Текст книги "Безобразная Эльза"

Глава 3
Женя
Предыстория (продолжение)

– Так, всё! Пьянству бой, бля*ству – х*й! – громко провозгласил Геныч, выплескивая содержимое моего стакана в раковину.

– Повторяешься, брат, – я поморщился, глядя на произвол друга, но бычить не стал.

– А повторение – мать учения! Слыхал о таком?

– Это ты бате тогда моему скажи, – выплюнул я со злом.

– Не, Жек, с батями, ты же знаешь, я стесняюсь.

Вот и я сегодня постеснялся позвонить отцу и объяснить, какой он мудак. И из дома мотанул, как спринтер. Мать с утра голосит на всю квартиру, как по покойнику. Я её успокаивал, как мог, скрипя зубами от желания проредить отцу улыбку. Шестой десяток мужику, а он всё не успокоится. Это надо додуматься – позвонил утром матери, а вызов не сбросил после разговора, и она полчаса сосредоточенно слушала, как он клянётся какой-то шмаре в вечной любви и обещает свалить из семьи. Но позже! Старый мудила! Он чем её вечно любить собирается? Она же, небось, как обычно, моя ровесница.

И матушка тоже хороша – нет бы внутри семьи всё порешать, так она собрала дома целый консилиум стервятниц предпенсионного возраста. Представляю, что они ей насоветуют. Я же два часа слушал её рыдания, а когда рискнул высказать своё мнение, то выяснилось, что я такой же кобель, как и отец.

О ситуации в своей семье я мог рассказать только Генычу – он и сам когда-то варился в подобной каше, правда, ему пришлось ещё хреновее. Его отец свалил четыре года назад. Геныч очень старался оценить ситуацию с философской точки зрения, но сорвался… Уходя, его батёк имел неосторожность упрекнуть жену в потере физической привлекательности, а как итог – на несколько месяцев потерял собственную привлекательность.

Не знаю, смог бы я втащить своему бате… Но у Геныча с матерью какая-то особенная связь. Он над ней, как наседка, трясётся, и забота друг о друге у этих двоих в приоритете. Если честно, то я даже завидую. У моей же маман во главе угла иные ценности. Чтобы дом большой, муж статусный, дети – умные и красивые. И как бы она нас с Наташкой не любила, прежде всего ей важно нами гордиться. И вот тут самое интересное! Поводом для гордости может быть только успех, который непременно влечёт за собой материальные блага. Поэтому Геныч никогда не узнает, что его обожаемая мамуля заслуживает лишь жалость и презрение, по мнению моей продвинутой матушки.

Никогда не забуду случай, как я впервые привёл домой девчонку. Я тогда в десятом классе учился и здорово запал на баскетболистку, но она была на пару лет старше. Через неделю крепкой дружбы привёл её к себе. Перепихнулись, как положено, а потом мамуля проявила гостеприимство – предложила нам присоединиться к чаепитию. Она тогда со своей подругой чаёвничала. Я-то, лох, сразу и не просек, в чём подвох – обрадовался! И две душевные акулы так распотрошили биографию моей баскетболисточки, что она это чаепитие всю жизнь будет помнить. А ещё тонко ей намекнули, куда заплывать не следует. Так тонко, что я и сам не понял. А уже доступно расшифровала мне моя подруга, едва не обратив мои яйца всмятку. Стоит ли говорить, что это было наше последнее свидание. Но когда я наехал на маман, она совершенно невозмутимо ответила: «Дорогой, ни к чему такому красивому мальчику терять время на бесперспективных подружек. У неё отец – сантехник, мама – повар! И ты считаешь, что она тебе пара? А ты видел, какой у неё размер ноги?»

Взбесился я тогда страшно, но в следующий раз приволок домой девчонку только через год, когда нашёл с сорок третьим размером. Зато матушка, глядя на её модельные лыжи, вовсе не расстроилась, ведь её-то отец был депутатом.

– Да не грусти, Жек, прорвёмся! – Геныч лихо перевернул ароматный блинчик на сковороде. – Ну, хочешь, в «Трясогузку» завалим, отпиZдим кого-нибудь?

– Сыночек, что ж ты так ругаешься? – в кухню вошла маленькая, пухленькая и улыбчивая родительница Геныча. – Здравствуй, Женечка.

– Привет, мам Галь! А ты всё хорошеешь?

Я не льщу – эта женщина всегда вызывала во мне восхищение. Добрая, неунывающая, умная и всегда готовая прийти на помощь – накормить, приютить или дать ценный совет. Как-то так вышло, что её советы всегда были в кассу. И «мамой Галей» она стала неслучайно – давно и заслуженно.

– Мамуль, а кто ругается?! Так, к слову пришлось. Это Жека на меня плохо влияет. А ты чего так рано, ничего не случилось? – Геныч чмокнул мамулю в румяную щёку и заботливо отодвинул для неё стул.

– Ох, да что у меня может случиться? Отстрелялась раньше. Ген, не суетись, я кушать не буду, только чайку с вами попью и пойду, у меня там последняя серия скоро начнётся. Женька, ты чего серьёзный такой?

– А его, мам, женщины любить перестали, – отвечает Геныч, а я сокрушенно киваю в знак согласия.

– Болтуны! – смеётся мама Галя. – Вы сами-то кого-нибудь любите?

– Что за вопрос? – возмущённо гудит Геныч. – Я тебя люблю! И Жеку вон терплю.

– Я тоже тебя люблю, мам Галь. Можно?

– Можно, сынок, – великодушно соглашается. – Только очень уж заелись вы, деточки. Пока будете носами крутить всех хороших девчонок замуж разберут.

– Да где их взять-то, хороших, мам Галь? Одни шамотры…

Фразу жёстко обрывает прилетевшее по губам скрученное полотенце.

– Молоток, мамуль! По мордам его! – радуется Геныч.

– А там, где ты ищешь, Женечка, ты других и не встретишь, – ласково вещает добрая женщина, перекручивая в руках тряпичный жгут.

– Так мне ещё рано жениться, – оправдываюсь, потирая губы.

– Вот и Генка мой так думает. Довыбираетесь! Вы сперва научитесь ценить отношения. Вы хоть знаете, как за девушкой ухаживать? Вы же потребители оба! А отношения – это постоянный компромисс, мальчики. Вам следует научиться не только брать, но и отдавать. А вы эгоисты! Потому у вас и нет хороших девушек.

– Это меня у них нет, – проворчал Геныч под укоризненным взглядом мудрой мамы. – Вот когда встречу такую, как ты…

– Трепло! – припечатала мама Галя, от души навернув сына скрученным жгутом.

* * *

Мобильник извещает о прибытии такси и я подрываюсь к выходу.

– Жек, да оставайся у меня! На хера ты туда поедешь? Вдруг помешаешь Натахиной личной жизни?

– Вот я и проверю, а заодно и за уши оттяну, а то ж я её сегодня ещё не видел.

– А за что ж – за уши? – вытаращился на меня Геныч.

– Не «за что», а «почему», дятел! Днюха же! А за уши, чтобы выросла.

– А-а, тогда за сиськи надо тянуть. О, кстати, Викуле привет передавай и мои извинения за вчерашний облом. Надеюсь, сегодня она расслабится и разглядит твой потенциал.

– Большой потенциал! – поправляю.

– Ну, тебе, брат, виднее! Вали давай, вон мотор подъехал. Тачку твою завтра пригоню, алкаш!

– 2 —

– Жень, да что за фигня? – возмущённо пищит Наташка, вырываясь из моих объятий. – Ты решил мне весь праздник испортить?

– Ты матери звонила? – игнорирую её наезд.

– Конечно! – недовольно фыркает. – Но у неё там женский совет, так что папе лучше задержаться в Москве и переждать бурю.

– Вот дура! Надеюсь, ты ему так не сказала?

– Женечка, какими судьбами? – Вика, до одури красивая и серьёзная, оттесняет от меня насупившуюся сестру.

– Де-евочка моя, похоже, мне здесь никто не рад. Может, хоть ты утешишь? – распахиваю объятия, но Вика брезгливо морщит нос.

– А мне кажется, ты уже утешился вискариком. Ложка дорога к обеду, Женечка.

– Надо чаще обедать, Викуль, а то ведь так недолго и гастрит заработать. Но хозяин – барин. Удачной диеты, малышка!

Я обхожу хмурую Вику и отправляюсь к себе наверх. Знаю, что не продержится и десяти минут и придёт выяснять отношения. А вернее, отсутствие таковых.

Вика явилась минут через пять.

– Жень, а ты ничего не хочешь мне сказать? – наезжает прямо с порога. – Извиниться за вчерашнее, например.

– А я вчера был виноват? Ну, извини, малыш! – развожу руками, и Вика взрывается.

Говорит много, запальчиво, неинтересно. Красивая. Хитрая. Любит меня. Нетронутая – для меня.

«Вы эгоисты, мальчики. Научитесь ценить отношения». «Вы хоть раз ухаживали за девушками?»

Ухаживал. За баскетболисткой. В десятом классе. Влюбился тогда. А потом… Потом поухаживать как-то не пришлось – сами косяком пёрли. Вот и Вика приперлась. Да неужто за романтикой?

Впрочем, с ухаживаниями я, кажется, перестарался, и компромисс так и не сложился. Вика вылетела из моей берлоги, как подстреленная. Ну, значит, не судьба.

На хрен я вообще сюда приперся?

Позвонил матушке и оптимизма слегка прибавилось. Алла Дмитриевна пребывает в боевом настроении и сдаваться не собирается. К Генычу, что ли, вернуться? Бросаю взгляд в окно – опять метель. Февраль в этом году лютый.

* * *

Прохладная ладонь несмело шлифует мой пресс. Так и знал, что вернётся.

Смелее, Викуль.

Губы едва касаются, обжигая кожу на груди горячим дыханием. Ну, хватит играться.

Что это ни хрена не Вика, понимаю уже, когда впихиваю девчонке в рот свой язык. Глаза ещё не привыкли к темноте, но на ощупь фигурка гораздо крепче и задница каменная. Похоже, спортсменка. Вот только испуганная и совершенно неопытная.

– Тебе сколько лет, мелкая?

– Восемнадцать, – еле шепчет.

– Точно? – переспрашиваю на всякий случай. Хотя на ощупь совсем не ребёнок. Но кто же их теперь разберёт, когда сопливые школьницы выглядят, как тридцатилетние?

Луна выбралась из-за туч и сквозь потолочное окно освещает её лицо, отчего кожа кажется голубоватой. На скуле четко заметен шрам – небольшой, но кривой и глубокий, словно рвали кожу.

Кто же тебя так, девочка?

Губы её подрагивают. Такой большой красивый ротик, но, судя по испугу в тёмных глазах, явно нерабочий.

Может, заблудилась? Ну, да – и решила разбудить поцелуем, чтобы спросить дорогу.

* * *

Бл@дь! Лучше б я ужрался вусмерть и остался у Геныча.

По-хорошему, надо было выпроводить девчонку. Не слушать, гнать её ко всем чертям!

Но такая она залипательная… И вкусная… Очень вкусная девочка. И какое тело! Податливое, гибкое – очень красивое. Красивая и закомплексованная. Прячется, дурочка, а ведь шрам нисколько её не портит. Меня же – только заводит. Извращенец, сука!

И отзывчивая очень. И невинная… Была.

Терпела – не пискнула даже.

Видел же, что больно и еле остановился. Животное. Не зря Геныч до смерти целок боится. А эта – совсем дитё. Наивная и влюблённая. Проглотив своё запоздалое и наверняка неуместное «прости», прижимаю её к себе.

– Ведь чувствовал, что врёшь! Зачем, а?

– Я хотела… хотела, чтобы это был ты.

Вот же… И не отмотать уже.

– Что ж вы, дурочки, вечно не в тех вляпываетесь?

«Вы же потребители оба! Потому у вас и нет хороших девушек».

Твоя правда, мам Галь. Употребил уже… хорошую…

* * *

Низко нависшие над головой тучи неумолимо приближаются, окутывая верхушки деревьев густым ледяным туманом и угрожая поглотить всё живое. Мир накрыла паника – все бегут куда-то, орут и только спокойный Геныч стоит, запрокинув голову, в самом эпицентре шумной суеты и невозмутимо цитирует Булгакова: «Что бы ни говорили пессимисты, земля все же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима». Я хочу сказать, что он дебил, и нет никакой луны, и пора валить… Но резкий порыв ветра бьёт по лицу, срывая с губ слова и развеивая их в потемневшем холодном пространстве. И друга я больше не вижу, и люди кричат, барахтаясь и задыхаясь в страшных тучах.

«Ах ты, сука е*учая!», – кто-то рявкает из темноты. Стонут, перекликаются…

Открываю глаза – всё так же темно и холод никуда не делся. И люди… Хотя нет – это какие-то дерзкие полупокеры устроили замес буквально в метре от меня. Балкон настежь, и оттуда ломится ещё один незваный гость. Но когда по длинным голым ногам понимаю, что в центре месива девка и расправу чинят над ней, глаза застилает кровавая пелена.

– Ни х*я себе! Ты бабу, что ль, пиZдишь, урод? Кто ж тебя, блядь, родил?

Одним рывком я оттягиваю урода от согнувшейся девичьей фигуры и гашу наглушняк. Пока встречаю второго гостя, девка делает ноги.

– Э, подруга! – окликаю резко и зло, а она вздрагивает и замирает в дверном проёме.

Даже не поворачивается. Охренеть – устроили здесь проходной двор.

– Оглохла, что ли? – повторяю съёжившейся длинноногой девчонке, не забывая успокаивать её очнувшегося обидчика. – Ты, вообще, кто?

– Овца в пальто! – полухрип-полустон в ответ и хлопок двери.

Ну, че – нормально поговорили.

Я взираю на два полутрупа у своих ног и, потирая кулак, думаю, какой бы сейчас разбор полётов устроил мне Геныч. Друг никогда не бывает доволен моими боевыми навыками. Но, чтобы приблизиться к его уровню мастерства, мне и жизни не хватит. Менее травмированный сопляк пытается подняться и получает ленивую оплеуху.

– Да какого… Женёк! – взвывает он. – Не трогал я твою девку, я помочь ей хотел!

– Мою? – зло усмехаюсь. – То есть ты считаешь, что за чужую девку и впрягаться не стоит? Да за свою я б тебя в пол втоптал!

Смотрю на тот самый пол и, протянув руку, поднимаю белый лифчик.

– Да я-то при чем? – отчаянно горланит этот додик, а я подношу к его носу находку.

– Это что? – и одновременно с вопросом меня волнами накрывают воспоминание и осознание.

Разворачиваюсь к дивану, словно каким-то чудом надеюсь там обнаружить свою ночную гостью.

Ой, е*ла-а-ан!

– А это, наверное, чехлы для сисек твоей, то есть НЕ твоей девки, – язвительно и дерзко комментирует парень, подтверждая и мою догадку, и печальный вывод. В три шага добравшись до двери, врубаю свет.

– Какого хера вы тут делали? – рявкаю, не глядя на пострадавших, ведь сейчас у меня самого на роже написано, какой я мудак.

«Ты кто? – Овца в пальто!»

Сука! Сука! Сука! Ну как так-то?!

Нахожу свои джинсы и попутно натыкаюсь взглядом на следы крови. Сейчас их здесь много, но думаю я только о характерных следах, которые оставила эта девочка на память одному гондону.

– Э-э… Ну… Наташка искала Эльзу, а Вика нашла её здесь и… – непонятно излагает малый.

– Какую… – вовремя осекаюсь, встречаясь с насмешливым взглядом борзого щенка. Уже и сам понимаю, какую Эльзу, и предостерегающе смотрю на рассказчика.

– Здесь что было? – перефразирую вопрос и запрыгиваю в джинсы.

Оглядываюсь, но толстовку не нахожу.

– Ну-у-у… Эльза с Викой… Короче, Эльза Вику об пол приложила, а Диман её наказать решил.

В этот же момент охеревший мститель Диман, услышав своё имя, зашевелился и глухо застонал, но был мгновенно отправлен мной в лечебный сон.

– Этот пидор пусть меня здесь дождётся, – говорю его напарнику и слышу доносящиеся с нижнего этажа крики и визг.

– Это Вика! – встрепенулся пацан, но я уже на выходе.

* * *

– Какого хера тут творится? – рычу ещё с лестницы, изрядно пугая весь хоровод бухих первокурсников, столпившихся в гостиной.

Вика громко всхлипывает и, сильно прихрамывая, устремляется ко мне, вся взъерошенная и заплаканная. Чувство вины накрывает меня с новой силой. Кажется, я сегодня перевыполнил план по хорошим девочкам, впору слёзы девственниц собирать.

– Что случилось, малыш, ты почему хромаешь? – стараюсь звучать ласково.

Она налетает на меня и бьет кулачками в грудь. Очень страшно!

– Какая же ты сволочь, Ланевский! – тихо и зло бормочет Вика. – Теперь здесь все знают, что ты мне изменил! – ревёт с новой силой и снова лупит меня.

Прижимаю Вику к себе и, учитывая ситуацию, не комментирую странное заявление об измене и ещё более странную причину её истерики. «Все знают» – это серьёзная трагедия!

– Ты поэтому хромаешь? – напоминаю о своём вопросе и поверх её головы разыскиваю взглядом высокую длинноногую фигурку пострадавшей девчонки. Среди пялящихся на нас студентов её явно нет, хотя было бы странно обнаружить её здесь с голыми ногами. Наверняка в ванной…

– Да – поэтому! – взвизгивает Вика. – Твоя шлюха меня толкнула! Она мне чуть позвоночник не сломала!

– А ты, наверное, хотела с ней рядом прилечь? – едва сдерживаю злость.

– Ты идиот?!

– Есть такое. Поэтому скажи мне, Вик, где сейчас Эльза? – и, глядя, на вспыхивающую Вику, добавляю: – Наказать хочу хулиганку.

– Без тебя уже справились, – зло выплёвывает она. – Уползла твоя уродина на свою помойку зализывать раны. Понял?

– Ты натравила? – стискиваю её предплечья.

– Нет! – уже испуганно и громко. – Клянусь, я не знала!

Но я резко отстраняю Вику, когда вдруг вижу Наташку. Тоже вся зареванная, моя сестрёнка пронеслась мимо нас, прижимая к груди какие-то тряпки.

– Стоять! – рявкаю вслед, но она даже не реагирует.

Настигаю её в прихожей. Наташка торопливо напяливает шубу и испуганно смотрит на меня.

– Ты далеко намылилась? – снимаю и свою куртку на всякий случай.

– Элкиной верхней одежды нет, – ноет Натаха, нервно дёргая молнию на сапоге, – а там минус двадцать! А она с голыми ногами! А я за вещами пошла… А у неё сегодня день рождения-а-а!

– Наверное, за ней прилетел волшебник на голубом вертолёте, – раздаётся позади голос Вики, но я уже на крыльце. Перепрыгиваю ступеньки и с порывом ветра меня догоняет Наташкин крик:

– Это всё из-за тебя, придурок!

Глава 4
Элла
Предыстория (финал)

А ведь мы с Наткой не только собирались быть свидетельницами друг у друга на свадьбах. Когда нам исполнилось одиннадцать, мы договорились, что своё совершеннолетие будем отмечать в самом модном клубе нашего города. Вместе! Смешно.

Как же давно это было, Наташка… Будто и не со мной…

* * *

– Где моя принцесса Лиз?

Моё полное имя Элиза, а принцессой Лиз меня называет лишь один человек.

В приоткрытую дверь моей комнаты заглядывает букетище разноцветных тюльпанов, зажатый в крепкой руке.

Это мой папочка. Он появляется вслед за цветами. Высокий, плечистый, бородатый и всегда весёлый. И красивый… Очень красивый.

А из-за папиной спины выглядывает Юрка – долговязый, с длинными, рассыпанными по плечам, волосами. Он тоже улыбается и прячет руки за спиной. Я знаю, что у него там подарок, и даже знаю какой – это новый телефон. Но мы все продолжаем разыгрывать этот чудесный спектакль – я принимаю поздравления мужчин и пищу от радости, обнаружив в подарочной коробке модный мобильник. Мы все целуемся, обнимаемся…

И, наконец, появляется мама. Она красавица – высокая, стройная, с копной длиннющих волос, заплетенных в толстую русую косу. Мама у нас очень серьёзная и строгая. Но сегодня она улыбается и в её в руках тоже коробка. Там может быть только полезный подарок, но я знаю, что это не поваренная книга и не набор для кройки и шитья, а крутые кроссовки. Поэтому я счастлива.

А потом мы все вместе завтракаем. Сначала непременно геркулесовая каша, даже несмотря на праздник. А потом эклеры и конфеты! Это такое счастье, когда мы все вместе собираемся за одним столом, и никто никуда не спешит. Мой папа пилот гражданской авиации, и его выходные дни нечасто совпадают с нашими. Сегодня совпало всё – и воскресенье, и мой день рождения, и папа дома.

Юрка заглатывает уже шестое пирожное (и куда только вмещается?), облизывает свои тонкие музыкальные пальцы и торопливо покидает наше уютное застолье. Ему скоро восемнадцать, и через каких-то три месяца он уже окончит школу. А ещё он у нас крутой рок-гитарист, поэтому мой праздник – это для него вовсе не повод пропускать репетицию.

Мама смотрит на меня укоризненно, когда я тянусь за третьим пирожным. Юрке можно, а мне – ни-ни! Я же девочка, и должна следить за своей фигурой. Впрочем, папа тоже обязан следить за своей. В нашей семье только Юрка неподдающийся, неспортивный и никому ничего не обязан. Он у нас творческая личность, и мама с этим смирилась.

Наша мама – тренер по спортивной гимнастике, и она буквально помешана на здоровом образе жизни. Папа говорит, что у неё профессиональная деформация и, кажется, он всегда радуется длительным командировкам. А когда возвращается, мама заставляет его взвешиваться и сажает на диету. А мне его жалко, ведь папа такой сластёна. Я-то уже привыкла к режиму, ведь у меня не бывает командировок, где я могу отъедаться.

Зато у меня ежедневные тренировки. Уже три года я занимаюсь спортивными танцами. Спасибо папе – помог мне отвоевать право заниматься любимым делом. Мама же мечтала о другом. Гимнастикой я занималась с трёх лет, хотя папа говорит, что с самого рождения.

Но вопреки маминым ожиданиям, не вышло из меня звезды большого спорта. Длинноногая и длиннорукая, я почти на голову переросла всех хлипких гимнасток из нашей группы. Меня сперва и в танцах-то не очень приветствовали. А недавно я взяла первенство на межрегиональном турнире. И маме пришлось смириться с тем, что я на своём месте.

После завтрака я целую маму и папу и сбегаю к Наташке. У нас всего один час, чтобы поздравить друга друга, похвастаться своими подарками и просто побыть вместе. Месяц назад моя подруга переселилась в новую квартиру и теперь живёт в другом районе, а с нового учебного года и учиться будет в другой школе. Нам очень не хватает наших прогулок, но сегодня её специально привезёт водитель, чтобы мы смогли встретиться.

А вечером наша дружная семья снова соберётся за праздничным столом. К нам придут гости и будут дарить мне подарки. И будет трёхъярусный торт с одиннадцатью разноцветными длинными свечками. Я их задую и загадаю желание…

Если бы я знала, что это наш последний семейный праздник, я бы загадала другое желание. Но я тогда не знала… Я была так счастлива! Привычно счастлива. А Юрка… Мой талантливый брат сочинил для меня красивую песню и сыграл её при всех. Наши гости его хвалили и говорили, что он будет звездой…

Через год Юрки с нами уже не было. Я верю, что он стал звездой… Но уже не на земле.

Папы с нами тоже не было. Нет, он не стал звездой. Он продолжает быть лётчиком, только из полёта он возвращается в другой дом. В другом городе. Горе не сплотило нас, оно разбило вдребезги нашу семью.

Мой двенадцатый день рождения мы отмечали с мамой вдвоём в нашей кухне. Я ела торт, а мама продолжала соблюдать строгую диету. Перед ней стояла бутылка водки и мюсли, запаренные кипятком. Мама весь вечер говорила о сыне и плакала. А я не знала, что сделать, чтобы она вспомнила обо мне. А ещё, встретившись в тот день с Наташкой, я даже не представляла, что прощаюсь с ней на долгие шесть лет.

* * *

Это было слишком давно, Наташ.

Так давно, что ты не вспомнила, что мы рождены в один день. Я правда не понимаю, как человеческая память может быть настолько избирательна. Но, возможно, именно поэтому я здесь. Надеялась, что твоя забывчивость избавит меня от ненужного и неудобного внимания однокурсников. Не помогло. Я сама всё испортила. Испортила в тот самый, свой одиннадцатый день рождения, когда задула свечи. Желание сбылось сегодня. С довеском. Тогда я загадала, чтобы Женя меня поцеловал.

Кто-то пытается протиснуться в прихожую, но Наташка не пускает.

– Эльчик, встань с пола, ты же застудишь себе всё.

Я согласно киваю. Если бы можно было выстудить память… «Эльчик» – тоже оттуда. Имя Элиза моей подруге всегда казалось грубым и неподходящим для меня. И мне нравилось это милое «Эльчик».

– Эл, а может, скорую вызвать? Вдруг у тебя сотрясение?

Нет! Я качаю головой… Ох, зря я это делаю. Мне бы на воздух сейчас.

Прикрыв глаза, я пережидаю головокружение и пытаюсь встать. Натка мне помогает, а потом забирает из рук сумку и ссыпает в неё всё, что растерялось в полёте.

– Эл, тебе срочно нужно в ванную, – она морщится, глядя на мои ноги – голые и в кровоподтёках.

Какой позор! Неужели она думает, что я вернусь, чтобы снова пройти через строй однокурсников? И там ведь Женя… А ещё он может зайти сюда в любую секунду, и увидеть меня такой…

– Так, подожди пару минут, я сейчас принесу тебе вещи, чтобы ты не шла в таком виде. Не волнуйся, Эльчик, мы что-нибудь придумаем.

Я уже придумала…

Едва я справляюсь с массивным засовом на воротах, как слышу Наташкин писк. Как же быстро она вернулась. Или это я так долго плелась по двору. Несмотря на мороз, здесь я чувствую себя намного лучше, чем в доме. Обратно я ни за что не вернусь.

– Эльза! – громкий взволнованный окрик.

Господи, ну почему он?

В панике, с бешено колотящимся сердцем, я озираюсь по сторонам – сонную пустынную улицу ярко освещают фонари. Вокруг лишь спящие дома и тёмный лес через дорогу. Куда мне?

Огромная железная бочка с замёрзшей водой – единственное укрытие. Я сижу за ней на корточках, натянув на голые колени пуховик, и слушаю, как зовёт меня любимый мужчина. Он добежал уже до конца улицы, но продолжает звать меня по имени. Мне отвратительно это имя. Никогда ещё Эльза не была настолько безобразна.

Я прислоняюсь лбом к обжигающе ледяной бочке. Сегодня у меня нет именинного торта с горящими свечами. И, наверное, я опоздала с желанием… Но как бы я хотела, чтобы он нашёл меня – ту, имени которой не знал, но так волнующе целовал и называл красивой.

– 2 —

«Февраль пришёл в конце зимы. Холодный он, но рады мы…»

Это придумал человек, смотрящий на зиму из окна своей тёплой квартиры и наверняка попивая при этом горячий ароматный чай. Посмотрела бы я, как он радовался, сидя на морозе с голым задом и прижимаясь к ржавой заледеневшей железяке.

Хотя, если задуматься, то можно извратить и опошлить любое творческое начало. Кто-то воспевает весну и пору цветения, а у кого-то аллергия на почки-цветочки или того хуже – страшная трагедия. И тогда всё это буйство цветов и всеобщей радости кажется человеку жестокой насмешкой.

«Ведь очень скоро снег сойдёт! Подснежник нежный расцветёт!»

А это как раз обо мне. Криминалисты называют подснежниками трупы-нежданчики, проявившиеся из-под таящего снега. Думаю, что мне недолго осталось, если я не выберусь из своего укрытия и не начну шевелиться. Ног я уже не ощущаю и, кажется, даже чувствую, как замедляет движение кровь в моих венах, а вокруг сердца кристаллизуется ледяной кокон.

Я вовсе не хочу умирать. Так я с уверенностью сказала бы себе ещё полчаса назад. Но инстинкт самосохранения, наверное, тоже замёрз. Я подумала о том, что не чувствую больше боли. Морозная анестезия справилась даже с тошнотой. И всё же я не готова так бездарно и позорно погибнуть. И пусть в моей застывшей голове нет ни одного оптимистичного плана на ближайшее будущее, но там присутствует страх. Даже ужас! Стоит лишь представить, что, когда меня здесь обнаружат, моё безобразное посиневшее лицо увидит Женя…

И уж совсем дико и ненормально замёрзнуть из-за его неравнодушия. Ведь если бы он не бросился меня искать, я уже давно добрела бы до трассы… А вот здесь очередной затык. Кто захочет подобрать меня у дороги в таком виде? Разве что голодные волки. Наверное, странно, что в списке телефонных контактов современной девушки нет ни одного номера службы такси. А если бы и был – что толку – старенький телефон мгновенно окочурился на морозе. И нет человека, который примчится меня спасать.

Мне хочется верить, что папа обязательно сорвался бы мне на помощь. Наверное, так и было бы, но папа в Москве или в очередном рейсе. И я бы ни за что его не попросила. Но верить-то я могу. Есть ещё Серж… Он очень великодушный и милый, но мы не друзья. И вряд ли я посмею потревожить своего учителя глубокой ночью, у него ведь жена и дети…

– Эльчи-и-ик! – это поскуливает Наташка, подпрыгивая у ворот и кутаясь в тёплую меховую шубку.

Нас разделяют метров двадцать, и я могу наблюдать за ней в щель межу бочкой и чужим забором. Я почти уже отважилась на то, чтобы обнаружить себя, но только встать не получается.

Я видела, как Женя с фонарём носился вдоль леса, а потом умчался на машине кого-то из гостей в сторону трассы. Слышала, как негодует Вика вслед отъезжающей машине и как Наташка истерично приказывает ей заткнуться. А потом я услышала приближающиеся шаги и увидела, как Вика промчалась в полуметре от меня, раздражённо тыча пальчиком в экран телефона. Дальше по улице тупик, поэтому в этой стороне меня не искали.

Вот и Виктория на обратном пути едва не проскочила мимо, но её телефон внезапно пиликнул. Она остановилась прямо передо мной, и наши взгляды неизбежно встретились. Мой, затравленный до отвращения к себе самой, и её – полный лютой ненависти и презрения. Наверное, целую минуту мы молча смотрели друг на друга, а потом Вика перевела взгляд на экран мобильника и устремилась к дому.

А там взбудораженные однокурсники строили немыслимые предположения – от трагичного варианта, что меня сожрали дикие звери, до оптимистичного – я уехала на такси или с попуткой. А судя по весёлому оживлению, первая гипотеза по душе большинству из них. Обидно ли мне? Эти эмоции тоже замёрзли.

* * *

Теперь на пустынной улице осталась только жалобно хнычущая Наташка. Она что-то тихонечко бормочет себе под нос и семенит короткими перебежками вдоль ворот.

– Наташ, – мой голос осип до такой степени, что я и сама себя не слышу. – Наташ!

Ветер уносит мой слабый хрип в обратную сторону. Но подруга вдруг останавливается и прислушивается. Разворачивается и смотрит прямо в мою сторону. Не видит, конечно, но несмело приближается, опасливо озираясь по сторонам.

– Элка! – взвизгивает она и бросается ко мне.

– Тихо, не трогай, Наташ, у меня что-то с ногами, – умоляюще смотрю на неё, надеясь, что она понимает. Потому что язык плохо меня слушается.

Мне стыдно, что по своей глупости я оказалась в таком беспомощном положении, но кажется, что если попытаюсь выпрямить ноги, они просто переломятся и осыплются осколками.

– Так, я сейчас… – Наташка бросает быстрый взгляд в сторону дома.

– Нет! – перебиваю резко, даже голос прорезался. – Я не хочу туда, Наташ, пожалуйста. И чтобы Женя меня не видел… Вызови мне такси.

– Ты совсем, что ли? – сокрушённо причитает она. – Да ты не доживёшь до такси! Тебе в больницу надо! Ой, какая ты, Элка, дура! Какая дура!

Она смотрит на меня с жалостью и отчаяньем – невыносимо! Но спустя несколько секунд сосредоточенно рыщет в телефоне и с победным «Ага!» прикладывает мобильник к уху.

– Спишь, что ли?!. Подъём, страна в опасности! – непривычно командным голосом рявкает подруга. – Я, конечно! А кто ещё?.. Ну, значит, богатой буду! Так, Лёсик, хорош блеять, давай – ноги в руки, заводи свой ржавый драндулет и сюда! Ну, здесь, конечно!.. Всё узнаешь… Бегом, я сказала!

Она сбрасывает вызов и торжествующе смотрит на меня.

– Всё! Жить будешь! Скорая помощь будет с минуты на минуту! Лёсик – жених мой, между прочим, из далёкого сопливого детства, через три дома отсюда живёт. Посиди тут ещё минуточку, я сейчас за тёплыми шмотками сгоняю.

– Даже не знаю, Нат. Очень хочется побегать по лесу, но раз ты просишь…

– Шутишь? Значит, мозги ещё работают. Ладно, я мигом!

* * *

Через несколько минут, сидя на пассажирском сиденье старенькой «буханки», я закусываю до крови губы, пока Наташка стягивает с меня коляные демисезонные сапожки, растирает мои ноги водкой и надевает на них колючие шерстяные носки. Презентованные штаны на мне тоже почему-то колючие и жёсткие. Лицо снова загорелось болью.