Текст книги "Бес, смерть и я"

VII

Но покидать тело я всё-таки ещё не умею. Для этого надо повергать свой организм в особый транс, с использованием целого ряда тонко приготовленных снадобий (я тут попросту не справлюсь – малейшая ошибка, и потерял организм, так что надо учить Фальяна, а к этому я пока не готов). А уйти из тела так, чтобы в него никогда не вернуться, будучи в этом теле рождённым, просто невозможно. Такова уж она, телесность: есть у тебя организм, ты никуда из него не денешься. Нет у тебя организма – ни во что не воплотишься. Если, конечно, у тебя в роду не было эльфов.

Как же мне сейчас нужен Берониан! Но не буду же я звать его в лесу, даром что почти бегу, и мои спутники, которые тащат добытое, давно отстали. Ещё увидят, крику будет… Арам и Шрам, судя по всему, домашние, деревенские ребята…

А побежал я зря. Понимаю это, когда решаю, что направо уходит тропка – и меня начинает затягивать. Впрочем, почему зря? Может, пусть затянет? Тут должны быть забавные болота. С затянутым человеком не могут, просто не могут поступить как-нибудь неинтересно… Что если я тоже стану нечистью?.. Хотя… оно мне надо, шляться по болотам и пугать людей? Да и как я тогда помогу Берониану, я же ему обещал…

– Свенья! – кричу, понимая, что ноги у меня уже в болоте, притом обе, хотя наступил на «тропку» вроде бы одной ногой. Чего тут только не бывает. Мог бы, кстати, и не кричать – мой страх она и сама почувствовала.

Слышу, как ведьма бежит за мной, – не так уж и далеко они отстали.

– Заклятье… на изгнание… нечисти… – кричит на бегу.

Удивляюсь, но начинаю шептать слова на древнем языке. Засасывать меня прекращает, но и не выпускает. Так и болтаюсь – наполовину в болоте, шепчу без остановки, – пока Свенья не добегает, не вливает в меня какую-то гадкую субстанцию, и болото меня не отпускает – вернее, не выплёвывает, причём брезгливо так.

– Да, – опережает мои вопросы названая сестрёнка, – болото – нечисть. Просто очень концентрированная, потому просто так от неё не избавишься, только затормозишь. Тот настой, что я тебе дала, делает тебя для этой нечисти несъедобным. Ты ощущаешь вкус – и оно ощущает, потому и реагирует так быстро. А если бы ты выпил его заранее, ощущало бы привкус в желудке… Я, как правило, мародёрам такую штуку даю принять, если они идут по неизвестным местам. Тут-то все тропки знакомы. Кто ж знал, что ты вперёд убежишь… Наверно, мои снадобья слишком сильно поднимают уверенность в себе. Буду осторожнее.

Нас догоняют Арам и Шрам.

– Ого, – сочувственно говорит Арам, посмотрев на меня, лежащего на земле и мокрого, грязного почти по пояс, – завтра никуда не идём.

– Это почему же? – пытаюсь подняться, но что-то никак.

– Мне теперь придётся целый день самое меньшее возвращать тебе нижнюю половину тела, – ворчит Свенья. – Ребята, понесите его!

Так и добираюсь до дома – на руках то у одного здоровяка, то у другого. Благо идти уже не слишком далеко. Ног практически не чувствую – но зато и не болят. Просто кажется, что как заволокло меня в трясину, так и не отпустило. До чего я дошёл… На руках у мародёров, в сопровождении ведьмы, передвигаюсь по Заболоченному лесу… И возвращаться мне оттуда, в общем, некуда. Разве что к Фальяну, но без надлежащих артефактов и этого делать нельзя…

Дома нас ждёт Берониан. Увидев призрака в домике Свеньи, Арам от неожиданности меня роняет. Вою, потирая ушибленный бок.

– Да тихо вы, – досадливо говорит старый эльф, – я свой, я призрак только на время. Иногда и такая напасть случается, чего только не бывает в этом вашем Заболоченном лесу. Я с оккультистом пришёл.

– А днём просто не мог проявиться? – Шрам восторженно на него смотрит.

– Вчера днём – не мог, а так, если ведьма поможет, завтра всё получится. Я гляжу, оккультиста болота заели? Значит, за сокровищами завтра веду вас я…

И до чего же у него стала простая и понятная речь, когда он увидел мародёров. Обдумать толком не успеваю – Свенья делает знак отнести меня наверх и уложить на диван, а потом начинаются примочки, припарки и снадобья вовнутрь. Весёлый меня ждёт денёк…

Какой там денёк. Мало того, что я не могу подняться утром, а Свенья не готова меня оставить, потому что поднимается жар, – так я ещё и слышу, как Берониан уводит за собой братьев, предварительно продиктовав Свенье, какие пригодятся снадобья. В этот раз такого кошмара, как на опушке леса, когда я слушал квакушку-Мериану и кентавра Карла, нет – кажется, мне совсем плохо. По крайней мере, первые несколько часов. Я просто где-то глубоко, не здесь, – а Свенья всё сидит рядом со мной, продолжая своё исцеление. Она не переживает, по ней видно – явно не в первый раз спасает от подобного человека. Но сочувствует, это я тоже вижу. Неужели я, как ведьма, начал чувствовать чужое состояние?..

Слышу, как возвращаются Шрам, Арам и Берониан – довольные!.. Арам внизу докладывает: «Так, эта штука вам с Кастом, эта тоже, это отдать Свенье за подмогу, а это всё наше, да ведь?!», и восторга у него в голосе столько, что сам немного завидую… пока не превращаюсь в болото. Да, я – болото, тёмное-тёмное, глубокое-глубокое, и я – всё то, что в болоте живёт. Я – сдохший лосось, который ждёт смерти, а получает только посмертие, и очень хочет закончить, прекратить это всё. Я – затянутый в болото глупый кот, который хотел просто поживиться чем-то вкусненьким, – а теперь знает лишь то, как кричать «мяу-у-у-у!» прохожим, чтобы они оступились и, быть может, тоже увязли, как когда-то увяз я… Я – труп скитальца, который много лет пролежал на дне и мечтает лишь о том, чтобы съесть кого-то, кто вслед за мной увязнет в болоте… Тут, к счастью, очередное Свеньино снадобье начинает действовать, и прямо из истории про труп скитальца я проваливаюсь в сон. Вначале сновидений в нём нет, а потом мне снится охота: коту нужен лосось, чтобы пожрать, а скитальцу нужен кот, потому что и на коте есть немного мяса. Они ищут друг друга, ищут внутри моей головы, но найти никак не могут, и не найдут никогда…

Наконец, прихожу в себя. Я слаб, но у меня уже всё в порядке с головой – меня не затягивает в болото, я не кот, не скиталец и не лосось. И ногами тоже вполне могу пошевелить.

– Прекрасно, – говорит Свенья, которая приносит мне завтрак (внезапно яичница с разными начинками, начинки-то лесные, а вот яйца она явно взяла на ближайшем хуторе), – значит, с тобой уже ничего плохого не будет. Лежи. Мы пошли за сокровищами, а то вчера Арам со Шрамом большую часть забрали. У тебя тут прямо возле дивана книжный шкаф, я окно открою пошире, будет свет и будет чем заняться…

Последующие несколько часов я с интересом листаю книги. О Мериане, о своей тяжкой судьбе и даже о болоте не думаю – утренний чай наверняка был с подвохом, вроде утренней настоечки Фальяна, только пожёстче. Думаю о том, сколько всего интересного пишут в текстах с чёрного рынка.

Например, ведьминским искусством и правда может заниматься мужчина. Ведьма должна понимать, что она отказывается от своей человеческой судьбы и оживляет в себе умение держать дом, хранить его и близких – то, чем должна бы заниматься человеческая женщина, но у ведьмы это приобретает куда более серьёзный характер. А ведьмак может примерить это на себя просто потому, что бывают же, в конце концов, вдовые фермеры, которые, в целом, заняты тем же самым? Только если ведьма в практике своей замужем как бы за всяким, кого защищает, то ведьмак по умолчанию уже вдовец, и женщины в его жизни нет, он сам за неё. Горе от потери жены (которой, заметим, не было!) настолько сильное обычно, что ведьмаками становятся именно те, кто жену и вправду уже потерял. Иначе получаешь новое горе и даже начинаешь вспоминать, как звали твою жену, что она любила, как пела, какие у неё были волосы… Один ведьмак, рассказывает книга, очень любил вспоминать возлюбленную, описывая всю историю её жизни и как они с детства были друзьями, а потом – парой… вот только он никогда не был женат, а вырос вообще в учениках у другого ведьмака, где ни одной девочки в округе не было.

Забавно, как оно всё-таки получается. Женщина держит дом, мужчина сражается или договаривается. Работа оккультиста – в основном переговоры, иногда сражения. Работа ведьмы – в основном отгон всяческого зла от того, что она защищает. Хорошо, ну а что же тогда работа аптекаря? И почему женщинам далеко не всегда и не везде она дозволяется? Всегда думал, что это социальные условности, а не особенности практик… Перерываю практически весь книжный шкаф, прежде чем нахожу наконец нужную книгу.

Всё оказывается очень просто. Аптекарь тоже сражается. Его задача – победить болезнь, в то время как задача ведьмы – спасти больного. Потому ведьма и использует обычно более жёсткие методы: ради того, чтобы кого-то спасти, на что только не пускаешься. Женщина-аптекарь должна быть свободна от человеческих чувств, должна уметь и хотеть сражаться. Потому, став аптекарем, через какое-то время практик женщина как бы замораживает свою судьбу. Если мужчина-аптекарь может жениться (и даже брать жену в помощь, ведь в помощницах она как бы за своим мужем!), может завести детей и продолжить род, то женщина ставит на себе крест. Она уже просто никогда не захочет ни детей, ни замуж, ни семью как таковую. Её задача – сражение.

Теперь мне интересно, почему же всё-таки ведьмы носят шрамы на лице? Они же защитницы, а не нападающие. Понятно, почему шрам, скажем, заработал младший из братцев – пошёл на слишком могучую силу. Но зачем шрамы ведьмам? Не верю, что это вызвано только высоким риском брызг от опасного варева, как мне всегда рассказывали. С такой точки зрения, как та, что излагается в запрещённых книгах, всё не может быть так просто…

И всё-таки нахожу ответ! Ведьма не может быть той, кого защищают. А если лицо у неё испещрено шрамами, то она уже как бы перестаёт быть той красавицей, за которую мужчине хочется воевать. Потому брызжутся ядом все самые сильные зелья – если уже защищаешь на таком высоком уровне, то, будь добра, откажись от чужой защиты.

Да, вся магия начинает казаться очень опасной штукой с такой точки зрения. Начинаю понимать, почему церковь принимает и одобряет аптекарей, но презирает ведьм. Конечно, становясь ведьмой (да и тем более – ведьмаком), или женщиной-аптекарем, например, ты отрекаешься от своей человеческой судьбы. Если небеса создали нас такими, какие мы есть, то о чём говорить – как можно что-то менять, здраво рассуждает церковь? А вот аптекарь действительно ничего такого не делает, чтобы перекрыть свою судьбу. Вот и получается, что он может работать и не получать никакого осуждения со стороны церкви. Ну и понятно, конечно же, почему церковники против оккультистов – призывать духов с того света очевидно грешно, об этом они и сами на проповедях говорят.

Я бы много чего ещё прочитал, но на поиск нужной информации уходит куча времени и сил, а я ещё слишком слаб, потому оставшееся до возвращения ребят время просто лежу, глядя в потолок, и размышляю. Вот бы найти книгу, где бы объяснялось, как поставить свою жизнь как надо, чтобы ничего больше не разрушалось и не ехало по швам!.. Конечно, можно использовать всяческие привороты, чтобы вернуть Мериану, но это же нечестно, совсем нечестно. Я хочу, чтобы меня любила она, а не приворот. Наверное, надо думать о том, чтобы завести другую девушку. Ту, которая и вправду будет любить меня, а не только то, что её любят. Такой взгляд Мерианы – то, что Мериане нужен не я, а моя любовь, – становится всё более ясным…

Мои соратники возвращаются, по этому поводу я даже спускаюсь к ужину. Мародёры, как всегда, очень довольны, даже то, что Свенья забрала часть добытого себе, их не смущает. Всё-таки, признаётся Арам, со Свеньей сражаться с нечистью надёжнее, чем только с её снадобьями. Но лучше всего, добавляет его младший брат, было бы всё-таки, если бы Каст с нами пошёл, – он скажет какие-то слова, и всё, и твари прекращают нападение, только бей их спокойно… А Свенья бы уже следила, чтобы не возродились. Но призрак всё равно замечательный, на такие места навёл! Каст, он твой старый друг или отец?

Берониан спокойно рассказывает, что он – друг моего учителя, попал в беду, превратился в призрака, теперь вот нужны артефакты. Сулит им помощь деньгами, когда всё закончится, обещает приданое младшей сестре Арама и Шрама. Ребята смотрят на него в полном восторге, практически с благоговением…

Мне становится грустно. Берониан всем обещает деньги, на которые, вроде бы, претендую я. Хотя сколько там нужно деревенской девочке на приданое… Свенья замечает, как меня болтает в разные стороны, и предлагает настойку, от которой я просплю самое меньшее сутки – без сновидений, зато восстановлюсь. Соглашаюсь, выпиваю, ложусь на свой диван. Устал. Вот просто устал думать, слышать, знать, что они там ходят в рейды за сокровищами, а я тут лежу, лежу ни о чём…

Через сутки, конечно, оказывается, что они мало того что сходили в очередной рейд, так ещё и отдали часть добытого перекупщикам и получили довольно много денег. Арам со Шрамом очень довольны, рассказывают, что тот день, когда Свенья подобрала в лесу Каста, их счастливый день, и что надо пересмотреть, словом, своё отношение к призракам – некоторые такие полезные! Берониан сиял бы, наверное, будь он человеком. Более видимым и различимым он не становится – да и с чего бы он пил ребят, если они ему нужны в боевом состоянии? Но доволен – это уж точно. Ещё бы, столько артефактов, которые могут привести к моему возвращению, а значит, и к тому, что он в скором времени напитается и оживёт!

– Я завтра с вами, – говорю уверенно, но Свенья запрещает. Ещё денёк, говорит, отлежись обязательно, болота – не шутка. И это расстраивает просто неимоверно. Больше настойки мне не дадут. Какой смысл тогда что-то делать? Зачем? Пока я не могу приносить пользу… Но Свенья придумывает другое:

– Ты всё равно проспал сутки, ночью спать не сможешь. Давай позанимаемся зельеделием, лягу поздно, не страшно, у меня всякие штуки для тонуса есть.

Соглашаюсь. Берониан исчезает – говорит, по своим «призрачным» делам, но я прекрасно догадываюсь, что у него за дела: подпитаться на хуторах. Арам и Шрам идут в свою комнату – распивать всякие огненные зелья и отмечать удачный день, а потом спать без задних ног, как комментирует вполголоса происходящее Свенья. А мы идём на чердак, и я слушаю всякие безмерно интересные вещи. Да, искусство аптекаря по сравнению с искусством ведьмы несовершенно… Сам пробую делать только то, в чём точно уверен: это из области скорее борьбы, чем защиты. Я не готов считать, что был женат на Мериане и что она умерла, – теперь я подготовлен весьма неплохо благодаря Свеньиным книжкам. И она, кажется, прекрасно это понимает.

Весь последующий день сплю, вечером изучаю артефакты, которые для меня добыли. Ну да, если надеть их все разом, то не слишком сильные личности (то есть весь город, кроме ряда аристократов, отца Карла и ещё пары человек) будут всерьёз сомневаться, что я и вправду оккультист. Начнут задавать вопросы и, возможно, поверят мне. А возможно – отцу Карлу. Пока рано. Пока не о чем говорить. Нужно больше, больше, ещё больше артефактов… И, я надеюсь, Берониан знает, где их искать. Да и вообще: обвешаться всеми разом – хорошая, конечно, идея, но тут бы найти что-то крупное, чтобы сразу было, считай, одно за все… Примерно догадываюсь, о каком артефакте может подумывать Берониан: есть такой медальон, который помогает лжецу говорить так, чтобы ему верили даже церковники. Мощнейшая вещь для мага, и в мире их не так уж много. Я даже не уверен, что в Заболоченном лесу можно такое найти. Но Берониан же чует артефакты – значит, что-нибудь да и придумает…

– Знаешь, – говорит Свенья, – я этому твоему Берониану не очень доверяю. Ну почему, например, он нас не пьёт?

– Да хотя бы потому, что ему незачем вас пить, вы ему для поиска артефактов нужны!

– Но это же означает, что, когда он соберёт артефакты, сможет насытиться всеми сразу.

Об этом я не подумал.

– Но он же всё-таки порядочный человек… был когда-то. И всё же – друг моего учителя! С чего бы с ним нельзя было договориться?

– Ох, знаю я друзей своего отца, – вздыхает ведьма. – Они всегда делали что хотели. Это же не они с ним дружили, на самом-то деле, а он у них пытался секреты магии выведать. Я поняла, что отцу всё равно, когда трое его друзей-оккультистов сообщили, что меня, тринадцатилетнюю, можно как бы в жертву принести, но без смертоубийства и даже без разврата…

Я с ужасом думаю, как может выглядеть подобное жертвоприношение с участием тринадцатилетней девочки.

– Мне велели раздеться, – рассказывает Свенья, – и встать на колени с зажжённой свечой. Я должна была предложить духу себя. Духу, не людям – и потому друзья отца уверяли его, что это именно предложение, от которого дух всё равно откажется, ведь зачем ему живая женщина, потому и можно. Отец был уверен, что я в полной безопасности. Но то, что я испытала, когда пришёл дух… Знаешь, у меня никогда не было близких контактов с людьми, но я верю, что подобное испытываешь, наверное, при изнасиловании. Массовом.

Я молча обнимаю Свенью, и она не отстраняется.

– И что, с тринадцати лет, после всего этого, ты так ничего ни с кем и не смогла?

– Ага, – отвечает она бесстрастно. – А как? Мне кажется, что любой человек, которому я отдамся, станет духом – и устроит всё именно так, как тогда устроил дух. Я понимаю, что физически я тогда никак не пострадала – но ощущения, ощущения!.. Я не смогла их забыть, я не могу забыть их до сих пор. Честно – я боюсь.

– Меня тоже? – Я не знаю, что меня ведёт, что мной влечёт и почему я это говорю в то время, как точно уверен, что люблю прекрасную Мериану, и зачем мне Свенья с её исполосованным лицом? Но она – названая сестра, и она спасает меня уже который день. Наверное, я должен ей помочь.

– Тебя – нет.

Какое-то время молчим, глядя на пламя свечи, горящей на чердаке.

– Возможно, с тобой я смогла бы, – говорит Свенья тихонько. – Понятно, не ради любви, какая тут любовь? Я не уверена, что когда-либо смогу кого-то любить. Но я хорошо к тебе отношусь, я не боюсь тебя, и, может быть, в моём возрасте стоит уже попробовать? Понять, что это не так уж и страшно? Просто чтобы… не чувствовать себя ущербной.

Безусловно, я много раз занимался такими вещами без любви. А вот по дружбе, по доверию – никогда. Очень боюсь ранить Свенью неловким движением, чем-то неосторожным… Стараюсь действовать так, чтобы она уж точно ничего-ничего не испугалась. А заодно – взять энергетически всё, что могу от этого взять. При близком контакте такого рода в пространстве всегда много энергии… Понимаю, что она тоже берёт. Это хорошо. Это правильно.

В какой-то момент лицо Свеньи при свете свечи, пусть даже обезображенное, кажется таким красивым, таким правильным, что, не тоскуй я так отчаянно по Мериане, наверное, в неё бы влюбился. Удивительно – эта женщина старше меня, но при этом куда менее опытна. И я хоть в чём-то чувствую своё над ней превосходство. Но в этом превосходстве нет презрения – я с нежностью помогаю ей избавиться от страха, потому что она мне дорога, потому что я хочу помочь ей.

Думаю, что, может быть, в это время Мериану обнимает Эжен. Лицо, наверное, передёргивает. Свенья смотрит на меня удивлённо, но я только теснее прижимаюсь к ней. А вскоре мы уже лежим на её диване, в обнимку, крепко прижавшись друг к другу.

– Спасибо тебе, Леокаст, – говорит наконец Свенья куда-то мне в плечо. – Поверь, если тебе нужна будет помощь, я сделаю всё.

– Ты и так делаешь всё.

– Я сделаю больше. Ты не представляешь, как ты мне помог.

Молчу. И Свенья тоже молчит. Так и молчим, пока наконец-то не засыпаем.

VIII

Утро можно было бы назвать даже счастливым. Как минимум, Свенья буквально светится от радости. Ну, я думаю, – столько лет считать, что любой близкий телесный контакт равен боли и страху, и вдруг избавиться от старого ужаса!.. Пожалуй, это и было той причиной, по которой я провёл ночь со Свеньей, – если бы со мной в детстве произошло что-то вроде того, что было с ней, я бы предпочёл, чтобы она мне так же помогла.

А ведь если бы Свенья не была старше меня и учитель не успел ввязать её во всевозможные сложности до того, как я появился в его жизни, и мне бы грозило то же самое, несмотря на мой пол… Кто сказал, что духам нельзя предлагать мальчиков?..

Меня передёргивает, и я ещё больше сочувствую Свенье. А также искренне радуюсь, что учитель мой умер до того, как я её встретил. Если бы он был ещё жив, я бы, чего доброго, ещё мстить пошёл. Это было бы совсем не к месту, особенно в данных обстоятельствах.

Мы завтракаем, и даже мародёры замечают, что ведьма нынче в особенно хорошем расположении духа.

– Просто знаю, что сегодня будет очень удачный день, – улыбается Свенья, и ребята ей верят: раз уж ведьма сказала…

Потому, когда мы собираемся в путь, Арам со Шрамом если не светятся от счастья, то как минимум довольно потирают руки: нас ждёт отличная добыча! Берониан, появившийся после завтрака, с улыбкой сообщает, что идём мы на запад, вслед за солнцем, и что у нас хорошие шансы очистить одно из старых крепостных зданий, в котором практически нетронутый подвал, – там особенно злая нечисть развелась в своё время, потому даже самые сильные мародёры предпочитают ворваться, схватить что-нибудь ценное и делать ноги. А мы ноги делать не будем: если я буду постоянно читать заклятья, Свенья – обрызгивать нечисть разной дрянью, а сам Берониан раздавать указания, то Арам со Шрамом, используя своё оружие, смогут вполне грамотно отбиваться от нечисти и разбирать всё, что в подвале есть.

Таким образом, день и вправду, кажется, складывается удачно. Солнышко светит, птички поют… по правде сказать, эти самые поющие птицы после моего бреда об Эжене Корибельском уже не слишком вписываются в пейзаж. Но что тут поделаешь, если и вправду поют? Расслабиться и идти, утешаясь тем, как довольны все вокруг. Чем я хуже, в конце концов. Да, проболел несколько дней по собственной глупости, ну так сейчас же выбрался в рейд с остальными. И вообще, почему по собственной глупости? Свенья и правда меня тогда всякой гадостью опоила – я понимаю, что в благих целях, но, видимо, доза была чрезмерной. Или я просто так громко страдал, что она пыталась и себя от головной боли избавить? Сейчас уже легче, даже Мериана где-то в сердце не так сильно болит. Зато вот Эжен раздирает на части, ну буквально везде. Каждый птичий «чирик» заставляет подумать о нём…

Из череды мыслей меня выбивает стрела, вылетевшая из-за дерева и врезавшаяся в плечо Шраму. Вернее, в железку, надетую на это самое плечо. Теперь я наконец понял, зачем железо, – попасть в Шрама сзади практически невозможно, он никогда не ходит замыкающим, да и вообще всю тропку обычно более или менее видно. А вот из-за дерева с наибольшей вероятностью, целясь в бок, попадёшь как раз в плечо – рельеф местности такой, что стрела всё равно ударит чуть выше, чем ты собирался, уж слишком земля неровная…

В считаные секунды происходит остальное: Свенья шипит дикой кошкой, выхватывает из сумки склянку и бросается к дереву – видимо, вылить на стрелявшего. Арам запускает в дерево топорик – и тот, метко брошенный, проносится аккурат мимо ствола, врезавшись во что-то живое, потому что крик этого живого достаточно конкретно обо всём говорит. Шрам бежит к дереву, опережая Свенью, и, не давая ей опрокинуть склянку, выталкивает из-за дерева юношу, явно аристократа. Топорик рассёк его кожаную сумку, из которой успешно высыпались стрелы, и врезался в кожаный же жакет – правда, вряд ли успел сильно порезать самого парня.

Минуту спустя юноша уже привязан к дереву, и ребята вдохновенно его допрашивают.

– Кто ты?

– Этого вам знать совсем не нужно!

– Кто тебя нанял?

– И без этого обойдётесь!

– Эх, – говорит Свенья, – нет у меня с собой зелья, которое заставляет говорить только правду…

– Так, может, мы его… тем же топориком? – с надеждой интересуется Арам.

– Ну, что вы, молодой человек, – возражает Берониан, внезапно ставший вновь пафосным, судя по манере речи, – вы же видите, что наш пленник родом из городской аристократии. Нам такие проблемы не нужны. Я бы даже рекомендовал залечить его царапину.

Свенья ворчит, но лезет в сумку за нужным снадобьем. Арам со Шрамом смотрят на парня с явным сожалением – ну вот, поразвлекаться не дали.

Но едва ведьма успевает обработать рану, как из-за деревьев выскакивает целая небольшая толпа аристократов. Я узнаю пару знакомых лиц: это ребята из города. А возглавляет их, конечно же, Эжен Корибельский.

Берониан мгновенно оказывается над нашими головами, он наблюдает за ходом схватки и кричит:

– Свенья, вниз! Леокаст, на дерево! Арам, сзади!

Да, «Леокаст, на дерево!» – это хороший совет. В бою с живыми людьми я столь же ничтожен, как они были бы с могучей нечистью. В мгновение ока взбираюсь на нижние ветки – уж договориться с живой природой, что она меня примет и защитит, я могу и без древних языков. Хотя сам бы залезть не додумался – полагал бы, что чем больше людей на нашей стороне, тем надёжнее. Но нет – судя по ходу битвы, я был бы там только лишним.

Арам со Шрамом отбиваются топориками, притом настолько хорошо отбиваются, что господа аристократы, совершенно не готовые к такому повороту, при котором их порубят в куски, бросаются врассыпную. Свенья бежит за ними, брызгаясь во все стороны зельем, которое прожигает дыры в одежде юношей, а попадая на кожу, заставляет визжать от боли. И только Эжен Корибельский, не позволяя согнать себя в сторону, решительно идёт к дереву. Идёт ко мне.

К бесам! Я устал постоянно прятаться от сына мэра! Резким движением вынимаю кинжал из рукава и шепчу пару слов дереву. Ближняя к Эжену ветка начинает осыпаться ему на голову, в вихре листьев Корибельский-младший попросту не замечает, как я вытягиваю руку и вонзаю кинжал ему в грудь. Повыше сердца, правда.

Спокойно слезаю с дерева: Эжен уже повалился на землю, прижав руку к груди. Кинжал я вытащил сразу же – он мне ещё пригодится для ритуалов, нечего его в Корибельском оставлять. Протираю лезвие большим листом – кровь на ножике мне тоже не слишком нужна. Сажусь на корточки возле Эжена.

– Ну что, удачное покушение, правда?

Наблюдаю, как вдали Арам и Шрам уже и впрямь выгнали перепуганную молодёжь с дороги, – умные мальчики из хороших семей понимают, что лучше бежать, даже ранеными, чем оставаться тут и пасть от рук мародёров. Свенья возвращается назад, видит Эжена, ахает:

– Жить будет?

– Если оказать помощь – будет, – елейным голосом отвечаю я. – Но если оставить здесь истекать кровью, да ещё и при том, что друзья его успешно бросили… Ну, что я могу сказать, тогда бедному сыночку мэра будет невесело.

Свенья понимает, о ком идёт речь, и ахает, а вот Шрам, уже успевший подойти ближе и расслышать последние слова, резко останавливается.

– Сыну мэра? Но, Каст, тогда мы должны немедленно исцелить его! Иначе нас ждут очень большие неприятности! Арам, иди сюда!

Я не успеваю ничего возразить – тем более думаю, что помочь Эжену смогла бы только Свенья, которая пока явно ничего не планирует. Арам опускается рядом с Корибельским-младшим на колени, возлагает на рану обе ладони… и мы потрясённо наблюдаем, как лицо Арама бледнеет, а кровь у Эжена тут же прекращает течь.

– Так он меня и спас, – вполголоса объясняет Шрам. – Он умеет останавливать кровь и снимать самую сильную боль.

Ничего себе. Спонтанные магические способности. Не существует заклинаний, которые могут вот так вот вылечить человека, тут нужны снадобья. Тот, кто умеет просто исцелить кого-то наложением рук, в церкви считается святым, а среди нашего брата – настоящим спонтанным магом. Большая редкость, между прочим. Арам мог бы легко сделать блистательную карьеру, о чём я ему вдохновенно и сообщаю.

– То есть мне надо учиться на мага? – тупо спрашивает мародёр. Свенья же тем временем успешно привязывает Эжена к дереву – боль действительно ослабла, и он явно начал приходить в чувство настолько, чтобы вот-вот бежать или напасть на нас самому.

– Именно так! Маг любого профиля легко найдёт, как развивать твои способности, и ты сможешь зарабатывать огромные деньги, – разъясняю Араму. Да. Это для него явно хорошая новость.

– Значит, вот чем я буду заниматься, когда Шрам вернётся домой, – радуется старший брат. – Пока я не могу его тут бросить.

Совершенно не понимаю подхода: ведь если задача в том, чтобы справить сестре приданое, то Арам сможет сделать это и без Шрама! Хотя… да, тогда вся слава достанется старшему брату, а младший тоже должен вернуться домой победителем… Я уже и забыл, что такое братские отношения…

Нас прерывает, как ни странно, сам Эжен Корибельский, разрушая мои мысли о взаимовыручке и братстве:

– А ты, Леокаст? Ты когда вернёшься домой? Ты очень интересуешь нашу церковь…

Кажется, он уже понял, что раз его исцелили – пусть даже в небольшой степени, – значит, и домой потом отпустят. Что смерть сына мэра нам не нужна. Тут Берониан как раз всё достаточно ясно сказал ребятам. Где Берониан, кстати? Кажется, он пропал из поля зрения примерно тогда же, когда я достал кинжал… Впрочем, ладно. И без него разберёмся.

– Не раньше, чем перестану эту самую церковь интересовать, – отрезаю. Внимательно смотрю на Эжена. – И что же ты тут делаешь, Корибельский? В Заболоченном лесу, юноша из хорошей семьи – и не стыдно?

Он деланно вздыхает:

– А кто же ещё доставит в город оккультиста, если не мы с друзьями? В церкви всё ворчат, что надо бы отправить за тобой отряд, да только что-то всё никак. Вот я и решил пойти сам. Кто ж знал, что ты тут компанией обзавёлся…

Он обводит окружающих взглядом.

– Та-а-а-ак… Свенья Вильская – твои изображения у меня есть, ты замечена в торговле на чёрном рынке. А вы… ага, те самые двое из ближайшей деревни, что бежали в Заболоченный лес и, говорят, нападают на безоружных путников…

– Да мы никогда ни на кого не нападали, – возмущаются оба в один голос.

– Но я-то скажу совсем другое, – ехидно цедит Эжен.

Нас прерывает из ниоткуда появившийся Берониан:

– Никто ничего не скажет. Кроме Леокаста, который доставит сына мэра отцу и объяснит, что юноша вначале сделал всё, чтобы изгнать безвинного аптекаря из города, а затем планировал убить его уже в Заболоченном лесу. После чего Леокаст, разумеется, получит возможность вернуться в аптеку, и мы закончим то, что планировали, – а потом вернёмся к вам, ребята, и отблагодарим.

– Но, Берониан, – возражаю, – тех артефактов, которые у нас уже есть, попросту не хватит, чтобы убедить мэра…