Текст книги "Бес, смерть и я"

V

Листья граморника, которые я показываю ведьме в ответ на вопрос, что и почему я сегодня уже принимал, она равнодушно выкидывает.

– Твой ученичок наверняка хотел поднять тебе тонус. Это плохая затея. Тонус, поднятый с утра, падает к вечеру, а на следующее утро без помощи снадобий не восстанавливается. Если хочешь помочь своему телу самому настроиться – вот, начни с плодов граморника, а не с листьев. Конечно, настойка на листьях граморника будет очень нужна тяжелобольному, который сам не восстановится, но и его лучше потом на плоды пересаживать, тем более что организм легко воспринимает такой переход. Тебя что, этому совсем не научили?..

– Честно? – смущаюсь. – Учителя волновало только то, чтобы я был хорошим оккультистом. По аптечному делу он просто давал мне книжки.

– Могу его понять, – хмыкает моя собеседница. – Слишком много аптекарей по его душу… Давно он умер?

– Ты его знала, – я в этом уверен.

– Ещё как, – вздыхает ведьма. – Так давно?

– Пару лет назад.

– Сердце?

– Сердце.

Мы молча идём по лесной тропинке. Я жую плод граморника – вернее, грызу, он больше похож на жёлудь. И правда, в голове проясняется.

– Он всегда был сложным человеком. Повернулся на своём оккультизме – и точка. Никакого дара, никаких способностей. А ведь хорошим аптекарем был. Но и с аптекой тоже – каша та ещё получилась. «Всё надо делать так, чтобы люди никогда не заподоздрили в колдовстве!..» – Она так эффектно передразнила моего учителя, что меня передёрнуло. – А потом, стоит что-то сделать не так, – уходи, работай в другом месте, не ломай мне мою работу…

Смотрю на неё внимательно. Женой его ведьма быть не могла – слишком уж молода, да и с чего бы он врал тогда, что жена умерла ещё в юности? Хотя… выставить жену из дома и сказать всем, что умерла… Но возраст, возраст. Она правда ненамного старше меня. Не настолько, чтобы, когда я был ребёнком, он её уже выставил и всем рассказывал, что умерла давным-давно…

– Тебя как зовут?

– Свенья, – она беспомощно улыбается, и я понимаю: и вправду совсем ненамного старше меня. – Свенья, не свинья. Ударение на первый слог. У твоего учителя вечно было дурацкое чувство юмора…

– Ну да, – вспоминаю, – «моя дочь бросила аптекарство и уехала, мне нужен новый ученик». И оккультизмом ты, конечно же, не занималась.

– С чего бы? – ведьма пожимает плечами. – У меня нет таланта. Это обычно передаётся по наследству – а у нас в роду совсем не было оккультистов. То, что отец этим внезапно увлёкся, и для него самого было сюрпризом. Хотя… он так хотел воскресить маму…

Этой истории я не знал.

Меня совершенно не удивляет, что именно Свенья привела меня в чувство, когда я валялся под деревом. Берониан, который ведёт меня, – пусть сейчас его и не видно, – друг моего учителя. Он не просто так перенёс бы нас именно на ту опушку Заболоченного леса, вблизи которой нас легко отыщет дочь его друга… Удивляет меня то, что учитель и вправду держал от меня свою историю в секрете.

Свенья останавливается возле раскидистого бревна – дерево повалило грозой.

– Давай присядем, поговорим. Дома шумно, дома не сосредоточишься, а тебе очень, ну очень ведь хочется узнать побольше о своём учителе. Да и обо мне, наверное, тоже. Да, пожалуй, – с улыбкой признаётся, – и я хочу твою историю узнать.

Интересно, кто у неё шумит дома? Детей у ведьм обычно не бывает – разве только соблазнит какого-нибудь мародёра… Ведьм в Заболоченном лесу, говорят, хватает: лес огромный, и выжить в нём можно только обладая специальными знаниями. Церкви округи давно пошли бы в рейд на ведьм и нечисть, да только победишь тут всех ведьм и всю нечисть, когда у церковников – ну, отец Карл исключение, – обычно способностей никаких нет. А ведьмам, при всём при этом, в лесу с нечистью жить благостно: изловишь то или иное чудо-юдо, наберёшься от него энергии, заваришь зелье помощнее – и как бы всё, и ура. В этом плане, с одной стороны, очень странно, что ведьмы, истребляющие нечисть, осуждаются церковью. А с другой – всё понятно: ведь если нечисти кругом нет, ведьма для своей работы её создаёт. А созданная нечисть обязательно должна, скажем так, и сама поработать, прежде чем ведьма её истребит… Потому, пожалуй, колдуний, которые живут в такой местности, как тот же Заболоченный лес, церковники и не трогают, а городских – сжигают. С чего я взял вообще, что отец Карл – исключение? Может, все священники на самом деле хотя бы теорией, да балуются?

Я вообще много чего за последнее время откуда-то «брал». Отец Карл не может быть магом, он же священник. Эжен Корибельский не может нарушить слово, он же аристократ. Мериана не может меня бросить, она же меня любит… Пожалуй, стоит слегка пересмотреть своё отношение к жизни и к людям. Не все священники бегут от магии, не все аристократы держат слово, не все невесты любят своих женихов… Повторять я это могу, как заклинание, да вот только не факт, что оно подействует.

Как бы там ни было, мы со Свеньей сидим на бревне, и она гладит мою правую ладонь – успокаивающе гладит, и я совершенно не сомневаюсь, что это очередная ведьминская практика по успокоению без зелий. Ну, лишь бы не по упокоению.

– Папа женился поздно, – рассказывает ведьма, – когда отверг уже едва ли не всех невест города. Сын аптекаря, он унаследовал аптеку довольно рано: в нашем роду часто умирают нестарыми ещё, от сердца. Жил со своей мамой, любил её и только её, и понимал, что девушки, которые хотят за него замуж, обычно хотят устаканенной жизни. Тогда как раз прошла по стране война – не жестоко опустошающая, как часто бывает, но не самая, скажем так, весёлая и добрая. А у аптекаря работа всегда найдётся, даже когда урон, нанесённый где врагами, а где и своими войсками, считающими, что в стране, особенно в провинции, все им должны, убирается, так сказать, исключительно доброй волей. Чтобы вернуть всё, как было до войны, пришлось очень постараться. И дочери отцов и матерей, с утра до ночи ставящие наш город обратно на сваи, очень хотели стать жёнами, например, аптекарей – чтобы всегда были деньги и чтобы никто не ругал, что ничего не делаешь. Аптекарь – он же всегда занят. Он не может пойти ремонтировать церковь – он снадобья готовит, без которых мы все долго не проживём!.. А жена ему, наверняка, просто помогает в это время…

И тут приехала мама. Не папина, конечно же, а моя. Племянница аристократа, Жанна Корибельская… – Меня передёргивает. Кругом Корибельские. – Её двоюродный брат, я слышала от мародёров, высоко поднялся, мэром стал… – Значит, Эжен Корибельский – троюродный брат Свеньи. Ладно, не такое серьёзное родство. – У мамы деньги были – она столичная девочка, столицы война почти не коснулась. Потому папа её особо в денежном плане и не интересовал. Она приехала погостить, на всё кругом смотрела с брезгливостью, всех кругом считала деревенщиной… Да и вообще, не могла понять, зачем её дядюшка с семьёй живёт в нашем городе, когда мог бы давно переехать в столицу.

Мама болела перед этим – тяжело болела. Знахари посоветовали отправить девушку на лето на свежий воздух, подальше от столичной пыли. Вот родители её и схватились за возможность сослать дочь к дядюшке. То, что недавно была война и живут все не пойми как, мало кого интересовало – зато какой воздух, какая природа!..

Воздух ли, природа ли, но слабость, особенно по вечерам, у юной Жанны случалась. Тогда и пригласили Корибельские аптекаря, в очередной раз, когда племянница слегла с головной болью, – авось подскажет чего-то, принесёт зелье. Папа, совершенно по своей воле, взялся её постоянно навещать, без оплаты – просто чтобы узнать, как прекрасная Жанна поживает и себя чувствует. Так, неделя за неделей, выяснилось, что мама ждёт ребёнка.

Я не знаю, была ли у них взаимная любовь, был это с маминой стороны просто интерес, или он её уговорил, что это такой метод лечения… Как бы там ни было, но у папы был серьёзный плюс по сравнению с другими мужчинами округи: он не носился как угорелый, пытаясь поднять город. А перед мужчинами столицы его плюсом было то, что дядюшка не препятствовал общению девушки с аптекарем. В столице-то её укрывали от кавалеров – понимали, что в основном всё там пахнет браком ради денег…

Когда Жанна Корибельская внезапно вышла замуж за аптекаря Вильского, пусть и порядочной семьи человека, с постоянным доходом, но уж никак не аристократа… и притом никого не позвала на свадьбу, тихонько заглянув вечером в церковь и признавшись, что ждёт ребёнка, а потому позвольте искупить грех, отче, помогите выйти за будущего отца замуж… словом, когда поднялся такой скандал, из столицы приехали Жаннины родственники, высказали ей всё, что думают, а потом лишили наследства, и дядюшке запретили помогать племяннице и её семье ну просто категорически – а заодно и сами отказались иметь с ним в дальнейшем дело, ведь дядя-Корибельский допустил связь Жанны с каким-то там аптекарем!..

А Жанна Вильская вначале чувствовала себя очень счастливой – сделала всё не так, как от неё ждали, доказала, что будет, если столичную девочку отправить на лето в глушь, – а потом её невзлюбила свекровь, моя бабушка. Папа до этого был любимый сын, и не просто любимый, но любящий, – а теперь он стал чужой, чей-то муж, совсем не мамин сын…

Я не в курсе, что там было дальше, в деталях. Папа знал, что мама и бабушка враждуют, но абсолютно не принимал всерьёз… До тех пор, пока бабушка не принесла маме какую-то полезную настойку – якобы перед родами самое то, – и у мамы не начались тяжёлые, болезненные схватки. Папа старался, как мог, но спасти любимую жену не вышло – зато спас меня и, пожалуй, на всю жизнь возненавидел. Сам понимал, что неправ, постоянно говорил: «Свенья, ты совершенно не виновата, что мама умерла, я очень рад, что спас хотя бы тебя…», но, очевидно же, убеждал себя сам.

Настойка бабушки, по папиным словам, только ухудшила ситуацию с маминым здоровьем. Папа долго не верил в это, отказывался верить сам себе, хотя и знал, прекрасно знал, что мама незадолго до смерти что-то приняла из её рук… Бабушка вынянчила меня, и я её любила, да и она любила меня тоже: я теперь была дочерью её сына, а не какой-то Жанны, ведь никакой Жанны уже нет… Но я подросла, и бабушка, в ходе приступа нежной, видимо, ко мне любви, проговорилась: «Ох, как хорошо, что я свела твою мать в могилу!..»

Папе я передала это сразу же – бабушка почему-то думала, что я ничего не скажу, или что папа и так всё знает, или что ему уже всё равно… Словом, я не знаю, что он конкретно с ней сделал, но хоронили мы бабушку уже назавтра, а папа долго рассказывал мне, что та настойка лишила меня матери – и бабушки теперь тоже лишила… Я прекрасно понимала, что бабушку таким образом убила я, рассказав всё отцу. В умных папиных книжках я достаточно рано прочла про состояние аффекта – и понимала, что отец за себя не отвечал, а вот я – очень даже…

А папа, в свою очередь, прочитал в книжках, что поднять того, кто погиб насильственной смертью, возможно. Он так и не понял, что настойка, обострившая былую болезнь, не была прямым орудием убийства. Думал, маму можно вернуть, – и учил, учил оккультизм, старался, как только мог… И ничего, ничегошеньки не получилось. И вышло только одно – потратил кучу сил и нервов на практики, а заодно и моих нервов кучу: «Свенья, никому ничего не говори, Свенья, никто ничего не должен знать, Свенья, только чтобы никто, никогда, ничего не узнал!..»

Чтобы отвести от отца подозрения, я даже ходила на все церковные собрания. Была хорошей прихожанкой, старалась помогать людям… Все думали, из меня получится замечательная аптекарша. Конечно, говорили, надо мужа хорошего найти – ведь я, девочка, смогу официально только помогать в работе папе или мужу. Но, шушукались в народе, наверняка же аптекарь Вильский ученика себе достойного найдёт…

В пятнадцать лет я не выдержала. Бросила церковь – трудный возраст, говорили люди, так бывает. Бросила практику примерного поведения – ох уж эти подростки, вечно с ними проблемы. Но я пошла дальше: начала появляться на чёрном рынке, общаться там с книготорговцами, доставать разные запрещённые книжки… И ведь совершенно не боялась уходить из города, по опасным тропам идти на чёрный рынок, со всеми говорить не стеснялась – торговцы поражались, как это девочка такая смелая?..

На чёрном рынке жители города тоже бывали. Например, мамин двоюродный брат – заходил порой за оружием или украшениями. Он был крайне зол на мою маму – из-за неё его отец, младший сын в семье, лишился помощи влиятельного старшего брата, получив только свою часть наследства, но потеряв, к примеру, столичные связи… Так что через какое-то время слухи о том, что Свенья Вильская покупает на чёрном рынке бесовские книжки, распространились по всему городу…

Отец велел мне уходить. Равнодушно. Спокойно. Ни на чём не настаивая – просто уведомляя. На вопросы, куда я пойду, советовал пойти в ученицы к какой-нибудь ведьме – например, к Маргарите Тод, бывшей жительнице нашего города. Госпожа Маргарита ушла в Заболоченный лес, потому что хотела стать серьёзным зельеделом, – а дозволялось ей быть лишь женой или дочерью… Она, как выяснилось, тоже могла стать папиной невестой – если бы его всерьёз интересовала такая партия, или если бы ей это было надо. Что у Маргариты способности к зельеделию, знали все, потому и прочили её в жёны аптекарскому сыну, – но он позволил себе исключительно с ней не разругаться, благо жениться они не хотели взаимно, и потому изредка поддерживал с ней связь и знал, где стоит Маргаритин домик.

– Тут дело не в бесовщине, – спокойно говорил папа. – Женщину-аптекаря никто не примет, пока церковь считает, что любая женщина может быть только мужниной женой. Делать что угодно, в том числе и запретные снадобья, аптекарь себе позволить может – лишь бы никто не узнал. Но в нашем с тобой случае, Свенья, это слишком. Отец скрывает от церкви свой оккультизм, дочь – свою страсть к запрещённым зельям… Ты уж прости, но тебе прямая дорога к Маргарите.

Он даже дал мне денег – довольно крупную сумму, из своих закромов. У папы всегда был неприкосновенный запас, к которому по такому случаю он даже, так сказать, прикоснулся:

– Передашь госпоже Маргарите. Скажешь, плата за обучение. А дом её ты найдёшь. Если сама ходишь на чёрный рынок, то и с домом на краю леса разберёшься. Карту я нарисовал.

Мне было немногим больше шестнадцати лет, и страшно было – очень-очень. Пока я шла в Заболоченный лес, то вспоминала, что отец мой, если призадуматься, – оккультист-недоучка, мать которого свела в могилу его любимую жену, а он за это безжалостно убил саму мать и теперь выставляет свою дочь из дома, потому что всё, что ему нужно, – это его клятый оккультизм… Я не знала, что делать. В принципе, меня же не выставили совсем уж на улицу. Но домой велели не возвращаться, пусть и сказали, куда идти!..

Госпожа Маргарита умерла раньше твоего учителя – моего отца. Госпожа Маргарита просто устала жить. Около десяти лет назад она сказала: Свенья, ты взрослая ведьма уже, всё можешь, всё умеешь. Ведьмы, так и знай, не умирают, просто оставляют тело. Не хочу умереть совсем уж старой, уйду. Дом тебе остаётся, всё здесь – твоё, ты в своё время очень мне деньгами помогла, как раз нужно было. Денег, в свою очередь, прости, не оставляю, но зато вся моя клиентура – твоя. Выпила что-то – и ушла. Мне её даже хоронить не пришлось – Маргарита Тод была достаточно умная женщина, чтобы заранее договориться с кем-то из знакомых мародёров, что тело её унесут и сожгут в полнолуние. Мародёрам она часто бесплатно помогала. Зарабатывали мы в основном на хуторских и на чёрном рынке. Да, после того, как из-за своих прогулок на чёрный рынок я потеряла дом и отца, мне самой приходилось на нём торговать… Сейчас таким уже не занимаюсь – всё через перекупщиков. У меня свои отношения с мародёрами – в то время как госпожа Маргарита им разве что помогала, я – за часть прибыли – сдаю им комнату и хожу на опасные вылазки к нечисти. Ведьма в бою – лучше, чем ведьмины зелья с собой…

Ничего себе. То есть я попал не просто к ведьме, но, считай, к профессиональному мародёру. Да, Берониан умеет устроить сюрприз. С минуту молчу. Думаю.

– Расскажи теперь о себе, – просит Свенья. – Ну есть же что-нибудь, о чём я ещё не догадалась? У тебя было трудное детство, потом тебя забрал учиться мой папа – а дальше? Что произошло, кроме того, что тебя оставила девушка… или даже невеста? Боль утраты я чую, а дальше разобраться у меня не слишком получается.

Рассказываю всё: и про Берониана и его эльфийское происхождение, и про нечестность Эжена, и о том, как дома мне держит зажжённой свечу верный Фальян.

– Я ведь любил её, – всё ещё поражаюсь истории с Мерианой. – Свенья… твоя история ужасна, но она понятна, у тебя с отцом всегда были кристально ясные отношения, так ведь? А Мериана… она всегда, ну вот просто всегда давала понять, что всё хорошо, что она меня любит. Когда я впервые пригласил её на свидание – прогуляться вдоль леса, а потом перекусить в трактире у Виты, там отлично кормят, – она смотрела на меня такими восторженными глазами! Когда я попросил её руки у кузнеца-ювелира – плакала, правда ведь, плакала!..

Свенья вздыхает:

– Ты мог оказаться единственным смельчаком, кто открыто обратил внимание на столь юную девушку без критики церкви. Ты же не ходил на все церковные события так часто, как и я? А в моё время священники говорили уверенно: девушка, которая не закончила ещё своё обучение, недоступна и далека. Только не уважающий себя мужчина попросит её руки – нет, на девушку нужно смотреть издали, а звать замуж лишь тогда, когда родители объявят, что дочка у них на выданье…

– Что за бред? – я был искренне потрясён. – Я же вырос в столице. У меня папа сделал предложение маме, когда она ещё в школе училась – в столице у нас вообще, если знаешь, частные уроки только одни богачи берут, и у мальчиков, и у девочек есть школы. Познакомились на межшкольных танцах, сдружились…

– На межшкольных танцах, – уточняет Свенья. – Да чтобы в нашем городке речь шла о каких-то межшкольных танцах! На балы девушка начинает ходить, только когда закончила обучение, – тогда и выбирает себе жениха. В столице, дорогой мой Леокаст, даже женщина аптекарем быть может, папа рассказывал. Не то чтобы это было так же обычно, как мужчина-аптекарь, но никто её за это не проклянёт. Жизнь человека, милый мой, определяет не церковь, не единая система. Жизнь человека определяют нравы. И очень жаль, что ты, перебравшись из столицы совсем, заметим, юным, не понял, что нравы вокруг тебя ещё какие местечковые.

Молчу. Это мне в голову и правда не приходило. Учитель мой всегда был таким, как я привык… Подаю голос – сообщаю об этом Свенье.

– Ну так сколько он по столицам ездил, искал оккультные книжки и общался со всякими-разными, – она горько смеётся. – На нашем чёрном рынке таких книг, как у него в библиотеке были, не достать. Это разве что по ведьминскому искусству… Ты знаешь, ведьминскими зельями, мне говорили, в столице и мужчины-аптекари иногда занимаются. Надо будет тебя подучить, хочешь?

– Чтобы шрамы потом были на лице? – смеюсь.

– Шрамы бывают только от некоторых зелий, – она гладит меня по голове. – От таких сильных, что тебе о них и знать не надо. А вот более простым позаниматься – стоит. Тебе же как-то имеет смысл поучиться новым практикам – чтобы, когда вернёшься в город, передать ученику? Твой Фальян, вроде бы, и правда талантливый, но этот бред с листьями граморника… – Свенья вздыхает и брезгливо морщится. Сразу видно: всё-таки она наполовину аристократка. Может, среди знати и не росла, но… такое передаётся.

– Ладно, – жму ей руку. – Я согласен. Я на всё согласен. Если, конечно, у тебя есть где жить, и ты пустишь к себе в том числе и моего призрака.

– Ага, – улыбается, – я чердак не сдаю никогда. У меня жилая общая комната внизу, вторая комната – для мародёров, а на чердаке куча места. Я там сплю, работаю – и тебе местечко найдётся, там есть второй диванчик. Не королевская кровать, конечно, но, думаю, тебя в подобных обстоятельствах всё устроит.

Да уж. В текущих условиях мне бы артефактов нужных набрать – и домой вернуться. А этим лучше заниматься в хорошей компании.

– Представлю тебя ребятам как оккультиста, который с нечистью справится лучше меня. – Тут Свенья абсолютно права, уж не знаю, как она этих гадов задерживает, но мне заклинаний на древних языках, как оказалось, вполне достаточно. – Скажу, что с меня зелья, с тебя – боевые заклятия и наводки, где что искать. Наверняка ведь кроме нужных тебе артефактов в таких местах есть и что-то ещё.

Наверняка.

Всё-таки молодец Берониан, привёл меня куда надо. Можно считать, к сестре. А как ещё назвать дочь моего учителя?..