Текст книги "Испытание войной"

Алена Даниленко
Испытание войной

Часть первая
Маша

Глава 1
Цирюльня

– Сударыня, – звучно взвизгнул главный мастер местной цирюльни, – скажите мне, по вашему мнению, за какие старания вам тут платят? – Господин этот имел два отличительных качества: крохотный рост и звонкий, режущий слух, голосок.

– Рувим Петрович, неужто поступили жалобы? – Как всегда, Машенька. Как всегда… Неужели так сложно хорошо выполнять свою работу?

Вопрос и придирки имели традиционный, риторический характер, предвещавший долгое ворчание на всех и вся. После чего, как правило, он удалялся наверх и до конца рабочего дня более не появлялся.

Машу взяли в ученики мастера совсем недавно, некоторых деталей она еще не знала, но уже успела отличиться положительными качествами. Эта хрупкая, милая девушка со светлыми ангельскими локонами, казалось, была неспособна обидеть и былинку, которую она и сама отчасти напоминала.

Девушка была в восторге от представившейся ей возможности; кроме того, работа для нее была крайне важна. Время было непростое, но, если подумать, простым оно не бывает никогда. Тетка, опекавшая девушку, никогда не переставала браниться и ворчать, поэтому работа представляла собой отличную возможность сбежать из дома на целый день.

Машенька жила в небольшой съемной квартирке на окраине города, недавно ей миновал семнадцатый год, и казалось, что мир непременно, несмотря ни на что, должен быть прекрасным. Юность замечала оттенки прекрасного практически во всех незначительных деталях этого серого, мокрого города.

Время летело неуловимо быстро, уже близился конец рабочего дня. Цирюльня опустела. Томимые скукой, мастера пытались заняться хоть чем-то.

– Маша, ты взяла зонт?

Девушка вздрогнула от неожиданно звонко заданного вопроса, беспощадно разорвавшего мертвую тишину.

– Сегодня будет дождь, – вплотную прижавшись лицом к стеклу, подметила одна из работниц.

Тем временем «пророчество» неизбежно начинало сбываться. Дождь начинался все сильнее. Он Застучал по тротуарам и крышам, как по клавишам огромного рояля. Через огромные окна было видно, как толпы людей спешат укрыться под навесами и козырьками, создали своими зонтами бесконечно разноцветный купол. Казалось, будь ты гораздо легче, непременно попытал бы счастье пробежать по его крыше.

В рабочем зале было тихо. Только нервные стрелки часов нарушали спокойствие. Кто-то шаркнул, кто-то постучался, а кто-то отворил дверь. Все трое, находившиеся в зале, вытянув шею, устремили свои взгляды в длинную темную переднюю комнату, где свет был зеленоватый, тусклый и какой-то водянистый, точно в подводной пещере. Никто не ожидал гостей перед самым закрытием, поэтому все приняли весьма расслабленное положение. Но теперь, соскочив со своих мест, выстроившись в шеренгу, они увидели старого, немощного, сгорбившегося старичка, медленно, но упорно, подобно улитке, продвигающегося к цели.

– Добрый вечер, – как можно милее и добродушнее поздоровалась Маша. В ответ не послышалось подобного пожелания. Старичок все так же невозмутимо продолжал свой путь.

– Он не очень-то хорошо слышит, судя по всему, – отметила одна из работниц. Тем временем, закончив свой путь, старичок уселся на выбранное им кресло. И чем-то они походили друг на друга – оба такие тощие и костлявые, что, кажется, сразу видны все суставы и сочленения, видно, где прикрепляются мышцы и сухожилия, а где – планки и шарниры.

– Он совсем как мертвый, – прошептала девушка.

– Маша, это он по твою душу, – разом заключили все коллеги. Подойдя к гостю, девушка поздоровалась еще раз, но уже громко и четко, с еле живой надеждой на то, что ее все-таки услышат. Старичок шевельнулся, повернув голову, подслеповато поморгал, вгляделся и расплылся в широчайшей беззубой улыбке.

Глава 2
Поезд

Шел 1941 год. СССР совершил немыслимое: объединение близлежащих стран, поднятие социалистического строя, мощное развитие экономики, исключительно сильная внешняя политика – это все давало надежды, уверенность в завтрашнем дне. Ленинград – бывший Санкт-Петербург – стоял в свой привычной вековой красоте, с привычными ему дождями и туманами. Этот «русский Лондон», казалось, сможет перенести любые трудности, сохранив свою неизменную величавую сущность. Да, Ленинград был прекрасен в эти дни. Слегка покраснев, пожелтев, в полной боевой готовности в преддверии осенней поры, неприступно и гордо стояли деревья, будто бы часовые этого города.

Сквозняк пронес по коридорам теплый дух жареного теста – это тетушка жарила оладьи. Постепенно наступал рассвет чудесного воскресного утра. Город, еще окутанный тьмой, мирно нежился в постели.

Окончательно проснувшись, девушка направилась к верхним полкам огромного шкафа, чтобы достать свою домашнюю одежду. Поднявшись на небольшой табурет, Маша наткнулась на паутину. Невидимая нить коснулась ее лба и неслышно лопнула. Откуда-то сверху посыпалась пыль, покрывая плечи девушки.

– Сегодня будет большая уборка, – бойко заключила возмущенная таким беспорядком тетушка, – к тому же завтра приедут гости.

– Маша, ты уже поднялась? Завтрак стынет, не копошись, – закричала она из кухни.

– Уже, уже иду.

После завтрака, разбирая памятные предметы и наводя чистоту, Маша, неожиданно для самой себя, погрузилась в омут воспоминаний.

– Ведь когда-то все было иначе, – еле слышно прошептала она сама себе.

Таисия Петровна – именно так звали тетку Маши – взяла девочку под опеку, когда той еще не было и десяти. Мамы Маши не стало при ее рождении, а отца – спустя десять лет. Он работал помощником машиниста и часто брал дочку с собой. С тех самых пор девочка четко решила, что у слова «спокойствие» есть синоним – «поезда». Да, именно спокойствие, неземное, окутывающее с головы до ног, так прочно ассоциировалось у нее с воспоминаниями о детстве.

Маша очень сильно тосковала по своему отцу. Даже семь лет спустя она никак не могла унять горе, поэтому тетушка частенько рассказывала Маше историю знакомства ее родителей. Девушка млела, погружаясь в свое воображение. Казалось, что рассказы тетушки – своего рода машина времени, единственная ниточка, которая может соединить прошлое и настоящее. Как только Таисия Петровна начинала свой рассказ, в голове девушки начинали вырисовываться картины. Надо сказать, что тетушка обладала уникальным даром рассказчицы.

– Тот денек выдался сухим и жарким, – начинала тетушка свой рассказ, – это один из тех деньков, которые лишают тебя силы. На небе, выбеленном яростным солнцем, не было ни облачка, и лишь спасительный слабый ветерок шуршал молодыми ростками кукурузы. Побитый и проржавевший грузовик, чихнув раз-другой, едва не заглох, когда сворачивал на грунтовую дорогу, ведущую к небольшому поселку под Ленинградом.

Помню, твой отец смачно выругался, потому что заело сцепление. Его очень огорчала эта развалюха. С силой надавив на педаль, он утопил ее в пол. Он выглядел на все шестьдесят, хотя ему не было еще и сорока. Поля его шляпы обвисли, и она вся пропиталась потом. Он снял ее и бросил на драное сиденье, между ним и мной. Раздраженно вытащил одну из своих самокруток и засмолил. Как он смолил, милая, страх да и только… Казалось, он никогда не расставался со своей страстью.

Проехав несколько миль по скверной дороге, он добрался наконец до крайнего строения села, если, конечно, можно так назвать это место. Для меня же селения – дикое место, я никогда не понимала этой колхозной романтики. Село имело выжженный и пыльный вид, краска на домах облупилась, дерево покорежилось. Прямо посреди дороги лежал симпатичный серовато-коричневый пес, задыхающийся от жары. Старательно объезжая выбоины, твой отец помахал рукой своему старому другу, владельцу единственного в этом месте гаража.

На улице в это время дня практически никогда никого не бывало. Скрипела подвешенная на ржавых цепях вывеска. Он машинально согнал с лица мух, сам того не заметив. За долгие годы жест стал механическим. Он слегка замедлил ход, заметив старый разбитый фургон, который, однако, в этих краях был новинкой. Как и все живущие среди бескрайних полей, где мало что происходило, твой отец отличался любопытством. Он с интересом следил за незнакомым человечком в мятом запыленном синем костюме, который заносил в дом небольшой прикроватный столик. Твой отец заметно затормозил и остановил свой потрепанный грузовик, но мотора не выключил.

Помню, этот небольшого роста товарищ, увидев нас, улыбнувшись своей невероятно радужной и доброй улыбкой, поспешно оставил столик и подбежал к машине поздороваться. Как выяснилось позже, это был отец Нины.

– Здравствуйте, товарищ. Вы, видимо, новоприезжий. Рад с вами познакомиться, – громко, своим басистым, слегка охрипшим голосом, пробормотал твой отец из открытого окна автомобиля.

– Доброго дня, – задыхающимся от бега, негромким, но прокуренным голосом отозвался новый сосед. – Меня зовут… – чуть отдышавшись, он продолжил: – Меня зовут Петр Васильевич.

Эта вторая попытка представиться оказалась удачной, отчего он расставил ноги на ширине плеч и руками подпер бока.

– А меня – Ваня, а это – моя сестренка Таисия. Рад с вами познакомиться. Ну, что ж, – сказал он немного погодя, затаившись в секундном молчании, от которого Ваня впадал в какое-то неизбежно тревожное состояние, – пожалуй, мы поедем…

– Пап, – откуда ни возьмись подбежала рослая девушка, оглушив всех своим резким появлением и звонким, словно колокольчик, голосом. Помню, Нина наклонилась к окну машины, и твой отец почувствовал на себе оценивающий взгляд ярко-зеленых глаз. Молоденькая, лет семнадцати, выбившиеся из-под пестрой косынки светлые волосы прилипли к влажному лбу. Лицо в веснушках, ничуть его не портивших, крупный рот растянут в приветливой улыбке. Ваня взял протянутую руку, словно это был хвост гремучей змеи, быстро потряс ее и с такой же поспешностью убрал свою ручищу назад, в безопасную машину. Вел он себя, конечно, чрезвычайно глупо.

Ваня, как только увидел ее, сразу же пропал. Так ему твоя мама в душу запала, что аж спать не мог, есть не мог. Очень тосковал и скучал по своей возлюбленной…

Потом, помню, проехали мы мимо маленькой деревянной церквушки с огороженным штакетником кладбищем, он, как обычно, замедлил ход и отыскал взглядом среднюю могилу в первом ряду, с простым деревянным крестом, уже выцветшим от солнца, но ничем не отличающимся от таких же крестов рядом. Во рту сразу пересохло, а в горле застрял комок. Он снял руку с руля и помахал ею в сторону кладбища.

– Здравствуй, матушка, – прошептал он, и глаза его на мгновение увлажнились. Да, там наша матушка и спала вечным сном…

А как-то раз Нина взяла меня встречать поезд твоего папы, он тогда уже на «железке» работал. Помню, когда приблизился поезд, Нина вышла из-под навеса вокзала на яркое солнце, которое так красиво освещало ее нарядное платье. Одинокий канюк парил в лазурном небе. Станция сияла безукоризненной чистотой, с корзин свешивались цветы – алая герань, барвинок и белые колокольчики.

– Как же он жутко опаздывает, – проговорила Нина мрачным, голосом. Она очень ругалась, когда поезд опаздывал, и ей приходилось по часу ждать его, но она знала, что могла бы прождать его и гораздо дольше.

Увлекшись рассказом, Таисия Петровна не заметила, что Маша, уютно свернувшись в теплом сугробе из полотна и шерсти, простыней, одеял и лоскутных покрывал, отсвечивающих всеми цветами радуги, точно цирковые флажки в старину, сладко заснула. Так она лежала, маленькая, затихшая, мечтающая о такой же красивой истории любви…

Дождь лил весь вечер. Свет фонарей тускло пробивался сквозь пелену тумана. Постепенно дождь усилился и пулеметной очередью застучал по стеклу. Капли соединялись и стекали вниз, оставляя неровные полоски. Завтрашний день обещал быть очень шумным.

Глава 3
Предчувствие беды

Поднялась суматоха, как всегда, когда кто-нибудь приезжал. Казалось, где-то загремела музыка. Приехала вторая тетка Маши – Роза Петровна, голос ее, поистине трубный глас, перекрывал все остальные, и казалось, она заполняет всю комнату, большая и жаркая, точно тепличная роза, – недаром у нее такое имя. Маша только что закончила свою работу и вернулась домой, остановившись за дверью кухни и наблюдая всю эту пугающую картину. Некоторых людей она видела впервые, а некоторые уже были ей знакомы.

– Надо же, а ведь это все мои родственники, – удивленно отметила она сама для себя. Увидев Машу, Таисия Петровна, извинившись, вышла из шумной, крикливой, как курятник, гостиной и углубилась в свои привычные владения, утянув за собой девушку – пора было заканчивать приготовления к ужину.

Разве можно было не любить тетушкину кухню? Скажите, пожалуйста, встречали ли вы где-нибудь еще подобную кухню?

Это была большая светлая комната, в два окна. Самая большая комната в квартире. Окна выходили в хозяйский сад. Зимой из окон виднелись деревья, опушенные белым снегом. От них в кухне всегда было ярко и светло. Оба окна были обвиты сверху донизу плющом, а на подоконниках стояли отростки разных растений, которые выращивала тетушка.

Но ранней весной бывала особенно привлекательна наша любимая кухня. Выставлялись зимние рамы, открывались окна. И тогда казалось, что на окнах поставлены огромные букеты лиловой сирени. Сирень тянулась даже в комнату и немного заслоняла свет. Но зато какой аромат врывался вместе с ней!.. И чудесные цветы радовали взор. В сиреневых кустах чирикали мелкие пташки…

Но я хочу описать кухню… Правый угол был весь заставлен и завешан образами. И перед ними всегда теплились лампады. Далее стоял большой старинный шкаф с платьями. Еще далее – полки с посудой, а под ними – узкий длинный стол. Полки эти были особенные – во всю стену. На них стояла, лежала и висела вся посуда тетушки. Доски полок были безукоризненной чистоты; все украшены фестонами, вышивками и картинками. Это была работа тетушек. Кастрюли, чашки, лотки стояли друг около друга. Ложки, поварешки и другие кухонные орудия висели на крючках.

Все вещи были старые-престарые. Они достались нашим старикам еще от прабабушки. Новую посуду покупать было не на что.

Я помню маленький пузатый самовар. Тетушка сама приделала к нему кран из ручки от зонтика, а на крышке его вместо ручек красовались две большие зеленые пуговицы от старой бабушкиной кофты. Мне так нравилось, когда на кухонном столе появлялся этот друг-самовар и пел свою тихую задушевную песню.

У большого фарфорового чайника с позолотой был сделан носик из олова. Многие тарелки были склеены и стянуты скрепками. У корзинки, которую носила в зубах Каштанка, была железная ручка, обтянутая кожей. Мешок для провизии тетушка сплела из веревок… Она была мастером на все руки. Вероятно, и ее сестры научились у нее разным ремеслам. Ей ничего не стоило отремонтировать какую угодно вещь в квартире. Она сама чинила часы, фортепиано, обивала мебель, оклеивала комнаты обоями, столярничала, паяла, золотила. За многие годы, конечно, все износилось, все пришло в ветхость. И каждая вещь в этом мирном приюте могла бы рассказать длинную историю своей жизни. Она поведала бы нам, как служила верой и правдой своим хозяевам и как много видела от них любви и забот… Как ее берегли, ухаживали за ней и как старательно чистили…

Ах, эти милые старые вещи… Как я их ценю и люблю! Если бы они все заговорили и передали свои воспоминания, мы бы заслушались их рассказами. Ведь это целая жизненная история… Впрочем, теперь, когда я смотрю на них, они так много говорят мне, но я одна их понимаю…

Я вспоминаю тетушкину кухню… В левом углу стоял большой комод из красного дерева с бронзовыми украшениями. Он был всегда покрыт вязаной салфеткой; на комоде – маленькое зеркало и разные безделушки тетушек – каждая имела в комоде по собственному ящику.

На комоде стояли цветные фарфоровые чашки, статуэтки, коробочки, ящики, шкатулочки. В то время эти мелочи привлекали и забавляли молодых девушек. Теперь, конечно, жизнь стала намного сложнее, и требования ума и сердца ушли далеко вперед. Большинство молодых девушек совсем не интересуют фарфоровые безделушки. Но в то время эти украшения были неотъемлемыми принадлежностями девичьей юности. Безделушки эти обыкновенно дарили тетям или «верхние» хозяйки, или тетушка Александрина.

В правом углу, за ширмой, стояла огромная деревянная кровать с пуховой периной и грудой подушек. Покрывало на кровати было связано тетушками, как и все наволочки, накидки – все сделанное своими руками. Все было красиво, но, главное, – безукоризненно чисто.

Между окнами стоял большой кухонный белый стол. На нем пили кофе, обедали и стряпали. Каждый день тетушка его мыла и скребла со всех сторон. Несколько табуреток, раскрашенных ее сестрами, старенькое кресло – вот и все скромное убранство кухни.

Плита была маленькая, чистенькая, на ножках. Над ней висел большой черный колпак – вытяжка. Плита стояла недалеко от входной двери. А между плитой и стеной за дверьми был укромный уголок; там стоял сундук тетушки. На нем она всегда сидела, обедала, пила кофе; там же, в этом уголке, любили шептаться тетушки о своих секретах.

Я забыла еще сказать, что в кухне у тетушки не водилось никаких насекомых. Если же иногда они и появлялись, то все женское население квартирки так на них ополчалось, начиналась такая уборка, чистка, борьба, тетушки применяли в этой борьбе такие беспощадные приемы, что никакие насекомые не выдерживали грозного нападения и исчезали бесследно тотчас же.

Впрочем, такая чистка квартиры происходила каждую субботу, не говоря уже о больших праздниках… Все мылось, чистилось, все выносилось во двор и вытряхивалось… Если кто-нибудь из знакомых случайно попадал в эту суету, то непременно спрашивал:

– Уж не переезжаете ли вы?

Бабушка, Дуняша и тетя Надюша всегда занимались хозяйством. Тетя Саша по праздникам любила наряжаться: несколько раз переодевалась, примеряла свои скромные наряды и вертелась перед зеркалом комода. Тетя Манюша садилась в зале за фортепиано и часами играла и играла. В будни ей не позволяли много играть – она должна была работать.

Зала в квартире тоже была особенная. Окна были обвиты, как и в кухне, плющом, и на окнах стояло множество цветов. Над окнами висели клетки с птицами. Клетки висели даже на потолке и по одной из стен… Их было не менее двенадцати-пятнадцати. Тетушка ухаживала за птицами и разговаривала с ними, как с людьми. Был у нее и любимый попугай. У него даже была особая клетка, в которой выводились птенчики.

В зале стояли два дивана, обитые цветным ситцем. У окон красовался длинный черный стол. В праздники на этом столе обедали, а после обеда крышку поднимали и на внутренней стороне устраивали игру «бикс». Я точно не помню, в чем она заключалась. Помню, что поднималась покатая доска, на ней были лунки и ворота с колокольчиками и отделения с цифрами. Надо было специальной длинной палочкой – кием – ударять в шар и попадать через ворота в лунки или в отделения с цифрами. В детстве я умела и любила играть в «бикс», но теперь совсем все забыла.

– Тетушка, вы мне так и не объяснили, в чем причина такого неожиданного визита наших родственников…

– Машенька, я еще сама ничего толком не знаю, но говорят…

– Что говорят, тетушка?

– Говорят, что спокойное время – это не про нас, – Таисия Петровна не хотела зря волновать ранимое сердечко девушки. Надежда на то, что все еще обойдется, как известно, покидает последней. И при всей своей строгости эта женщина по-настоящему пеклась о благополучии Маши.

Все приготовления были закончены, стол накрыт. Гости заняли свои места.

– Что ж, дорогие, приятного всем аппетита, – своим трубным гласом, словно молитву, которой все обязаны были подчиниться, произнесла Роза Петровна.

Поспешно покончив с ужином, все гости перешли в зал для того, чтобы обсудить важнейшую новость, которая всех тут и собрала.

– Никто не знает, насколько все самые страшные догадки правдивы, – низким голосом произнес мужчина лет тридцати пяти, который оказался двоюродным братом Маши. Встав посередине комнаты, расставив ноги на ширине плеч и скрестив руки за спиной, подобно командиру боевого отряда, он продолжил: – Но мы определенно должны подготовиться к худшему…

– Из этих самых соображений считаю, что целесообразно перевести всех женщин и детей…

– Машенька, – шепотом обратилась Роза Петровна к девушке, – выйди со мной ненадолго, у меня кое-что есть для тебя. Важное.

Девушка покорно последовала за тетушкой.

– Я не знаю, что будет и как будет, но мы все, определенно все, чувствуем наступление беды. Я хочу подарить тебе этот ежедневник и попросить тебя постараться записывать все, что происходит. Каждый день.

Маша все еще не могла понять, что же такое может произойти, что же такое страшное следует ожидать и к чему готовиться. В силу своих юных лет Мария не восприняла эту ситуацию и всеобщее волнение семьи слишком всерьез. Как, пожалуй, и все семнадцатилетние девушки. Как известно, максимализм является отличительной чертой этого возраста.

Вернувшись в гостиную, еще раз предприняв попытку понять то, что там происходит, Мария уселась в кресло и задумалась о своем. Ей так нравилось отдаваться мечтам о прекрасном и возвышенном. Она верила и ждала свою настоящую и единственную любовь. Ведь все обязательно именно так и должно быть. И однажды, обязательно, придет время и появится прекрасный принц, и это будет только начало сказки. Как же сладко ей мечталось!

После жарких бдений родни, в которых Маша не имела особого желания участвовать, все пришли к выводу, что уже достаточно поздно, и принялись готовиться ко сну.

Сладко укутавшись одеялом и как можно удобнее улегшись, все родственники и гости, казалось, уснули в одночасье. Так сладко все спали. Только Маша никак не могла заснуть. Всю ее вдруг резко сковал страх. Еще час назад она считала, что все эти разговоры о надвигающейся опасности – паранойя. А теперь, теперь ей вдруг стало невероятно страшно, будто окатило ледяным дождем. Долгое время, ворочаясь из стороны в сторону, складывая все мыслимые и немыслимые за и против, представляя самый ужасный расклад, она думала о будущем. Промучившись так пару часов, Маша решила, что сейчас самое время для первой записи в ее дневнике.

«08.09.41. Сейчас три часа ночи. Я никак не могу уснуть. Стоит признаться, что бессонница мне раньше была совсем незнакома. Никто не знает, но мне страшно. Страшно стало только сейчас… ведь, а что, если… Возможно, все, что я могу, – это вести этот дневник. Отныне я постараюсь записывать все свои мысли и чувства на эти страницы», – дав столь ответственное обещание и твердо решив это для себя, Маша тут же заснула.