Текст книги "Воспоминания"

2

Строительство флота – это прикладная техника и в то же время денежный вопрос. Чтобы Германия получила боеспособный флот, нам необходимо было воздержаться от ненужных затрат. Правильно оценить успех работы морских офицеров и разветвленного штата верных чиновников может лишь тот, кто учтет ограниченность наших ресурсов. Ни один иностранный флот не достиг столь много при столь малых затратах. Чтобы судить об этом деле с правильной точки зрения, необходимо прежде всего поставить себе два вопроса: 1) могли ли мы получить больше средств для флота и 2) могли ли мы строить больше и лучшего наличными средствами. Если ответ на эти вопросы будет отрицательным (таково мое мнение), то поставивший их станет рассматривать проблемы морского могущества как единое целое и сможет по-деловому отнестись к безусловно имевшимся проблемам. Если в 1898 году мы купили принцип продления морского бюджета на длительный срок ценою отказа от введения новых налогов и обезоружили рейхстаг указанием на уже имевшиеся в наличии средства, то и впоследствии мы не могли черпать золото пригоршнями. По размерам морского бюджета мы сильно отставали не только от Англии, но и от Америки, а иногда даже от России и Франции; однако благодаря более эффективному использованию средств мы построили второй в мире флот. Существуют, правда, и ныне патриоты, обвиняющие флот в том, что при таких ресурсах он достиг столь многого{89}.

Бережливость требует точности и коммерческих принципов в работе. Имперское ведомство приобрело некоторую известность давлением на цены, заблаговременной покупкой земли и т.д. Германия никогда больше не сделает такого крупного приобретения по столь дешевой цене. Богатый народ, которому совсем не нужно было тратить миллиарды на войну, во времена своего счастья дрожал не то что над миллионами, а над тысячами, ассигнование которых на оборону явилось бы лучшей гарантией длительного мира и нашего благосостояния. Со времени отставки князя Бюлова, прекрасно понимавшего нужды флота, последний хронически страдал от недостатка денег. Мне пришлось неутомимо бороться за необходимые средства и не столько даже с парламентом, проявлявшим все больше прозорливости, сколько с министром финансов и рейхсканцлером, из которых первый был ведомственным фанатиком, а второй ослеплен политическими мечтаниями; в эти решающие для вооружения Германии годы они задушили многие успешные начинания, для осуществления которых будто бы не было денег. Все же и тогда мне удалось добиться самого необходимого; остальное мне пришлось с большим трудом и сознанием вреда, нанесенного нашей обороне, отложить на будущее. Для второстепенных вещей теперь оставалось меньше места, чем когда бы то ни было: однако я все же уделял максимум внимания новым изобретениям, например подводной лодке, как только они становились применимыми для военных целей, и к началу войны мы значительно обогнали иностранные флоты также и в этой области.

Заинтересованность некоторых политических кругов в понижении боеспособности флота привела во время войны к клеветнической кампании, направленной против моей прежней служебной деятельности. Эта кампания еще более укрепила меня в том мнении, что все люди, и особенно немцы, склонны ставить критику выше творчества, считать достижения чем-то само собой разумеющимся, а недостатки упущениями. Еще во времена своей популярности я хорошо понимал, что за сегодняшней «Осанной» легко может последовать завтрашнее «Распни его». Я жалею о том, что доверие к флоту было искусственно подорвано, не из-за себя лично, а из-за народа, но не хотел бы задерживать внимание читателя на этих быстро забывающихся спорах. Желающие могут ознакомиться с ними по приложению к этой книге, составленному мною с той целью, чтобы не уступать молчаливо поле боя тем, кому доставляло удовольствие опорочивать честный труд целого поколения.

Уже в мирное время я привык к упрекам в отсталости; учитывая внешнеполитические моменты, я не всегда считал возможным давать разъяснения общественности. Рано принятый мною метод проверки применимости новых изобретений в военных условиях, до внедрения их во флот, предохранял нас от неудач и являлся основной причиной наших успехов, но, естественно, превращал меня в мишень для нападок изобретателей и нетерпеливых патриотов. Возьму два примера: подлодка и дирижабль. Я отказывался бросать деньги на подлодки, пока они плавали только в прибрежных водах и потому не могли принести нам никакой пользы; но как только появилась возможность строить мореходные подлодки, я первый настоял на придании этому делу большого масштаба и, несмотря на недостаток средств, обеспечил выпуск такого количества подлодок, какое позволяли наши производственные возможности.

Вопрос о применении подводных лодок можно было разрешить на практике лишь после появления этого оружия. Теперь нужно было, следовательно, построить подлодку с большим радиусом действия, и как только это окажется возможным, выпустить максимальное количество их. Так мы и поступили, ничего при этом не упустив.

Использование этого оружия должно было зависеть от специфических условий войны. Если бы англичане не уничтожили в своих интересах прежнего морского права, вопрос о подводной войне против торговли пришлось бы рассматривать с иной точки зрения. Как только появились подлодки с большим радиусом действия, мысль о войне против торговли стала носиться в воздухе, поэтому невозможно было назвать ее отца. Надежды, возлагавшиеся на флот Открытого моря, превратили подлодки во вспомогательное оружие, находившееся в распоряжении командования флотом. Когда был взят курс на войну против торговли, уже имелись все предпосылки, которые можно было создать в мирное время; ожидать от флота, чтобы он предусмотрел и обдумал все возможности развития войны, это то же самое, что требовать от армии, чтобы она еще в мирное время создала противотанковую оборону{90}.

Что касается дирижаблей, то в качестве морского офицера, познавшего силу ветра и коварство шквалов еще на парусных судах, я никогда не ожидал от них многого, и война доказала мою правоту. Зато я возлагал большие надежды на развитие авиации. Я не разделял распространенного в Германии увлечения цеппелинами, но и не портил публике настроения.

О том давлении, которое оказывалось на меня, чтобы добиться моего согласия на преждевременное внедрение этого и других изобретений, позволяют судить следующие письма: Берлин, 27.8.1912 г

Ваше превосходительство!

Прошу прощения за то, что беспокою вас во время отпуска; но дело идет о военном вопросе, решение которого не терпит отлагательства. Это вопрос о расширении строительства воздушных судов. Новый морской дирижабль – это огромный шаг вперед. Мне кажется, что пришло время перейти к систематическому строительству воздушного флота, ибо при нынешних темпах мы не используем нашего преимущества. Создатель германского морского флота должен стать также и создателем германского воздушного флота. Если мы хотим удержать свое превосходство, нам необходим твердый строительный план, которому при определенных обстоятельствах можно придать силу закона. Расходы же не очень велики: на 30 миллионов марок можно построить за 3 года 18-20 цеппелинов и 9-10 ангаров для них, рассчитанных на 2 корабля каждый; указанная сумма покроет и расходы на эксплуатацию их в течение 250-300 дней. Этот расчет основывается на следующей смете, предусматривающей ассигнование 10 миллионов марок в год:

Постройка 6 цеппелинов – 4,50 млн.

Постройка 3 ангаров для них – 3,00 млн.

Эксплуатационные расходы на один цеппелин составят 800 марок в день, а на 6 цеппелинов за 300 дней – 1,44 млн.

Прочие расходы – 1,00 млн

Всего 10 млн. марок

Таким образом, на 30 миллионов марок можно сделать необычайно много для обеспечения мира и нашей безопасности.

Деньги можно взять из средств, оставшихся после исполнения бюджета 1911 года (часть их сохранится после принятия нового военного бюджета); перспективы на 1912 год хорошие и можно вновь ожидать превышения доходов над расходами.

Систематическая работа в этом направлении явится большим шагом вперед; иначе получится, как с флотом в 1898 году.

Желая вашему превосходительству хорошо отдохнуть, остаюсь уважающий вас и преданный вашему превосходительству.

М. Эрцбергер, член рейхстага.

***

С. -Блазиен, 6.9.12.

Глубокоуважаемый г-н Эрцбергер!

Очень благодарен вам за письмо от 27 августа с.г., которое чрезвычайно заинтересовало меня. Я с радостью узнал из него, что вы принимаете горячее участие не только в судьбах армии, но и в вопросе об использовании воздухоплавания в интересах обороны отечества. Боюсь, однако, что развитие этого нового вида оружия не удастся двинуть вперед столь быстро, как вы того желаете. По израсходовании средств, отпущенных на оборону в прошлом году, будет выражено справедливое желание испытать цеппелины в полетах над открытым морем и побережьем. Если бы в этом не было необходимости, правительство можно было бы упрекнуть в том, что оно не предусмотрело еще в прошлогоднем военном бюджете повышения расходов на развитие воздухоплавания, аналогичного тому, на котором вы настаиваете в вашем письме. Я твердо убежден в том, что если мы хотим избежать тяжелых неудач, нам совершенно необходимо провести сначала тщательные испытания цеппелинов и подготовить для них необходимый персонал. Использование их в крупном масштабе для военных целей сопряжено с большими трудностями, но оно, вероятно, все же будет иметь место, однако не сегодня и не завтра, как этого желало бы ваше патриотическое сердце.

С дружеским приветом, преданный Вам фон Тирпиц.

3

Энергичные штатские лица и дельцы, возможно, заинтересованные не столько в применении цеппелинов для военных целей, сколько в массовых поставках, составляли лишь одно крыло моих критиков, второе состояло из специалистов.

Справедливости ради должен заявить, что скачкообразное развитие техники во времена постройки нашего флота вызывало оживленные дискуссии и затрудняло достижение компромиссов даже и среди специалистов. Любые наметки на будущее брались под сомнение. Всякий корабль уже в момент спуска становился в известной мере устаревшим, и критики не всегда хотели считаться с тем, что когда его начинали строить, нельзя было поступить иначе. В истории иностранных флотов мы также встречаем внутреннюю борьбу, как только начинается их развитие. Все же разделение адмиралтейства, произведенное при вступлении на престол Вильгельма II, явилось причиной внутриведомственных споров, – которые в течение многих лет нервировали меня больше, чем парламент или сама работа. Я находился под перекрестным огнем.

По принятии судостроительной программы верховное командование обиделось на то, что эта программа с ее линейным флотом совсем не соответствовала проекту создания заграничного флота, разработанному с участием командования{91}.

С другой стороны, я возражал против политической деятельности верховного командования флота, которая проявилась в манильском и делагоасском инцидентах{92}; я считал, что вполне достаточно, когда в политике участвуют два морских учреждения – имперское ведомство и кабинет. Данное мне при вступлении в должность естественное обещание прислушиваться к моему мнению по вопросу об использовании судов за границей не выполнялось. Я потребовал тогда передачи стационеров морскому ведомству, но мне не удалось добиться этого через кайзера. В этом конфликте противники использовали против меня вопрос о власти верховного главнокомандующего, которая, по их утверждению, оказалась бы ослабленной, если бы зависимый от парламента статс-секретарь получил слишком большие полномочия. Против этого утверждения мне трудно было возражать, и чтобы добиться своего, я решил извлечь из него пользу. Мне удалось добиться в Берлине ликвидации верховного командования, для чего я неоднократно подавал прошение об отставке, а также укреплял в кайзере убеждение в том, что его власть главнокомандующего не допускает существовавшего разделения функций между верховным командованием флота и имперским морским ведомством. Одна часть полномочий верховного командования была передана морскому ведомству, а другая поделена между морскими базами в Киле и Вильгельмсгафене и вновь созданным Генмором{}n». На это разделение функций пришлось пойти ввиду недостижимости идеала, которым является подчинение флота единому адмиралтейству, как это всегда было в Англии, да и у нас до 1888 года.

Незадолго до ухода Каприви я отсоветовал ему делить адмиралтейство. Каприви согласился с моим мнением. В последующие годы моей тактической работы я возлагал слишком большие надежды на организационные реформы внутри разделенных после Каприви ведомств, ибо не сознавал еще достаточно ясно, что недостатки в военной работе зависели не столько от организаций, сколько от людей. Когда я взял на себя руководство строительством флота, мне и большинству рассудительных офицеров было уже ясно, что в период творчества морское ведомство нуждается в иных полномочиях, чем в период застоя. Какую неограниченную власть вручили американцы Гетхальсу, когда он строил Панамский канал! Поскольку, однако, приходилось считаться с наличием у нашего флота множества начальников, следовало предпочесть разделение функций параллелизму между берлинским верховным командованием, чьи полномочия распространялись на весь флот, и морским ведомством. Естественно, что в процессе этой борьбы меня обвиняли во властолюбии и отходе от собственных суждений, высказывавшихся в период работы в верховном командовании. На самом деле, в зависимости от рода деятельности, мне приходилось вести борьбу против параллелизма с различных позиций, причем распыление сил продолжало давать себя чувствовать как проклятие, то здесь, то там.

В конечном итоге результаты деятельности учреждений зависят от работающих в них людей. Лишь тот может решить великую творческую задачу, кто долго вынашивал в себе убеждение в правильности своих целей, и либо сам намечает в общих чертах путь к достижению их, либо по крайней мере полностью осознает, каков этот путь. К нему текут советы и предложения, и ничто не было бы более неправильно, чем отказ от тщательного рассмотрения их. Но решения должны выноситься тем учреждением, на которое возложена ответственность за проведение их в жизнь. Материальная часть, стратегия, тактика и подготовка во флоте настолько тесно связаны между собой и к тому же подвержены столь быстрым изменениям, что их никогда не следует разделять. Флот является чрезвычайно дифференцированным организмом – даже в большей степени, чем армия.

Постоянный обмен пригодными к службе в центральных учреждениях лицами между морским ведомством, Генмором и флотом лишал практического основания представления о том, что Генмор как управление морской стратегии может лучше судить о развитии ее, нежели морское ведомство. Желаемое почти безгранично и всегда противостоит осуществимому.

С течением времени были установлены более или менее удовлетворительные отношения с морскими учреждениями на суше. Удалось также ограничить естественное стремление балтийских и североморских баз к обороне берегов и прибрежной войне; это стремление могло быть удовлетворено лишь за счет строительства кораблей, то есть за счет военно-политического значения флота. Менее удовлетворительно сложились отношения с командованием флота Открытого моря, которое по мере расширения строительства приобретало все большее влияние и стало проявлять стремление к объединению под своим руководством всех плавучих средств.

Французы и англичане ставили командующего флотом во главе какой-нибудь эскадры и, таким образом, вручали ему непосредственную «власть в доме». У нас же со времен верховного командования сохранился обычай давать командующему особый флагманский корабль, не входящий ни в одну эскадру. Мы колебались в вопросе о том, какой обычай более соответствует современным условиям: наш или иностранный, оправданный историей войн. Я хотел решить этот вопрос на основе тактических опытов. Но тут я натолкнулся на непреодолимое сопротивление. Вопрос о флагманском корабле флота превратился в вопрос о функциях и полномочиях.

Немало забот готовило мне в этой области и исключительное значение, которое приобрела должность командующего флотом, при замещении которой после ухода Кестера – строгого педанта в стиле Фридриха Вильгельма I – кабинет не всегда руководствовался деловыми соображениями и во всяком случае не всегда проявлял большое знание людей. К этому нужно добавить, что развитие флота сильно ограничивало выбор, а служебный стаж должен был играть слишком большую роль. Из этого вытекало то неудобство, что сдав флот после трехлетнего руководства им, командующий приходил к естественному концу своей карьеры, и в дальнейшем не мог применить накопленный им большой опыт. Изучение французского флота – более доступного для нас, чем британский, привело меня к выводу, что смена командующего почти всегда сопровождается там изменением тактических воззрений и потерей большей части накопленного ранее опыта. Я считал, что собирание и использование этого опыта должно было являться основной задачей сухопутного отдела Генмора, однако власть командующего флотом постепенно устраняла этот отдел от живого участия в маневрах флота. Далее, если в армии существовало полезное соревнование между многочисленными командирами корпусов, то во флоте, где командующему флотом Открытого моря никто не мог возражать, его воззрения превращались в догму, а потребность в полезных дискуссиях не удовлетворялась. Чтобы поддержать творческую критику, которой императорские смотры не открывали достаточно широких возможностей, облегчить выявление натур, способных к руководству, и оживить поиски истины, противопоставив их муштре и красивым картинам боя, я требовал (но безуспешно), чтобы отдельным соединениям флота был предоставлен максимум самостоятельности и чтобы они объединялись лишь во время больших маневров, руководство которыми я рекомендовал поручать не командующему флотом, а одному из командиров, вне зависимости от служебного стажа.

Те, кто упрекают меня в том, что уже в мирное время я не обеспечил объединение флота под единым руководством, переоценивают мое могущество. Учитывая зависть различных флотских начальников и характер кайзера, я мог лишь ослабить, но не устранить вредные трения, порождавшиеся отсутствием единоначалия. Мне оставался только один путь: не допускать чрезмерного усиления влияния какого-либо из учреждений, подчиненных лично государю, поддерживать в кайзере уверенность в том, что никто не покушается на его прерогативы, и выражать надежду, что в случае войны монарх создаст единое руководство морскими операциями. Это был не организационный вопрос, как ошибочно полагают некоторые лица, а персональный.

Распределение постов между адмиралами на случай мобилизации также не было произведено заблаговременно.

Нация, не знавшая ничего о несовершенстве органов управления и компромиссах, вредно отражавшихся на производстве, возлагала всю ответственность на статс-секретаря, что я переносил с трудом. По вопросу об отсутствии единого адмиралтейства мне приходилось вести переговоры, а не действовать.

Особенно осложнялось мое положение в тех случаях, когда начальник кабинета фон Зенден, несмотря на свой рыцарский характер и страстное стремление возвысить флот, начинал вести самостоятельную политику в вопросах, касавшихся моего ведомства. О том, как действовали на меня постоянно менявшиеся группы и группировки, которые боролись между собой и, пользуясь необычайно активным участием кайзера в морских делах, буквально не давали мне покоя, позволяет судить следующая выдержка из письма, посланного мною принцу Генриху. Что касается тяжелых крейсеров, то мне еще не удалось убедить его величество в том, что выполнение высочайшей воли в этом вопросе было бы равносильно нарушению нашего закона о флоте…

Большинство безответственных господ, обсуждающих это дело, не уясняют себе положение вещей… Мы, право же, продали бы свое первородство за чечевичную похлебку, если бы стали менять основные принципы закона из-за одного крейсера. Такая мысль может прийти в голову начальнику кабинета, но не статс-секретарю, который понимает истинные интересы его величества и считает себя ответственным за них. Если раньше требования рейхстага не причиняли нам такого вреда, как отсутствие спокойствия и постоянные изменения проектов и мнений, то теперь мы завоевали в этой области определенное доверие, а это благоприятствует нашим требованиям. Мы дадим в руки оппозиции сильнейшее оружие, если она вновь получит возможность говорить о меняющемся военном искусстве, зигзагообразном курсе и т.д.

Прошу ваше королевское высочество всемилостивейше простить меня за то, что я обрисовал эти заботы, но я готов прийти от них в уныние, когда вспоминаю о тяжелом и опасном положении нашего государства, оказывающем свое естественное влияние на морское ведомство накануне внесения новеллы в рейхстаг, и когда, с другой стороны, вижу, как безответственные советники чудовищно увеличивают эти трудности и тем в конечном счете наносят вред интересам его величества.