Текст книги "Сибирь: счастье за горами"

Назавтра меня разбудил запах можжевелового дыма и еще чего-то вкусного. Меня заела совесть, потому что выяснилось, что вставший по-деревенски рано сэнсэй уже не только протопил печку, но и испек вкусные лепешки. Большая часть их, впрочем, предназначалась совсем не нам, а дедушкиным духам места, причем одна из них, стынущая теперь на тарелке посреди стола, была не простой, а с прорезями, которые образовывали какое-то слово. Сэнсэй объяснил, что эти значки – енисейское письмо. Я слышала, что такое когда-то и впрямь существовало на этих территориях, но в результате разорения земель ордами Чингисхана было утрачено.

Мы вплотную занялись лепешками с чаем (ух и вкусными они были!), и за завтраком разговор как-то плавно перешел от шаманизма к знаменитым завоевателям истории – сэнсэй в этом смысле придерживался близких мне взглядов. Он был категорически против возвеличивания подобных людей, ибо от завоевателей простому народу никогда покоя не было. Между прочим, сэнсэй сообщил, что перед обрядом я смогу посмотреть, как он работает: к нам прямо на его шаманскую делянку подъедут двое – женщина, у которой никак не ладится с поисками работы, и дедушка из села в семнадцати километрах отсюда; у него, как и у большинства дедушек, хватает всяких хворей, и он хочет полечиться.

Когда мы подготовились, вид у нас был такой, точно мы собрались бежать из страны. Никогда бы не подумала, что это требует столько всего – конечно, если ты все делаешь правильно, по науке. А сэнсэй по-другому никогда не делал. По дороге мне были выданы последние инструкции – что я должна делать, а что не должна.

Шаманское место располагалось в километре от деревни: очажок из камней, оваа и огромная лиственница – ей лет двести, не меньше. Больше ничего примечательного – кроме дивного прозрачного воздуха, цепи синих гор вдали и стрекота огромных местных кузнечиков – у нас таких нет…

Один за другим прибыли страждущие. Старенький дедушка по-русски говорил плохо, а с женщиной мы разговорились. Сэнсэй между тем начал заниматься костром и подготовкой подношений для духов. Мне он до костра дотрагиваться пока запретил, так что моя роль свелась к подаванию ему нужных вещей, светской беседе с прибывшими и видеодокументированию сэнсэевой работы. Помню, речь шла о Лукашенко, беспорядках в Минске и ситуации со второй волной коронавируса. По этим трем пунктам у нас не нашлось сказать ничего позитивного.

Описанием всего обряда я грузить тут никого не буду, но были там примечательные эпизоды. Старенькому дедушке было сказано, что все его беды оттого, что когда-то в молодости он подгулял и жена сделала ему привязку, но тот, кто делал по ее просьбе, перестарался, так что теперь именно поэтому у него плохо ходят ноги. Я посомневалась – когда еще болеть ногам, как не в таком почтенном возрасте (пациенту было никак не меньше восьмидесяти). Верилось в это с трудом, но сэнсэй на ухо сообщил ему приметы той женщины, которая чуть не разрушила семейный очаг, и тот изумленно закивал.

Препятствий к поиску работы для женщины сэнсэй не увидел, разве что, как сказал, можно бы сделать так, чтобы новая должность нашлась поскорее. Но он что-то такое увидел у нее в области груди и тоже пролечил – как и дедушкины ноги.

Заодно он продиагностировал меня, всю легонько охлопав рукояткой своей шаманской плетки, и неожиданно заявил, что что-то такое ему не нравится внизу живота, хотя не похоже, чтобы проблема была серьезной. Я удивленно заметила, что по-женски ничем не страдаю, на что он посоветовал не спорить. Сэнсэевы клиенты остались до конца, главным образом из-за транспортной проблемы – припозднились те, кто должен был за ними приехать.

Транспортная проблема вообще в Туве основная. В советское время, к примеру, в сэнсэеву деревню ходил автобус трижды в день; теперь – ничего. Внутреннее сообщение равно нулю. Без машины просто пропадешь. Местная железка нужна тут как воздух; ее стали строить уже лет десять как, но, видно, деньги осели, где обычно, и так все и заглохло.

Пока сэнсэй работал, мне было не до съемок, но запись шла – телефон лежал в желтой осенней траве рядом со мной. Уже потом, глянув видео, прежде чем стереть, я обнаружила, что прямо рядом со мной на все это с интересом смотрела маленькая коричневая змейка с черным пятнышком на голове. Когда бубен отгремел, она чинно удалилась. Сэнсэй сказал, что это хорошо, значит, «хозяйка была».

Обратно шли уже сильно за полдень, причем по дороге сэнсэю пришлось бросить камешки прямо на пне: кто-то позвонил, хотел идти на охоту и спрашивал, будет ли удача. Бросив камешки, сэнсэй хитро спросил:

– Ну как, будет?

– Если хорошо стреляет, будет, – схитрила я в ответ.

Было в хувааноке то, что интересовало меня в особенности. Гадательные камешки, как я уже поняла, наблюдая за сэнсэем, могли не просто предсказать неудачу в деле, но и – в руках специалиста, конечно, – отвести ее. Было там несколько интересных моментов, и сэнсэй похвалил меня, что я смогла их подметить.

Дорогой он рассказывал о самых занятных случаях в своей практике, и как-то незаметно мы пришли домой, где стали паковать вещи: утром мы должны были выехать куда-то на границу с Монголией. Я еще не знала, что вот там-то как раз нас и ждут настоящие приключения – шаманские и человеческие.

Утром четвертого дня мы с сэнсэем выдвинулись из деревни в Кызыл, а оттуда – в Эрзин. В самом начале нам пришлось познакомиться с местной тувинской маршруткой.

Все в маршрутке оказались людьми сознательными – были в масках. Кроме какого-то парня, который уселся рядом со мной и принялся кашлять. Для такого случая я вожу с собой нераспечатанную пачку масок и просто предлагаю человеку надеть. Но парень был крепкий орешек. Только мы-то в Москве тоже не лыком шитые. Поскольку дважды на просьбу он не отреагировал, а я привыкла все доводить до конца, я попросила водителя остановиться.

– Молодой человек выходит здесь, – сообщила я и в ответ на недоуменный взгляд пассажиров произнесла в телефон волшебное заклинание: – Окей, гугл, Роспотребнадзор по Республике Тува, нарушение правила перевозок в период пандемии, сообщить, телефон для связи, – и вышла посмотреть номера машины.

Смекнув, что в случае чего штраф будет платить он, а не парень-раздолбай, с которого и гнилого яблока не получишь, водитель обрушился на того – это была длинная и эмоциональная тувинская тирада, из которой я почему-то поняла все: это было не что другое, как обещание оторвать ему ноги и засунуть в непригодное для этого место. Парень позеленел от злости, достал из кармана понтовую многоразовую маску с клыками и до самого города сверлил меня взглядом, на что мне было абсолютно, впрочем, наплевать. Надо добавить, что это был стопроцентный блеф, ибо мой телефончик как раз в тот момент вновь потерял все «кубики» связи до одного.

Уже позже одна знакомая тувинка рассказала мне, что такое антисептик и маска по-тувински. Это – плюнул на ладони, растер, а потом одной ладонью прикрыл себе нос и рот. Так обычно делали здешние парни в период первой волны, когда у них неожиданно требовали обработать руки антисептиком и надеть маску.

В Кызыле мы пересели на частного бомбилу и продолжили путь. Холодало на глазах. Нам предстояло перевалить через Танну-Ола – горный хребет, что тянется с востока на запад вдоль границы с Монголией. С перевала были видны вершины, в складках которых навечно лежал снег. Пейзаж стал меняться в сторону таежного.

В Эрзине я была сдана на руки сэнсэевой старшей сестре, которая до отвала накормила меня варениками и принялась выспрашивать, что задумал «этот сумасброд». Истинно, для своих родных мы никогда не являемся авторитетом. Пускай тебе хоть нобелевскую премию дадут, брат все равно скажет, что ты безрукий неумеха, а мать добавит, что еще и ни к чему не годный разгильдяй, просто ловко морочащий людям голову.

Между тем нужно было подумать о транспорте, чтобы ехать дальше. Мне предстояла вторая серия этого кино. Сэнсэй смог раздобыть вусмерть убитую черную «девятку», которая мне сразу не понравилась: наполовину опущенные окна не поднимались; внутри все было отломано или же давно отвалилось само – козырьки, подъемники, ручки; кое-что было примотано скотчем на скорую руку. Дверцы не с первого раза открывались и закрывались. Словом, это была натуральная шайтан-арба, которые у нас все же еще рассекают по дорогам, и даже не в самом отдаленном Подмосковье. Однако, прогулявшись немного по поселку, я поняла, что местный автопарк навряд ли сможет порадовать нас чем-то получше.

Погрузив все, что нужно, мы отчалили, причем в самый последний момент сестра сэнсэя сунула мне свою расшитую позументом сиреневую тувинскую безрукавку – этот поступок я в полной мере оценила только позднее…

– Угробит, как пить дать угробит дуралей старый! – с такими словами она проводила нас.

Дребезжа по грунтовке как сто чертей, шайтан-арба пересекла речку Тес-Хем и устремилась в степь. Дорогой нам встретилась священная гора с коновязью, сплошь украшенной разноцветными ленточками. Остановившись, мы тоже повязали по ленточке и продолжили путь. Ветер начал усиливаться и леденеть. Печка в шайтан-арбе тянула еле-еле. Степь, голая, как коленка, наполнилась ветряными звуками. Как называлась эта причудливой формы гора, я не запомнила. Лишь то, что в названии было слово «кара» – «черный». Так что я буду называть ее просто Черной.

Не успели мы, громыхая, проехать и ста метров, как на подъеме мотор несколько раз провернулся вхолостую и замер. Машина плавно откатилась вниз…

Выйдя наружу, я сразу услышала из-под капота булькающий звук, подняла крышку, и столб белого пара радостно вырвался наружу. Я сообщила сэнсэю, что мы «закипели». С моей точки зрения – небольшая беда, нужно только дождаться, когда остынет тосол. Честно говоря, я подозревала, что шайтан-арба может преподнести сюрпризы хуже этого, и вовсе утратила оптимизм, поняв, что сэнсэй, может, и разбирается в духах, но вот в моторах – вообще ни разу. Что ж, нельзя разбираться вообще во всем. Мы сели ждать. Выяснилось, что кто-то позабыл на полу шайтан-арбы полбутылки водки, плохо закрытой, и дорогой она пролилась, благоухая на весь салон.

– Как бы менты не прицепились, – заметил сэнсэй. Однако мне существование дэпээсников посреди этой степи показалось невероятным…

Плохо это было тем, что солнце начало уже ощутимо клониться, а до озера оставалось еще до фига ехать. Пока мы сидели, я продолжила под запись интервьюировать сэнсэя. В летнее время, как он объяснил, к озеру многие едут, там работает турбаза, но теперь там нет никого и ничего. В случае плохого стечения обстоятельств оставались еще кочевья, но, как я поняла, и они были неблизко.

Между тем мотор остыл, многострадальная колымага ожила, и мы тронулись дальше.

Без солнца Торе-Холь (в переводе – Озеро-стремя) имеет цвет металла, а под солнцем наливается глубокой синевой. Оно пресное и глубокое – в середине до восьми метров. Раньше считалось, что питают озеро конденсированные воды, ручейками стекающие сюда из монгольских песков, но потом выяснилось, что на дне бьют мощные родники. От места, где располагалась на берегу выглядящая нежилой турбаза, мы взяли правее и долго ехали вдоль берега.

Далеко за озером желтели барханы – там уже начиналась Монголия. Мне показалось, что ближе к тому берегу кричат лебеди. В голове пронеслись строчки из Екклезиаста: «…не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием». Однако сэнсэй отвлек меня от философских размышлений. Мы подъехали к трем раскрашенным в разные цвета буддийским ступам. Рядом, как и обычно, оваа с ленточками. Ветер налетал все яростнее, и мы наскоро занялись разгрузкой.

Однако же в самом начале сэнсэя ждал сюрприз; только начав, он прервался:

– Не приходят.

Истинно, в это день все шло наперекосяк.

Это было досадно. Мне подумалось, что должно быть, вина моя. Как говорится, «кто облачается в желтое одеяние, сам не очистившись от грязи, не зная ни истины, ни самоограничения, тот недостоин желтого одеяния»[8]8
  Здесь и далее автор цитирует «Дхаммападу», одно из важнейших произведений буддийской литературы. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Мы вернулись в машину и врубили печку, решив немного подождать. Печка надрывно гудела, а я пыталась про себя поговорить с местными духами. Но все больше коченела, и все больше становилось жаль те пролитые полбутылки – конечно, дрянь несусветная, но от простуды бы спасло.

Ветер крепчал и леденел, прорываясь в щели не до конца поднимающихся стекол. Стоило большой решимости вылезти и начать все сначала. Пришлось собрать еще камней и дополнительно обложить очажный круг, чтобы ветер не перебросил пламя на сухую траву – такие вещи могут наделать беды в степи. И вдруг сквозь тучи прорвалось солнце, и Торе-Холь засинело под ним, как сапфир, – истинное чудо.

По пути назад мы остановились возле каменного останца занятной формы. Но солнце уже стремительно валилось за горизонт. Скоро во тьме впереди показалась Черная гора. И тут началось форменное дежавю – мотор снова заглох. Точно Черная гора никак не желала нас отпустить от себя. При свете фонарика мы полезли в мотор, но на сей раз ничего не кипело. И мотор все проворачивался и проворачивался вхолостую – даже и чихать перестал…

Ветер здесь крутит – в какой-то момент становится невозможно определить, откуда и куда он дует. Отовсюду и – куда угодно. У меня мелькнула мысль пойти назад к озеру и попроситься на турбазу, но отъехали мы уже очень далеко, и навряд ли там есть люди. Связи, ясное дело, не было, и шанс, что здесь кто-то проедет, был ничтожным. Оставалось кочевье – тоже, впрочем, далеко. Попытки завестись с толчка успехом не увенчались.

Я содрала с заднего сиденья замызганную подстилку – решив, что ей хуже уже не будет, – и, как учил меня в детстве дедушка, вывернула свечи и все их хорошенько протерла. На этом мои познания в моторах заканчивались. Тепло выдуло из машины, и нас начало трясти от холода. Мы разбрелись собрать топлива – нужно было готовиться к худшему.

Я впервые услышала песни, что поют степные ветры, пролетая сквозь скалы. Когда вплотную подошла к Черной горе, мне показалось, что я слышу, как кто-то играет на варгане – кто-то невидимый, хотя, вероятно, это просто воздушный поток с силой проходил через какую-нибудь трещину в камне. И тут я вспомнила, что мы ведь в спешке не оставили тут молока. У нас оно еще оставалось, и его стоило бы поберечь, но мне ясно было, что холод в здешних степях гораздо хуже голода. Я вернулась к машине и, отыскав молоко, согнувшись под порывами ветра, пошла к горе. Широким веерообразным движением, подражая сэнсэю, я выплеснула молоко на склон. И подняла голову. Луны не было – почему-то в Туве я ни разу не видела ее, – но вызвездило уже ясно. Прямо над горой висел Ковш – как я слышала, это самое шаманское созвездие… И вдруг мне стало понятно – что-то изменилось. Вот именно сейчас, в эту секунду, когда я стояла тут с пустой пластиковой бутылкой в руке и смотрела на небо, что-то повернулось где-то, повернулось другой стороной.

Кутаясь в безрукавку, я быстро вернулась к машине, села и повернула ключ. И, точно ничего и не было… мотор ровно загудел. Я произнесла сложное четырехэтажное заклинание, которое я не берусь воспроизвести здесь. В общем, вы поняли.

Переехав Тес-Хем, я повторила его вновь, потому что под звездами в свете фар перед нами стоял поперек дороги… разъезд ДПС, отбрасывая синий призрачный свет мигалок на заросли верблюжьей колючки. Даже сэнсэй, который в принципе никогда не ругается, помянул всем известного бога Анунаха. Думаю, я меньше удивилась бы летающей тарелке или вдруг высадившемуся в местной степи с вертолета «Акула» экс-президенту Трампу со своей Меланьей в соболях… От машины отделилась темная фигура, и нас осветили ярким фонариком.

Сэнсэй отправился разбираться, я на всякий случай тоже вылезла – вдруг нужно будет его защищать. Полицейская машина, в ночи посреди безлюдных степей загораживающая дорогу мирным людям, невольно наводила на мысль о беспредельщине, и я приготовилась к худшему. Однако все обошлось: сэнсэй перебросился с полицией несколькими фразами по-тувински, причем несколько раз я уловила слово «хам» – «шаман». Ко мне претензий и вовсе не нашлось: просто посмотрели паспорт, причем я попросила не светить в лицо, как в ОГПУ, потому что хватит и одного раза, а особой красоты тут нету, в ответ на что все похихикали.

Яркий свет в лицо из темноты до сих пор включает во мне что-то похожее на генетическую память и вызывает желание срочно приготовиться к защите. Наверное, дело было в прадедушке, который в 1937-м за здорово живешь был сослан навечно в Республику Коми из своей деревеньки под Орлом. Пока я раздумывала над этим, показался Эрзин.

В домик сэнсэевой сестры мы ввалились вконец закоченевшие, и та сразу же начала реанимационные меры. Я с грустью поняла, что, если не хочу слечь, придется пить.

Дедушка ушел спать, а мы с бабушкой под вареники и вареную баранину принялись лечить меня тувинской водкой. Этой же гадостью пришлось растереть ноги по требованию бабушки.

К полуночи мы с сестрой сэнсэя успели вволю обсудить горькую женскую долю и порядком нагрузиться. Кроме того, она успела пересказать мне все страшные и скабрезные истории из прошлого эрзинских жителей. Последнее, что я помню, это что мы с бабушкой сидим на диване под толстым верблюжьим одеялом, у меня на коленях спит рыжий щенок и я плачу поочередно над двумя очень грустными вещами – над тем, что духи меня не любят и, таким образом, дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас, и еще над тем, что родиться женщиной – это самое ужасное, что может случиться с человеком.

Под утро я проснулась от жуткой боли внизу живота и сразу ее узнала: лет пятнадцать назад мне как-то довелось в походе, просидев почти сутки в болоте под дождем, застудить «первый этаж». То были цветочки по сравнению с этим. Это, блин, был настоящий пипец и форменная агония. Было больно лежать, сидеть и стоять, голова горела, бросало то в жар, то в холод. Я проглотила двойную порцию анальгина из походной аптечки, но лучше не стало. Обхватив себя руками и раскачиваясь от боли, я соображала, не отстукать ли домой прощальное послание и завещание, но, сколько ни перебирала в уме, выходило, что завещать особо нечего. Это показалось мне настолько обидным, что я решила пока повременить с последней волей.

Когда окна начали светлеть, я решилась-таки разбудить сэнсэя, робко постучавшись в дощатую перегородку: умирать совсем без свидетелей было как-то обидно. Я сообщила ему, что готовлюсь расстаться с этой негодной оболочкой и отправиться дальше по кругу перерождений.

– Что за ерунду ты говоришь! – рассердился сэнсэй, который считал, что слова могут быть материальны, и принялся торопливо одеваться.

– Правда, – обиделась я, трясясь в ознобе.

Зажегся свет; явилась сестра сэнсэя в телогрейке поверх фланелевой ночнушки.

– Вот! Я говорила! Смотри, застудил человека, старый дурень!

Я попыталась вступиться, но меня никто не слушал.

– Стоять можешь? – вопросил сэнсэй, копаясь в своей сумке с бубном.

Я покивала, стуча зубами.

– Вот я тебе давеча сказал, а ты не верила, – заметил сэнсэй.

– Так я думала, это про настоящее… а это было про будущее, – вздохнула я.

Хлопнула крышка погреба, и явилась бабушка с какой-то банкой под мышкой. Я услышала, как вспыхнул газ. Однако прежде чем отдать меня в руки сестры с ее народными средствами, сэнсэй применил свои, о которых я здесь писать подробно не буду. Минут пятнадцать мне пришлось простоять посреди комнаты, завернувшись в одеяло и согнувшись от боли. Но терять было нечего.

После бабушка велела ему завязывать «с этой чепухой» и, сунув мне в руки плошку с чем-то горячим, сказала намазать этим живот и обвязаться фланелевой тряпкой. Это был растопленный жир, в который, судя по травянистому запаху, было добавлено еще что-то. Я повиновалась, после чего сестра сэнсэя навалила на меня гору одеял. Мне приснилось, что я бутерброд с маслом и лежу в тарелке на липкой барной стойке; этот сюжет периодически перемежался чем-то, в чем я без труда узнавала мотивы бабушкиных эрзинских страшилок.

Проснулась я почти здоровой. На ночной кошмар указывали только еле заметные неприятные ощущения, и бабушка с дедушкой долго препирались на предмет того, чье же лечение сработало. Я говорила, что это неважно, и искренне благодарила обоих…

Препятствий к третьей серии путешествия никаких не было. Бабушка снабдила меня своей телогрейкой и велела надеть под джинсы ее подштанники с начесом.

Планов на этот день было много: сперва посетить священную гору Кежеге, а потом ехать оттуда на личное сэнсэево место силы. Вечером дедушку ждали в Самагалтае, где он должен был провести очищение дома. Сэнсэй объяснил, что дом не новый, но куплен только что и теперь надо «вселить в очаг хозяина». Новые владельцы были не против присутствия на этом действе «стажера». Наняв очередную шайтан-арбу, мы выдвинулись навстречу дню пятому.