Текст книги "А собаку я возьму себе"

Охранники пропустили нас без звука, как только мы показали им свои жетоны. Не привлекли мы ничьего внимания и по пути в палату нашего подопечного. Открыв дверь, я поняла, что мои молитвы, пусть даже произнесенные мысленно, услышаны. В палате никого из медицинского персонала не было, а оба старика, делившие помещение с пострадавшим, спали. Я освободила своего «агента» от плаща и опустила его на пол. Он был немало удивлен медицинскими запахами, которыми был пропитан воздух. Пес начал обню хивать все подряд, то и дело отфыркиваясь и вертя головой из стороны в сторону, и вдруг замер на месте: его чуткий нос что-то учуял. Мгновенно придя в неистовство, возбужденный своим открытием, он стал прыгать и радостно лаять возле кровати пребывающего в бессознательном состоянии пациента. В конце концов, встав на задние лапы, он увидел того, кто несомненно был его хозяином, и принялся повизгивать от счастья, одновременно норовя лизнуть ему руки, беспомощно лежавшие поверх простыни.

– Младший инспектор Гарсон! – возвестила я торжественным голосом. – Представляю вам Игнасио Лусену Пастора.

– Черт побери! – только и сумел вымолвить Гарсон. На самом деле он бы и не успел ничего добавить, потому что из-за этой суматохи оба старика проснулись. Один из них глядел на пса выпученными глазами, считая, очевидно, что продолжает спать, зато второй, быстренько сообразив, что происходит что-то необычное, нажал на кнопку звонка, одновременно громко призывая медсестру. На какое-то мгновение я растерялась, не зная, как реагировать, и только смотрела, как Гарсон берет пса, выхватывает у меня плащ, завертывает в него нарушителя спокойствия и быстро идет к двери.

– Пойдемте, инспектор, здесь нам больше нечего делать.

Мы шли по бесконечным коридорам легкой походкой с проклятой псиной в руках, а та издавала пронзительные вопли и вовсю орудовала лапами, пытаясь высвободиться из объятий моего напарника. По мере того как мы приближались к выходу, позади оставалось все больше удивленных лиц, пытавшихся определить, откуда доносятся эти завывания. Я старалась не менять выражения лица, вести себя естественно и идти как можно быстрее, не переходя на бег. Когда впереди уже замаячил выход, светлый и спасительный, один из охранников, должно быть, наконец сообразил, что непонятные жалобные и возмущенные звуки исходят от нас.

– Минуточку! – крикнул он, справившись с удивлением.

– Что делать? – шепотом спросил Гарсон.

– Продолжайте идти, – ответила я.

– Остановитесь! – снова крикнул охранник.

– Петра, ради всех святых! – тихо взмолился Гарсон.

– Я велел вам подойти сюда! – На этот раз голос охранника прозвучал сзади и очень близко. И в тот самый момент, когда я поняла, что нового предупреждения не будет и он вот-вот настигнет нас, подчиняясь животной реакции, не оборачиваясь и не предупредив Гарсона, я вдруг бросилась бежать что было сил. Я миновала главную дверь, пронеслась вниз по лестнице и не останавливалась, пока не подбежала к стоянке. Только там, тяжело дыша, я обернулась. Никто в белом халате или форме охранника не преследовал меня, и только Гарсон, отдуваясь, с багровым лицом и демонстрируя отвратительную спортивную подготовку, преодолевал последние метры дистанции. Он остановился рядом, не в силах сказать ни слова. Я дернула за его плащ, и среди складок возникла лохматая голова нашего свидетеля. Хорошо еще, что он умолк, видимо, осознав драматизм ситуации. На меня вдруг напал смех, я принялась хохотать и все никак не могла остановиться. Гарсон и пес изумленно взирали на меня с одинаковым выражением на физиономиях.

– Можно узнать, какого дьявола вы это сделали, Петра?

Я попыталась вновь обрести серьезность.

– Простите меня, Фермин, мне очень жаль. Понимаю, что должна была вас предупредить.

– Интересно, что мы скажем в больнице, когда нам понадобится опять там побывать.

– Расслабьтесь, да они нас даже не узнают!

– Но старики из палаты видели собаку!

– Я бы не слишком заморачивалась по этому поводу. А кроме того, младший инспектор, где ваш здоровый авантюризм?

Он взглянул на меня с такой же опаской, какую вызвал бы у него буйно помешанный. Я открыла дверцу и поместила пса на заднем сиденье. Он снова начал поскуливать, вспомнив о своих горестях.

– Поторопитесь, нам еще надо завезти эту проклятую зверюгу в приемник.

Всю дорогу Гарсон высказывал мне свои упреки, замаскированные под вопросы:

– Вы не находите, что можно было бы найти менее шумный способ опознания Лусены?

– Подскажите какой.

– Мы даже не опросили сами его соседей по дому.

– Опросим, но, зная, кто такой Лусена Пастор, извлечем гораздо больше толка. Кстати, не забудьте предупредить комиссара о незаконной деятельности агентства недвижимости «Урбе». Надеюсь, их хорошенько прижмут.

– Не беспокойтесь. Однако мне кажется, что эта система с привлечением собак…

– Вы никогда не слышали о безошибочном чутье животных, Гарсон? Не знаете, кого используют на муниципальной очистной станции Барселоны, чтобы выяснить, не заражена ли вода? Так я вам скажу: рыбок! А кого использовали в токийском метро, чтобы обнаружить ядовитые газы, распыленные террористами? Попугаев в клетках! И не заставляйте меня напоминать вам о долгой традиции сотрудничества между полицией и собаками: таможни, поиск пропавших людей, наркотики…

Я искоса следила за выражением его лица, оно стало задумчивым, но он так и не признал до конца мою правоту.

– А то, что вы бросились бежать, не предупредив меня, это как?

– Поймите, я уже два года умираю со скуки.

– Напомните мне, чтобы я подарил вам какой-нибудь пазл, потому что во второй раз я такую гонку вряд ли выдержу.

Мой смех был прерван диковинным видением. Мы добрались до места назначения. Перед нами возвышалось громадное, старое, обшарпанное здание. Словно прилепившееся к горам Кольсерола, безмолвное, оно производило поистине зловещее впечатление.

– Это что за чертовщина?

– Муниципальный приемник для собак, – объяснил Гарсон и продолжил путь по пустынному шоссе. По мере того как мы приближались к зданию, мрачное впечатление от него только усугублялось благодаря доносившимся до нас лаю и вою. Они сливались в единый многоголосый хор, достаточно жуткий.

Когда мы остановились у облупившихся стен, лай сделался еще громче. Я вновь взяла на руки нашего незадачливого свидетеля, и он прижался ко мне, словно предчувствовал ожидающее его грустное будущее. Нас встретил приятный молодой человек. Узнав, что мы из полиции, он удивился и признался, что обычно общается только с сотрудниками городской гвардии. Пока он заполнял карточку, мы сели. Бедный пес уткнулся в мои колени в поисках защиты. Мне стало любопытно.

– Все ли собаки находят новых хозяев?

– Нет, к сожалению, только те, кто имеет хоть какой-нибудь признак породы.

– Как по-вашему, у этого пса есть такой признак?

Молодой человек улыбнулся:

– Разве что какой-нибудь экзотической. – От него тоже не ускользнуло, насколько уродлив пес.

– А что происходит с теми, кого не забирают?

– Все задают мне этот вопрос. А как вы сами думаете?

– Их умерщвляют.

– По истечении определенного срока. Другого выхода нет.

– Газовая камера? – предположил Гарсон, возможно, перед ним замаячили образы Холокоста.

– Смертельная инъекция, – изрек сотрудник приюта. – Это совершенно цивилизованная система, при которой животные не страдают и не переживают агонии. Они засыпают, чтобы не проснуться.

Завывания, несколько смягченные стенами здания, были ответом на его слова.

– Хотите, покажу вам помещение?

До сих пор не понимаю, почему я согласилась на его предложение. Сотрудник повел нас по длинному коридору, освещенному несколькими голыми лампочками. В каждой из просторных клеток, поставленных рядами, сидело по три или четыре собаки. При нашем появлении сразу же поднялся гвалт. Животные реагировали на нас по-разному. Одни приникали к прутьям, стараясь просунуть сквозь них морду и лизнуть нас. Другие безостановочно лаяли и крутились на месте, выписывая безумные спирали. Тем не менее обе стратегии преследовали одну и ту же цель: привлечь наше внимание. Было очевидно, что им известны жестокие правила игры: гости входили, прохаживались взад и вперед по коридору и в результате одну из собак – всего лишь одну! – освобождали из заключения. Я ужаснулась. Наш гид продолжал давать пояснения, но я их уже не слышала, меня вдруг обуяла дикая тоска. Я остановилась, взглянула вниз и увидела, что наш безобразный песик молча следует за мной вплотную, поджав хвост.

– Послушайте, Гарсон! – позвала я.

Но мой напарник беседовал с сотрудником приюта и ничего не слышал из-за собачьего гама.

– Эй, послушайте! – почти заорала я. – Остановитесь, пожалуйста, я передумала. Наверное, я возьму собаку себе.

– Что? – недоуменно переспросил младший инспектор.

– Да, оставлю у себя, пока хозяин не оправится. Вообще-то я думаю, она нам еще понадобится в расследовании. В конце концов, я могу выделить ей местечко в садике возле моего дома.

Сотрудник приюта понимающе улыбнулся. Он ничего не сказал, за что я была ему благодарна. Не хватало мне его замечаний, чтобы выставить меня перед Гарсоном сентиментальной дурой.

На обратном пути мы долго ехали молча. Наконец Гарсон не выдержал и открыл огонь:

– При всем уважении к вам, инспектор, и понимая, что это не мое дело, хочу все же заметить, что жалеть всех подряд не очень хорошо для полицейского.

– Знаю.

– Я много чего повидал на этом свете, можете себе представить. Видал такие картины, от которых кровь в жилах леденеет: брошенных младенцев, самоубийц, свисающих с потолочной балки, молоденьких девушек-проституток, избитых до полусмерти… Так вот, я всегда старался ничего не принимать близко к сердцу. Иначе рано или поздно загремишь в психушку.

– Меня потрясли глаза этих собак.

– Но это всего лишь собаки.

– Зато мы люди.

– Ладно, инспектор, не придирайтесь, вы понимаете, что я хочу сказать.

– Конечно, понимаю, Гарсон, и благодарна вам за ваши намерения, но ведь речь идет только о том, чтобы подержать у себя собаку, пока ее хозяин не выздоровеет. К тому же то, что я сказала о дальнейшем использовании собаки, чистая правда. Она еще поможет нам в расследовании.

– Ну, если это будет так же, как в первый раз, то избави бог.

– Почему вы вечно всем недовольны? Делаю вам предложение: если вы отвезете меня домой, угощу вас виски.

Очутившись в своем новом доме, пес не стал слишком расстраиваться; вероятно, он прикинул, что избежал куда худшей участи. Он обследовал комнаты, вышел в сад, а когда я предложила ему воду и печенье, решил не отказываться. Видя, что животное успокоилось, мы с Гарсоном неспешно выпили виски.

– Надо подыскать ему имя, – сказала я.

– Назовите его Ужастиком, – предложил Гарсон. – С его внешностью это будет в самый раз…

– Неплохо придумано.

Новоокрещенный улегся у моих ног и вздохнул. Вздохнул и Гарсон, после чего закурил и безмятежно уставился в потолок. После многочисленных забот этого дня мы получили право немного расслабиться. Я размышляла над тем, правда ли, что глаза моего помощника видели столько жестокостей. Весьма возможно.

2

Мы тщательно обыскали квартиру, которую Игнасио Лусена Пастор снимал в старом квартале, – довольно жалкую халупу, тем более что жилец даже не удосужился привести ее в более или менее божеский вид. Стол, четыре стула, телевизор и диван, почти готовый продемонстрировать свои внутренности, составляли все убранство гостиной. Спальня тоже не выглядела слишком уютной, в ней стояли раскладушка, этажерка с журналами и стол, похожий на пюпитр, в ящиках которого мы обнаружили писчую бумагу и пару бухгалтерских книг, которые Гарсон забрал в качестве вещественного доказательства. Остальное не представляло особого интереса – немногочисленные личные вещи мало что говорили о привычках либо предпочтениях их хозяина. Вот журналы немного выдавали его вкусы: то были еженедельники, посвященные автомобилям и мотоциклам, журнал с голыми девушками, а также разрозненные выпуски трех энциклопедий. Одна из них была посвящена Второй мировой войне, другая – породам собак и третья – фотографии. Единственным украшением комнатушки были два грубо вылепленных из глины голубка, которых Лусена разместил на своем ночном столике.

– Если ваша версия верна, Гарсон, и он торговал наркотиками, то не должен бы он в таком случае быть чуточку богаче?

– Да это же самая что ни на есть мелкая сошка!

– Однако же избили его зверски. Слишком для человека, занимающегося мелкими делишками, вы не находите? Это не укладывается у меня в голове.

– А вы рассчитываете свои силы, когда прихлопываете комара?

То, что говорил Гарсон, не было лишено смысла, однако факты, в том числе связанные с преступлением, стремятся к гармонии, а в его рассуждениях было что-то такое, что не сочеталось с хорошо выстроенной гипотезой. Столь свирепая месть требовала веского мотива.

Ящики письменного стола оказались пусты. Неужели этот человек ничего не хранил? Какого дьявола он тогда завел себе письменный стол? Ни единой бумажки, даже квитанции за газ отсутствуют. Возможно, конечно, что кто-то, избив жильца, потом очистил его квартиру, но в таком случае он же и навел в ней снова порядок.

Мы отправились расспрашивать соседей. Они не встретили нас аплодисментами. Уже в третий раз им пришлось отвечать на одни и те же вопросы: вы знакомы с Лусеной? Видели ли его хоть раз? Часто ли он здесь бывал? Все ответы сводились к одному категорическому «нет». Мы показали им фотографию, на которой пострадавший был запечатлен на больничной койке, однако она не только не помогла пробудить воспоминания, но, напротив, до того встревожила опрашиваемых, что полностью отшибла у них память. Для всех этих людей Лусена никогда не существовал. Они боялись, но не чего-то осязаемого и конкретного, внешнего и реального, а всего изменчивого и эфемерного, то есть самой жизни. Они испытывали страх как некую всеобъемлющую и абсолютную субстанцию. Как нечто тотальное. Наверное, это было единственное, что в них действительно присутствовало: страх. Брошенные женщины, утратившие надежду юноши, нелегальные чернокожие иммигранты, нищие арабские семьи, безработные пьяницы и старики с десятью тысячами песет пенсии. Они никого не знали, и их никто не знал. Они не разговаривали и не улыбались, погруженные в состояние, близкое к животному, в силу того что были лишены всего человеческого. Как не похожи были эти недоверчивые люди на веселых домашних хозяек, которых мы на днях опрашивали в квартале Кармело. Жизнерадостные женщины, что оживленно болтали, убирались у себя дома с помощью средств, пахнущих сосной, носили яркие разноцветные халаты и держали на телевизоре фотографию сына, проходящего военную службу. Это была та самая дистанция, отделяющая пролетариат от маргиналов.

Мы вышли из обшарпанной квартиры, ничего не добившись. Игнасио Лусена Пастор оказался призраком, который жил там, пользуясь своей бестелесностью, чтобы вращаться среди живых. Мы уже собирались перейти на другую сторону улицы, как вдруг кто-то окликнул нас от дверей. Это была одна из соседок, которых мы только что опрашивали. Я хорошо запомнила эту женщину, очень молодую, несомненно марокканку, вышедшую открыть нам дверь в окружении целого выводка ребятишек, мал мала меньше. Она сделала нам знак, чтобы мы подошли, не желая выходить на свет. Говорила она на примитивном испанском, мягком и прерывистом, как дыхание.

– Я дважды видела этого человека в одном и том же баре. Я была на улице, а он внутри.

– В каком баре?

– Через две улицы отсюда, на правой стороне, бар «Фонтан». Там всегда мужчины выпивают.

– Он был один?

– Не знаю. Я шла в магазин.

Несмотря на страх, она улыбалась. У нее были очень красивые глаза – черные и бездонные.

– Почему вы не сказали об этом сотрудникам городской гвардии? – спросил Гарсон.

– Дверь им открыл мой муж, не я.

– А ваш муж не хочет осложнений, верно?

– Мой муж говорит, что это не наши проблемы. Он каменщик, хороший работник, но не хочет проблем из-за испанцев.

– Но вы так не думаете? – мягко спросила я.

– Для моих детей эта страна уже родная, они в этой стране пойдут в школу. Главное – не делать ничего плохого, не обманывать.

– Я вас очень хорошо понимаю.

– Не рассказывайте, что я с вами разговаривала.

– Обещаю, что об этом никто не узнает.

Она улыбнулась. Ей было не больше двадцати пяти. Ее силуэт растворился в темноте.

– Вот это я понимаю! – воскликнул довольный Гарсон. – Примерная гражданка, да и только!

– Да, и вы можете побиться об заклад, что наша великая страна раскроет объятья ее детям, примет их с любовью и сделает для них элементарные вещи. Фактически она уже делает это – вы видели, в каких условиях они живут?

– Все наладится, Петра.

– Только не клянитесь на Библии.

Гарсон покивал головой как человек рассудительный, терпеливый и уравновешенный. По его мнению, я часто впадала в крайность при изложении своих взглядов.

Затем, разумеется, мы отправились в бар «Фонтан». В моем возрасте уже следовало бы понять, что бар отягощает биографию любого испанца, точно так же, как в биографии шведов непременно присутствует дом с паркетным полом. Тут не важен ни класс, ни верования, просто где-то в глубине у каждого простирается эта нейтральная и общая с другими территория, где нет виноватых и где ты можешь дать полную волю самым подлинным сторонам своего эго. Как я и воображала, «Фонтан» занимал в социальной пирамиде отечественных баров самый низ, так сказать, подвал. Пышный, словно барочная церковь, с собственным алтарем в виде стойки и с витражами, расписанными блюдами с мидиями и желтой паэльей, этот бар принадлежал к числу самых убогих заведений такого рода, куда я никогда не заходила. Многочисленные прихожане громко переговаривались, сидя за столами, уставленными бутылками, а главный священнослужитель с шумом мыл стаканы.

Мы представились хозяину, показали ему фото Лусены и получили неохотные ответы типа: не знаком, никогда его не видел. То же самое повторили и трое клиентов, игравших в карты за засаленным столом в углу бара.

– Но, насколько мы понимаем, он здесь часто бывает.

– Неправильно вы понимаете. Он не из постоянных клиентов, иначе бы я его вспомнил. Но если он всего раз или два заходил… что ж, сюда многие заходят.

Больше мы из него ничего не вытянули. Впрочем, возможно, он говорил правду: то, что арабка видела здесь пару раз Лусену, не означало, что он был завсегдатаем.

– Вы обратили внимание, Петра, что в детективных фильмах всегда известно, кто из персонажей лжет? И как это у них в кино получается?

– Одно мне совершенно ясно, Гарсон: дерьмовое это дело, и продвинуться в нем хотя бы на шаг равносильно победе.

– Все дела такие.

– И вся эта обстановка: непонятный тип, избитый в темном переулке, грязные квартиры, нелегальные иммигранты, вонючие бары… Поистине комиссар подсунул нам жемчужину криминалистики!

– А вы бы предпочли что-нибудь другое? – насмешливо осведомился Гарсон. – Маркизу, повешенную в своем дворце на шелковом чулке? Или похищенного шейха?

– Идите к черту!

Я слышала, как он от души смеется за моей спиной. Однако он был прав. В жизни не бывает ни легких дел, ни абсолютных добродетелей, ни вечного зла, а потому нам не оставалось ничего иного, кроме как не падать духом. Я повернулась к нему:

– Пришлите своего человека в этот бар. Пусть сидит там круглые сутки. Ясное дело, инкогнито и чтобы ушки держал на макушке. По крайней мере, в течение недели. И перестаньте насмехаться над своим начальством!

– Вижу, что вы в ужасном настроении, а между тем не все так плохо. Мы встретили весьма законопослушную женщину, молодую марокканку.

– Не напоминайте о ней, мне становится грустно, когда я представляю, какая у нее жизнь.

– Снова ваша жалость?

Я взглянула на него – он был такой радостный, такой довольный, как будто мы с ним были двумя школьниками на переменке или двумя клерками во время перерыва на кофе.

– Знаете, почему со мной это происходит, Фермин? Потому что в последнее время я слишком мало занимаюсь сексом.

Он тут же отвел взгляд, улыбка застыла на его лице. Цель поражена.

– Черт побери, инспектор!

– Я серьезно говорю, это ведь доказано: когда перестаешь вести активную сексуальную жизнь, начинаешь ощущать жалость к слабым и обездоленным. И наоборот, если ты интенсивно занимаешься сексом, то чужие беды затрагивают тебя гораздо меньше… Ты их просто не видишь.

Гарсон смотрел по сторонам, стараясь скрыть замешательство. Он по-прежнему оставался все таким же застенчивым. Любопытно, достаточно небольшого удара по традиционной структуре общения, чтобы перегородки, разделяющие друзей разного пола, зашатались, как при землетрясении.

– Напоминаю вам, что я дважды разведена; имеется в виду, что мне знакомы прелести супружеской близости… скажем так, длительной близости. Однако же теперь все это происходит так скоропалительно…

Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Гарсона, даже с учетом того, что он называл моей «природной оригинальностью». Он надел плащ и посмотрел на серое небо взглядом метеоролога.

– Как вы думаете, инспектор, дождь будет? Лучше нам вернуться в комиссариат и выяснить, что собой представляют эти чертовы тетради, которые мы нашли.

Цель поражена и потоплена.

Инспектор Патрисио Сангуэса, специалист по финансовым преступлениям, бросил взгляд на бухгалтерские книги Лусены. Ему не понадобилось много времени, чтобы обнаружить, что тетради пронумерованы, то есть имеют соответственно номера один и два. Затем он погрузился в изучение страниц, исписанных почерком малограмотного человека. Он рассматривал их по многу раз, перелистывал взад и вперед и при этом массировал себе подбородок на манер философа-сократика. Мы с Гарсоном в благоговейном молчании курили, с каждым разом все больше убеждаясь, что замешательство, демонстрируемое нашим коллегой, есть признак некоего существенного предчувствия. Наконец он заговорил:

– Это очень странно. Как сами можете убедиться, это не официальная и не коммерческая бухгалтерия. Нет упоминания ни НДС, ни других показателей, связанных с какой-то торговой либо производственной деятельностью. Возможно, речь идет о записях для внутреннего пользования. Но тогда возникает вопрос: а что, собственно, тут учитывается? Статьи какие-то странные, цифры тоже, а временные сроки – вообще бессмыслица.

– Можешь привести примеры?

– До они на каждой странице. Вот смотрите: «Ролли: пять месяцев. От 5000 до 10000. Сакс: 4 года. 7000. Джар: 1 год. 6000 минус расходы».

– Видимо, это шлюхи, – сказал Гарсон.

– Заключать со шлюхой договор на четыре года? Какой смысл? А эти имена!

– Возможно, это клички.

– Не знаю. Я передам тетради моим людям, чтобы они внимательно просмотрели их строчка за строчкой, а после скажу, в чем тут дело. Пока же можно думать что угодно.

Я взяла такси и поехала домой: пора было заняться собакой. Как только я открыла дверь, меня встретил громкий лай, заставив подозревать худшее, например, что вся моя мебель приведена в негодность. Увидев меня, Ужастик запрыгал, словно суфийский дервиш, в полном экстазе. Он любил меня, ну возможно ли такое? Он признавал меня своей спасительницей и благодетельницей, отдавал мне искреннюю дань вечной преданности. Если бы я знала, что завоевать собачью любовь так просто, то, возможно, не стала бы дважды выходить замуж. Я отправилась проверить, не натворил ли чего песик в мое отсутствие. И быстро успокоилась: новый жилец сделал свои дела в уголке сада, не тронув ни ковры, ни мебель. «Очень хорошо», – сказала я ему, подразумевая, что так и следовало себя вести, и погладила его нелепую голову. Пес вытянулся от удовольствия, отчего сделался еще уродливее.

Печенье, которое я оставила в качестве единственной еды, исчезло. Я задумалась, подходит ли такая пища собаке. Наверняка нет. Я поискала в «Желтых страницах» какое-нибудь ближайшее заведение, занимающееся домашними животными. И быстро наткнулась на название, показавшееся мне идеальным: «Собачий очаг». Оно не отличалось оригинальностью, зато в его каталоге числилось буквально все, начиная с консультаций ветеринара и кончая питанием и средствами гигиены.

– Ну что же, Ужастик, – сказала я, – пора нам сделать первый шаг, не имеющий отношения к полиции.

Поскольку поводка у пса пока не было, мне опять пришлось нести его на руках.

Магазин был красивый и просторный. Меня встретил мужчина примерно моего возраста, атлетически сложенный, и с улыбкой спросил, чем может служить. Я растерялась, поскольку понятия не имела, что именно мне нужно.

– Понимаете… – начала я, – в силу обстоятельств, не имеющих отношения к делу, я унаследовала этого пса. – Я продемонстрировала ему Ужастика, убежденная, что вызову у него сочувствие. – Так что мне нужно все, абсолютно все, в чем может нуждаться собака, начиная с визита ветеринара.

– Понимаю, – сказал он довольно низким голосом. – А я как раз ветеринар. Это заведение принадлежит мне, и наверху располагается мой кабинет, но, поскольку мой помощник отлучился, я могу, если хотите, осмотреть собаку прямо здесь.

Я кивнула. Он присел на корточки рядом с Ужастиком.

– Как его зовут? – спросил он снизу.

Я на мгновение замешкалась, потом призналась:

– Ужастик.

Он поднял голову, пристально взглянул на меня, так что я успела рассмотреть, что глаза у него темно-зеленые, и улыбнулся, обнажив безукоризненные зубы.

– Вы знаете, сколько ему лет?

Я покачала головой. Он раскрыл Ужастику пасть и вгляделся в нее.

– Полагаю, ему около пяти лет. А предыдущий хозяин вам известен?

– Да, это мой приятель.

– Я спрашиваю вас, потому что зачастую мы должны принимать во внимание привычки, обретенные собакой благодаря первому хозяину.

– Понятно, – сказала я, начиная терять спокойствие.

– Похоже, со здоровьем у него все в порядке. Ваш приятель не говорил, делал ли он собаке прививки?

– Нет, не говорил, и я уже не могу у него спросить… Он отправился в путешествие.

– Хорошо, тогда мы на всякий случай введем ему ежегодные вакцины. – Внезапно что-то привлекло его внимание. Он дотронулся до уха Ужастика. – Смотрите-ка, у него шрам! Похоже на укус, да, это безусловно укус большой и свирепой собаки, поскольку шрам очень глубокий.

– Он недавний?

– Нет-нет, он выглядит достаточно старым. На этом месте уже никогда не вырастет шерсть, хотя след от укуса почти незаметен и пса совершенно не уродует.

Я глупо хихикнула:

– Вы полагаете, его возможно еще больше изуродовать?

Мой собеседник встал во весь рост – высокий, широкоплечий, с коротко подстриженными русыми волосами.

– Не бывает уродливых собак, просто не бывает. В каждой есть свои элементы красоты. Только надо уметь их разглядеть.

– Что же вы разглядели в моем псе? – спросила я всерьез.

Он нагнулся и, опершись ладонями в колени, присмотрелся к Ужастику.

– У него очень благородный взгляд, а ресницы длинные и загибающиеся кверху.

Я тоже наклонилась.

– И правда, а я и не замечала.

Оба мы одновременно почувствовали нелепость ситуации и резко выпрямились, постаравшись выглядеть серьезнее, чем требовалось. Дальше все пошло гораздо быстрее, ветеринар занялся своим делом и ввел псу вакцину. Затем он вспомнил о другой своей роли и выказал готовность продать мне все, в чем нуждался мой новый друг. Я сразу поняла, что Мачадо, любитель разъезжать «без багажа, налегке»[2]2
  Цитата из стихотворения «В поезде» испанского поэта Антонио Мачадо (1875–1939).


[Закрыть], никогда не мог бы себе позволить завести собаку. Я приобрела ошейник с поводком, шампунь против паразитов, щетку, автопоилку, кормушку, мешок с кормом, корзинку-кровать, салфетки для чистки ушей и, отдельно, для чистки глаз. В общем, целое приданое, от которого не отказалась бы дочка магната. Разумеется, я не могла все это унести, а потому ветеринар записал мой адрес и пообещал, что его помощник сегодня же доставит все покупки мне на дом. Пришлось заполнять карточку клиента. Поскольку мне не хотелось ловить на себе любопытные взгляды и пускаться в объяснения, в графе «Профессия» я указала: «библиотекарь».

Вернувшись домой, я налила себе на два пальца виски и уселась читать газету. Ужастик явно одобрил мои привычки, потому что быстренько развалился рядом и заснул. Кажется, его ресницы и в самом деле были сильно загнуты. Забавный тип этот ветеринар и довольно приятный. Вообще интересный мужчина, да что там интересный – красавец, самый настоящий красавец. Наверняка женат и имеет пятерых детей, или гомосексуалист, или его «помощник» на самом деле – двадцатилетняя девушка, с которой у него роман. В любом случае это создавало трудности для осуществления того, чего, как я заметила, чертовски мне хотелось: очутиться с ним в постели. То, что я сказала Гарсону, было голой правдой, мои интрижки в последние два года производили жалкое впечатление, итог был весьма неудовлетворительным. Думаю, что в целом их можно было определить как чересчур обезличенные. Я вздохнула.

Через час в дверь позвонили. Я бросилась открывать, Ужастик путался у меня под ногами, и, когда наконец дверь распахнулась, у меня не осталось сомнений в том, что сам Господь ниспослал мне этого шелудивого пса. Передо мной стоял ветеринар собственной персоной, нагруженный объемистой коробкой.

– Моему помощнику пришлось срочно уехать, так что я пришел сам, как только закончил прием. Не слишком поздно?

Я лихорадочно соображала, что на мне надето в качестве домашней одежды. Вроде бы ничего особо кошмарного.

– Поздно? Да ну что вы! – с улыбкой произнесла я. И застыла на месте как идиотка.

– Можно это куда-нибудь поставить? – спросил он.

– Ох, извините! Проходите, пожалуйста.

Если я и дальше буду демонстрировать свою тупость, эта ослепительная красота покинет меня так же внезапно, как появилась.

– Можно поставить коробку здесь, если вас не затруднит.

Ужастик приплясывал вокруг гостя, обнюхивая его.

– Прекрасно, вижу, что он меня узнал. Знаете, я забыл вас предупредить: нужно заботиться о том, чтобы в поилке все время была свежая вода. Это все-таки сухой корм, он требует большого количества жидкости. Питье собаке необходимо.

Я улыбнулась:

– Кстати, о питье: как вы насчет пропустить рюмочку?

Он изумленно замер. Должно быть, подумал, что только сорокалетние бабенки атакуют так прямолинейно. В общем, я, видимо, вышла за рамки, слишком резко перейдя от одного к другому. И попыталась смягчить свой просчет:

– Я увидела, как вы тащите эту тяжеленную коробку… Конечно, если кто-то вас дожидается…

– Никто, – пробормотал он. Потом, оправившись от неловкости, с беспечным видом произнес: – С удовольствием выпью с вами.

Не помню, чтобы когда-нибудь делала столь сильный ход, но как прикажете поступать охотнику, когда добыча не пытается убежать и к тому же находится на расстоянии выстрела?