Текст книги "Пятый Лепесток"

Третья интермедия

– Сколько продлится твоя поездка?

Она обернулась. Высокая, темноволосая, в летнем халатике из полупрозрачного газового материала, ещё не отошедшая от тепла кровати, вся в солнечных бликах раннего утра. Я смотрел, как она приводит в порядок свои длинные пышные волосы, как ловко её руки справляются с волнистыми прядями и шпильками, как она забавно морщит нос, когда разглядывает себя в зеркало.

– Я пробуду в Сочи всего два дня. В апреле завершилось строительство «Круглых касс». Я хочу увидеть это чудо-здание вживую!

– Это всего лишь будка для продажи железнодорожных билетов, – фыркнул я, – стоит ли лететь в такую даль?

– Будка? – она обернулась, и её глаза, цвета переспелой вишни, раскрылись в изумлении, – это здание – чудо современной архитектуры! Я просто обязана написать про него! – прежде, чем я успел что-то возразить, она напористо добавила, – да, новость не свежая, про Круглые кассы писалось уже не раз, но я хочу отразить другую сторону этого события. Это же не просто, как ты небрежно выразился, «будка», это отражение гения современного архитектора! Мне интересно, что он вкладывал в свою работу, чем вдохновлялся, почему здание получилось настолько необычным… А ты называешь его будкой!

– Хорошо-хорошо, – сдался я, – конечно, я понимаю, как это важно для тебя.

Она, делая вид, что сердится, отвернулась, но зеркало отразило её лукавую улыбку. Моя жена не умеет долго на меня ворчать. Возможно, с годами она приобретёт этот навык.

На четвёртом курсе я уехал из Ростова и перевёлся в Московский университет. Там я познакомился с Людочкой. Она была из тех девушек, вокруг которых постоянно вьются парни. Однако, будучи необыкновенно красивой, она будто не придавала этому никакого значения, и искренне удивлялась, откуда у неё столько поклонников.

Людочка училась на журфаке, зачитывалась Куприным, Буниным, Лесковым, писала романтические стихи и уже тогда всерьёз увлекалась историей архитектуры.

Я увидел её на лестнице, сидящей в уголке с книгой. Вокруг щебетали её подруги, она то и дело поднимала хорошенькое личико от страниц, что-то коротко им отвечала, улыбалась и совершенно очаровательным жестом заправляла за ухо непослушную прядь.

Узнать, с какого она потока не составило труда, я спросил об этом нашего старосту.

– А, так это Люда с журфака. Но ты особо губу-то не раскатывай, она это…

– Что – это?

– Неприступная. Сам пытался, но этот Эверест, дружок, покорится, наверное, только Игорю Старыгину.

Я обвёл старосту – высокого, худого парня с выступающим кадыком – взглядом и приподнял брови. «Ну, это мы ещё посмотрим». Однако, застать её одну, чтобы познакомиться и завязать разговор, было не так просто.

В коридорах университета она появлялась вместе с одногруппниками. Они всегда о чём-то оживлённо разговаривали и дискутировали. После учебного дня, окружённая друзьями, она шла передохнуть в парк, или перекусить в кафе-мороженое, или в библиотеку, готовиться к семинарам. Люда всем уделяла внимание, улыбалась, со всеми поддерживала разговор – её невозможно было вырвать из цепкой беседы так, чтобы это не выглядело странно. Она была душой компании, и люди тянулись к ней. Это было заметно. Люда излучала тепло для всех.

Несколько раз я замечал её на студенческих дискотеках. Она танцевала слегка угловато и нескладно, но столь очаровательно, что никто не смог бы упрекнуть её в неуклюжести. Её движения были наполнены лёгкостью, непринуждённостью, искренним желанием танцевать и радоваться, и от этого Людочка делалась такой обаятельной, что все обращали внимание на неё.

Целый месяц я издалека любовался ею, но потом мне улыбнулась удача. Близилась летняя сессия. Я уже два часа в отчаянии нависал над учебником по криминалистике в библиотеке, когда услышал тихие шаги. Людочка вошла в читальный зал. На ней было лёгкое ситцевое платье чуть ниже колена. Свои длинные каштановые волосы она заплела в замысловатую косу и перевила её белой тесьмой. Люда села через два стола от меня, возле большого распахнутого окна.

Я решительно встал на ноги и приблизился к её столу. Она подняла на меня тёмно-карие глаза, когда я спросил её разрешения сесть рядом.

– Но здесь много свободного места, – прошептала она, обведя пустующие столы взглядом.

Действительно. Суббота, май, вечер. В храме книг только мы, библиотекарша и пара аспирантов в дальнем углу.

– Здесь свет на книгу будет падать правильно, – сказал я, отчего её брови недоумённо взлетели, – окна, – пояснил я, пригнувшись ниже, – они расположены под самым удачным углом по отношению к солнцу в это время суток. Не люблю искусственное освещение, а вы?

Говорил я, конечно, с испугу полную околесицу, но тёмные глаза мигнули, хорошенькая головка с убранными в косу волосами склонилась на бок, на розовых губах появилась лёгкая улыбка.

– Я тоже. Мне больше по душе естественный свет. Садитесь, если хотите.

Несколько минут мы просто читали. Яркий оранжевый закат слепил глаза, и, на самом деле, я был бы не прочь пересесть куда-нибудь под мягкий свет лампы.

– Уголовное право. Криминология, – прочитала она название книги в моих руках, – вам это нравится?

– Кому может нравиться наука о преступности? – фыркнул я, – однако, в ней есть определённое очарование.

– Понимаю, о чём вы говорите. – Бронзовое солнце смягчало её тонкие черты и окрашивало волосы в медь и пламень, – тёмная сторона человеческой личности всегда будет отталкивать и одновременно привлекать внимание.

– А вы, я вижу, читаете о светлой?

Перед ней лежал журнал «Архитектура СССР». В бесконечные столбцы текста были втиснуты черно-белые фотографии. На обложке красовался Московский Кремль.

– Как это вы тонко подметили, – улыбнулась Людочка. – Я – будущий журналист, хочу поступить в редакцию этого журнала. Меня с детства влечёт архитектура. Застывшая музыка… это прекрасно.

О музыке, об архитектуре я имел смутное представление. Вот уже четыре года я изучал юриспруденцию, криминалистику, право, что довольно далеко от тонких материй. Но моя Людочка научила меня понимать, для чего на свете существует искусство.

Несчетное количество раз она рассказывала мне о постройках Москвы, их истории, архитекторах. Её манила и восхищала сама мысль о том, что где-то когда-то в чьей-то невероятно умной голове родилась мысль построить Храм Василия Блаженного, Кремль, Теремной дворец, Собор Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, Шуховскую башню, Дом Наркомфина или Госсельпрома. Люда находила нечто удивительное в угловатом и лаконичном стиле советского модернизма и могла часами рассказывать об этом.

– Моя цель, – говорила она, – написать книгу о знаменитых советских архитекторах, рассказать их истории, воплощённые в камне, бетоне, стекле. Это ведь застывшие мечты, Гоша! Все эти здания – это потрясающее воплощение творческой мысли!

Мы встречались семь месяцев. Весной 1963 года я сделал ей предложение, в парке, под раскидистой цветущей липой. Сладкий аромат пьянил, моя Людочка была сама как весна – нежная, вдохновенная и хрупкая. Заветные слова сорвались с моих уст сами собой, я просто спросил её, хочет ли она стать моей женой. На её щеках в одно мгновение вспыхнул яркий, взволнованный румянец, она взглянула на меня непостижимыми глазами и тихо ответила:

– Да.

А потом семейная жизнь закрутила, завертела нас. Я без конца пропадал в следственном комитете, она разъезжала по стране, чтобы собрать материал для своей книги. Мы ютились в общежитии. Ругались, мирились, ругались снова, но никогда не переставали друг друга любить.

То, чем она была для меня – невозможно описать словами. От момента нашей первой встречи и каждую секунду я видел в моей Людочке свет, тот свет, который я ощутил однажды в своей душе, много лет назад, будучи одиннадцатилетним мальчиком, родившемся за год до войны.

Мы часто гостили у семьи моего брата в Ростове. Людочка была так забавно удивлена тому, что брат оказался моим близнецом: раньше я не рассказывал ей об этом. У него к тому времени уже родился сын, которого мы баловали и не спускали с рук. Нам с Людочкой Бог пока не дал детей.

Два раза в год мы посещали её родителей в Куйбышеве, реже гостили в доме моей семьи. Мама была от Людочки в восторге и постоянно удивлялась, как такой сухарь как я мог отхватить настолько прелестную девушку!

Моя жена была чуть ли не единственной причиной, по которой отец посмотрел на меня с одобрением.

Я помню, как поцеловал её в последний раз, её последние слова, которые она сказала мне, запах её духов, которые в беспамятной горячке я разбил об стену. Я помню всё до мельчайших деталей в её облике, когда она переступила порог в то ясное сентябрьское утро.

– Георгий Алексеевич, вас к телефону. Межгород.

Первый день октября 1972 года не успел ещё закончиться, а моя жизнь уже оборвалась. Как только я подошёл к телефону и выслушал то, что мне сказали, я перестал существовать. Глупое сердце ещё отсчитывало удары, зачем-то гоняло кровь по венам, снабжало мозг кислородом, а он, в свою очередь, посылал сигнал сердцу биться дальше. Но всё, что делало меня мной исчезло безвозвратно.

Моя Людочка погибла в авиакатастрофе. Ровно через четыре минуты после взлёта самолёт ИЛ-18В упал в Чёрное море, и все, кто находился на борту, умерли.

Я медленно положил трубку. В висках стучало. Вернувшись в свой кабинет, я бросил взгляд на букет белых гвоздик – их так любила Людочка. Я планировал встретить её в аэропорту, подарить их ей. Она непременно обрадовалась бы! Потом я бы спросил, как продвинулась её книга? Что нового ей удалось разузнать для редакции о молодом архитектурном памятники Советского Союза? Она бы восторженно щебетала и щебетала всю дорогу до дома.

Но теперь её нет. Она больше не вернётся. Я не увижу больше её лица, потому что никого из погибших извлечь с морского дна не удалось. Могилой моей Людочки стало илистое дно Чёрного моря.

Мёртвый и холодный, я сел за стол в своём рабочем кабинете, положил перед собой руки и попытался вспомнить, как дышать.

Отец Макарий ошибался. Нет на свете никакого Бога…

Глава девятая
Герои Межмирья

После приключения на Беличьем мосту Артём не пришел в школу. Майя ждала его возле лесной тропки, но ей так и пришлось уйти одной. После уроков друзья вместе зашли к нему домой, чтобы узнать, что случилось.

Оказалось, Артём заболел. Впрочем, это было неудивительно после мартовских заплывов. Его мама сказала, что он спит, и им пришлось уйти.

На следующий день после школы Майя с подносом свежих булочек пришла к нему снова. Артём открыл ей дверь.

– Майя, – улыбнулся он, – что ты здесь делаешь? Я могу тебя заразить.

Нос у него был красный, глаза необычно блестели. На лице красовался лиловый фингал – подарок от Малашина. Волосы в невообразимом беспорядке торчали в разные стороны, наверное, он только что встал с кровати.

– Ты один? – спросила девочка.

– Мама ушла на работу, а я валяюсь с температурой.

– Я тебе булочек принесла. С сахаром, твои любимые.

Артём посомневался немного, но потом сделал шаг назад, пропуская её в дом. Майя повесила пуховик на крючок в прихожей, сняла сапоги и шапку. Потом направилась на кухню, разожгла духовку.

Они с Артёмом часто оставались одни у него дома. Его мама постоянно была на работе. Они делали уроки вместе или читали книги, журналы. Артём учил её играть в фишки, помогал с математикой. Она помогала ему с литературой. Им никогда не бывало скучно вдвоем.

– Ты иди, ложись, – сказала девочка, выкладывая булочки на противень и засовывая их в жаркое нутро духовки. Она старалась положить их так, чтобы красивые оказались наверху, а кривые – под ними, – я принесу тебе, когда они немного подогреются? Тебе с молоком?

Артём кивнул с улыбкой, но не пошел в кровать, а остался смотреть, как Майя хозяйничает на его кухне. Через пять минут она вытащила противень и протянула к нему.

– Бери.

Артём взял горячую булочку и надкусил. Майя, прикусив губу, внимательно наблюдала, как он жует.

– Сегодня они не такие пушистые, – произнес он невнятно.

Майя отвернулась, чтобы налить ему молока.

– Да, – сказала она ровно, – тесто не поднялось, как надо.

Она протянула ему стакан с молоком. Артём смотрел на неё изумленно, в уголке его губ налипли крошки. Он перевел взгляд на булочку в своей руке, а потом его осенило.

– То есть, я хотел сказать, они очень вкусные! Очень! Ммм… – он запихал булку целиком в рот и попытался улыбнуться. Выглядело это ужасно.

Майя покачала головой.

– Да чего уж там, – сказала она расстроенно, – писатель из меня выходит гораздо лучше, чем повар.

Артём допил молоко, съел еще одну булочку и с чувством выполненного долга направился в свою комнату, лег в постели. Майя устроилась на полу рядом, закутавшись в покрывало. Она положила на колени учебник истории и принялась читать параграф вслух.

Так прошло полчаса. Артём слушал, не перебивал и в какой-то момент задремал. Майя замолчала, поправила край одеяла, соскользнувший с его плеча, легла на полу на живот, продолжила учить уроки молча.

Еще через час он проснулся.

– Сколько времени?

– К шести уже, – отозвалась девочка. Он сел на кровати.

– Почему ты меня не разбудила? Ты уже все выучила?

Майя кивнула. На полу перед ней лежала тетрадь.

– Что пишешь?

Она показала ему страницу. Артём потянулся с кровати, взял тетрадь и некоторое время читал. Лицо его постепенно приобрело удивленное выражение. Он поднял на её огромные черные глаза.

– Ты писала про то, как я сплю?

Майя усмехнулась.

– Ты смешно сопишь во сне. Мне понравился звук.

– У меня же нос заложен! – воскликнул Артём. – И чего это у меня ресницы как у девчонки?

Он вылез из кровати, босиком торопливо дошел до ванны, посмотрел в зеркало.

– Блин, – донеслось из коридора, – и правда. Я не замечал. Может, их подстричь?

Майя с улыбкой поднялась с пола и подошла к порогу ванной комнаты. Артём, стоя босиком на полу, критически рассматривал себя в зеркале, лицо его было нездорово румяным.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

Оторвавшись от собственного отражения, он повернулся к ней.

– Нормально. Температура спала, мне было очень жарко, когда я проснулся.

Майя дотронулась до его лба.

– Ты все еще горячий. Я принесу градусник.

Получасом позже Артём читал «Властелин колец» в постели, а Майя некоторое время разглядывала репродукции известных картин в большой старой зелёной папке.

– Откуда они? – с восторгом спрашивала девочка, откладывая в сторону «Мадонну» Рафаэля Санти и прикасаясь к портрету Неизвестной Ивана Крамского. Репродукции были вырезаны из журналов и бережно сложены внутри папки.

– Мама собирает, – протянул Артём. – У неё большая коллекция. Тебе нравится живопись?

– Ещё бы, – воскликнула Майя, – меня восхищает умение художников запечатлевать мгновения на долгие века. Сама я рисовать совсем не умею.

Некоторое время спустя, когда папка была аккуратно завязана шнурком и убрана на место, Майя, сидя по-турецки на ковре, делала цветными карандашами наброски в тетради.

– А говоришь не умеешь рисовать, – искоса глянув на неё, сказал Артём.

– Да это всё ерунда. Мне захотелось нарисовать Беличий мост, – пояснила Майя, раскрашивая синим карандашом небо на рисунке, – я кое-что не могу объяснить словами, потому что не вижу, как это выглядит.

– Что именно?

– Пропасть. Я никогда не видела пропасти, какая она? – Майя задумчиво взглянула на друга, – то есть я могу представить, насколько она глубока и темна, но… какие там камни, или земля, или все вперемешку… Писатель должен писать о том, что он видел. Я пока много, о чем не могу написать.

– И ты думаешь, если нарисовать пропасть, это поможет?

Девочка кивнула.

– Думаю, да. Рисунок помогает систематизировать воображение. Во всяком случае, нужно попробовать.

Артём притих, не отрывая от неё взгляда. Он смотрел, как ловко она управляется с карандашами, и думал о чем-то неопределившемся в слова. Майя бросила на него быстрый взгляд.

– Я хотела кое-что спросить, – сказала она несмело.

– Ты можешь спросить всё, что угодно.

Она отложила желтый карандаш, которым рисовала блики от солнца, и подняла голову. Артём ждал.

– Что случилось с твоим отцом?

Спокойное лицо Артёма изменилось так резко, что Майя испугалась.

– Прости, – поспешно проговорила она, – я не хотела… Давай забудем, сделаем вид, что я не спрашивала.

«Господи, какая же я бестактная и черствая! – выругала она себя, – разве сам Артём когда-нибудь спрашивал о твоей матери? Уж ему-то было любопытно, но он ни словечка не проронил по этому поводу. А ты что?»

Секунду он смотрел на неё пустым взглядом, потом опустил голову. Худые пальцы тревожно сжали ткань пододеяльника.

– Все в порядке, я же сказал, что ты можешь спросить обо всём, – Артём слегка помедлил, подбирая слова, – с моим отцом ничего не случилось. Он подонок и свинья, а с такими редко что-то случается.

Майя молчала, она была уже не уверена, хочет ли знать ответ на свой вопрос. Артём на неё не смотрел, его привлек вьюжный пейзаж за окном. Он слегка поморщился.

– Один раз мы как-то рыбачили вместе, мне было пять. Он тогда в очередной раз ушёл в завязку, но ненадолго. Я почти не помню его трезвым, зато помню, как мы бежали с мамой ночью по снегу в дом твоих дяди и тети, чтобы он нас не убил. – Артём взглянул на Майю, лицо его было спокойным, но девочка увидела застарелую горечь в глазах. Он покачал головой, – не знаю, почему мама его выбрала. Он был тираном, когда пил, а пил он всегда. Помню, как однажды в череде скандалов и криков я услышал странный звук. Я был в своей комнате, а родители орали друг на друга в кухне. Когда я прибежал, увидел, что мама лежит на полу, а он сидит на ней верхом и душит её своими огромными красными руками. Мне было восемь. Я побежал на задний двор, схватил топор, прибежал обратно и замахнулся на него. – Майя прижала руки ко рту, – когда отец это увидел, он отпустил маму, встал, расстегнул рубашку и сказал: «Бей прямо сюда, сынок», а потом показал… – Артём прижал ладонь к сердцу. – На меня нашёл ступор, я так испугался! А он усмехнулся, вырвал топор из рук и выбросил его в окно. Стекло разлетелось мелкими осколками, я до сих пор помню этот звук…

– Какой ужас… – тихо сказала Майя.

Мальчик немного помолчал, возвращаясь из своих воспоминаний, затем взглянул на неё темным взглядом.

– В моей истории нет ничего особенного, – ровно сказал он, – в деревнях такое сплошь и рядом.

– Что случилось потом? – прошептала девочка.

– Мама не прожила больше с ним ни дня, выгнала его из дома, он даже не возражал. Помню, как в дверях, когда уходил, он обернулся и подмигнул мне. За это я его ненавижу больше всего, – лицо Артёма сделалось жестким и злым. Таким Майя его видела однажды, когда Горский на его глазах швырнул её на кучу щебня два дня назад. – Он так и не воспринял весь этот кошмар всерьез. Для него это всегда была шутка. Я дал себе слово никогда не поднимать руку на девушку, и чтобы при мне никогда никто не поднимал.

Повисла тяжелая тишина. Хоть он и старался не показывать, но девочка ясно чувствовала его боль, и то, как он тщится её принять, с каким достоинством и мужеством пытается сохранять спокойствие. Внезапно Майя порадовалась, что рядом нет остальных ребят, что они в комнате одни, и никто не может помешать их разговору. Словно он был предопределён с самого первого дня их знакомства.

– Но знаешь, что самое интересное? – невесело усмехнулся он, – что мне его все равно не хватает. Черт, даже не знаю почему. Это так глупо.

Она бесшумно поднялась с пола, подошла к кровати, где сидел Артём, села рядом.

– Нет, не глупо.

Майя смотрела на острые поникшие плечи Артёма и на его руки с длинными пальцами и неровными ногтями.

– Я сожалею, – сказала она тихо.

Он слегка улыбнулся, посмотрев на неё. Злое выражение, так напугавшее её, исчезло.

– Не стоит, это было давно. Теперь мы с мамой одни, и это намного лучше.

– Я долго размышляла, почему ты тогда ввязался в эту драку. В тупике за школой. И потом, на Беличьем мосту. – задумчиво проговорила Майя, – теперь выходит, потому что дал слово…

Артём немного помолчал. За окном стало совсем темно, и комнату освещала лишь настольная желтая лампа. Мягкий свет падал на его лицо и волосы, сглаживая черты, делая его удивительно беззащитным и ранимым. Майя смотрела на него и отчего-то понимала, что таких моментов взаимопонимания, абсолютного доверия, как сейчас у них двоих, у некоторых людей не бывает вообще никогда, за всю их долгую жизнь.

– И поэтому тоже, – кивнул Артём, – но не только. – Он перевел взгляд на черный прямоугольник окна, за которым угадывались ночные очертания улицы. Ему хотелось объяснить. – Есть кое-что еще. Тогда в тупике и на мосту я кое-что понял, и это ты навела меня на эту мысль, Майя.

– Что? – затаив дыхание, спросила она.

– Что существует нечто, составляющее наше достоинство, что есть определенная черта, перейдя которую, ты перестаёшь быть собой. Это незаметно для окружающих, но заметно для тебя самого. – Его горящий взгляд обжег её щеки, – только ты сам определяешь для себя, на что ты способен, где границы твоей совести. Я не мог позволить Горскому и дальше обижать тебя, и ничего не делать. Я не мог на это просто смотреть. Кто-то другой, возможно, смог бы, но не я. Конечно, никому не хочется быть избитым, но презирать потом самого себя – ещё хуже. Ты можешь смеяться надо мной: действительно, что может сделать малолетка вроде меня Горскому – ничего, но, если все повторится, я поступлю так же!

Артём нашел её руку среди складок одеяла и крепко сжал. Его пальцы были горячими и сильными.

– И это ты показала мне, Майя, – сказал он, – ты! Когда не дала Руслану встать перед ним на колени, когда бесстрашно дала Горскому отпор дважды: в тупике и на мосту. Ты – очень смелая, и заставила быть смелыми всех нас. Меня, Костю, Стёпу, Антона…

Майю до глубины души потрясли его слова. Она не знала, что ответить, просто смотрела на его румяное от температуры и волнения лицо, на яркие губы, которые он кусал, на черные кудри и глаза – блестящие, непримиримые, дерзкие!

А потом она внезапно увидела в них огромное, пламенное, по-детски искреннее и по-детски сильное чувство, которое горело в мальчике живым огнем. Майя видела его так ясно, как видна вспышка молнии в темном грозовом небе. Артём был весь словно обнаженный провод – взведенный, звонкий и трепетный, он смотрел на неё так, как – она уверена! – не посмотрит больше никто. И самое прекрасное, ошеломляющее было то, что он немало не стеснялся такого взгляда!

Майя сжала свои безвольные пальцы, которые он до сих пор удерживал в своей ладони, обхватила его руку.

– Я думаю, что ты – самый смелый человек во всём мире, Артём…

Она заметила, как его взгляд скользнул к её губам, и как он чуть наклонился вперед. Что-то сладко в ней затрепетало в предвкушении. Она замерла, ожидая, по-девичьи… и тут где-то далеко раздался звук открываемого дверного замка.

– Артём, я дома!

Они вздрогнули одновременно. Волшебство разрушилось, стоило только голосу Марины Ивановны зазвучать в досягаемом пространстве. В коридоре послышались шаги, дверь в комнату отворилась, скрипнув. Щелкнул выключатель, вспыхнул яркий свет.

– О, Майя, ты здесь! – устало и добродушно спросила мама Артёма, остановившись на пороге комнаты, – как ты себя чувствуешь, сынок?

Артём промямлил нечто невразумительное, но его мать была настолько вымотанной, что удовлетворилась ответом.

– Хорошо, сейчас будем ужинать. Ты останешься, Майя?

– Да, хорошо, спасибо, тетя Марина.

Когда дверь закрылась, повисла неловкая тишина. Майя быстро взяла в руки забытую на одеяле книгу «Властелин колец».

– Хочешь, я тебе почитаю вслух?

Артём кивнул, его щеки лихорадил румянец, который ничего общего не имел с простудой. Пока она читала, он не сводил с неё глаз.

***

С наступлением апреля снег исчез с улиц и дворов. Высокие грязные сугробы, тянущиеся вдоль дороги, уменьшались на глазах. Текли ручьи, веселя малышню, сливались в целые озера для бумажных корабликов. В лесу земля оставалась под белым покровом, но кое-где проглядывали проталины. Иногда казалось, что земля дышит, мерно и облегченно, отдыхая после затяжной зимы. Это дыхание ощущалось под ногами, если закрыть глаза и прислушаться.

Красная Крепость полностью оттаяла, и Майя с мальчишками стали больше времени проводить там. Костя провел осмотр деревянного домика и принял решение заменить несколько прогнивших досок.

– Пол становится небезопасным, – деловито говорил он, – я спрошу у отца свежие доски. Он привез вчера со строительного рынка.

В итоге за досками ходили на свалку, и провели там целый день. Майя вообще впервые оказалась на свалке, Антон любезно провел для неё экскурсию. Больше всего её впечатлил огромный заброшенный вагон, невесть как оказавшийся здесь. Из его грязных окон виднелись обшарпанные сидения и пол, на котором кучей было свалено какое-то тряпье. Ближе к полудню ребят со свалки выгнал сторож, но кое-чем они успели разжиться.

Когда, пыхтя и сгибаясь под тяжестью, они дотащили доски до леса и сложили кучей возле огромного дерева с Крепостью, Костя деловито принялся их осматривать.

На следующий день мальчишки ремонтировали Крепость. Принесли молотки, отвертки, гвозди. Майя выпросила у дяди большую длинную доску. Они вместе тащили её в лес целый час, а потом пилили еще полдня.

Майя аккуратно сняла пыльную, замусоленную пленку, служащую дверью в домик, и потащила на речку отмывать. С ней пошел Стёпа.

Девочке нравилось с ним разговаривать. Стёпа всегда мог рассказать что-нибудь интересное потому, что много времени проводил в школьной библиотеке и много читал. Майя подозревала, что и Стёпе раньше друзей заменяли книги, еще до того, как он встретил мальчиков.

– Ты жил в Междуреченске до переезда? – спросила Майя.

– Да, на самой окраине города, прямо возле пляжа. Мне там нравилось, но мать уволили с работы, а здесь живет её старшая сестра, и мы приехали сюда. На время, как мама говорила, однако уже два года живем, и я думаю, так и останемся. – Стёпа обладал удивительным мягким голосом. Таким можно было бы исполнять старые песни Муслима Магомаева или Иосифа Кобзона. – Она сейчас работает в пекарне, все наладилось, так что, не думаю, что куда-то отсюда уедем.

– А твой папа?

– Отец умер от инсульта в девяносто втором. Мне было два года, я почти не помню его.

– Прости, – расстроилась Майя.

– Всё в порядке, у меня всю жизнь была только мама, – Стёпа улыбнулся очаровательно и стрельнул в неё серыми глазами, – это у Артёма настоящая трагедия, он ведь тебе рассказывал, так? – она кивнула, – лучше уж совсем не знать своего отца, чем так, как у него. – От теплой улыбки не осталось и следа, – он хороший парень, добрый. И есть в нём что-то…

Майя хорошо понимала, про что он говорит. В Артёме был несгибаемый стержень. Задумчиво глядя на Стёпу, она могла предположить, что он ни разу не посмеялся над его полнотой, как это делали частенько в школьном дворе и на детской площадке. Он ни разу не выказал ядовитую зависть по поводу красивой одежды Кости, в которой тот щеголял каждый день. Он не вступал в молчаливую борьбу за лидерство в их маленькой компании, которую постоянно вел Антон. И он не отступил, когда Майя трижды оттолкнула его. Артём знал, откуда-то был просто уверен, что ей нужна помощь.

А еще он её простил после чудовищного унижения, которому она его подвергла, и это перевешивало все.

– Гляди! – Стёпа вдруг свернул с более-менее подсохшей тропы в лес и опустился на корточки над проталинкой.

– Ух ты! – в полном восторге воскликнула девочка. – Я никогда не видела подснежников!

Она присела на корточки и наклонилась над белыми цветами. Они выглядывали из проталинки нежными головками и тянулись к солнечному теплу. Майя провела пальцем по лепесткам, срывать не стала. Стёпа сидел на корточках рядом.

– Подснежники занесены в красную книгу, – сказал он, – ты знала, что по легенде подснежники – это слезы Евы? – Майя покачала головой, – когда Адама и Еву изгнали из Рая, Ева так сильно плакала, что Господь решил утешить её и, там, куда падали её слезы, вырастали подснежники. Это удивительные цветы. При всей своей хрупкости, они выдерживают до десяти градусов мороза, леденеют, но не погибают, а с наступлением потепления оттаивают и продолжают цвести.

– Откуда ты столько знаешь про растения? – с улыбкой спросила Майя.

Стёпа скромно пожал плечами.

– Я люблю ботанику. И животных. Хочу в будущем стать агрономом, или зоологом. Может быть, ветеринаром… Есть еще время подумать.

Они продолжили свой путь к реке. По дороге Стёпа показывал Майе съедобные растения, рассказывал о том, как выживать в лесу.

– Первым делом, конечно, нужно найти воду, но пить её прямо из речки или ручья нельзя. Можно заразиться бактериями, к которым не приспособлен твой организм. Воду нужно кипятить, или если нет возможности разжечь костер, профильтровать через песок и уголь. Затем пригодится собирательство. К примеру, видишь вон те веточки? Сгодятся за зубную щетку. А еще в лесах растёт великое множество съедобных растений, только их нужно уметь отличать от ядовитых близнецов…

К тому времени, как они явились со свежевымытой «дверью» Крепости, мальчики распилили огромную доску на несколько частей, и теперь прилаживали одну из них на крыше.

– Стёпыч, скорее, держи, она падает! – позвал Артём.

– Справишься сама? – удостоверился он, прежде, чем пошел помогать друзьям.

Майя разложила пленку на солнце, присела неподалеку на пень, облепленный мокрым мхом. Она поймала себя на мысли, что готова провести вот так всю жизнь: глядя на них, на мальчишек, которые так скоро стали для неё самыми дорогими людьми и даже не догадывались об этом. Всего два месяца назад она сидела на заднем сидении дядиного автомобиля и была уверена, что место, куда он её привезет, будет ужасным. Что ничего хорошего с ней уже не случится, но ровно в этот же день она познакомилась с Артёмом, а на следующий – с мальчиками, и жизнь её постепенно наполнилась яркими красками. Майя словно блуждала во тьме, и тут ей протянули руку и вывели на свет.

Глядя на то, как они ругаются и работают вместе, она чувствовала, как любит их и как становится от этого счастливее.

– Эй, ты чего там пригрелась? – прокричал Антон, его чумазое лицо выглянуло из дверного проёма, – помогай давай!

Когда работа была закончена, солнце уже просвечивало сквозь голые стволы деревьев, покрывая тающий снег рыжиной апрельского заката. Ребята сидели в Красной Крепости с обновленной крышей, жевали печенье и весело болтали. Костя принес с собой новые рисунки, и теперь развешивал их по стенам, пришлепывая кнопками. Стёпа рассказывал забавную историю про своего кота Ясика.