Текст книги "Мой хулиган"

Глава 3
Леся
(сейчас)

Осторожно выглядываю из-за угла. Университетский коридор практически пуст, но главное – на горизонте не вижу его… А значит, можно попробовать проскочить в аудиторию без приключений. Поправив рюкзак, висящий на плече, делаю осторожный шаг вперед, а потом как можно быстрее семеню по коридору к нужному кабинету на заседание студенческого совета. Надо же было так вляпаться! Ходи и оглядывайся теперь. И зачем я вообще решилась на эту авантюру? Всего один раз! Я не собиралась заниматься этим вечно! Я хотела лишь получить хоть какие-то так нужные мне копейки и забыть о своем «преступлении».

Все должно было быть просто. Зарегистрироваться в этом дурацком анонимном приложении и найти желающего упростить себе жизнь на экзамене по эконометрике. Никто не должен был узнать о моей шалости. Поэтому никакого открытого общения и номеров электронных карт. И ничего лучше я не придумала, чем попросить моего «клиента» оставить мне нужную сумму в конверте. Я должна была прийти в тот парк и удостовериться, что деньги на месте, а потом просто отправить ответы в чат. План казался мне идеальным. Но откуда мне было знать, что на эту встречу явится он?

Гад и самовлюбленный павлин. Другого мнения о Максиме Ольховском у меня и быть не может. До первой нашей встречи я вскользь слышала о нем от сокурсниц. Кто-то склеивал после него свои разбитые сердечки, а кто-то открещивался от всяческих контактов с ним. Мне же хватило того минутного пересечения с Ольховским тогда, в подсобке, чтобы точно отнести себя ко вторым.

«Ты просто немного стремная…» – эти слова как заноза до сих пор сидят у меня в голове. Как и тот день, в котором по мне словно катком проехались.

Я так долго готовилась к этому разговору. Раньше всегда теряла дар речи, когда со мной рядом оказывался Алекс Смирнов, второкурсник экономического факультета, а еще глава спорткомитета, глава нашего студенческого совета, в который я, конечно же, вхожу. Первый раз я столкнулась с Алексом на университетской линейке первого сентября. Наш куратор решил, что коробку с нашими зачетками и студенческими билетами должна нести до места их вручения именно я.

А я все лето перед поступлением качала не мускулы, а мозг. Поступить на факультет инноватики вообще-то было не так просто. Так что содержимое этой тяжелой коробки до сцены я не донесла. Уронила ее прямо перед ступеньками, а студенческие и зачетки разлетелись чуть ли не по всему актовому залу. Было ужасно стыдно, и никто из моих новоиспеченных одногруппников мне даже не помог.

Пришлось собирать все под их ехидные смешки, пока в актовом зале не появился Алекс. Он не только единственный, кто помог мне, но и пристыдил ржущих в голос парней, сидящих на галерке. И это было неожиданно приятно и волнительно. Потом, как глава студенческого совета, Алекс посвящал нас в первокурсники. С широкой улыбкой прикладывал к нашим головам устав нашего университета. А подойдя ко мне, даже подмигнул.

Я и секретарем в студенческий совет записалась, чтобы быть немного ближе к этому высокому, голубоглазому, лучезарно улыбающемуся блондину. И каждое заседание совета для меня стало праздником.

Два семестра я тихо наблюдала за Алексом. Да, на моем факультете полно парней. Он, собственно, и состоит из одних парней. В нашей группе я единственная девочка. Можно было приглядеться к вариантам попроще, но парни, с кем я хожу на занятия и сдаю зачеты, – это угрюмые, не всегда опрятные и вечно бурчащие себе под нос цифры и формулы люди. А вот Алекс… Как не обращать на него внимания? Всегда одет с иголочки, цитирует философов, начитан, успевает и в спорте, и в учебе, и в общественной жизни университета. На Алекса нужно и можно равняться.

Сначала скромно мечтала, чтобы он почаще смотрел в мою сторону, потом позволила себе мечтать о приглашении сходить с ним в кафе. И пускай это была бы даже наша университетская столовая. А если студенческому совету нужна была помощь в организации каких-либо мероприятий, то я всегда вызывалась первая. И Алекс одобрял это. Однажды даже приобнял меня на новогоднем концерте. В тот момент мне показалось, что мое сердце выпрыгнет из груди!

А еще иногда в переписке он отвечал мне смайликами в виде сердечек. И я посмела подумать, что это что-то значит. Я долго не решалась поговорить с Алексом. Намекнуть ему о своей симпатии. А вдруг он сам не решается? Да и двадцать первый век за окном как-никак. Девочки же могут позволить себе быть смелее? Вот и я позволила, а реальность быстро поставила меня на место. Реальность и Ольховский – два сапога пара. Взяли и растоптали все мои хрустальные мечты.

Поэтому, когда вчера в парке появилась его нахальная физиономия… О-о-о, меня как подменили. Я была готова отдать эти ответы кому угодно, но только не Ольховскому! Обида взыграла с такой силой, что помню, как со злостью давила на экран пальцами, набирая: «Сделка отменяется». И жаль, мне не удалось близко увидеть выражение лица Ольховского в тот момент. Наверно, оно было феноменальным.

Правда, оказалось, что махинации, обман и интриги – это явно не мое. Все испортил телефон, не поставленный на беззвучный. И мой вечер закончился на таком адреналине, что до сих пор трясутся руки. Я как в каком-то боевике побывала. А что теперь? Теперь я прислушиваюсь и приглядываюсь к тому, что происходит вокруг. Любой, даже мимолетный взгляд в мою сторону – и я паникую. Мне мерещится, что все обо всем уже знают.

Да, у нас половина вуза продает то курсовые, то готовые лабораторные. И все счастливы! Но со мной этот номер не пройдет. Если хоть кто-то поймет, откуда у меня эти билеты, мне конец… И не мне одной. Я подставлю не только себя, но и дедушку…

Внезапно кто-то хватает меня за руку и дергает в сторону, вырывая из собственных мыслей. Дыхание перехватывает, когда понимаю, чья ладонь крепко стискивает мое запястье. И эту надпись на спине черной ветровки того, кто тащит сейчас меня за огромный фикус в конце коридора, я уже видела. Буквально вчера. В парке… Но теперь бежать мне некуда. Втиснувшись со мной между стеной и цветком, Ольховский разворачивает меня к себе лицом, продолжая сжимать мою руку.

– Попалась птичка в клетку, – зловеще говорит он, а внутри меня все холодным комом летит куда-то вниз. Даже вчера его карие глаза не смотрели на меня так свирепо. – Живо рассказывай, что за цирк ты устроила, Синичкина!

Вдох. Выдох. Спокойствие. Ну не убьет же он меня, правда? По крайней мере, прямо здесь. За фикусом.

– Какой цирк? – стараюсь как можно невиннее хлопать ресницами, а заодно освободить свою руку из цепких пальцев Ольховского.

Но тщетно. Его жилистая клешня словно намертво въелась в мое запястье. Да и сам Максим выглядит очень недружелюбно. Широкие темные брови сведены к переносице, пухлые губы сжаты в одну линию, смуглое лицо напряжено.

– Не коси под дурочку, – фыркает он. – Я про нашу прогулку в парке. Ты специально все это устроила?

– А оно мне надо – что-то делать специально для тебя, Ольховский? – говорю строго, тогда как стук сердца нервно набирает обороты. Головой понимаю, вряд ли Максим настолько дурак, что решит учинить надо мной физическую расправу. Но само его присутствие рядом уже напрягает.

– Почему этим анонимом оказалась именно ты? – рычит мне в лицо Ольховский.

– Может, все-таки судьба твоя такая – быть отчисленным? – цежу сквозь зубы и каким-то чудом умудряюсь выкрутить свое запястье из его пальцев. И на всякий случай делаю от Ольховского шаг назад.

– Значит, зуб на меня точишь. Что я тебе сделал? – Максим округляет глаза. И на секунду мне даже кажется, что весьма искренне. Хотя… Это маловероятно.

– Совершенно ничего. Ты же белый и пушистый, а я вот немного стремная.

Максим театрально выгибает одну бровь и проходится по мне таким оценивающим взглядом, что хочется прикрыть себя, обняв руками. Это все как-то чересчур неприятно. Снова.

– А-а-а, вон оно что, – язвительно тянет Ольховский. – Это все из-за того нашего разговора в подсобке. Что я такого сказал? – Вальяжно сунув руки в карманы, он делает шаг, сокращая расстояние между нами, и слегка склоняется надо мной, окатив волной яркого мужского парфюма. Тяжеловатого, древесного, врезающегося в обонятельную память. – На правду разве обижаются? Ты ведь до сих пор все в том же жутком кардигане и с хвостиком.

Смазливая, но до безобразия нахальная морда Ольховского озаряется кривой усмешкой. Несколько секунд прямого взгляда, глаза в глаза, и меня снова накрывает обидой. Да с чего я должна терпеть подобное?

– Так… – Набираю полную грудь воздуха и выдыхаю: – С меня хватит, Ольховский! Ты еще противнее, чем я думала.

Резко огибаю его широкоплечую фигуру и быстро шагаю прочь от фикуса, насколько это могут делать мои ватные ноги. И под раскат звонка на пару направляюсь по коридору к нужному кабинету.

– Синичкина, стоять! – Хриплый бас Максима раздается за моей спиной, а через секунду у меня перед носом всплывает и его хозяин. – Я хочу знать, у тебя действительно есть эти билеты или ты просто издеваешься надо мной?

– Я вчера все написала в сообщении: сделки не будет, – твердо заявляю я и опять огибаю Ольховского, проскальзывая мимо. Но этот нахал вновь становится передо мной стеной.

– Ты вообще-то собиралась отдать их мне. – Поставив руки на пояс, он преграждает мне путь. – Я удвою сумму.

– Извини. Передумала, – пожимаю плечами, глядя в горящие от недовольства глаза Максима.

Неожиданно из-за его головы появляются две ладони с длинными ногтями, выкрашенными в ядовито-голубой цвет. И эти ладони ложатся прямо на глаза Ольховского, прикрывая их.

– Максик, – тут же слышится позади него приторный девичий голос, – угадай кто?

На секунду Ольховский замирает, потом кладет свои огромные ладони поверх чужих ладоней у себя на глазах и ощупывает их.

– Вика? – спрашивает он.

– Не угадал. – Голос из-за спины жеманно хихикает.

– Ника?

– Нет.

– Лена?

– Неправильно.

Я ошарашенно смотрю на эту угадайку. То есть кому-то совершенно нормально вести себя вот так: просто перечислять женские имена посреди коридора, когда на тебя накинулись сзади и закрыли глаза? Интересно, он всех лиц женского пола в университете сейчас перечислять будет?

– Так, все. – Ольховский наконец недовольно фыркает, оттягивая от своего лица пальцы с голубыми маникюром. – Мне сейчас вообще некогда.

Тут же из-за его спины выплывает миниатюрная блондинка.

– Максик, ну ты чего? Это же я, – хлопает она большими глазами с черными стрелками.

Ольховский разочарованно вздыхает:

– А, Эля. Слушай, давай потом, – и бросает многозначительный взгляд на меня.

Я сразу же делаю крохотный инстинктивный шаг назад. Вот дуреха! Я могла бы уже давно сбежать от Ольховского, а не стоять развесив уши.

– Ну когда потом? Ты неделю уже не звонишь! – Блондинка морщит нос. – Я соскучилась.

– Ага, я тоже, – небрежно произносит Ольховский, даже не глядя на эту Элю.

Он смотрит на меня, как хищник на добычу, которая вот-вот готова обратиться в бегство, – пристально и с прищуром. А я действительно собираюсь скрыться. И это нужно сделать сейчас, пока его внимание пытается привлечь эта блондинка. Она встала прямо перед ним, демонстративно уткнув руки в бока.

– Знаешь, Макс, мы так не договаривались! – Эля повышает голос, тем самым заставляя Ольховского все-таки взглянуть на нее. – Я жду тебя сегодня!

Я осторожно пячусь в сторону дверей аудитории в конце коридора. Выжидаю момента, когда можно дать деру.

– Эль… – закатывает глаза Ольховский, делая шаг в сторону.

Но блондинка отступать не собирается. Она зеркалит его движение, преграждая собой путь.

– Максим Ольховский! Ты козлина! Сволочь! – раздается громкий женский возглас с другого конца коридора.

Ольховский сразу же оборачивается на зов, а из-за его спины я вижу быстро приближающуюся еще одну блондинку. И она летит к нему как фурия. Вот сейчас я точно могу бежать. Развернувшись, я широкими торопливыми шагами направляюсь в аудиторию, оставляя Ольховского разбираться со своим гаремом. И, судя по недовольным крикам и брани у меня за спиной, об Ольховском не просто так ходят легенды как о потрошителе девичьих сердец.

Но я даже выдохнуть с облегчением не успеваю. До аудитории остается всего несколько шагов, как позади меня опять слышится требовательный знакомый бас:

– Отдай мне билеты, Олеся. Хватит строить из себя обиженную. Будь человеком.

Да чтоб тебя! Неужели те две мегеры дали ему так просто уйти? Закатываю глаза и сжимаю в пальцах лямки рюкзака, перекинутого через одно плечо.

– Нет, считай, это дело принципа, – твердо выдаю я и ускоряю шаг, оставляя Максима у себя за спиной.

И уже собираюсь скрыться за спасительной дверью аудитории, но куда там! Ольховский ставит свою белоснежную кроссовку в дверной проем. Я отшатываюсь, а Максим бесцеремонно вваливается в кабинет, оттесняя меня назад. Мы оба оказываемся на пороге аудитории. И сразу же из ее глубины слышится:

– Максим, привет! Давно тебя не видела. Как дела?

Я не вижу, кто это говорит, но по слащавому голоску могу предположить, что это Инга Майер – третьекурсница и глава организационного комитета.

– Ты к нам на собрание? Заходи, – продолжает радостно щебетать она.

А у меня от такой реакции на этого придурка уже оскомина. В нашем университете есть хоть кто-то, кто, как и я, не фанатеет от Максима Ольховского?

– Не-не, не к вам. У меня здесь другое важное дело, – отмахивается он, даже не взглянув на нее.

Ольховский смотрит только на меня. Смотрит в упор и не моргает. Делает дерзкий шаг вперед и снова становится перед моим носом. Вплотную. Безо всякого стеснения наклоняется к моему уху. И Ольховского, похоже, совершенно не смущает, что на нас смотрят пар двадцать глаз студенческого совета. И, как назло, в аудитории воцаряется тишина.

– Ты бы сильно не хорохорилась, Синичкина. – Максим до угрожающей хрипотцы понижает голос, и по моей спине бегут мурашки. – Я ведь могу своими принципами и поступиться. Не люблю сплетни, но… А вдруг я захочу рассказать всем одну очень интересную историю? Там такая драматургия – закачаешься! И надо же, главные герои тоже здесь: и мажор-красавчик, и отвергнутая им серая мышка. Да, кстати, а откуда у первокурсницы готовые билеты на экзамен четвертого курса? Может, ты втихую стащила их у преподавателя? Или тебе кто-то помог? – Он шепчет все это мне на одном дыхании.

И с каждым его словом воздуха в моих легких становится все меньше, а его въедливого парфюма все больше. Я прекрасно понимаю, куда клонит Максим. А еще понимаю, что сейчас весь студенческий совет, и Смирнов не исключение, просто поедает нас глазами.

Только Ольховскому все равно. Не дожидаясь моего ответа, он отстраняется и, растопырив указательный и средний пальцы, направляет этот жест сначала к своим глазам, а потом и к моим:

– Смотри у меня, Синичкина.

Громко хмыкнув, Ольховский вальяжно выходит из аудитории, оставляя меня под ошарашенными взглядами всего студсовета.

* * *

Заседание проходит в обычном режиме, за исключением одной маленькой детали. Так или иначе, на меня время от времени косятся все присутствующие! А девчонки так особенно. О, ну да. Ольховский, местный, черт возьми, мачо, появился же здесь в моем сопровождении, а не какой-нибудь блондинистой куклы, что вцепилась сегодня в него в коридоре.

Чувствую себя как клоун на арене цирка. Цирка, который устроил один ленивый придурок! И стоит только замдекана во время заседания отлучиться всего на секундочку из аудитории, как тишины в ней становится все меньше, а внимания к моей персоне – больше.

– Олеся… – слышу негромкое обращение через бубнеж других студентов.

Я вздрагиваю, боясь даже пошевелиться. Это Алекс. Нет, он и раньше иногда общался со мной по всякой ерунде, но лишь по моей инициативе. А после того разговора в подсобке мы и не виделись. Алекс уехал на какие-то спортивные соревнования. И надо же ему было так удачно вернуться с них именно сегодня!

Сглотнув сухой ком, я осторожно оборачиваюсь к Смирнову, сидящему на соседнем ряду. И стоит мне только взглянуть на Алекса, как внутри екает. Идеально выглаженная голубая рубашка, так гармонирующая с его голубыми глазами, безупречно обтягивает плечи и спортивный торс. А еще, кажется, Алекс подстригся: короткие светлые пряди аккуратно уложены ото лба наверх. Смирнов всегда выглядит как с обложки модного журнала. Не чета некоторым экземплярам в рваных джинсах и бесформенных толстовках.

– Олеся, – Алекс снова вполголоса произносит мое имя и наклоняется чуть вперед, – у тебя все нормально?

– В смысле? – К моим щекам моментально приливает жар. А если Алекс хочет поговорить по поводу нашей последней беседы? Вдруг переживает? Или думает, что я обижена? Или вообще… передумал… Мое сердце замирает в груди.

– Ну… В смысле, у тебя нет никаких проблем? Конфликтов? – Алекс в упор смотрит на меня.

Чувствую, как в горле уже противно першит от разочарования. Догадываюсь, на что намекает Смирнов. Ольховский! Вот чтоб ему сейчас икалось, гаду. И мне совсем не о нем хотелось бы поболтать с Алексом.

– Да, все нормально, – сдержанно киваю с дурацкой улыбкой.

– Точно? – Алекс недоверчиво прищуривается.

Но ответить не дает мне настойчивое похлопывание по плечу. Обернувшись, натыкаюсь взглядом на Ингу. И, как всегда, она тоже выглядит глянцево: элегантная белая рубашка навыпуск и джинсы в облипочку, а огненно-рыжие волосы собраны в низкий хвост. Усевшись на край моего стола, Инга молча хлопает ресницами. А я удивленно смотрю на нее. Ей-то что понадобилось? Обычно Майер здоровается со мной через раз, а тут…

– Синичкина, – она заинтересованно обводит меня оценивающим взглядом, – а ты что, знакома с Ольховским?

От ее вопроса в лоб я окончательно впадаю в ступор. Да что за напасть-то с этим нахалом?

– Ну так, немного, – отвечаю кратко.

– Немного – это как? – Она хмурит свои идеальные рыжие брови.

– Это как много, только наоборот, – прерываю наш зрительный контакт и перевожу взгляд в свой раскрытый блокнот. Делаю вид, что внимательно изучаю все ранее мной там написанное, надеясь, что Инга правильно поймет мой жест.

– Что-то ты юлишь, – не отстает Майер. – Сложно прямо ответить?

Вздыхаю и поправляю ворот своей блузки. Мне внезапно становится как-то жарковато. И что за день-то сегодня такой? Прочищаю горло и бурчу максимально равнодушно, продолжая изображать невероятный интерес к своим каракулям в блокноте:

– Знаю, и все тут.

– Давно?

– Нет.

– И часто вы общаетесь?

– Нечасто.

Инга замолкает, но продолжает сидеть на моем столе. Молчу и я. Лишь ощущаю на себе ее взгляд. И еще кажется, что на меня продолжает смотреть и Смирнов. Да и не только он… Или я уже себя просто накручиваю?

Проходит еще несколько мгновений в тишине. Пока я все же не выдерживаю сама. Поднимаю голову и вопросительно смотрю на Майер, а она недовольно сжимает свои кукольные губы.

– Ясно, – фыркает Инга. Ее явно не устраивает формат нашего общения. Но не буду же я выкладывать ей все на блюдечке? С чего вдруг? Встав наконец с моей парты, Инга демонстративно поправляет свой рыжий хвост. – И кстати, ты вчера так и не прислала мне месячный отчет о работе нашего совета. Будь добра, пришли его сегодня.

Мне хочется скривиться. Вот не общались мы с ней, и не надо начинать. А еще хочется скорее уйти туда, где никто не станет напоминать мне о придурке Ольховском.

* * *

После заседания студсовета я пулей вылетаю из аудитории. На сегодня с меня разговоров хватит. И со Смирновым, и с Майер. Да любых. А тем более об Ольховском. Но идти домой еще рано. Через пару мне нужно быть на дополнительных курсах по английскому языку. Решаю провести время в библиотеке и подготовить там доклад на завтра по философии. Это будет и полезно, и максимально безопасно. Вряд ли я наткнусь на Ольховского в библиотечных стенах. Но по коридору все равно иду озираясь. Мало ли…

На мое счастье, в библиотеке пусто. Выбираю самый отдаленный компьютерный стол и располагаюсь за ним. Тетрадка, ручка и цветные текстовыделители – достаю из сумки все, что мне нужно, чтобы заняться конспектом. Мне не хватает только глотка воды, чтобы наконец немного освежиться и перезагрузиться. Сегодня не день, а черт знает что. Я снова лезу в сумку за припасенной бутылкой минеральной воды. Легким движением пальцев откручиваю крышечку, и тишина библиотеки заполняемся резким шипением и моим возгласом «Ой!». Вода стреляет из бутылки мощными брызгами, заливая мне блузку и джинсы.

Я подскакиваю со стула, чтобы не залить еще и клавиатуру компьютера. Стою мокрая посреди библиотеки и точно понимаю – сегодня не мой день. Аккуратно поставив бутылку на стол, мокрыми руками пытаюсь найти в сумке сухие салфетки.

Что я там говорила про не мой день? Салфеток в сумке я не нахожу. Окончательно психанув, хватаю свои пожитки, выхожу из библиотеки и в мокрых вещах иду в женский туалет. Благо он находится в конце этого же коридора. Запершись в пустой кабинке, я стягиваю с себя чудом оставшийся сухим расстегнутый кардиган и насквозь мокрую блузку. А еще ловлю краем уха женские голоса и стук каблуков – кто-то только что вошел в дамскую комнату.

– Да я сама была в шоке, когда увидела…

– А может, это был не он?

– Я что, Ольховского не узнаю?

Моя рука, тянувшаяся к рулону туалетной бумаги, замирает. Опять его фамилия! Это издевательство?

– Так, и что было?

– Он ее впихнул в аудиторию, зашел сам и стал ей что-то на ухо нашептывать…

До этой секунды я стояла за закрытой дверью кабинки, просто замерев, а теперь даже не дышу. Я узнаю голос одной из девиц – это же Инга. Слышу шум воды, перебивающий ее разговор со своей подругой. И я становлюсь одним большим ухом, когда вода через пару секунд выключается.

– Да не может быть, чтобы она была с ним знакома.

– Я своими глазами видела. А еще сказал, что у него важное дело к ней! – возмущается Инга. – Не понимаю, как такое возможно? Эта мымра еще и молчит! «Знаю, и все тут». – Майер мерзко пародирует мой ответ. – Я перед Максом крутилась около года, и он ни разу не обратил на меня внимания. Так почему он тогда шепчется с этой Синичкиной?! Она ж вообще никакая.

– Ни кожи ни рожи, – поддакивает подружка Инги. – Вечно этот хвост на башке затянет, ссутулится, в бабкину одежду вырядится. Фу!

– Она стремная, – подтверждает Майер. И обе ехидно хихикают. От этих смешков что-то противно скручивается у меня под ложечкой.

– Ты же не думаешь, что между ними что-то есть?

– Пф-ф, – усмехается Инга. – Удел Синичкиной – быть старой девой в окружении сотни кошек, но явно не Ольховский. Только вот зачем он с ней тогда общается?

Но ответа ее подружки я уже не слышу. Обе, цокая каблуками и хлопнув дверью, испаряются из туалета. А я так и стою в своей кабинке. В одних джинсах и спортивном топе, сжимая в руке блузку и кардиган. Меня словно ударили пыльным мешком по голове. В ушах – белый шум, а по спине ползут ледяные мурашки. Дрожащими руками натягиваю на себя мокрую блузку и закутываюсь в кардиган. Из кабинки выхожу на негнущихся ногах. Я ощущаю себя как-то странно. Вроде это называется дежавю… Застываю перед огромным зеркалом, висящим на белоснежной кафельной стене женского туалета. Смотрю на свое отражение:

«сутулая»

«хвостик»

«лицо блеклое»

«в бабкину одежду вырядится»

«Ты просто немного стремная», – в моей голове раздается бас Ольховского.

«Она стремная», – вторит голос Инги.

Стискиваю зубы, потому что горло сжимает спазм от подступающих слез. И я все еще смотрю на себя в зеркало. То есть слова Максима – правда? Неужели меня действительно все видят именно такой? Стремной.