Текст книги "Чего не знала Алиса"

Глава 8

За 1 час до моей смерти

Представьте… А, нет, больше не представляйте. Я не знаю то, с чем можно сравнить безумие, творившееся со мной в день смерти.

Так странно – мой день рождения, мой день выпускного, мой день смерти. Как все же один день может значительно отличаться от другого.

Безумие. Нет, не так. Б-Е-З-У-М-И-Е.

Я плачу третий день так сильно, что уже не пытаюсь притворяться перед Вадимом. Надо сказать, он ошарашен. За два года он видит это впервые.

Я не думала, что могу плакать настолько горестно. Навзрыд. Последний раз я так ревела, когда хоронила своего кота. Я любила его, черт побери. Единственное живое существо в этом мире, которое удостоилось моей любви, не считая Леры. Он был абсолютно черным. Черным котом с черными глазами. У него было крохотное коричневое пятнышко на животе.

… – А ты ведь не полностью черный, да? – я пытаюсь его погладить, но он слишком независим. Кот смотрит на меня немного с презрением, как будто своей лаской я оскорбила его кошачью гордость. Ему не нужна любовь и нежность. Мне тоже. Возможно, поэтому я так сильно его люблю.

– Ты не черный кот, – утвердительно говорю я. – Ты черный кот с коричневым пятнышком на животе.

Ему все равно, он смотрит в другую сторону. Обидно быть пустым местом для того, кто тебе так дорог. Но я могу простить ему все что угодно.

– Я знаю твой секрет, – слишком таинственно говорю я ему. Он оборачивается, но не настолько, чтобы показать свой интерес.

– Но я никому его не расскажу.

Ему неинтересно. Но я пообещала. Все мы хотим казаться лучше. Даже если есть крохотное коричневое пятнышко на животе.

Он никогда не мурлыкал, не терся о мои ноги. И я любила его. Любила больше, чем кого-либо.

И потом он ушел. Все уходят.

Это было настолько больно, что лучше бы умереть прямо тогда. Еще больнее, когда тебе говорят: «Эй, это всего лишь кот, не человек». Вот именно, что это не человек. Он лучше.

Он был со мной честен. Он не любил меня так, как я любила его. Но он спал каждую ночь возле моих ног. И это было честно.

Он даже не мяукал. А я даже не дала ему имени. И это тоже было честно. Во всем, что произносится вслух, много лжи.

Он лежал в маленькой красной коробке, по-моему, в ней раньше были сапоги. Я стою на светофоре, зеленый свет никак не хочет загораться. Я держу в руках перед собой коробку из-под сапог.

Мне нужно только перейти дорогу, и я окажусь в лесополосе. Уже темнеет, вообще-то мне небезопасно идти одной в лес в такое время, но мне плевать.

Передо мной проезжают машины, словно в тумане, я слышу обрывки голосов. Для меня не существует ничего, кроме этой красной коробки в моих руках. Это – эпицентр моей вселенной.

Зеленый свет резко загорается, но я не могу сделать шаг. Все, что сейчас важно, – это то, что в красной коробке лежит существо, которое делало меня счастливой. Я могла кого-то любить, я могла жить.

Люди, спешащие перейти дорогу, снуют около меня, задерживая взгляд на мимолетные доли секунд. Они все куда-то идут, у них есть какие-то дела, у них есть жизнь. Все, что есть у меня, – это коробка из-под старых сапог, ставшая последней постелью для черного кота с коричневым пятнышком на животе. Но я никому не расскажу, я обещала.

Не знаю, как я оказалась возле той тощей сосны. Как я вырыла ту небольшую яму. Как я открыла коробку и смотрела на потухшую жизнь.

Как я положила все, что у меня было, в эту яму. Как я зарывала яму землей, наблюдая, что ярко-красный цвет коробки постепенно скрывается. Как я не смогла произнести ни слова и выдавить хоть одну слезинку, потому что их больше не было. Ни слов, ни слез.

Как я оказалась дома, безразлично рассматривая свои руки. Они были в земле. Ну да, у меня же не было лопаты. Возможно, я вырыла ту яму руками.

Как я легла в постель, марая чистую простынь комьями земли. Как пришла мама и хотела мне что-то сказать, но не стала. Ведь во всем, что произносится вслух, много лжи.

А наутро я встала и поняла, что умерла.

Мама пыталась внимательно следить за тем, плачу ли я. Вероятно, чтобы вовремя утешить и помочь.

Но, мама, мертвые же не плачут.

Лера звонила мне много раз, но я не могла ни с кем общаться. Через неделю я нашла в себе силы набрать ее номер, она всячески старалась отвлечь меня. Она водила меня по магазинам, выставкам, паркам. Купила билеты на «Сумерки»…

…Я реву не из-за Стаса, совсем нет. Я реву из-за самой себя. Я совершила много ошибок, я никогда никого не жалела. Я никогда никого не любила, кроме… Ну, вы знаете.

– Алиса, – Вадим гладит меня по голове и пытается заглянуть в глаза. Я изо всех сил стараюсь этого не допустить. Я предала его.

Я предала Стаса. Я постоянно обещала ему сделать выбор, но я не могла. Я запрещала ему рассказать все Вадиму.

Я предала маму. Она всегда внушала мне, как важно быть честным человеком, как важно никому не причинять боль.

У меня нет голосов в голове. Никто не приказывает мне пойти и спрыгнуть с крыши. Я просто чувствую себя ничтожеством. Я хочу все это закончить.

У меня никогда не было друзей, кроме Леры. Никто другой не смог понять меня, и я их не виню. Как можно понять человека, который и сам себя не понимает? Когда-то мне хотелось выговориться, поделиться своими переживаниями, но рядом не было никого. И тогда я поняла, что можно рассчитывать только на себя.

Когда я увидела Стаса, мне показалось, что я снова могу что-то чувствовать. Словно внутри меня открыли кран, откуда вылились все накопленные эмоции. И вот теперь этот кран заткнули грязной тряпкой.

– Я не оставлю тебя, – Вадим продолжает водить рукой по моим волосам. – Я просижу с тобой столько, сколько нужно.

Я поднимаю голову и отрицательно качаю ей.

– Ты хочешь побыть одна? – догадливый.

Я киваю.

– Но я же не могу тебя оставить в таком состоянии.

Демонстративно вытираю слезы.

– Ты же мне все расскажешь потом, правда? – Вадим взволнованно косится на часы. Я знаю, что он опаздывает на совещание.

Усиленно киваю. Поверь мне, я все расскажу. Но не сейчас.

Я не разговариваю с ним. Боюсь, что, как только он услышит мой голос, сразу поймет, что я его предала.

Вадим говорит мне что-то ласковое, а затем целует в волосы.

Когда за ним захлопывается входная дверь, я сажусь за стол, достаю ручку.

Я обязательно расскажу Вадиму обо всем. В предсмертной записке.

Слез больше нет. Как тогда. И я понимаю, что начинаю умирать во второй раз.

Оказывается, писать рабочие статьи гораздо легче, чем объяснительную по поводу своей кончины. Нервно хихикаю, снова и снова обдумывая варианты. Наверное, надо расписать все подробно и обязательно указать, что никто не виноват.

В моей смерти прошу никого не винить… Черт, какое ужасное клише! Не то чтобы я хочу показаться оригинальной. Но это чересчур банально.

В моей смерти виноват только один человек – это я… Ну нет, слишком пафосно.

Я умерла, но никто к этому не причастен… Ну нет же! Слишком сухо.

Грызу колпачок ручки. Мне надо написать эту чертову записку. Я должна объяснить, иначе они будут винить себя. Боже, я просто не хочу жить, почему мне надо искать для этого логические причины?

Ладно.

Простите. Просто простите меня.

Наверное, я сумасшедшая. Мне надо было состоять на учете у психиатра, но я боялась последствий. Глупо, да? Ведь я же все равно собиралась умереть, какая разница, что мне бы не дали справку на права. Это все кажется такой мелочью.

Гораздо легче жить, когда о твоих демонах не знает никто. Если бы я рассказала о своих демонах, мой собеседник бы тоже сошел с ума.

Я хочу быть честной. Мне было тяжело, и я не знала почему. Я была совершенно одна, наедине со своими страхами и переживаниями. Я не хотела вам ничего рассказывать, и сейчас не хочу, даже перед порогом смерти. Это моя жизнь и мое решение, я имею право делать что хочу. Можете себя не винить, я так решила сама. Так мне будет легче.

Дедушке и бабушке я не буду ничего писать, просто постарайтесь, чтобы они перенесли это наименее болезненно. Я волнуюсь за них, я знаю, что они меня любили.

Мама! Наверное, у тебя были добрые мотивы, но я все равно не смогла их понять. Какого черта ты постоянно вмешивалась в мою жизнь?! Я взрослая, мне не нужна твоя опека. Все детство ты носилась со мной как наседка, не отпускала никуда без твоего надзора, это было ужасно. Ты контролировала всю мою жизнь, не давала вздохнуть! Я могу сбежать из-под твоего контроля только на тот свет.

Папа! Ты, наверное, удивишься, но у тебя была дочь. Возможно, если бы не торчал все время на работе, ты бы это знал. Бизнес для тебя был важнее, и вообще-то это неприятно. Мне бы хотелось внимания к себе от тебя, но работа не ждет, конечно же. Может, хотя бы сейчас у тебя найдется минутка на родную дочь? Если, конечно, ты будешь свободен от бесконечных рабочих вопросов.

Вадим! Ты был идеален до тошноты. Мне жаль, что я тебя не ценила, но оправдываться я не хочу. Я не могла заставить себя любить тебя, не могла принять то, что сама согласилась быть с тобой, не понимая зачем. Ты все знал, знал и все равно продолжал в этом участвовать. Поэтому мне не стыдно. Только если чуть-чуть. Надеюсь, ты найдешь себе хорошую девушку, которая сможет по достоинству оценить тебя. А я не ушла от тебя вовремя. И я ухожу сейчас.

Получилось слишком негативно. Но зато честно. В конце концов, какая разница, я все равно сейчас умру.

Прощайте. Никому из них я не пишу о том, что люблю. Не могу врать перед лицом смерти.

Боже, я ничего не написала Стасу. Ну и ладно, все равно он не заслуживает этого.

Я держу в ладони горсть таблеток, перед глазами пелена. Все расплывается, но совсем не от слез. Кружится голова, в ушах звенит невыносимый пищащий звук. Мне страшно. По-моему, у меня окончательно повредился рассудок. Что ж, тогда я вовремя.

Я боюсь передумать. Смелее, еще чуть-чуть, и все кончится.

Я закрываю глаза. Звон в ушах окончательно сводит меня с ума.

Боже, как страшно. Но мне так больно. Тяжелая плита из нагроможденной лжи и тяжелой депрессии давит все мои внутренности. От ужаса у меня сводит желудок, чувствую тошноту. Я так не хочу этого делать, но я не могу по-другому.

Я хочу крикнуть «Помогите!», но мне никто не сможет помочь. Мысли путаются. Внутри странное щемящее ощущение пустоты.

Делаю резкий вдох, и горсть таблеток исчезает с моей ладони. Еще немного, и они начнут уничтожать мой организм. Ванна наполнилась, я могу лечь.

Вот и все…

* * *

За 10 лет до моей смерти

Возможно, именно с этого дня депрессия, подступившая ко мне после смерти кота, ощутила свою власть. Я потеряла его, предала Леру, поверила Антону и позволила ему сделать со мной это…

Я так боюсь, что кто-то узнает. Они будут осуждать меня до конца жизни, смеяться за моей спиной, а может, и в открытую говорить обидные слова. И ведь я не смогу оправдаться.

Я сама пошла к нему, сама разрешила ему уничтожить себя. Сама сделала выбор.

Замотавшись с головой в плед, я ощущаю лишь разъедающий меня стыд и чувство вины. Меня никто не поймет, никто не поддержит. Мне придется научиться жить с этим чувством, я не знаю, как от него избавиться. Ни одной слезинки не проливается за этот вечер.

Не хочу идти в школу. Они все будут тыкать пальцем. Все будут презирать меня. Ненавижу себя.

Несколько раз мама заходит ко мне в комнату, пытаясь узнать, в чем дело. Я грубо посылаю ее, не понимая, что в этом нет ее вины. Мне хочется сорвать свою злость, но я целиком обрушиваю ее на саму себя.

Я чувствую себя грязной, я должна страдать, я этого заслуживаю.

Впоследствии вдобавок к прогрессирующей депрессии добавляется социофобия. Каждый раз, выходя на улицу, я боюсь взглядов людей, мне кажется, каждый из них будет осуждать меня и видеть, насколько я ничтожна. Я избегаю любого общения, не подпускаю к себе никого, сторонюсь людей. Мне никто не нужен. Я хочу в это верить.

Каким-то чудом я заканчиваю школу, поступаю в институт, который не закончу. Меня считают странной и не пытаются наладить контакт. Меня это полностью устраивает.

Папа устраивает меня на должность помощника журналиста, естественно, по знакомству. Считаю, что моя зарплата гораздо больше, чем я того заслуживаю. Но лишь благодаря этому я могу съехать от родителей.

Я не знаю, что стало с Антоном, я больше никогда его не видела.

Но я до сих пор не забыла, как звучит его голос.

* * *

Спустя 36 минут после моей смерти

– Это еще что? – довольно грубо спрашиваю я. Стефан смотрит на часы.

– Лично я вижу здесь часы.

– Я тоже, – киваю я. – Для чего они здесь?

Стефан не отвечает, а продолжает рассматривать часы. Они необычные. Похожи на песочные, но песок здесь черного цвета. Но необычные они не поэтому. Вопреки всем законам физики песчинки движутся в верхнюю часть колбы.

– Почему они падают вверх? – надеюсь, что Стефан ответит мне и перестанет рассматривать то, что он (я уверена) видит не в первый раз.

– Потому что они демонстрируют время, – Стефан все равно не смотрит на меня.

– Но тогда они должны падать вниз!

– Нет, – он наконец оборачивается ко мне и качает головой. При этом его локоны, ниспадающие по плечам, забавно колышутся. Но мне не до этого. – Время для каждого движется по-особенному, я же объяснял.

– Это мое время? – я и так знаю ответ. Получаю утвердительный кивок.

– Послушайте, Стефан, ваши загадки начинают меня напрягать. Я не понимаю, где мы, что мне надо делать, кто вы такой и что вообще происходит.

– Как тебя дразнили в детстве?

– Ч-что? При чем здесь это?

– Ты требуешь от меня ответы, но сама не хочешь их давать.

– Меня дразнили лягушкой, – чувствую, как густая краснота заливает мои щеки. Мельком смотрю в зеркало, чтобы убедиться в своих ощущениях. Так и есть – спелый помидор в пышном платье.

Мне даже не захотелось ему врать, такое чувство, что он и так прекрасно все знает.

– Царевной? – с неподдельным интересом спрашивает Стефан.

– Нет, просто лягушкой, – мне неприятно об этом вспоминать. – Из-за фамилии. Мой прадед был французом и…

– Я знаю, – кивает Стефан.

– Вы же знали про лягушку? – хмурюсь я.

– Конечно, знал. Но я говорю о другом прозвище.

– О другом? Но… – и тут я вспоминаю.

В начальных классах я любила внеклассные занятия, нас водили в детскую библиотеку, расположенную недалеко от здания школы. Там мы читали по ролям, и мне это очень нравилось. До одного момента.

В тот день учитель предложил нам книгу Льюиса Кэрролла. Естественно, роль Алисы досталась мне. Всю начальную школу меня называли только Алисой в Зазеркалье, все шуточки были сплошь на тему зеркал, чеширских котов, безумных шляпников и все в таком духе. Сначала это было забавно, а потом надоело. А потом классе в седьмом одноклассник, побывавший на каникулах в Париже, гордо рассказывал про любимый французами деликатес, и Алиса в Зазеркалье превратилась во французскую лягушку…

Зазеркалье.

Я лихорадочно осматриваю зеркала, отражающие меня, и с жаром восклицаю:

– Этого не может быть!

Начинаю ходить меж зеркального ряда, в панике заглядывая в каждое из них. В отражении я вижу только себя.

– Это невозможно! – я оборачиваюсь на Стефана.

– Почему? – невозмутимо спрашивает он.

– Потому что… – подбираю аргументы так, словно если я смогу убедить Стефана, это все не станет реальностью. – Потому что это выдумка! Детская книжка! Это сказка, понимаете?

Я подбегаю к нему и неосознанно хватаю его за ладонь. На удивление, он ее не отдергивает. Его ладонь мягкая, очень теплая, мне хочется держаться за нее, чтобы не сойти с ума во второй раз.

– Это фантазии писателя, – я с надеждой заглядываю в его темные глаза. Но он не соглашается со мной.

– Как и жизнь после смерти, да? – снова сарказм.

Я в отчаянии. Почему он так шутит? Какое зазеркалье? Отпускаю его руку и сажусь прямо на пол около одного из зеркал. Оттуда на меня смотрит Алиса. Но я не уверена, что она – это я.

В безмолвной тишине слышится только тихий шелест черных песчинок, медленно взмывающих вверх. Мое время.

– Как же так…

Стефан не вмешивается, давая мне свыкнуться с новой реальностью.

– Подождите… Кэрролл, он знал? Он был здесь?

– Ну конечно, был, – Стефан говорит таким тоном, словно я спросила, пять ли пальцев у меня на руке.

– Но как? Как он оказался здесь?

– Как и ты, – Стефан пожимает плечами. – Я же дал тебе понять, что ты здесь не первая.

– Но он вернулся?

– Естественно.

– Как?

– Он сделал выбор, – с этими словами Стефан взмахивает ладонью, и на зеркальных поверхностях начинают мерцать разноцветные блики.

– Какой выбор? – мое сердце начинает биться быстрее. Неужели я тоже могу попасть домой?

– Вернуться, – просто отвечает Стефан.

– А разве кто-то захочет остаться, – я обвожу рукой пространство. – Здесь?

– Здесь нельзя остаться.

– А что здесь можно?

– Определиться с выбором.

К своему удивлению, я уже привыкла к этим абстрактным диалогам со Стефаном. Сначала он сильно меня раздражал тем, что уходил от ответа. Но, в конце концов, он же не человек. Мало ли какие у них приняты форма диалога. У кого – у них? На этот вопрос он мне не ответит. Поэтому я его больше не задаю.

– Я готова сделать выбор, – усиленно трясу головой, чтобы доказать всю серьезность своих намерений.

Стефан смотрит на песочные часы, которые являются прямой насмешкой над гравитацией, а потом отвечает:

– Не готова. Всего сорок минут.

Песчинки продолжают плавно перетекать вверх.

– А сколько нужно?

– Я не могу знать, ведь это твое время.

– Ладно… А Кэрролл написал сказку… Почему только он?

– Он первый написал. Зачем остальным повторяться? У вас это называется плагиатом.

– Но другие… Почему об этом никто не знает? Почему никто об этом не говорит?!

– Никто не поверит. Тех, кто об этом говорит, считают сумасшедшими, а ведь они просто помнят. Люди боятся узнать правду. Впрочем, у каждого из вас на этот счет свои представления, не так ли? – Стефан улыбается. – Во что ты верила?

– Я? – растерянно переспрашиваю я. – Да ни во что…

– Тогда легче принять реальность.

– Что значит «помнят»? Разве можно об этом забыть?!

– Можно, если захотеть.

– А как же шахматы? – вспоминаю я. – В книге было шахматное поле!

– Но ведь книги – это фантазии писателя, – Стефан улыбается еще шире. – Кэрролл обожал шахматы и математику. Неудивительно, что сюжет книги строится на этом.

– А первая часть? Там же было про страну чудес и все такое…

– Богатое воображение, только и всего. И, безусловно, огромный талант. Столько лет, а люди до сих пор любят его произведения. Я сам читал.

– Почему он написал про Зазеркалье во второй книге?

– Потому что в процессе создания первой он ничего про него не знал.

– Он попал сюда после написания первой книги?

Стефан молча кивает. Но вопросы так и сыплются от меня. Я не могу упустить момент, когда он наконец-то на них отвечает!

– А имя? Я тоже Алиса и…

– Всего лишь совпадение. Поверь, здесь бывала не одна Алиса.

– А кот? Кот! Чеширский кот…

Внезапная мысль почти сбивает меня с ног. Это невероятно.

– Вы – кот?

– Мяу, – отвечает Стефан и снова закуривает трубку.

– Боже, – все, что я могу сказать.

На несколько минут меня охватывает шок. Просто безумие! Кот, зеркала, время, Алиса… Этого не может быть. Я страдаю галлюцинациями. Нет, я точно в коме. О боги, а ведь в коме лежат месяцами, а то и годами. Я никогда не смогу обрести рассудок заново.

– Подождите! – вскакиваю я. – Но ведь кот был только в первой книге!

– Ну и что?

– Как он узнал о вас? Вы же здесь… вот здесь.

– Я проводник, – напоминает Стефан. – Это как проводники в поезде. Ты ездила на поездах?

Обычный вопрос сбивает меня с толку. Он серьезно спрашивает меня о поездах? Коты, поезда, зеркала – я точно сошла с ума. Впрочем, это скорее закономерность.

– Они же не привязаны к одному вагону? – Стефан не обращает внимания на мою заминку. – Не думай, что я вроде домашнего полтергейста, это меня обижает.

– Он рассуждал о безумии, – вслух думаю я, отчаянно вспоминая отрывки детской сказки.

– Я повидал многих безумцев, – ухмыляется Стефан.

– Вы – чеширский кот, – механически повторяю я.

– Я не был в Чешире, – говорит Стефан. – Поэтому называть меня так будет неправильным. Кэрролл жил в Чешире какое-то время.

– Но вы кот!

– Проводники должны уметь проходить везде, даже в самые труднодоступные места. Кому, как не котам, доступно это тонкое искусство?

– Но вы курите, – хватаюсь за последний аргумент, как за соломинку.

– Никто не запрещал котам наслаждаться трубкой, набитой хорошим табаком, – парирует Стефан.

– Но вы выглядите как человек…

– Я могу выглядеть как захочу. Или как того требуют обстоятельства.

– Это не может быть правдой, – я снова опускаюсь возле зеркала.

– Ты привыкнешь. Все привыкали.

Он снова взмахивает ладонью и блики, до того мелькавшие в зеркале, начинают превращаться в размытые очертания и образы.

Я в испуге отшатываюсь от зеркала, но тут же возвращаюсь обратно.

– Что это?

– То, что поможет тебе сделать выбор, – Стефан делает третий взмах рукой, а я вижу в зеркале знакомый интерьер квартиры.

Закрываю лицо руками. Мне хочется кричать.

– Ты ничего не увидишь, если не будешь смотреть, – сквозь гул в ушах я слышу Стефана.

– А если я не хочу смотреть? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Тогда ты не сможешь сделать выбор.

Я открываю глаза.

– Почему время идет вспять? Объясните, – почти жалобно прошу я.

– Ты в Зазеркалье, Алиса. Не забывай, что здесь все наоборот. Ты же читала книгу.

– Что будет, когда все песчинки окажутся наверху?

Стефан задумчиво смотрит в зеркало, которое отражает до боли знакомую мне прихожую.

– Ты начнешь сначала.

Я не уточняю, что он имеет в виду. Все мое внимание приковано к зеркалу.

Я так скучала…