Текст книги "Юми"

Снаружи раздался громкий идиотский смех. Живоглоты, будто ведомые незримым путеводителем, подтягивались к двери, за которой прятались Лучник и Хава. Наконец один из живоглотов, самый крупный, растолкав оставшихся, опустился на четвереньки и, шмыгнув носом, принялся истошно хохотать. Что это означало, было понятно одному лишь дьяволу, но твари, выгнув спины, стали медленно отползать от дома. Вскоре переулок был пуст.

– Ушли, – прошептал Лучник.

– Ты таких здоровых зомбиков видел раньше? – поинтересовался Хава.

– Да я не специалист по ним. Мои живоглоты были гораздо меньше, ниже, да как-то боялись меня что ли…

– Да ладно! – явно с издевкой проговорил Хава. – Боялись! Ты, главное, не скажи никому об этом. Живоглоты – это безмозглые твари, у которых вирус поразил центральную нервную систему. И как они без мозгов могут тебя бояться? Чем им тебя боятся, если мозгов нет?

– Да не знаю я, но они боялись… И этот… Он же только что своим смехом сигнал им подал какой-то… Ладно, давай лучше до Динамо доберемся, там и поговорим.

– Хорошо, – усмехнулся окончательно пришедший в себя Хава и распахнул дверь. – Никого. Вперед!

Снова очутившись на проспекте Революции, пробежав мимо разрушенной Железнодорожной поликлиники, вдоль бетонного забора, через покосившийся виадук, они остановились напротив школы. Лучник, будто почувствовал какую-то невидимую угрозу, подал знак не двигаться. Так бывало с ним уже не раз. Некоторые из таких моментов ушли вместе с памятью. Но и те, которые он помнил, твердили ему сейчас только об одном: их что-то или кто-то преследует! И даже если он никого не видит и не слышит, ЭТО рядом и оно смертельно опасно.

– Хава, нам нужно найти другой путь и очень срочно!

– Блин… До Динамо всего пара километров под горочку…

– Мне кажется, это Эд преследует меня. Что же я сделал тебе, Эд?

– Что? Ад?

– Не бери в голову.

– Как скажешь.

Лучник решительно схватил Хаву и потащил мимо бывшего автоцентра в сторону покореженного девятиэтажного здания.

– Нам сюда, – Лучник махнул рукой в сторону заваленного центрального входа и ржавой лестницы для пожарной эвакуации.

– Туда-сюда. Одни проблемы.

– Лезь, говорю, времени мало.

– Ну ладно, лезу уже.

Металлическая ржавая лестница с одним поручнем вела на широкую площадку третьего этажа. Поднявшись на нее и осмотрев печальные окрестности, Лучник с Хавой продолжили подниматься вверх. Даже стены здесь гнали их прочь: «Вон из нашего дома!», «Смерть ждет тебя выше»… На последнем этаже они увидели люк, к которому были приставлены стол и шкаф. Поддерживаемый руками Хавы, Лучник осторожно поднялся по импровизированной лестнице и заглянул в проем люка.

– Ну что там? – еле слышно спросил Хава.

– Навес какой-то, труп на мешках, – Лучник ловко подтянулся и оказался на крыше, помог подняться Хаве. – Дальше вон еще трупы.

Обойдя площадку, они приблизились к первому мертвому солдату. На мешках, набитых песком, под брезентовым навесом в позиции «лежа с упором на локтях» застыл обгоревший боец. Военная форма напоминала ту, что носили солдаты Чернова, генерала Че с «Мелодии». Мертвец крепко сжимал в руках винтовку, рядом валялась рация с надписью parazIT, один бок которой сильно оплавился.

– Давненько не видел такого! – восхищенно протянул Хава, обшарив карманы бойца и поднимая настоящую военную рацию. – Всем скарбам скарб! Труп-то, кстати, свежий совсем. Это что ж получается, пока мы Игры смотрели, Чернов здесь караул зачем-то поставил. А «паразита» этого ща попробуем реанимировать, знакомое что-то. Ты осмотрись пока, вдруг еще что интересного найдешь.

Лучник направился к другим трупам, а Хава присел на корточки и со знанием дела принялся нажимать кнопки рации. Рация зачихала, закряхтела, но ничего более выдать не могла.

– Ладненько, сейчас запись еще проверим. Да с собой ее прихватим, пригодится авось.

Хава вновь нажал какие-то кнопки и из динамиков «паразита» послышалась нервная человеческая речь. Записанные помехи не давали разобрать все слова, но суть была понятна. Хава перемотал запись назад и позвал Лучника.

– Делаю громче! Слушаем?

Лучник кивнул и присел рядом.

– Чччч… Чернов, мать твою! Хорунжий на связи. Ччччч… Мать твою! Воронеж, ответь, это Москва, Москва… Лейтенант, ты пишешь? Хорошо. Внимание, всем постам Дона. Если кто меня слышит, передайте сообщение генералу Чернову. Мы вычислили субмарину, она в ваших водах, в реке. Как попала туда, не знаем. Направил к тебе своих с техникой. Как синхронизировать, будут разбираться на месте. Твоя задача – до нашего прибытия извлечь подлодку из вашего болота. Как хочешь это делай, но что б была в целости и сохранности. Не вскрывать. Будут выходить – брать всех живыми. Внутри ничего не трогать, ничего!!! Понял меня, мать твою? Ччччч… Лейтенант, туши эту херь. Повторять запись каждый час!

Послышались щелчки и запись оборвалась.

Хава еще раз включил запись.

– Ну, внятно все вроде, – задумчиво произнес Хава и вопросительно взглянул на Лучника. – О чем это вообще? Может, москвичи?

– Одни вопросы. Без ответов. Как же задолбало все!

Хава окинул задумчивым взглядом обгоревших солдат.

– Я прошарил всех – нет никаких бумаг, без документов и кожи все, оружие без патронов, все постреляли, – Лучник напрягся. – Мне Дульсинея в Ликерке вашей о какой-то лодке говорила. И о часах, которые должен Антон остановить. Может, об этой субмарине речь? Тогда что за тайна в ней? Что за синхронизация? Чернов ничего не рассказывал.

– Ну, если это военная тайна, то от Че ничего не добьемся. Хотя попробовать можно… Как раз про Штурмана расскажешь… Если генерал жив еще, конечно.

Хава поднялся и подошел к самому краю крыши. Река была как на ладони, но воды ее несли только грязные льдины вперемешку с илом и травой. К нему подошел Лучник.

– Нет никакой лодки, – задумчиво сказал Хава и продолжил. – В двадцатые годы, когда человечество еще окончательно не свихнулось от скачков Давления, мы считали, что катаклизмы, которые уже тогда начали потихоньку проявляться, – это разработка наших врагов. Ну, типа, Хаарп на Аляске. Объединились тогда ряд мелких государств в крупный военный союз. Учения совместные и все такое… Привлекли мы тогда одну крупную корпорацию для обеспечения этого союза новыми военными технологиями, связанными с развертыванием различных сил на территории противника. Основной фишкой этой технологии было то, что мы могли людей перебрасывать на разные расстояния вместе с небольшой техникой, припасами, рацией или еще чем… Не знаю, правда ли это, но поговаривали о телепортации и еще какой-то чертовщине. Конечно, нельзя этому верить, но мы ведь и в Давление тогда не верили. И я бы долго ржал, если б мне про живоглотов и звонарей кто рассказал! О многом я слыхал, об одних и тех же вещах разные люди по-разному рассказывали, как будто мы на разных планетах живем. Странно все, ты не поверишь, расскажу ща историю одну…

– Хава, я тебе все больше удивляюсь, – вскинул брови Лучник. – Ты кем был все-таки в прошлой жизни? До тюрьмы и Ликерки?

– Не парься, не буду тебя расстраивать, маньяком я был. Так вот…

– Погоди, а откуда ты все это знаешь? В интернете начитался двадцать лет назад, когда он еще работал?

– Ты не издевайся, – возмутился Хава, – это корешок мне один в тюряге рассказал, у нас там много люда всякого попадало интересного, но этот был совсем особенным. Пацан с Машмета… Его так и звали – Пацан с Машмета!

– И что в нем такого было?

– А особенное в нем было то, что он работал инженером в этой корпорации и рассказывал, что они там изобретали. Если честно, бред нес полнейший, небылицы… Вся тюряга над ним ржала, пока некоторые из нас не получили подтверждения этим небылицам с воли. А корпорация так и называлась, как рация эта.

Оба обернулись и посмотрели на рацию, в углу которой поблескивало название: parazIT.

– И тогда вы начали прислушиваться к его бреду? – Лучник взглянул на друга.

– Прислушивались мы к нему и раньше, рассказчиком он был хорошим, ну а когда начали появляться различные штуковины с технологиями, о которых он говорил, мы начали ему верить. А еще он сказывал, что когда увольнялся, ему как и многим другим память обнулили, чтобы коммерческие тайны свои защитить.

Лучник расхохотался.

– А мне звонарь память обнулил? Как же он все эти хитрые штуковины вспомнил? Тоже интернет?

– Хватит! – начал заводиться Хава. – Хватит ржать. Самое странное то, что об этих технологиях он нам рассказывал лет за пять до их появления. Лет за пять до появления паразита этого!!! Представляешь!? За пять лет, как появилась первая статья об этой гребаной корпорации… А вспомнил, когда его чуть током не убило. Однажды попросили его как человека с высшим образованием бульбулятор сделать, кипятильник по-нашему, а он из проводов «косичку» сплел и в розетку сунул. Думали, убило его, а он выжил, и память после этого стала к нему возвращаться. Вот ты не веришь мне, а сам память потерял как? – оживившись, спросил Хава.

– Ты же знаешь, я звонаря завалить хотел.

– А зачем – не помнишь. И потом, звонаря убить нереально, но я же тебе верю!

– Пример не к месту совсем.

– Почему не к месту, обоснуй? – не унимался Хава.

– Сейчас обосную, только ты не перебивай, а то мы никогда с этой крыши не уйдем. Хорошо?

– Обещаю, – согласился Хава.

– Во-первых, звонаря убить можно, помнишь, как ходоки его на Стадион приволокли?

– Это был не звонарь, а ряженый труп, – парировал Хава.

– Хава, обещал же не перебивать…

– Имею право перебить, потому что тебя тогда не было на Стадионе, а охрана оргов осматривала этого клоуна. Не звонаря, а жмурика. Я это видел собственными глазами.

Лучник несогласно тряхнул головой и продолжил, сбившись с мысли:

– Во-вторых, я сам не помню ничего про звонаря. О том, что случилось тогда, мне рассказали другие люди. И память вернулась обрывками, я как не помнил ничего, так и сейчас не помню.

– Ладно, – Хава сделал успокаивающий жест, – с другой стороны зайду. Как, скажи мне, у этого солдатика тело сгорело, а камуфляж и ботинки – нет?

Лучник склонился к мертвецу и вновь стал осматривать его. Сняв каску, он повернулся к Хаве и со знанием дела ответил:

– Его убила молния. Вот, посмотри, – он протянул каску другу.

– А форма его? Так она с пропиткой не горит, не тонет, не плавится, ее надо с солдата снять и забрать себе. Помародерствуем, ничего страшного. Кстати, как ты объяснишь, что винтовку и форму никто не забрал?

– Да легко. Видишь сколько вокруг пустых гильз, всех, кто к нему пытался подойти, он отстреливал, а остальные просто не лезли к этой башне. Боялись. Хава, а к чему ты об этом вашем пацане с Машмета рассказал?

– Переброска! Та корпорация работала над телепортацией, будто готовилась к этому Давлению. Может, она и Давление вызвала, и подлодку сюда закинула?

Лучник вновь взглянул на водохранилище. Хава похлопал его по плечу и пропел:

Я пью до дна за тех, кто в море,

За тех, кого любит волна,

За тех, кому повезет…

– Помнишь такую? То ли Макаревич, то ли Кутиков пел. А то ли вместе. Хорошая песня… Нам повезет, Лучник, найдем мы твоего сына, и лодку вытащим, и часы остановим, а там гори все синим пламенем!

– Путиков, – мрачно ответил Герман.

– Что? – не понял Хава.

– Путиков это пел, я вспомнил.

– Да какой Путиков!? – смачно заржал Хава. – Это президент у нас был такой – ПУТИН! А певец Кутиков.

– Президент Кутин, а певец Путиков, – отмахнулся Лучник.

– Герман, да где ты видел президента Кутина? Говорю тебе – Путин, точно тебе говорю. Пути-нути, лапти гнути!

И заржал еще сильнее. Лучник сделал вид, что обиделся.

– Ладно, пойдем отсюда, хватит на сегодня приключений, – сказал Лучник и начал спускаться.

Хава засунул рацию в вещмешок и последовал за другом. На восьмом этаже они обнаружили других мертвых военных. Проверили огнестрел – патроны тоже все были израсходованы, а значит, и ни к чему теперь эти железки, ставшие игрушками.

– Потом надо будет вернуться сюда. С пауками, – шепнул Хава. – Получше прошариться.

– Хорошо, как-нибудь вернемся. А лучше Кагану наводку дадим. Мне Антона найти надо, живого или мертвого.

– Герман, я с тобой, куда б ты ни пошел. И черт с ней, этой Ликеркой, опостылела уже… Кстати, я давно уже уйти оттуда хотел. В Хреновое за Бобров. Тянет меня туда.

– А там-то что?

– Говорят, там коневоды мирную жизнь настраивают. И никого вокруг – мир да покой. А я лошадей страсть как люблю! Но не судьба мне видно в Хреновое, тебя вот встретил, – Хава вздохнул. – Ладно, пойдем уже сына твоего спасать.

Лучник крепко пожал могучую ладонь Хавы. Спустившись вниз, товарищи очутились на маленькой уютной улочке. Одноэтажные дома напоминали небольшие музеи-мавзолеи, стены которых были сделаны из пластика и мрамора. В далекие двадцатые эта технология считалась очень дорогой. И воспользоваться таким строением могли только весьма преуспевающие граждане Воронежа. Эти дома могли выдержать взрыв противотанкового фугаса, а преобразователи солнечной энергии делали проживание полностью автономным. И сегодня лишь слегка эти чудо-строения были потрепаны временем.

– Обязательно вернемся. Может, жить здесь когда-нибудь будем, семьями дружить…

Вскоре Лучник и Хава оказались на разбитой в хлам улице. Дома здесь были куда проще! Построенные из обычного кирпича, они представляли унылую картину. Люди, жившие, вернее, выживавшие здесь до организации динамовской локации Смерти.net и центральной Ликерки, пытаясь согреться холодными зимами, сжигали все, что могли. Некоторые хибары были заколочены железными щитами, а заборы окутаны колючей проволокой. В воздухе парил сладковато-тошнотворный трупный запах, хотя трупов видно не было. За исключением лишь одного, висевшего на металлической трубе вверх ногами скелета. С табличкой «На Динамо меня не ждали». Рядом красовалась другая надпись: «Прохода нет. Здравствуй, погибель».

Хава остановился.

– Герман, скелет-то пластиковый, не настоящий. Там проволока внутри.

– Был бы настоящим, его б свиньям Каган скормил, – хмыкнул Лучник.

– Они что, свиней человечиной кормят? – не понял Хава.

– Да всем они их кормят, – Лучник улыбнулся, – кого поймают, тем и кормят. Люди ведь это самые страшные животные! Между прочим, динамовские свиньи предпочитают упитанных, лысых, квадратных и татуированных. Ладно, шучу я, если скормят кого по приказу Кагана, так это буду скорее я, чем ты.

Впереди показались динамовские дозорные… Лучник вспомнил, как его уже принимали недавно в этой доброй локации, как пауки-верхолазы показывали с Чертова колеса разрушенный Воронеж. Как дед Мухомор угощал крепким напитком со странным названием «Ленинский дубняк», во хмелю рассказывая о других выживших в Черноземье. Как енота Сеню подарили и с ясновидящей свели, лекарем Эльзой, с которой, несомненно, что-то связывало его в далеком прошлом. В прошлом, которого он не помнит…

Как метким выстрелом спас он Геру от пришлого сарацина, как мыла она его в забавной маленькой баньке… Даже запах того душистого мыла вспомнил Лучник, и тем более запах самой Геры, мягкой, влажной и податливой.

Проблемы сами собой замкнулись в секретных тайниках мозга, и Лучник радостно шагнул вперед, даже не представляя, что за испытания ждут его в парке культуры и отдыха имени Кагановича.

– Кстати, Хава, а ты помнишь, как умирал Хозяин?

– Да, надеюсь, в аду черти его уже шпилят в задницу обугленным поленом.

– Хава, он был родным братом моей покойной жены, – Лучник протянул другу медальон, снятый на Стадионе с Хозяина. – Я никогда не мог бы представить, что он может стать таким чудовищем. Он был хорошим человеком…

Хава равнодушно взглянул на странный медальон в руках Лучника и отвернулся.

– Да!? А я вот не слыхал еще о втором таком извращенце! Это был самый мерзкий, самый отвратительный, самый грязный и страшный уродец на всем белом свете. Забудь его, Герман. Аминь!

Глава 2. Повесть о настоящем человечке

– Не плачь, Саймон! Гарфункель вон не плачет больше, и ты не плачь, – маленький толстый человечек в темно-зеленой толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD заботливо погладил небритого верзилу по щеке, отсел от него поближе к костру и с упоением вгрызся в ляжку-жаренку. – Благодать… Я те щас такую историйку расскажу, что и сам заплачу. Хочешь?

– Да, – неуверенно ответил тот, которого Хозяин назвал Саймоном.

– А ты, Коля, что молчишь? Тоже, небось, чего-нибудь слезливого хочешь?

– Хо, – раздалось из темноты. – Майя хо.

– Вот и молодец! Мои рассказы, брат, вмиг из тебя человека сделают. Уже сдвиги есть! – Хозяин расхохотался, отщипнул от громадной ляжки добрый кусок, смачно рыгнул и продолжил. – Вечер-то какой чудный! Располагает к сентиментам. В общем, это случилось еще до Воронежа, до цирка, до знакомства с моим разлюбезным двойником-актером, до Семилук, я тогда о зверье только мечтал…

Сзади кто-то невразумительно хмыкнул. Хозяин потянулся за бейсбольной битой, с которой не расставался едва не с Первого Давления. Обернулся.

– Коля, накажу! – он еще раз облизнул кость и воткнул ее в сухую землю рядом со своим сапогом. – Ты меня знаешь.

В беззлобном, но строгом голоске Хозяина сквозили отеческие нотки, что-то безумно-ласковое так и пыталось вырваться из волосатой груди вчерашнего семилукского изверга, чья нелепая внешность, порой милая до отвращения, никак не вязалась с его природным даром управлять и властвовать. В нем уживались жестокость и нежность, ум и наитие блондинки. Его ненавидели и боготворили одновременно. Недаром, однажды провожая на закате ненавистными взглядами два силуэта, покидающие в обнимку горящие Семилуки, благодарные рабы и их мучители, рабыни и их насильники – вместе, спустя месяц после ухода маленького пухлого Хозяина и огромного атлантоподобного Калигулы (по-нашему, Коли) снесли с холма на Огибени стелу и воздвигли на ее месте удивительный памятник. Символ совместимости несовместимого. В назидание потомкам и на устрашение всем, кто приближается к Семилукам со стороны враждебного Воронежа. Жаль, что Хозяин этого не видел, он бы оценил…

Каменные мужчины, уходящие вдаль, несли в своих руках каждый свое, один – каменную бейсбольную биту, второй – каменную бутылку с каменным спиртом внутри. Да, каменные мужчины уходили в обнимку, и ничего зазорного жители Семилук в этом не видели. С одной лишь оказией, которую не удалось скрыть местному скульптору: в силу разного роста Калигула обнимал Хозяина за голову, а Хозяин Калигулу – за каменную попу. Впрочем, попробуйте сделать памятник сами, и вы поймете, как это трудно, когда дело касается настоящих мужчин…

– Так вот, – продолжил Хозяин свою историю, – это случилось еще до Воронежа, я служил в Питере, в стройбате. Ну, понимаете, устав, деды, каша да хлеб, лопата – друг солдата. Днем рыл Новый Грибоедовский канал, по ночам дрочил и дневалил, а по выходным по Питеру рассекал, девок выглядывал. Долго не везло, а потом друзья научили: ты, мол, в гражданку оденься, по-другому относиться будут. Купил я костюмчик черный, спрятал в камере хранения на Витебском вокзале, и как в увольнение – так сразу туда да по злачным местам, переодевшись.

Хозяин отложил биту, хлебнул остывшего соснового чайку и потянулся за второй ляжкой, верзила напротив всхлипнул. Коля не издал ни звука.

– Да подожди ты хлюпать, Саймон. Все еще впереди. Как говорили в Воронеже на выборах в восемнадцатом году, «Плачь, не плачь – все равно придет Палач!» Шутка… Может, ты жрать хочешь опять? – Хозяин протянул слегка подгоревшую на костре ляжку.

Тот, которого Хозяин назвал Саймоном, сжался и затих.

– Если не хочешь, я продолжу… Так вот, однажды случилось чудо. До дембеля мне оставалось всего пару-тройку месяцев, и на набережной Невы я встретил Ее. Мою Лену. Не правда ли, именно эстетика Питера – «На Неве я встретил Лену». Моя река рек! В общем, ее звали Еленой Васильевной Карамзеной, через «е». Маленькая черная кошечка, ангельское личико, пушок на щечках, аппетитная попка (Хозяин чавкнул), доброе сердце и громадная душа. Она работала, по ее словам, буфетчицей в интернет-кафе Fobos на Будапештской, иногда ездила на маминой «Матильде» и папа у нее был Запрещенным космонавтом. Признаюсь, запамятовал, что это такое, но умер он, когда ей было два годика… Кажется, просто улетел в космос и не вернулся. Это почти все, что я узнал о ней за три дня наших встреч на три месяца. Первая встреча закончилась бурным сексом в какой-то питерской подворотне. Это был божественный секс. На мне сидел настоящий ангел в черном пальто, задыхающийся от страсти, выворачивающий меня наизнанку и делавший меня зверем…

При этих словах Коля, прячущийся за спиной Хозяина, по-кошачьи замурлыкал и утробно пробурчал что-то невнятное. Ночной рассказчик улыбнулся и продолжил:

– В общем, моя маленькая девочка залила своей волшебной влагой всю подворотню, немного подпортила мой костюм и потом долго повторяла на каком-то монгольском языке «янем-йебу», «янем-йебу», валяясь в грязном углу на битом пивном стекле и семечной шелухе, истошно утираясь между ног своим черным пальто. Потом она, не приводя себя в порядок, с белыми пятнами на черной одежде прыгнула в красную «Матильду» и умчалась прочь, а я решил, что больше ее не увижу. Никогда. Это потом я понял, что она говорила. Убей меня… Вот что она просила тогда.

Верзила Саймон снова заплакал. Тихонечко, заунывно. Коля завыл. Хозяину показалось, что где-то вдали в деревне залаяли на луну собаки, услышав его спутников, но он отогнал от себя эту нездоровую мысль. Вскоре и Коля с Саймоном замолчали. Ни шороха, ни птичьего пения, ни стрекота цикад, ни дуновенья ветра. Тиха воронежская ночь! И Хозяин перешел ко второй главе.

– Я ошибся, думая, что она меня возненавидела. Вторая встреча состоялась на КПП, прямо на КПП, при моих офицерах и сослуживцах. Я стоял в нелепой грязной форме на плацу, а она, черноволосая маленькая красавица неслась ко мне навстречу с протянутыми руками. Я думал – я опозорен, но она сшибла меня с ног, и, свалившись прямо на меня, тяжело дыша и осыпая мою небритую физиономию поцелуями, выпалила: «Я люблю тебя, солдат! Люблю». Представляете, она пробилась сквозь охрану, увидев меня сквозь решетку ворот! Потом мы долго разговаривали с ней, она рассказала, как искала меня, как ей было плохо, как она сходила с ума, ссорилась с мамой, что у нее такого никогда не было, и за месяц поисков она прожила Совсем Другую Жизнь… На вопрос, как же ей удалось найти меня, она ответила загадкой, примерно так: «Просто однажды ты стал мне сниться. На каком-то холме среди руин, в роскошном халате и с битой в руках, мне приснилась вывеска „Воронежский цирк“ с плакатом „Роскошь. Наслаждение. Смерть“. Ты в какой-то машине мчишься от страшной бури, ты рисуешь картины – только почему-то кровью, ты кормишь льва из рук, медведь держит тебя на своих лапах, слон катает тебя на своем горбу, ты убиваешь, тебя убивают… Ты снился мне каждую ночь». Так она сказала и погрустнела. Я проводил ее до ворот и больше не видел. Мою милую девочку, реку рек… Вернее, была еще третья встреча.

Хозяин помолчал недолго.

– Третья встреча была на кладбище. И это была самая страшная ночь в моей никчемной жизни… Незадолго до той ночи я разыскал ее мать, спросил, где Лена. Старая женщина долго буравила меня своим полоумным взглядом, а потом проскрипела: «Мою дочь изнасиловали и убили почти три месяца назад, молодой человек». Сначала я не поверил ей, думал, что это какая-то нелепая шутка, ведь мы же виделись совсем недавно. Потом спросил, не рассказывала ли дочь что-то обо мне, на что получил отрицательный ответ и какой-то дикий смешок. Я ушел. Я решился на преступление, я подговорил своего армейского товарища и… Однажды лунной ночью, вооружившись стройбатовским арсеналом, мы отодвинули могильную плиту, на которой значилось «Е. В. Карамзена, покойся с миром». Через «е». Мы разрыли могилу и извлекли гроб. Тяжелый дубовый гроб. Мы вскрыли его и пришли в ужас: Лена лежала как живая, все тот же пушок на щеках, ни запахов, ни плесени, ни пыли, ни тем более следов разложения. Она лежала в том же самом пальто, в котором я увидел ее впервые, и на черном пальто были белые пятна спермы. Я потерял сознание… Да, лишь потом, трясясь от страха, я обратил внимание на дату ее смерти, и она совпадала с днем нашей первой встречи…

Хозяин замолчал, а тот, которого называли Саймоном, исступленно зарыдал.

– Саймон, это всего лишь жизнь, просто блядская жизнь, не надо так убиваться. Я вот любил ее неземной любовью, и то вот не плачу. И тогда не плакал. А ты, как дитя малое… Кстати, ты следующий.

Саймон взвыл еще пуще. Но маленький круглый человечек в толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD поднялся, отошел от костра, над которым висел поджаренный Гарфункель, друг и соратник Саймона, пописал в темную лесную мглу, подсел к тому, кого он называл Колей, погладил его по косматому загривку, обнял его могучие плечи и положил свою голову на его запачканные землей колени.

– Знаешь, иногда ты пахнешь Леной… Когда она впервые раздвинула предо мной свои ноги в черных колготках, я с упоением вдыхал ее божественные ароматы, долго вдыхал, оттягивая волшебный миг соития. Ну, ты понимаешь меня, Коля, понимаешь. Я предавался воспоминаниям о ней не год и не два, пока не встретил тебя. Хотя… Была еще Соня, но ее историю я расскажу как-нибудь в другой раз. Она была, а ты есть. И теперь эти запахи ожили, я просто тону в этой радости.

Юми по имени Калигула по-кошачьи замурлыкал.

– Моя тонкая сущность и нежнейшая душа заставляют меня поверить в то, что наконец-то я живу полной жизнью, настоящей, не иллюзорной, как в Семилуках… Слушай, Коля, а давай еще выпьем. Хороша моя настоечка, не подвела огибень-трава!

Хозяин потянулся за бутылью, плеснул вонючую жидкость в два стакана и один протянул Калигуле. Чудовище глотком опорожнило емкость и удовлетворенно крякнуло.

– Вот и пришла твоя очередь, Саймон, – Хозяин спокойно подошел к костру, достал спрятанный в голенище охотничий нож, вытер его о край зеленой толстовки, взглядом оценил вес и рост верзилы Саймона, привязанного к дереву, разорвал на нем рубаху, потянулся за соусом и облил им подрагивающий живот.

Саймон затрясся всем телом.

– Мне не нужны от тебя душещипательные истории, Саймон, у меня их вагон. Просто – ты следующий… Кстати, в детстве я очень любил одну песенку. Она называлась «Миссис Робинсон», а пели ее Саймон и Гарфункель, как значилось на советских пластинках. Саймон и Гарфункель, парни из рабочих кварталов. Все время им не везло: то «Оскар» они проспали из-за чрезмерного увлечения алкоголем, наркотиками и женщинами, то фирма грамзаписи «Мелодия» выпустит мою любимую «Миссис», а в исполнителях значится какой-то «Zе Битлз». Много чего несправедливого с ними было, однако ж до ста лет дожили, первое Давление их убило… К чему это я? Ах да, иногда несправедливость способствует долголетию, но не в вашем случае. Не плачь, Саймон, просто – ты следующий.

Хозяин обернулся на тлеющего Гарфункеля, над которым склонился Коля, вгрызающийся в остатки человеческого мяса, вновь облил соусом живот Саймона и с размаху вонзил в него охотничий нож. Саймон дико завыл, юми по имени Калигула подхватил его нечеловеческий крик, выплевывая непрожеванного Гарфункеля.

– Да, кстати, – чавкая живым мясом Саймона, подытожил Хозяин, – я вспомнил название того фильма, за который певцы не получили «Оскара». Он назывался «Выпускник», а главную роль в нем играл Дастин Хофман. Случай вроде ерундовый, но характерный…

– Ошо! – хрипло выдохнул юми.

– Ошо, очень ошо, – подтвердил Хозяин. – Был такой гигант мысли, вроде тебя, Коля. Идем, здесь нам больше не рады.

Хозяин брезгливо взглянул на остатки Саймона, вытер рукавом кровь с подбородка и губ и засеменил по ночной тропе, интуитивно угадывая ее направление и границы.

– Не отставать! – скомандовал он.

Так они миновали лесную чащобу и вышли к опушке. Домов здесь не наблюдалось. Не пахло человеком – может, люди нутром чуяли приближение неведомой силы и бежали, бежали, бежали подальше от Хозяина и чудовища. От двух чудовищ.

– А ведь это не я тебя веду, а ты меня, – проговорил круглый человечек, осматривая полянку на возвышенности. – Ты знаешь, куда идти. Как верная собака дом чувствуешь! А мне все равно уже, лишь бы приютиться где в спокойном месте – на всю оставшуюся жизнь. Что б кактусы были, цветы всякие. Я знаешь как, брат, рисовать люблю!? И природу понимаю, и красоту… Мы б с тобой так зажили!

Юми с пониманием кивнул.

Солнце мучительно поднялось из-за горизонта, освещая поляну и опушку леса. Продолжая болтать без умолку, Хозяин не сводил глаз с притаившейся в густом кустарнике хижины, рядом с которой стоял колодец. Стены хижины были из бревен, а крышей служили перетянутые меж собой ветки, на которых небрежно громоздились капот и дверцы от автомобилей. Единственное окно было заколочено досками. Над входом – надпись: «За сибя не рукаюсь» А рядом какой-то иероглиф.

– Это он хотел сказать, Коля, что не ручается за себя! Неграмотный деревенщина…

Хозяин пронзительно, не боясь быть услышанным, хихикнул.

– Мы тоже за себя не рукаемся, – и еще громче. – Отворяй!

Он подергал дверь – та не поддалась. Отошел в раздумьях, играя битой.

Мимо него бешеной кометой пронеслось согнутое пополам косматое тело и глухо врезалось в дверь, вместе с ней проваливаясь в помещение.

– Ты ж убьешься! – заорал Хозяин и бросился за ним.

Его тревога была искренней и необъяснимой. Он даже не осмотревшись, присел на полу рядом с юми и обхватил его голову своими пухлыми грязными ручонками. С Калигулой-Колей все было в порядке, но Хозяин продолжал осматривать его гриву, шею, плечи.

– Не ударился? – наконец, спросил он, наигравшись в папу-доктора.

– Нет, – отчетливо ответило чудовище, поднимаясь с пыльного пола.

Пришло время оглядеться: в полумраке хижины, в самом углу, валялся старый матрас, весь в пятнах и дырах, рядом стояла разбитая керосинка, а на стене висел портрет Мао Цзедуна в треснувшей пластиковой рамке.

– Я сразу его узнал, у меня такой же в цирке висел! – радостно сообщил Хозяин, трогая картинку. – Орошенная водой орхидея…

Вдруг он заметил выцарапанный на стене, рядом с портретом китайского вождя, иероглиф. Еще, еще один, еще и еще. Их здесь было превеликое множество. Хозяин поднял бумажку, валявшуюся под кроватью, – она тоже была от головы до хвоста испещрена иероглифами. Вслед за своим «опекуном» ходил юми, ковыряя длинными твердыми ногтями странные символы на дереве.

Маленький круглый человечек в толстовке и шортах озадаченно присел на матрас.

– Кто здесь хозяин? – негромко спросил он и сам себе ответил. – Я здесь Хозяин!