Текст книги "Рябиновый мед. Августина. Часть 1. Дом"

Болезнь развивалась бурно. Утром одежду Аси сожгли на костре.

Сквозь полусон и приступы боли Ася слышала возню за стеной, голоса и топанье ног. Дом, сурово притихший с болезнью повара, теперь вдруг пришел в движение.

Вошла фрау Марта, лицо ее было более обычного бесстрастно. На него словно маску попытались натянуть. Губы сжаты в узкую подрагивающую полоску.

– Папенька? – догадалась Ася.

Фрау Марта кивнула:

– Крепись, дитя. Твой отец на небесах.

Запнувшись на последних словах, фрау Марта повернулась и быстро вышла.

У Аси не было сил на горе. Тетка в лохмотьях незримо стояла в изножье кровати и самодовольно скалилась. Болезнь нагло взирала на свою жертву, и Ася была готова поклясться, что слышит ее скрипучий голос:

– Выжму до капли и выкину на тот берег Учи!

К вечеру приехал толстый усатый фельдшер и на телеге увез ее в холерный барак.

Наскоро сколоченный барак был разделен на две половины – мужскую и женскую. В женской было занято несколько коек. Асю положили в самом углу, у окна. И здесь, в бараке, она потеряла счет времени. Усатый фельдшер приходил, осматривал. Его помощница, девушка в белом, давала микстуру, какой-то горький отвар. Асе было все равно. Настал момент, когда она подумала: «Ну и умру. На небесах встречусь с маменькой. И папенька уже там».

И ей стало легко и радостно. Она уже не думала о кладбище за рекой, о могилах и крестах, а только лишь об этой долгожданной встрече. И слеза катилась по бледной щеке и скатывалась в ухо.

Итак, Августина приготовилась отдать себя в костлявые руки смерти. Когда помощница фельдшера, Тоня, пришла вечером дать лекарство, у Аси не хватило сил сесть на кровати.

Но та самая костлявая тетка, что стояла в изножье кровати вот уже который день, отчего-то замешкалась и оставила свою жертву до утра.

Утром Ася открыла глаза, и первое, что она увидела, было ярко-синее пятно на фоне бледно-серого света раннего утра, сочащегося в окно. Пятно было явно лишним в привычной картине. Ася смотрела на него, пока не поняла, что это цветы. Синие цветы стояли на открытом окне в белой кружке и смотрели прямо на нее.

Ася знала эти цветы. Они растут на меже, в поле. Никогда не думала, что, собранные вместе, они бывают так красивы.

– Ну, как у нас дела? – бодрым голосом спросила Тоня, убирая склянки на столе. – Кто тебе цветочки принес? Кавалер?

– Это разве мне? – шепотом возразила Ася.

– А кому же? Тут в палате из молодежи ты осталась да тетка Степанида. Вы уж разбирайтесь, кому из вас кавалеры цветочки таскают.

И Тоня звонко рассмеялась. Тетка Степанида в глубине барака заохала и заворочалась.

Перед тем как уйти, Тоня наклонилась к Асе и, блестя глазами, добавила:

– Одно могу сказать тебе, девонька: муж Степаниды в нашем же бараке лежит и в поле за васильками бегать никак не может. При всем его желании. Насилу до ведра доползает!

Тоня ушла, похохатывая. Ася стала смотреть на цветы. И чем дольше она на них смотрела, тем больше ее занимал вопрос – кто же принес их сюда? И что значат эти цветы?

К вечеру ее любопытство стало таким большим, что вытеснило все другие чувства.

А утром, открыв глаза, она первым делом взглянула на окно. Там, в той же белой кружке, вместо вчерашних васильков стояли лиловые колокольчики! Они были такие милые, умытые росой. Их головки вздрагивали от легкого ветерка. И у нее внутри тоже что-то вздрагивало и трепетало.

Тетке в серых лохмотьях, похоже, наскучило играть с девочкой. Отметив дом городничего, холера отправилась шнырять по другим дворам, не брезгуя ни богатыми, ни бедными. Кругом старалась поставить свою смрадную отметину. Врачи в земской больнице работали не покладая рук. В окрестных деревнях, где свирепствовала зараза, строились холерные бараки. Кругом горели костры, сжигающие зараженную одежду. Артем Вознесенский, студент медицинского факультета, попросился помогать. Его направили в зараженное село. Врачи ходили по домам, проводя дезинфекцию.

Но жители города были уверены – без помощи святого не справиться с бедой.

Послали на Кострому, в монастырь преподобного Геннадия, что за двадцать верст от Любима, за иконой.

Когда святыня прибыла в город, возле городского собора на площади уже толпился народ. Пройти по зараженному городу крестным ходом пришли все, кто мог ходить.

За иконой преподобного Геннадия Любимоградского и другими иконами несли хоругви. Затем шествовали церковнослужители всех любимских церквей, следом шел народ.

Пели певчие, женщины в рядах старались подпевать.

От собора через площадь к Троицкой церкви, затем на большую дорогу, мимо острога с тюремной церковью, обходя город, крестный ход направлялся к храму Предтечи и завершал свой путь там, откуда начался.

Сонечка Круглова шла вместе с Маней и Эмили. Ей повезло – она попала в ряд сразу после церковников. Посчастливилось Сонечке, конечно же, только благодаря дружбе с Маней Вознесенской. Иначе тащилась бы сейчас с братьями в самом конце колонны.

Церковнослужители шли широко, и в промежутки ей было видно тех, кто несет хоругви, а это было самое необходимое. Ведь как раз вышитую хоругвь с изображением Георгия Победоносца нес Володя Вознесенский, который вот уже несколько месяцев занимал ее воображение. Всякий раз, когда Соне доводилось видеть его – бравого, с военной выправкой, в мундире с золотыми пуговицами и блестящей пряжкой ремня, сердце ее начинало восторженно биться, а кровь приливала к щекам, делая их пунцовыми.

Поначалу она оправдывала свои чувства тем, что всегда немного завидовала мальчикам и, пожалуй, сама могла бы блеснуть в таком мундире, лихо проскакать на коне и тому подобное.

Потом она поняла, что смирилась со своей женской участью, и зависть перешла в обожание. Нарочно, в дни отпуска Владимира, она каждый день навещала подружку, чтобы полюбоваться своим кумиром. Она приносила свой альбом, куда он вписал несколько строк о юных розах.

Теперь, шествуя позади него и издали бросая горестные взгляды, Соня страдала – ее кумир должен так скоро отправиться на место службы! И у нее нет никакой надежды на взаимность – ей всего тринадцать лет!

Рядом с Соней шла Эмили, которая тоже совсем не думала об эпидемии холеры. Ее мысли о монастыре тоже начали блекнуть. Сначала на нее воздействовала Ася, хладнокровно заявив, что монастырской жизни изнеженная Эмили не выдержит.

– Но почему?

– А потому. Ты думаешь, монахини только молятся Богу и бродят в размышлениях по саду?

– Ну…

– Монахини все делают сами. Сеют хлеб и убирают его, обрабатывают лен, готовят еду, стирают. Они даже строят сами, ведь мужчин у них нет.

– Но…

– А зимой монахини ездят в лес за дровами, возят их на санях, сами пилят и сами колют дрова.

– Но… когда же они молятся Богу?

– А вот во время работы и молятся.

Асины утверждения не могли подвергаться сомнению, поскольку все знали, что первые годы своей жизни она провела в монастыре.

И все же сильнее Аси воздействовал на Эмили Алеша Вознесенский, однажды выбрав ее королевой.

После того случая Эмили вдруг поняла, что это совершенно особенный мальчик. В его облике, в его худом лице и глазах цвета речной гальки теперь она видела непохожесть, резкое отличие от остальных. И то, что он выделил ее из всех девочек, было, конечно же, главным его достоинством.

Но сегодня он шел рядом со своим старшим братом, нес хоругвь и походил на архангела Михаила. Она шла позади него и видела тонкую шею со спускающимися на нее русыми волосами и левое ухо, не торчащее, как у некоторых, а, напротив, прижатое к голове.

– Пойдем пролезем под иконой! – дернула ее за руку Соня.

Соня вместе с Манечкой Вознесенской уже выходили из своего ряда, чтобы пробежать вперед.

Пролезть под иконой преподобного считалось большой удачей. Так ты приобщаешься к святому и, конечно же, получаешь от него защиту и благодать.

Эмили не долго раздумывала и кинулась вслед за девочками. Дождавшись своей очереди, нырнула под большую старую икону, которую несли два причетника.

– Теперь мы точно не заболеем! – шепнула Соня и стрельнула глазами туда, где золотом отливали хоругви.

Эмили тоже взглянула туда и робко улыбнулась. Алеша Вознесенский, серьезный и бледный, скользнул по ней взглядом и не ответил на улыбку.

Он не увидел ее!

Эмили остановилась как вкопанная. Если бы Соня не утянула ее за собой, она бы так и осталась стоять, и ее, пожалуй, затолкали бы совсем.

Нет, он, конечно же, видел ее, но не обратил никакого внимания! Это еще хуже, чем если бы он не заметил или не узнал. Как же так? Ведь совсем недавно, в Петров день, на ярмарке, куда она отправилась вместе с Асей, Алеша так мило оказывал ей знаки внимания! Он купил Эмили сахарного петуха, катал на каруселях, а когда они всей большой компанией гуляли на Валу, то шел с ней рядом и буквально заглядывал в глаза. И вдруг такой холод!

Эмили так расстроилась, что уже ничего не видела и не слышала вокруг.

Отец Сергий повернулся к ним и негромко сказал:

– Помолитесь за свою подружку, дети мои. Ей теперь нужна ваша помощь.

Эмили устыдилась своих мыслей и стала думать об Асе.

Маменька сказала недавно, что Августина теперь круглая сирота. И что «если бедняжка выживет», то заботой маменьки станет «устройство ее судьбы». Предположение, высказанное вслух, было столь чудовищно, что Эмили похолодела. Ни смерть одноклассницы Анхен, Липочки, ни кончина повара не подействовали на девочку так, как только одно это предположение, высказанное маменькой. Ася, подруга ее детских игр, почти что сестра!

Эмили стало стыдно, что во время крестного хода позволила себе эгоистические светские мысли, и она начала истово, искренне молиться любимскому святому, вымаливая подружке избавление от хвори.

О чудодейственном свойстве крестных ходов в городе существовало неоспоримое мнение большинства.

Отец Сергий спустя несколько дней после описанного события сделал запись в летописи своего прихода:

28 числа июня, в подторжье Петровской ярмарки, открылись в городе Любиме признаки холеры, а около 10-го и смертность от оной и продолжалась долее половины августа. Умерших от болезни было по городу тридцать человек возрастных. Когда же граждане усердно решились принять к себе образ преподобного Геннадия, тогда болезнь начала умягчаться; а когда обнесли сей образ с крестным ходом вокруг города, тогда начала прекращаться, и очень скоро прекратилась. Эти события сильно укрепляют любимцев в той вере, что настоящее явление холеры, как и прежние, прекратилось по ходатайству и молитвам преподобного о. нашего Геннадия, Любимоградского Чудотворца.

После того как сделана была в летописи эта запись и в городском соборе отслужили благодарственный молебен святому Геннадию, Ася, еще сильно слабая, уже вернулась в дом городничего. Ей так и не удалось выяснить, кто же приносил ей каждое утро цветы в барак, который здоровые люди старались обходить стороной.

В старшем классе гимназии у Августины появился воздыхатель.

Первой его обнаружила Сонечка.

– Смотрите, девочки, опять стоит! Давеча стоял пялился, третьего дня его здесь видела… Интересно, для кого из нас?

И она хитро прищурилась.

Маша с Асей переглянулись и покосились в сторону пруда, где в тени деревьев маячил парень в мундире городского училища. Из-под козырька форменной фуражки поблескивали стеклышки очков.

– Симпатичный, – милостиво улыбнулась Маня, наблюдая, как парень, заметив, что девушки обратили на него внимание, смутился и покраснел.

– С чего ты взяла, что он для нас тут стоит?

– Говорю тебе, всю неделю маячит, я давно заметила. То на лавочке сидит, а то, как мы подходим, вокруг пруда прогуливается. И всегда – в обед, как нам из гимназии идти!

Пруд этот, устроенный жителями для пожарных нужд, был ровный, почти квадратной формы и скрывался в тени кленов и лип. Парень, будто прогуливаясь, обошел его и остановился на прежнем месте.

Девушки обычно шли домой длинной дорогой – вначале на Троицкую, провожать Машу, затем – уже вдвоем – к наплавному мосту, где прощались и каждая отправлялась в свою сторону.

– Вот мы сейчас и проверим, ради кого он тут дежурит!

Девушки обогнули пруд, неторопливо двинулись в направлении Машиного дома. Кавалер двинулся следом, но у Троицкого моста отстал. Дойдя до Машиного дома, подруги не расстались, а втроем отправились дальше – мимо торговой площади к мосту.

– Выдохся, – обернувшись, усмехнулась Соня.

Но она ошиблась. У торговых рядов преследователь вырос как черт из табакерки! Стоял в галерее и улыбался.

У моста подружки приостановились и стали прощаться. Парень тоже остановился и, отвернувшись, стал глазеть на ворон, облепивших крышу часовни.

Затем, прячась за деревьями в аллее, подобрался ближе и стал прохаживаться, вероятно, ожидая, когда же они начнут расходиться.

Ася двинулась одна по набережной. Ее так и подмывало оглянуться! За кем из них двоих теперь следует незнакомец?

У беседки она приостановилась, сделала вид, что желает взглянуть на воду. И сразу же боковым зрением увидела: он идет за ней.

Это ради нее он всю неделю прятался в тени листвы у пруда!

Сильное чувство, что-то сродни взлету удовлетворенного тщеславия, всколыхнулось внутри.

У нее есть тайный воздыхатель! Сам факт этот волновал и заставлял сердце биться сильнее.

Он стал ходить за ней на расстоянии, не смея приблизиться, чтобы завязать знакомство. Он провожал ее теперь до дому каждый день. Это была волнующая игра.

Маня узнала для нее, что парень живет в Заучье вдвоем с матерью. Зовут его странно, по-девичьи – Лелька. Мать его очень бедна, и по ее просьбе Лельку определили в училище на казенный кошт.

Странное дело – все эти сведения мало интересовали Асю. Сам Лелька, его руки, торчащие из рукавов куцего пиджачка, который стал явно маловат, его улыбка, его голос – не это занимало Асю. Ее волновало новое ощущение самой себя. Она будто стала видеть себя со стороны его глазами.

Вот он смотрит на нее и думает: какая милая барышня! Какой у нее профиль, глаза… Какие у нее плавные руки и приятная походка… Как идет ей эта пелерина и длинная юбка-гофре…

Думал ли Лелька что-нибудь подобное, оставалось тайной. Асе вполне хватало собственных фантазий для нового самоощущения.

Были и неудобства в этом новом обстоятельстве. Например, когда она отправлялась на мостки полоскать белье или, повязав волосы выгоревшей на солнце косынкой, полола грядки, ей совсем не хотелось, чтобы кавалер видел ее.

И так получалось, что в эти минуты он и не появлялся в поле ее зрения. И у нее оставалась стойкая иллюзия, будто воздыхатель наблюдает ее только в самом выгодном свете.

То, что у Аси появился кавалер, не укрылось от глаз проницательной фрау Марты. Она ничего не сказала по этому поводу, и долго Ася находилась в заблуждении, что фрау Марте невдомек, чем заняты мысли ее подопечной.

Как же она ошибалась!

Однажды хозяйка позвала Асю сопровождать ее по делу. Асе не впервой было ходить с хозяйкой с деловыми визитами. Ни о чем не подозревая, Ася отправилась вслед за фрау Мартой. Ее не смутило даже то, что Эмили было отказано в предложении сопровождать их.

– Займись грамматикой с Гретой! – на ходу бросила мать озадаченной дочери.

Ася несла пустую корзинку и вежливо отвечала на вопросы фрау Марты, пока они миновали торговую площадь, перешли соборный мост и очутились на одной из грязных улиц Заучья. Грязной улица была по причине осеннего ненастья. Приходилось жаться к заборам, и все равно ноги соскальзывали в жидкую грязь. Здесь не было деревянных настилов, и чем дальше они углублялись в улицу, тем беднее были домишки и реже заборы.

Ася в толк не могла взять, зачем понадобилось фрау Марте тащиться в такую погоду в такую даль! Да она, пожалуй, пешком дальше собора и не хаживала прежде!

Между тем фрау Марта решительно толкнула покосившуюся калитку и ступила на скользкую дорожку чьего-то бедного двора. Убогая халупа в глубине его светилась подслеповатым окошком. Еще не войдя в сени этого строения, Ася почувствовала себя неуютно. Отсутствие сторожевой собаки уже говорило о том, что хозяева бедны как церковные мыши.

Супруга городского исправника решительно постучала в дверь, обитую клеенкой.

Открывать им не торопились. Затем все же дверь отворили, и Ася увидела хозяйку – небольшого роста женщину, показавшуюся ей старой.

Увидев фрау Марту, женщина ужасно смутилась, не знала, куда деть руки. Стала приглашать их войти, поспешила что-то убрать с табуретки.

– Зачем же вы сами-то, фрау Марта? – суетилась хозяйка убогого жилища, из всех углов которого сочилась нищета. – По грязи-то, по распутице? Я бы сына прислала. У меня почти все готово, я бы сама…

В углу комнаты трещала лучина, перед которой была установлена кудель. Рядом были разложены кучки необработанной овечьей шерсти. Ужасно пахло этой шерстью. Похоже, женщина до их прихода занималась переработкой пряжи.

– Не беспокойтесь, – остановила ее фрау Марта. – Мы вот с Августиной решили прогуляться.

– Это дочка ваша? – сделав умильное лицо, уточнила женщина.

– Нет, это моя воспитанница.

– Вот как? Бедная сиротка? – Женщина приблизила к Августине свое морщинистое лицо, и та невольно отпрянула.

Бедная сиротка! Как она посмела так о ней сказать?!

Возмущение, брезгливость, жалость, гнев – вся эта смесь забурлила в стоящей столбом девушке.

Фрау Марте как с гуся вода. Она сидела посреди полутемной комнаты с прогнившими полами вполне довольная, будто каждый день имела дело с чем-то подобным.

– Так вы говорите, заказ готов?

– Готов, готов, почти весь готов! – засуетилась женщина. – Сейчас принесу. Большие носочки уже готовы, а деткам Лелечка на неделе занесет.

Августину жаром обдало. Но она все еще отказывалась до конца верить ушам. Может, это всего лишь совпадение?

Женщина вынесла горку вонючих шерстяных носков. Фрау Марта невозмутимо осмотрела товар и осталась довольна. Так вот у кого каждый год она покупала носки из овечьей шерсти, которые Августина потом стирала и подолгу сушила во дворе, чтобы выветрить этот невыносимый запах!

В то время, когда скрипнула входная дверь, Ася еще на что-то надеялась. Она нарочно отвернулась, наблюдая, как фрау Марта отсчитывает деньги.

– Мама, почему дверь-то нараспашку? – раздалось из сеней.

Ася зажмурилась.

Когда она открыла глаза, прямо перед ней, подпирая головой потолок, стоял ее воздыхатель.

Как он был смущен! Конечно, он был потрясен не меньше Августины и тоже, как она, наверняка был готов провалиться сквозь пол своей халупы.

Фрау Марта еще о чем-то говорила с матерью Лельки, а Ася уже торопилась на воздух, во двор, за калитку. Она ждала хозяйку там и кипела, бурлила.

Так вот зачем фрау Марта потащила ее в эту Тмутаракань! Она все знала!

Она нарочно привела ее, чтобы наглядно показать, что собой представляет Лелька! Ткнуть носом в его нищету, чтобы она, Ася, знала, кто оказывает ей знаки внимания!

Как гадко, унизительно, противно! Как жестоко!

Ася шагала впереди хозяйки, нарочно не выбирая дороги, наступая ботинками в самую жижу, пачкая подол платья, зло размахивая корзинкой со злосчастными носками.

Фрау Марта, казалось, не замечала ее состояния. Когда вышли на мощеную улицу, она вздохнула, будто выныривая из своих невеселых мыслей, и грустно произнесла:

– Бедный молодой человек! Какая жизнь ждет его будущую жену? Больная мать, нищета, беспросветность!

Ася ничего не ответила, зло стуча каблуками по мостовой. Что за манера чуть что – сразу выдавать замуж? Неужели нельзя просто быть счастливой оттого, что тебя кто-то боготворит? Какая разница – бедный он или богатый? Она ведь не собирается за него замуж!

Словно подслушав ее мысли, фрау Марта сказала:

– К сожалению, в наше время девушка не может позволить себе общаться с молодым человеком просто так, без перспективы. Это наносит огромный урон репутации, хотим мы того или не хотим. В таком городке, как у нас, – особенно.

Ася не посмела перечить вслух. Более того, в ее внутреннем мире, находящемся последнее время в состоянии постоянного праздника, что-то нарушилось в результате этого визита. Она должна была подумать. И она думала. И чем больше она думала, тем сильнее в ее душе разрастался протест. Она не позволит делать из себя безвольную куклу! Она не Анхен! Она желает, чтобы у нее был обожатель, и никто не посмеет ей в этом помешать!

Но Лелька на другой день не появился в поле ее зрения. Не пришел он к пруду и день спустя, и всю неделю. А в субботу в земстве давали благотворительный спектакль. Ася не хотела идти, переживая свое горе, но подруги притащили ее почти силой. Маша держала в руках маленький букет незабудок – у матушки Александры имелся настоящий зимний сад. И букет этот был так мил, что Ася грустно на него смотрела и думала о том, как безрадостна жизнь. Наступает осень, а впереди длинная зима – без любви!

Гимназисток набилось в зал полным-полно. Подружки едва поместились втроем на двух стульях. Ася все любовалась букетом, и Маша отдала ей:

– Держи! Подаришь артистам.

Пришли и парни из городского училища, но Лельки среди них не было. Ася почувствовала, как комок подкатывает к горлу. Она была близка к слезам.

Соня толкнула ее в бок:

– Смотрите, девочки, дьякон-то, дьякон!

Ася с Машей оглянулись – молоденький дьякон, новый служащий собора, пробирался вдоль стенки в последний ряд. От того, что его заметили и оглядываются, он хмурился и напускал на себя важный вид. Переодевшись в светское платье, он скорее всего надеялся остаться неузнанным, но не тут-то было! Гимназистки оглядывались, хихикали. Вот разговоров-то будет!

На сцену вышел чиновник из земства, объявил пьесу.

Каково же было изумление Аси, когда в одном из исполнителей она узнала своего воздыхателя!

На Лельке был красивый сюртук. Волосы причесаны на пробор и напомажены.

Роль у Лельки была положительная, слова полны преувеличенного благородства. Гимназистки пришли в восторг.

После первого акта устроили овацию. А когда в самом конце спектакля, в его финальной сцене, герой Лельки вдруг начал читать страстный обличительный монолог, раздались крики «Браво!» и «Бис!». Августина приподнялась и бросила на сцену свой букет.

Лелька виртуозно поймал его, поднес к губам и подарил Августине взгляд, полный смиренного обожания.

Так скромный рыцарь должен был взирать на даму своего сердца.

– Вот пример настоящей платонической любви! – вдохновенно заявила Сонечка, когда после спектакля они выходили из здания земства. – Он тебе еще стихов не писал?

Словно отвечая на Сонино предположение, Лелька стал присылать Асе переписанные от руки стихи разных поэтов.

Здесь были и строки Лермонтова, и поэта Анненского, не обошлось и без Пушкина, конечно. Но более всего Лелька жаловал молодого поэта Блока.

Сонечка притащила в гимназию номер «Нивы» с публикациями поэта и его портретом. Подруги нашли, что Асин рыцарь даже внешне несколько смахивает на своего кумира. К тому же имя его странное оказалось производным от имени Александр. Как у Блока.

Стихи доставлялись Асе в запечатанных надушенных конвертах. Приносил их один и тот же ушастый мальчишка из церковно-приходской школы. В посланиях этих не было ничего, кроме чужой поэзии, переписанной от руки ровным красивым почерком. На открытках с посланиями были помещены репродукции картин различных художников. Больше всего ей понравился Иван Царевич на сером волке, обнимающий девушку. В подборе картин она чувствовала особое значение. Страшный сильный зверь, несущий парочку сквозь непроходимый лес, – согласитесь, в этом что-то присутствует. Лелькины открытки она складывала в альбом.

Это ужасно забавляло Асиных подруг, но даже они, самые близкие, не могли представить в полной мере, насколько глубоко вошли в Асину жизнь эти стихи, это обожание издали, эти мимолетные встречи без обмена любезностями и витиеватых разговоров. Казалось, они способны понимать друг друга вообще без слов!

Это был год ее взросления. Она начала чувствовать свою значимость. Ее волновало предчувствие вступления во взрослую жизнь. Ася ходила по улицам родного города как королева, на которую издали взирает преданный паж.

Так продолжалось всю зиму, вплоть до Масленицы.

Накануне праздника Ася получила от своего воздыхателя открытку без стихов. На ней старательно, почерком заправского писаря было выведено следующее:

«Поздравляю Вас, Инночка, с широкой Масленицей, а в Великом посту спасайте душу. Пока что».

После «пока что» стояла залихватская подпись: Алекс Яхонтов. После «в» была выведена закорючка. Ася и так и эдак покрутила эту открытку, втайне надеясь найти какое-нибудь волнующее значение в картинке, но – увы! – там была репродукция картины Палезье «Пропавшие». На картине опрокинутый, поверженный волнами корабль страшно тонет в пучине морской. Она пожала плечами и не стала показывать открытку даже Эмили. И не стала посылать ответное поздравление.

А на Масленицу на двух тройках в Любим прикатили Вознесенские. Генерал Вознесенский с семьей, Владимир, получивший отпуск в полку, и Алексей, которому каникулы не полагались, но влиятельный дядя устроил их для него.

Их бесцеремонное и вместе с тем всегда желанное вторжение в жизнь любимской молодежи внесло совершенно пьянящий привкус в этот последний праздник зимы. До одури катались на санях, обжигали друг друга откровенными взглядами и головокружительными намеками, устраивали вечеринки с танцами, фантами и пели под аккомпанемент Владимира, который выучился на всем, что было возможно. Он мог аккомпанировать хоть на ложках и кастрюлях. Сонечка не сводила с него влюбленных глаз, дико ревновала его к хорошеньким кузинам, которые, в свою очередь, уделяли внимание всем мальчикам, включая Митю Смиренного. Впрочем, все здесь были безумно влюблены, вовсю флиртовали, и когда компания бежала по улице, казалось, что снег вот-вот начнет таять под ногами этой влюбленной толпы.

Лелька издали с беспокойством наблюдал за буйством этой веселой дружбы, ходил кругами, так, что все заметили и уже начали подшучивать над бессердечием Аси, и наконец приблизился настолько, что Манечка сжалилась и позвала:

– Что же вы стоите, Александр? Идемте с нами! Самовар со столба стаскивать.

И они толпой двинулись на площадь.

Было Прощеное воскресенье. Все просили друг у друга прощения за прошлые обиды. И утром произошел маленький эпизод, который несколько смутил Асю своей неожиданностью. Они с Сонечкой зашли к Вознесенским, расцеловались с Машей, матушкой Александрой, поймали подростка Ванечку, который не хотел целоваться с девицами и прятался в чулане. Отец Сергий тоже вызвался спрятаться, с тем чтобы девицы нашли его и расцеловали. Всем было ужасно весело. А после блинов, когда Ася с Соней уже вышли на крыльцо, поджидая подружку, вслед за ними вышел Алексей. Едва взглянув на Сонечку, он шагнул к Асе и сказал:

– Простите меня, Ася, за все!

У него было столь непривычное выражение лица, что Сонечка невольно попятилась и скрылась в сенях. Ася осталась с Вознесенским наедине и совершенно растерялась. Она даже отступила чуть, на случай если он вздумает целоваться. И проворно кивнула. Да, она прощает.

– Правда прощаете? – спросил он и совершенно серьезно взглянул на нее.

Вот уж к чему она оказалась не готова! Ей хотелось, чтобы минута неловкости быстрее прошла, чтобы копуша Маша поскорее вышла на крыльцо.

Вознесенский взял ее руку, на которую она не успела надеть варежку. Наклонился и поцеловал. И тотчас отступил в сени, закрыл за собой дверь.

Ася почувствовала, как начинают пылать щеки, как кружится голова. Она прижалась щекой к морозному окошку веранды и оставила на стекле подтаявший след своей щеки.

На площади уже кипели страсти. На столбе – высоком, обледенелом – висели сапоги, муфта из куницы и на самом верху – самовар. Мужики и парни один за другим пытались влезть на столб, но это оказалось не так просто.

Подошел генерал с шикарно одетой женой и дочками в одинаковых серых шубках.

Толпа на площади все прибывала, а призы оставались на столбе.

– Ну что такое! – рокотал генерал. – Где орлы-то? Володька, покажи им! Видеть не могу!

Володя, смеясь, только головой покачал:

– Больно высоко, дядя Георгий! Пусть вон Артемка слазит, он помоложе.

Артем долез только до середины и пулей вернулся вниз. Кузины чуть слышно хихикнули.

– Да ну… – отдуваясь, ворчал он. – Скользкая, зараза…

– Александр, что же вы? – вдруг обратилась Маша к Лельке. – Не хотите разве подарить муфту даме вашего сердца?

Лелька, сверкнув очками, учтиво поклонился:

– Я бы с превеликим удовольствием, Мари. Но нахожу эту забаву излишне плебейской.

– Вот как? – живо на его реплику повернулся Алексей, который стоял довольно далеко, возле своих кузин, и слышать разговора вроде бы был не должен.

Лелька только снисходительно пожал плечами:

– Разве вы не согласны со мной, господа?

– Я – нет! – отозвался Алексей, сбросил шинель, сорвал с Артема варежки и подступил к столбу.

– Браво, Алекс! – крикнула одна из кузин. – Мы ждем тебя с победой!

– Хочу муфту! Хочу муфту! – запрыгала та, что помладше.

Все задрали головы и стали следить за движениями Алексея. Он так плотно обхватил руками и ногами обледенелый столб, что казалось – сросся с ним. Худой, жилистый, он вроде бы состоял из одних сухожилий. Ася невольно наблюдала, как напрягаются жилы на его худой шее, как он ловко подтягивается на руках и как ноги его, цепкие, сильные, толкают упрямца вверх…

Она отвернулась.

– Нахожу эту забаву довольно глупой, – сказал Лелька, видя, что она не хочет смотреть. – Не лучше ли прогуляться?

– Да, да… – согласилась Ася, чувствуя, что краснеет.

Они едва отошли, как единый вздох толпы заставил их остановиться. Ася обернулась. Алексей благополучно миновал сапоги, добрался до второго крючка, где висела муфта.

– Орел! – рокотал генерал. – Славный юнкер! Молодца!

– Берите муфту, Алекс! – верещала кузина.

Но впереди, выше, висел самовар! Ася уже догадалась, как поступит Вознесенский. Так и есть – он полез выше!

И вот, уцепив самовар, перевесив его за веревку себе за плечи, Алексей под восторженные крики публики спускается вниз.

Генерал принимает из рук племянника заветный приз и высоко поднимает над головой. Все кричат, целуются, смеются…

Алексей со своим самоваром направляется к стоящим в сторонке родителям. Матушка сдержанно улыбается, качает головой. Она довольна.

Но победа брата разжигает Владимира. Он бросает шинель в руки Мити Смиренного и лезет на столб!

Сонечка не спускает с него глаз. Но эти кузины! Они прямо-таки визжат от восторга, когда Владимир достигает заветного приза и с муфтой за пазухой съезжает вниз!

Он становится на одно колено и протягивает приз… тетушке!

– О мой верный рыцарь! – произносит та по-французски. Она растрогана.