица её мужа, но настолько отстранившегося, что он даже ни разу не обмолвился ни о себе, ни о том, что она замужем. Мужа как бы нет вообще – стоит ли в таком случае удивляться, что она вынуждена ездить в город по делам с мужем другой женщины? При всей на первый взгляд бесстрастности и обезличенности, описываются лишь те детали, на которых в действительности фокусируется человек, сжигаемый ревностью. В этом смысле названия «Ревность» и «Соглядатай» несравненно тривиальнее, чем взятые по смежности «Ластики» - и в этом отношении Роб-Грийе снова меня разочаровывает… Повторы с вариациями, видимо, его конёк, но согласитесь, над шуткой, повторенной дюжину раз, уже не смеёшься…

Насколько я понимаю, это литературное направление было в основном французским и кроме Роб-Грийе к нему причисляют также Маргерит Дюрас и других, менее известных мне писателей.

Новые романисты объявили смерть старой классической форме романа и рождение романа нового как по форме, так и по содержанию. Вызвав много скандальных споров в свое время, форма так называемого "нового романа" не выдержала испытания временем и сама по себе тоже устарела, еще раз подтвердив, что "современный" - это явление относительное и скоропроходящее.

Но романы Роб-Грийе читаются с большим интересом и сегодня. Мне понравились "Ревность", "Ластики", но особенно понравился "В лабиринте".

Если вам хочется чего-то необычного, нестандартного и "нового", читайте талантливого, оригинального и эпатажного Роб-Грийе.

Официально, литературное течение, ангажируемое Робом-Грийе, носит название «новый роман» (как и «новая волна» в кинематографе Франции тех лет). «Новый роман» фокусируется на вещах как таковых, не имеющих никакого отношения к фабуле повествования, они наращивают эти вещи, наслаивают, разрывают нити сюжета. В романе «Ластики» Роба-Грийе (одном из самых близких к творчеству Набокова), эти самые ластики появляются плавно, они копятся у героя в кармане брюк, он трогает их: твердые и мягкие, с рисунками и без, рассыпчатые и крепкие. Ластики как бы вообще выпадают из запутанного сюжета романа, но извечно намекая, что именно они в этом романе главные герои. Ведь роман назван «Ластики»? Второй, широко используемый и мной филологический прием, — это техника кинематографического «наезда» в литературном пространстве. Если взять один из самых сложных и запутанных романов Роба-Грийе «Проект революции в Нью-Йорке», можно легко найти кучу «камер» (он их, в общем-то, не прячет), которые перемещаются по городу и фиксируют происходящий детективный балаган. По итогу Роб-Грийе предоставляет нам груду кинематографической пленки без монтажа. Собирайте как хотите.

Пристальное наблюдение за вещами, отвлечение на вещи, насаждение вещам нарративов — есть неотъемлемая черта творчества Набокова. Именно камерность, беспристрастность — есть неотъемлемая черта гения.

Но есть в этих авторах одна совершенно схожая черта — стилизация. Сам Набоков, в предисловии к «Король, дама, валет», говорил, что стилизует романы Флобера. Стюарт Хоум, в одном интервью, тоже самое говорил о Роб-Грийе: о том, что он берет самые дешевые бульварные детективы и стилизует их под серьезный нуар. По сути, оба они стебутся над литературой, поддерживая при этом самый серьезный и трезвый взгляд на искусство.