Текст книги "Приключения капитана Коркорана"

Глава X
На приступ! На приступ!

В свою очередь Коркоран не дремал, скача рядом с Ситой и проклиная глупое любопытство англичанина, из-за которого он потерял так много драгоценного времени.

Однако он надеялся, что наступление ночи и уже значительное отдаление от английского лагеря, а быть может, и встреча с авангардом Голькара дадут ему возможность благополучно достигнуть Бхагавапура. Но что его больше всего раздражало, это необходимость прибегнуть к бегству!

«Бежать от англичан! Какой позор! Что бы сказал мой отец, увидев меня убегающим! Почтенный мой отец, всегда предлагавший при встрече с англичанином бокс или другое какое-либо развлечение, излюбленное этими джентльменами… А я скачу, убегая от них, вместо того чтобы взять этого проклятого болтуна за шиворот и бросить его в ров, что было моей обязанностью, и думая только о том, чтобы разыграть перед ним роль и уверить его, что я такой же мерзавец, как и он… Ах, это ужасно! Есть от чего разбить себе голову об стену!..»

Размышляя таким образом, он вдруг приметил, что его лошадь теряет силы, скакать уже не может и, несмотря на усердное пришпоривание, идет уже мелкой рысью. Он повернул голову и увидел, что ее копыто залито кровью. Пуля попала лошади в бок.

Это новое несчастье не лишило бретонца бодрости духа. Он поспешно слез с коня.

– Что вы делаете? Да разве возможно останавливаться! Ведь англичане уже близко! – сказала Сита.

– Это не беда! – отвечал Коркоран. – Моя лошадь ранена залпом этих негодяев, сделанным несколько минут тому назад!.. Она не в силах двигаться… Сита, если желаете убежать, поезжайте одна, Луизон будет вас сопровождать… и будет вас защищать…

– Хорошо, – сказала Сита, – но кто же защитит меня от Луизон?

По-видимому, это замечание поразило Коркорана своей меткостью.

– Да! Это правда! – сказал он. – Ведь Луизон целый день ничего не ела. Теперь уже поздно. Конечно, я за вас нисколько не боюсь, но опасаюсь за вашу лошадь, да и, наконец, Луизон, вздумав искать себе пищу в окрестности, может вас покинуть.

– Капитан! – воскликнула Сита, слезая с лошади. – Какова бы ни была ожидающая вас участь, я ее разделю вместе с вами!..

– Ах! – радостно воскликнул Коркоран. – Вот это устраняет все затруднения! Пусть теперь придут все эти англичане, и Джон Робартс, и Баркли, и все эти полковники, майоры, капитаны, и все красные мундиры в мире!

Говоря это, он осмотрел кобуры обеих седел и нашел в них два заряженных револьвера, а третий револьвер был у него за поясом; в карманах были патроны. С довольным видом капитан сказал:

– Теперь у нас есть оружие и патроны, и так как я рассчитываю стрелять только на самом близком расстоянии, надеюсь, что все пойдет отлично… Пойдемте, Сита, а ты, Луизон, иди вперед в качестве разведчика и погляди нет ли какого-либо врага, скрывшегося в тростнике.

План Коркорана был весьма прост. Еще ранее он приметил на некотором расстоянии от дороги заброшенную индусскую пагоду, к которой вела довольно широкая тропинка, проходившая между тростниками. Вот там он и решил искать убежища. Войти в пагоду, запереть дверь за собой и забаррикадировать вход найденными поблизости бревнами и проделать в дверях крошечные амбразуры оказалось для беглецов делом нескольких минут.

Луизон смотрела на все эти приготовления с недовольным видом. Да оно и понятно: она любила открытый воздух, простор, долины, громадные леса и высокие горы. Она терпеть не могла сидеть взаперти, и, главное, она никак не могла понять, зачем так заботятся о том, чтобы самих себя запереть. В силу этого Коркоран счел нужным разъяснить ей причины такого своего поведения, сказав:

– Моя дорогая Луизон, теперь нельзя вам предаваться вашим капризам и рыскать повсюду по вашей отвратительной привычке… Если бы вы сегодня утром выполнили вашу обязанность, то нам не пришлось бы теперь сидеть взаперти и без ужина в жалкой пагоде, в которой не найдешь какой-либо дичины… вы поступили дурно, моя дорогая… надо теперь это загладить блестящим образом… Итак, будьте внимательны!.. Находитесь позади этого открытого окна, и если какой-либо джентльмен вздумает влезть в него, я предоставляю его вам, моя дорогая…

Сделав эти распоряжения, которые Луизон пообещала исполнить с точностью, что доказывалось живостью ее взгляда и ласковыми движениями хвоста, а также тем, что она слегка раскрыла губы, Коркоран подошел к Сите, утешая и ободряя ее.

– О! Не трудитесь, капитан, ободрять и утешать меня! – сказала Сита, дружески и ласково протягивая ему руку. – Я нисколько не боюсь за свою жизнь… я боюсь за вашу жизнь, которой вы с таким великодушием готовы пожертвовать за меня и за отца моего, который умрет от отчаяния, узнав, что я в руках англичан. Но, – добавила она, и в глазах ее засверкала гордость, – будьте уверены, что дочь Голькара никогда не попадет живой в руки этих рыжеволосых варваров. Или мы с вами будем свободны, или я умру…

Вынув из-за пояса крошечный флакон, содержавший один из тех страшных ядов, которыми так богата Индия, она сказала:

– Вот что меня спасет от рабства и от бесчестья сделаться женой предателя Рао.

В эту минуту Коркорану услышал легкий шум, похожий на свист ужасной змеи, называемой кобра-капелло. Он быстро встал, но Сита знаком пригласила его сесть.

За этим свистом последовал крик колибри и шум смятых под ногой листьев.

– Что это такое? – спросил Коркоран.

– Ничего не опасайтесь, – отвечала Сита, – это приближается друг, я узнаю этот сигнал.

И действительно, через несколько секунд мужской голос тихо запел те стихи из «Рамаяны», которыми описывается, как царь Джанака представляет своей дочери, красавице Сите Видеген, ее жениха Раму:

– «У меня есть дочь, прелестная как богиня и одаренная всеми добродетелями; она названа Ситой, и я ее предназначаю как достойную награду силе. Очень часто приезжали ко мне цари и просили ее руки, и я отвечал всем этим государям: рука ее достанется наисильнейшему…»

Тогда Сита встала и произнесла как бы в ответ на вопрос прекрасные слова, с которыми в поэме Вальмики Видеген обращается к Раме, своему супругу, когда вследствие вероломства Кекеги этот непобедимый герой был лишен трона и отправлен в изгнание:

– «О ты, прекрасные глаза которого похожи на лепестки лотоса, почему я не вижу опахала от мух и веера, освежающих лицо твое, равняющееся великолепием диску луны в полнолуние?..»

Тогда раздался голос, говоривший:

– Отворите! Я Сугрива!

Коркоран через окно протянул ему руку, и когда индус, цепляясь за щели и выступы стены, схватил эту руку, могучий бретонец тотчас поднял его, как будто легкое перышко, спустив во внутренность пагоды.

Сугрива тотчас опустился на землю перед дочерью Голькара.

– Встань! – сказала Сита. – Где теперь англичане?

– В пятистах шагах отсюда.

– Они продолжают нас искать?

– Конечно.

– Нашли они наши следы?

– Да. Одна из ваших лошадей, убитая пулей, дала им возможность заключить, что где-то поблизости.

– А ты что сделал?

Индус тихонько засмеялся:

– Я так развернулся, чтобы опрокинуть поперек дороги ту телегу, которой я управлял, и некоторые другие кули сделали то же самое. Таким образом выиграно было четверть часа времени.

Теперь только Коркоран приметил, что лицо Сугривы окровавлено.

– Кто это сделал?

– Господин Джон Робартс, – ответил индус. – Когда он увидел, что телега опрокинута, ударил меня хлыстом по лицу. Но я его найду, эту английскую собаку! О да! Не позже как через три дня я его найду!

– Сугрива! – сказала прекрасная Сита. – Мой отец даст тебе награду, которую ты вполне заслужил.

– О! – возразил индус. – Я не откажусь от своего мщения за все сокровища государя Голькара… Но это мщение близко, я в этом вполне уверен! – Но так как во взгляде Коркорана ему почуялось сомнение, Сугрива добавил: – Господин капитан, вы на нашей стороне, так как вы друг Голькара. Через три месяца ни одного англичанина не останется в Индии.

– Ого! – отвечал Коркоран. – Мне уже приходилось слышать очень много пророчеств, и ваше не более верное, как и все другие.

– Так знайте же, – сказал Сугрива, – что все сипаи в Индии дали клятву истребить англичан и что истребление это должно было начаться уже пять дней тому назад в Мееруте, Лагоре и Бенаресе.

– Кто же тебе это сообщил?

– Я в этом уверен. Я доверенный гонец Нена-сагиба, раджи Бифора.

– А ты не опасаешься, что я об этом извещу англичан?

– Теперь это было бы слишком запоздалым извещением!

– Однако, – продолжал Коркоран, – почему вы явились сюда?

– Господин капитан, я всюду появляюсь, где только нахожу возможным вредить англичанам. Притом я не хочу, чтобы Робартс умер от чьей-то другой руки, кроме моей…

Сказав это, он внезапно умолк, усиленно прислушиваясь:

– Я слышу шум копыт приближающихся рысью по тропинке лошадей. Это английская конница. Приготовьтесь, потому что приступ будет отчаянный.

– Хорошо! Хорошо! – ответил Коркоран. – Мне все это не впервые… Ты живо заряжай оружие, а вы, Сита, молитесь о нас и призывайте заступничество Брахмы.

Через несколько минут около шестидесяти всадников окружили пагоду и бесшумно приготовились стрелять; все же остальные всадники отправились обратно в лагерь.

Робартс, командовавший отрядом, громко крикнул:

– Сдайтесь, капитан, или вы будете убиты!

– А если я сдамся, предоставят ли мне свободу вместе с дочерью Голькара?

– Черт возьми! – воскликнул Робартс. – Вы в наших руках, и не вам предписывать нам условия! Сдайтесь, и тем вы сохраните свою жизнь, вот только одно, что я могу вам обещать!

– В таком случае, – отвечал Коркоран, – поступайте как вам заблагорассудится, а я приму соответствующие меры. Можете начинать.

Англичане слезли с коней, привязав их к деревьям, и приготовились взломать дверь, ведущую в пагоду, прикладами ружей.

При первых ударах дверь затрещала и пошатнулась.

– Вы этого хотите? – сказал Коркоран. – Доставим вам удовольствие!

Он выстрелил через окно, смертельно ранив одного англичанина, и тотчас скрылся, прижавшись к стене, так как в ответ на его выстрел посыпалось около двадцати пуль, из которых ни одна его не задела.

– Это напрасная трата пороха! Вот как надо целиться! – крикнул Коркоран, вторым выстрелом убив другого англичанина.

На этот выстрел из револьвера англичане ответили новым залпом из ружей, не причинившим Коркорану ни малейшего вреда.

– Джентльмены! – крикнул Коркоран. – Вы только бьете тут стекла; не придумаете ли что-либо поумнее?..

И действительно, англичане уже придумали нечто более целесообразное.

В то время как почти весь отряд обстреливал дверь и окно, шесть человек отправились искать толстое и большое бревно и вскоре торжественно притащили его.

– Черт возьми! – проворчал Коркоран.

«Дело становится серьезнее», – подумал Коркоран и, повернувшись к Сугриве, сказал:

– Дверь выломают! Это не подлежит сомнению. Нельзя знать, что может случиться. Уведите Ситу в какой-нибудь скрытый уголок пагоды, чтобы в нее не могли попасть пули.

Но Сита, преисполненная восхищения, любуясь мужеством Коркорана, хотела оставаться около него и уходить не желала. Сугриве пришлось увести ее почти насильно.

В это время Луизон хранила полное молчание.

Умное животное угадывало все желания и все мысли Коркорана. Она отлично понимала, что ей была поручена охрана окна, и ничто не могло отвлечь ее от исполнения этой обязанности. Впрочем, исполняя эту обязанность, она спокойно лежала на животе, растянувшись на полу у окна, с вытянутыми лапами и в выжидательном положении.

Между тем принесенное бревно усилиями дюжины рук было направлено на дверь пагоды. После первого же удара дверь чуть не рухнула. После второго удара одна половина ее подалась, и образовалась щель, сквозь которую мог пролезть человек.

Коркоран, предоставив Луизон охрану окна, бросился к взломанной двери. Поспешность эта было весьма кстати, потому что уже один англичанин просунул в отверстие двери рыжую голову и пытался всунуть туда плечи. Увидев приблизившегося Коркорана, он хотел выстрелить в него из ружья, но вследствие тесноты ему это не удалось, так как движения его были крайне затруднены. Тем временем Коркоран почти в упор выстрелил из револьвера в голову рыжего, размозжив ему череп. Кроме того, так как у него почти не оставалось патроеов, капитан протащил англичанина в пагоду и отобрал у него патронташ с патронами, ружье и флягу водки, которая ему весьма пригодилась. После этого он снова поместил убитого в самое отверстие двери, образовав, таким образом, прикрытие.

Осаждавшие выходили из себя от нетерпения и досады. Они никоим образом не ожидали такого упорного сопротивления. Двое были убиты, двое ранены, и было полное основание ждать гораздо более значительных потерь.

– А не лучше ли нам поджечь пагоду? – посоветовал один поручик.

По счастью, против этого восстал Джон Робартс, сказавший:

– Полковник Баркли обещал десять тысяч фунтов стерлингов, если ему доставят живою дочь Голькара. А если она погибнет в огне, мы ничего не заработаем… Ну, ребята! Еще одно дружное усилие. Неужели француз осилит старушку Англию? Если нельзя войти через двери, влезем в окно…

Тотчас же принялись за дело. В то время как одна половина отряда стреляла сквозь двери, другая половина бросилась к окну, находившемуся в двенадцати футах расстояния от земли. Три солдата образовали из себя лестницу для унтер-офицера, который, положив руки на край подоконника, порывистым движением поднялся на кулаках и сел на подоконник.

Видя это, товарищи его крикнули «ура!».

Но бедняге унтеру не пришлось повторить этот крик, так как только он раскрыл рот, как Луизон, поднявшись на задних лапах, схватила зубами шею несчастного и, мгновенно задушив его, швырнула его на головы испуганных товарищей.

Очевидно, отряд забыл о присутствии тигрицы, но этот ее подвиг весьма заметно охладил рвение солдат.

– Взвесив все, чем мы, собственно говоря, здесь занимаемся, – сказал один офицер, – нам бы следовало оставаться в лагере. Если Баркли дал возможность убежать дочери Голькара, ему надлежит исправить свою ошибку и поймать ее, если он в состоянии это сделать!.. Нас здесь более пятидесяти человек, занимающихся обстреливанием совершенно неизвестного нам джентльмена, не сделавшего нам ни малейшего зла и не имеющего ровно никакого намерения причинить нам какую бы то ни было неприятность, если только мы оставим его в покое. Говоря откровенно, все, что мы в настоящую минуту делаем, прямо бессмыслица.

На это Джон Робартс возразил следующее:

– Баркли желает во что бы то ни стало возвратить обратно дочь Голькара, и нет сомнения, что для этого он имеет важные основания. Я не возвращусь, не выполнив возложенного на меня поручения.

– В таком случае, – заявил один из офицеров, – дело разрешается очень просто. Нам положительно нет оснований торопиться. Мы завладеем дочерью Голькара и ее рыцарем гораздо легче и удобнее завтра, чем сегодня. Наступает ночь… Нам необходимо только зорко сторожить, не выпуская оружие из рук. Поужинаем и выспимся. У Коркорана нет съестных припасов, и он вскоре будет вынужден сдаться.

Расчет офицера был вполне правилен, и Коркоран, слышавший весь этот разговор, был в самом тревожном состоянии.

Он видел, что англичане отошли на незначительное расстояние от пагоды, но так, чтобы нисколько не терять ее из вида. Вслед за тем на близком расстоянии друг от друга они расставили часовых и расположились ужинать, что было очень удобно, так как индусские кули, следовавшие за ними в повозках, давно уже прибыли и выгрузили из повозок посуду, серебряные ножи и вилки, пироги с дичью, холодное мясо и бутылки кларета.

Вид ужинавших англичан удесятерил мучения Коркорана и переворачивал ему внутренности, так как он весьма легко позавтракал рано утром, а об обеде до сих пор и подумать было совершенно невозможно, ввиду ужасных треволнений сегодняшнего дня.

Но все это было ничто в сравнении с ощущаемой им тревогой при мысли о его дорогой Сите, воспитанной в роскоши и изобилии пышного родительского дворца, а теперь вынужденной испытывать страшную усталость и мучения голода.

Еще более ужасной причиной тревоги Коркорана была Луизон.

Несомненно, что тигрица была его верным, неизменным другом, но ее аппетит, во всяком случае, оказывался сильнее ее преданности.

Да и мыслимо ли было упрекать ее в этом? Согласно мнению всех физиологов, разве желудок не является повелителем всего существа любого животного, не исключая и человека? Можно ли упрекать бедную тигрицу, которой чуть-чуть коснулась цивилизация, что она не может преодолеть свои страсти и в особенности свой аппетит, когда мы видим ежедневно высокопоставленных лиц и принцев, тщательно воспитанных учеными-гувернерами и с детства напичканных мудростью философов, в высшей степени уклоняющихся от всех предписаний нравственности и философии!..

Итак, Коркоран с полным основанием сильно тревожился. Он видел несколько раз, что Луизон жадно поглядывала на бедного Сугриву, и опасался такой выходки тигрицы, помешать и поправить которую окажется невозможным.

Однако весь вопрос заключался в выборе жертвы, потому что Луизон хотела поужинать во что бы то ни стало; она ворочалась, вскакивала, металась без всякой видимой причины. Не было никакого сомнения, что она ощущала нестерпимый голод.

Наконец Коркоран принял решение.

«Что же, черт возьми! Гораздо лучше будет дать ей поужинать англичанином, чем вовсе оставить ее без ужина или допустить ее растерзать несчастного Сугриву», – говорил себе мысленно капитан.

Остановившись на этой мысли и позвав Сугриву, он спросил его:

– Чувствуешь ты голод?

– Еще бы не чувствовать!

– Есть у тебя съестные припасы?

– Вовсе нет!

– Хочешь поужинать?

Сугрива посмотрел на капитана взглядом, ясно говорившим о непонимании цели вопроса.

– Да! Я понимаю, что ты хочешь мне ответить. Ты хочешь меня спросить, где ужин? А вот погляди.

Рукой Коркоран указал ему на усевшихся англичан, приступивших уже к ужину.

– Друг мой, – продолжал капитан, – Луизон сделает вылазку и схватит часового; другой часовой тотчас вскрикнет, а ты ловко подползи в траве, подкрадись, забери ужин англичан и насколько возможно проворнее неси его сюда. Ты меня понял? А я, если окажется нужным, тоже сделаю вылазку с оружием в руках, чтобы помочь твоему возвращению… Итак, это дело решенное?

– Конечно, решенное! – ответил брамин.

Луизон в свою очередь выслушала инструкции капитана, сделанные им тихим голосом и более жестами, чем словами.

Впрочем, тигрица была до такой степени смышленая, что тотчас угадала цель вылазки. Она радостно пролезла сквозь щель двери, а за ней следовал Сугрива.

Англичане, никак не ожидая вылазки и, кроме того, рассчитывая на свою многочисленность, совершенно беспечно ели и пили. Луна, тем временем поднявшаяся, отлично освещала все их движения.

Часовой, охранявший дверь пагоды, был всего в десяти шагах от отверстия в двери. Луизон, одним прыжком подскочив к нему, мгновенно обезоружила его ударом лапы, а зубами разгрызла череп.

Услышав крик умиравшего часового, все англичане повскакивали с мест, схватив оружие, и бросились на поиски неизвестного врага. Вид Луизон вынудил на минуту отступить самых храбрых, а тем временем Сугрива, по привычке индусов почти голый, воспользовался общим замешательством и темнотой, на животе дополз до места пира и, быстро забрав мясо, хлеб и несколько бутылок вина, уже возвращался обратно в пагоду.

Чтобы отвлечь внимание англичан от Сугривы, Коркоран через окно сделал по ним два выстрела, ни в кого, однако, не попав. Ему отвечали залпом из сорока ружей, тоже оказавшемся совершенно безрезультатным. Во время стрельбы Сугрива быстро пробежал пространство в пятьдесят шагов, отделявшее его от дверей пагоды, и пролез в отверстие двери.

Вылазка удалась великолепно, но Луизон не хотела возвращаться. Тщетно капитан звал ее свистом; Луизон ни на что не обращала внимания, держа в зубах англичанина.

Другие англичане дали общий залп по ней, но значительное расстояние и темнота мешали успеху их выстрелов, а подойти ближе к такому противнику никто не решался. Коркоран ужасно страшился за тигрицу. Не говоря уже о сильной привязанности к ней, она была ему дорога как надежнейшая защита.

Глава XI
Освобождение осажденных

Прошло несколько секунд томительного беспокойства. После залпа Луизон, испустив глухое рычание, легла на живот и сильно вытянулась всем телом, прижавшись к земле. Быть может, она была убита или ранена, а может быть, притворялась убитой, чтобы обмануть бдительность врагов. Коркоран наблюдал за тигрицей из окна, но ничего не мог ни разглядеть, ни понять. Со своей стороны, и англичане не казались успокоенными. Став в шести шагах друг от друга, полукругом около пагоды, они заряжали ружья, намереваясь дать новый залп.

Вдруг раздался отчаянный крик. Оказалось, что Луизон, пользуясь темнотой, незаметно проползла некоторое расстояние, достигла линии солдат и, опрокинув нескольких, схватила одного за верхнюю часть бедра и, глубоко вонзив в свою жертву зубы, проскочила с ней в пагоду.

Тотчас же Коркоран бросился к отверстию двери и заставил Луизон, в которую не стреляли, опасаясь убить товарища, выпустить из зубов англичанина, от боли и от страха впавшего в обморок.

Коркоран, отобрав у бедняги ружье, револьвер и патроны, громко крикнул:

– Можете, господа, прийти взять вашего друга, он только немного ранен!

Джон Робартс, тотчас послав двух солдат унести раненого, крикнул:

– Собачий француз! Разве такие помощники, как твоя тигрица, приличны джентльмену?

– Собачий англичанин! – возразил Коркоран. – Зачем вас полсотни человек против меня одного? И чего ради вы пришли сюда расстреливать меня, когда я от всего сердца хочу жить в мире с вами и со всеми на свете?

Разговор не мешал ему быстро и заботливо, при помощи Сугривы, забивать отверстие, образовавшееся в двери, и баррикадировать дверь всем, чем только было возможно.

Наконец, кончив эту работу, он сказал:

– Ну а теперь посмотрим, хорошее ли вино у этих разбойников… А! Да это кларет… Возблагодарим Брахму и Вишну… А я уже начинал опасаться, что это бутылки со светлым пивом фабрикации господина Альсопа… Слава богу! Пирог превосходный!.. Пожалуйста, Сита, кушайте больше! И ты, Сугрива, ешь и ничего не оставляй. Завтра утром мы будем или освобождены, или убиты…

– Господин капитан, – сказал Сугрива, – вполне можете надеяться на освобождение… Я только что сделал важное открытие!

– Какое?

– Когда я разыскивал доску, чтобы заделать эту проклятую дыру, я почувствовал в одном месте, что ногой наступил на люк.

– Вот как!

– Да, господин капитан! Этот люк, несомненно, ведет в какой-либо подземный ход, выходящий на поверхность земли. В этом случае мы спасены.

– Ты говоришь «спасены»! Ты спасешься, это верно, но Сита… Это бедное дитя так измучено, что не в силах идти…

– Господин капитан, если я найду подземный ход, а я почти уверен, что он выводит в открытое поле, тогда я могу вам поручиться, что к полночи Голькар обо всем будет извещен.

Коркоран быстро встал, приказав Сугриве показать люк.

Сугрива не ошибся. Действительно, позади алтаря Вишну был люк, и когда с трудом его подняли, под ним оказалась каменная лестница в тридцать ступеней.

– Спустись сам, – сказал Коркоран, – а мне необходимо быть на страже.

По счастью, у капитана в кармане оказалось кресало и кремень и хотя с большим трудом, но зажжена была одна из свечей алтаря, которую Коркоран передал Сугриве, спустившемуся тотчас вниз по лестнице. По прошествии нескольких минут брамин возвратился обратно и заявил:

– Подземный ход представляет собой коридор, оканчивающийся решеткой, находящейся в сотне шагов отсюда и позади осаждающих нас врагов. Теперь я вполне уверен, что вскоре буду в Бхагавапуре, если только какой-либо тигр не попадется по дороге.

– Помни, что если ночь пройдет спокойно, то утром затеется жаркое дело. Скажи Голькару, чтобы он не терял ни минуты.

– Сугрива, – добавила красавица Сита, – скажи моему отцу Голькару, что дочь его под защитой самого отважного и самого великодушного из всех людей. А вы, капитан, прошу вас, поспите хотя бы немного, теперь я буду сторожить…

Сугрива, преклонив колени и поклонившись до земли, встал, поднял руки в форме кубка и затем исчез в подземном ходе.

Коркоран, оставшись наедине с дочерью Голькара и сев около нее, сказал:

– Дорогая Сита, я никогда не забуду, как я счастлив, проводя вечер около вас…

– Господин Коркоран! – отвечала принцесса. – Я чувствую себя так, как будто я всегда жила так, как вчера и сегодня, и что вся моя прошлая жизнь, как бы ни была она спокойна и приятна, только сон в сравнении с тем, что я видела и прочувствовала со вчерашнего дня.

– Что же вы чувствовали? – спросил бретонец.

– Я сама хорошо не знаю… – простодушно отвечала Сита. – Мне было страшно. Мне казалось, что меня хотят убить. Я думала, что сама себя убью, чтобы не попасть в руки этому гнусному Рао; но с той минуты, когда я увидела вас в лагере англичан, я ожила и была уверена, что буду спасена, когда увидела, с какой изумительной отвагой и хладнокровием вы устраняете все опасности!

Коркоран, улыбаясь, выслушивал все эти чистосердечные признания и, в то же время ощущая неизъяснимое удовольствие, думал: «Какая прелестная девушка! Несомненно то, что лучше и приятнее провести с нею ночь в этой пагоде, мирно разговаривая о Брахме, Вишну и Шиве, несмотря на присутствие английских ружей, чем рыскать всюду, разыскивая древнюю рукопись мудрейшего из индусов, которого более всего на свете почитает Лионская академия наук… Ах… Нет ничего на свете приятнее, как спасать прелестных принцесс и отдавать свою жизнь за них!»

Среди этих размышлений он чувствовал, что его одолевает сон, и притом опасность не казалась ему значительной, так как англичане тоже были сильно истомлены. Да и, наконец, на страже была Луизон и спала, так сказать, одним глазом, как родственная ей кошка, различая всякий предмет даже в глубоком мраке. Притом уши ее были так чутки, что и глаз не было нужно.

Вот почему, убедившись, что всюду было спокойно и что Сита глубоко изнемогла от усталости, Коркоран растянулся на циновке и крепко уснул до рассвета.