Текст книги "Орден Сталина"

– Позвольте полюбопытствовать, – проговорил Скрябин, – с чего это вам вздумалось заглянуть ко мне в гости? Не припомню, гражданин… – он для виду еще раз заглянул в удостоверение, – …гражданин Стебельков, чтобы я вас к себе приглашал. Или, может, это не ваши документы и не ваш список на бланке НКВД? Может, вы украли и то и другое?

– Да, да, – закивал Стебельков, – каюсь: украл. В трамвае, у одного гражданина в форме.

– Что же, – сказал Николай, – стало быть, вы и есть капитан госбезопасности Стебельков.

Чекист разинул рот, не понимая хода мыслей своего собеседника, и тот пояснил:

– Если б вы и впрямь украли такие «корочки», – Николай помахал красной книжицей перед носом Стебелькова, – то скорее язык бы себе откусили, чем сознались в этом. За преступления подобного рода наказание не такое, как за квартирные кражи.

Коле показалось, что его визитер стушевался, но на самом деле тот просто обдумывал ситуацию.

– Очевидно, – продолжал юноша, – вы собрались позаимствовать что-то из моих вещей – я, боже упаси, не стану употреблять слово украсть. Сотрудники госбезопасности на воровство, конечно же, не способны. А вот это, – он взял с подоконника бумажный пакет, в котором что-то явственно звякнуло, – не более чем экзотический сувенир. Какая удача, что на нем остались ваши отпечатки пальцев. Будет что предъявить милиции. – И Скрябин сделал такое движение, будто собирался подойти к телефонному аппарату, стоявшему чуть в стороне на тумбочке.

Пленник дернулся – то ли инстинктивно, то ли рассчитывая переместиться по комнате вместе со стулом и на время преградить Коле дорогу к телефону. Однако брючный ремень был пристегнут к батарее надежно. Попытка приподняться привела лишь к тому, что Стебельков ударился плечом о подоконник и грязно выругался.

Вальмон мяукнул коротко и недовольно, спрыгнул с подоконника на пол, а затем потрусил к Колиной кровати и устроился на ней, свернувшись на привычном месте – с краю постели.

– Я чувствую, – сказал Николай, – что желания объясняться с милицией у вас нет. Да оно и понятно. Никто не станет вызволять вас из кутузки. Вы сглупили: вам не следовало брать на дело ни список, ни тем более служебное удостоверение. Теперь ваше начальство открестится от вас, и вы сядете в тюрьму вместе с уголовниками. Но я готов обсудить сложившуюся ситуацию. Так что вы можете мне предложить?

Чекист проронил – сдавленно и зло:

– Денег у меня нет!

– Не страшно! – воскликнул Скрябин. – У меня есть. – (При этих словах глаза Стебелькова как-то странно блеснули, и от Николая это не укрылось.) – Я ожидаю от вас более интересных предложений.

– Может быть, вы хотите получить от меня какую-нибудь информацию? – Стебельков сам удивился тому, как легко он это сказал.

Коля выговорил как бы с неохотой:

– Ну, что же, может быть, это мне и подойдет. – И тут же – без малейшего промедления, но совсем с другой интонацией, – спросил: – Как на Лубянке узнали обо мне и о тех книгах?

Надо отдать Стебелькову должное – он ответил, не раздумывая, словно заранее предугадал вопрос:

– Ваша, Николай Вячеславович, бывшая подружка нам просигнализировала.

И Скрябин разом понял две вещи.

Во-первых, для него тотчас разъяснились события примерно двухмесячной давности, по поводу которых он долго негодовал и недоумевал. Его подруга – девушка из университета, лаборантка одной из кафедр, – с середины зимы нередко гостила в этой квартире. Но в начале апреля она вдруг пропала, словно сквозь землю провалилась, оставив у Николая два своих платья и косметику. На кафедре, где девушка работала, Скрябину сообщили, что она спешно уволилась. Узнавать же ее домашний адрес Коля не решился, опасаясь скомпрометировать молодую особу. И всё дожидался, не объявится ли она сама – хотя бы для того, чтобы забрать свое имущество.

А во-вторых…

– Вам известно о моем отце, – не спросил, констатировал Коля.

Стебельков усмехнулся и сказал:

– Только поэтому мы решили… то есть я решил изъять книги тайно. В противном случае их просто конфисковали бы.

«А меня вывели бы в расход», – мысленно дополнил его Коля. Вслух же произнес:

– Вот об этом, пожалуйста, поподробнее: кто именно решил послать вас ко мне? Только не сочиняйте, будто вы сами придумали обчистить мою квартиру. Вы же как-никак капитан госбезопасности. Не к лицу вам заниматься кражами со взломом.

Сотрудник НКВД помолчал – явно соотнося в голове какие-то возможности, – а затем выговорил:

– Его фамилия Семенов. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Семенов.

Нельзя сказать, что Сталин не доверял Генриху Ягоде – он не верил в него. Потому-то и не открывал ему всей правды об истинной сущности проекта «Ярополк», который формально находился под патронажем НКВД. И, уж конечно, Хозяин не сообщил Ягоде, когда и при каких обстоятельствах возник этот проект: наполовину – советское учреждение, наполовину – оккультный орден. Не было в нем поначалу ничего советского, да и оккультного, если разобраться, было не так уж много. Научный эксперимент – вот что хотели осуществить его основатели. И цель эксперимента была великой, невиданной: произвести энергетический удар по Тонкому миру, вернуть прежние силы зачахшему эгрегору язычества и возвратить Русь к поклонению исконным славянским божествам.

Начиналось же всё в столице Российской империи более сорока лет назад, и Сталин точно знал, как это было.

Шла осень 1893 года, и три основателя «Ярополка» совещались в богато обставленной петербуржской гостиной, выходящей окнами на набережную Невы.

– Господин Филиппов – человек несомненных и выдающихся дарований, – говорил один из этих троих: осанистый, крепко сложенный мужчина лет тридцати пяти, с ухоженными усами и бородкой, с крупными чертами породистого лица, – однако разумно ли будет привлекать к нашему делу новых людей? Утрата секретности будет означать для нас утрату всего. А ежели принять во внимание политические взгляды инженера…

Говорящий умолк на полуслове, но никто не стал переспрашивать, о чем он ведет речь; и так было ясно. Трое мужчин расположились на диванчиках, стоящих вдоль длинной стены гостиной, и друг на друга почти не глядели.

– Всё так, Николай Михайлович, – произнес самый старший из них – густоволосый брюнет с бородой по самую грудь, возрастом далеко за сорок, с выражением лица решительным, почти фанатическим, – однако завершить наше дело без господина Филиппова вряд ли возможно. Если он не станет нашим соратником, ни мои изобретения, ни открытия Александра Степановича не позволят нам исполнить задуманное.

Александром Степановичем звали третьего участника собрания: мужчину возрастом за тридцать, высоколобого, с набрякшими веками и утомленным лицом. Выслушав сказанное, он кивнул:

– Согласен с Павлом Николаевичем. И неважно, что Филиппов – марксист по своим убеждениям. Он и знать не будет, кто именно его нанял и для чего. Мы убедим его, что, исполнив наш заказ, он продвинет вперед науку, а заодно и пополнит свои денежные средства. Он, кажется, мечтает основать журнал «Научное обозрение»? Ну, так у него появится эта возможность… А посвящать Филиппова в дела Ярополка мы, разумеется, не станем.

Осанистый Николай Михайлович только хмыкнул. Идея была ему не по душе, но и отринуть доводы собеседников он не мог. Слишком уж многое он поставил на карту. Если бы всё раскрылось, его товарищи, безусловно, получили бы порицание и, возможно, даже были бы сосланы, а вот он сам так легко не отделался бы. Честь фамилии была бы запятнана навсегда. Однако в случае победы их дела…

– Решено, – кивнул он, наконец, и двое его товарищей облегченно выдохнули, – завтра пригласим сюда Михаила Михайловича Филиппова. И если его способ электрической передачи на расстояние волны взрыва – это не миф…

Николай Михайлович, по обыкновению, не договорил фразы.

Из этой троицы двое были известны всем, да и третий – тоже известен, хотя и в более узких кругах. Павлом Николаевичем был великий электротехник Яблочков, Александром Степановичем – изобретатель радио Попов. А вот Николай Михайлович, вдохновитель проекта «Ярополк», носил фамилию Романов. Великий князь, внук императора Николая Первого, историк и масон, он решил, что нет иного пути возрождения России, кроме как отринуть девять веков христианства и снова всем стать язычниками.

Впрочем, отцы-основатели проекта, давая ему название, имели в виду не только древнерусского князя Ярополка Святославовича, убитого по приказу его брата Владимира – Крестителя Руси. Я в наименовании проекта означало Яблочков, Ро – Романов, По – Попов. Вот вам и Ярополк. А инженер Филиппов оказался – сбоку припеку, хоть именно он и совершил нечто.

Иосиф Виссарионович хорошо помнил инженера: встречался с ним как раз в день его смерти – уже десятью годами позже, в 1903-м, когда сам он был еще не Сталиным, но уже – Кобой…

– Да, – прошептал Хозяин, отвечая своим мыслям, – такие, как Филиппов, славы не получают.

А вот Генрих Ягода явно возжелал мирской славы. О нем, созидателе Беломорканала, снимаются кинофильмы, в его честь пишутся хвалебные оды!.. Что ж, он позволит Ягоде вознестись еще немного. Товарищ Сталин не ревнив к суетной славе. Есть только один истинный бог, и имя ему – Власть. А богам не слава нужна – поклонение.

И те, кто служит Власти, не должны быть знамениты, не должны погрязнуть в тщете земного. Они будут незаметны и скромны – как, к примеру, нынешний глава проекта «Ярополк» Григорий Ильич Семенов. Только ему одному товарищ Сталин доверял теперь, когда над «Ярополком» столь отчетливо нависла опасность.

– Ну, так… – прошептал Коля. – Стало быть, Семенов…

– Он, он, – подтвердил Стебельков, приняв Колино замешательство за недоверие. – Семенов послал меня за вашими книгами.

– Интересно… – протянул юноша раздумчиво, а потом повторил – возвышая голос и странно воодушевляясь: – Интересно!

Стебельков изумленно глянул на Николая, но тот не дал его изумлению развиться, быстро спросил:

– Ваш начальник – разве он имел право давать вам поручения подобного рода?

– Разумеется, нет, – ответил Стебельков. – Он меня подставил, пользуясь своим служебным положением.

– И, конечно, вы не согласились бы на такое, если б у вас был выбор? Скажем, если бы вы обладали достаточными материальными средствами, чтобы распрощаться с Лубянкой?

Глаза Стебелькова снова блеснули.

– Вы правы… – произнес он так, словно эта мысль только что ему самому пришла в голову.

– В таком случае, – проговорил Николай, – я готов обеспечить вам подобную возможность в самое ближайшее время.

– А что взамен? – тотчас поинтересовался Иван Тимофеевич.

– Взамен вы будете время от времени рассказывать мне о делах вашего шефа, комиссара госбезопасности Семенова.

– Я согласен! – произнес взломщик с чрезвычайным энтузиазмом.

«Вот это да! – удивился Коля. – Другой бы на его месте возмущался и угрожал, а этот на всё согласен. Неужто жадность его настолько обуяла? Или он играет со мной? Ну, да ничего, я его переиграю».

– И чем теперь занимается Семенов? – спросил Скрябин.

– У него сейчас в разработке всего одно дело, – с готовностью отозвался Иван Тимофеевич. – О крушении «Горького». И сам Григорий Ильич работал только с одной подследственной – некой Анной Мельниковой.

Коля слегка изменился в лице, и от Стебелькова это не укрылось: он бросил на юношу быстрый и цепкий взгляд, а затем продолжил:

– Но теперь он и с ней закончил: Мельникова подписала признательные показания. Она входила в группу кинодокументалистов, которые и организовали крушение самолета. Если вам нужны подробности, я могу всё разузнать.

– Да, нужны, – быстро сказал Коля; полученными сведениями он был не только потрясен, но отчасти и обнадежен: можно было рассчитывать, что с Анной не случится ничего худшего, чем то, что уже случилось. – И вот как мы с вами договоримся. Вы дадите мне номер телефона, по которому я смогу звонить вам, или назовете другой способ с вами связаться. А по поводу сегодняшней операции вы скажете Семенову следующее. Придя ко мне, вы обнаружили этот шкаф, – он взглядом указал на хранилище эзотерических изданий, – пустым. И замок шкафа при этом был взломан. То есть вы поняли, что кто-то вас опередил. Всё остальное до мельчайших деталей расскажете, как было: про дверь квартиры, которую вы отперли с помощью отмычек, про кота, запертого вами в туалете, про обстановку моей комнаты… Словом, подробностей приплетите как можно больше.

– Да, конечно, я понимаю, – покивал Иван Тимофеевич.

И они завершили сделку. Стебельков сказал Коле номер особенного (не прослушиваемого) телефона, и они условились о времени, когда можно будет звонить. После этого неудачливый взломщик был отвязан от стула, и ему были возвращены удостоверение и список книг.

– Теперь ступайте! – Николай махнул рукой в сторону дверей. – Выход из квартиры, я полагаю, вы сами найдете. А инструменты ваши, – он указал на пакет с отмычками, – я, уж не обессудьте, оставлю себе.

Иван Тимофеевич – медленно: всё тело его затекло, – поднялся на ноги, вдел свой ремень в шлёвки на брюках и, пятясь, словно из опасения повернуться к Коле спиной, двинулся к дверям. Зато выбравшись в коридор, он явственно заторопился: поступь его сделалась частой.

Николай в два прыжка переместился к дубовому шкафчику, с которым безуспешно сражался Стебельков, и открыл его одним поворотом какого-то незаметного рычага. Замочной скважины Коля даже и не касался: она была сделана исключительно для отвода глаз.

В шкафу находились не только книги: в промежутках между дубовыми дверцами и книжными корешками на полках стояли диковинные предметы непонятного назначения. Один из этих предметов – весьма увесистый – Коля схватил и бросился в коридор следом за капитаном госбезопасности. Тот было уже у самого выхода, когда Скрябин крикнул ему:

– Иван Тимофеевич, погодите!

Тот уже схватился за дверную ручку, и на какой-то миг у него возник соблазн: выскочить на лестничную клетку, опрометью броситься вниз. Чекист помнил про желтый порошок, непонятно как брошенный ему в лицо, и не желал узнавать, что мальчишка ещё может вытворить. Но бежать – этого Иван Тимофеевич не мог себе позволить. Теперь – никак не мог. И он изобразил на лице готовность услужить.

– Возьмите-ка еще вот это. – Скрябин быстро подошел к входной двери и опустил на маленькую полочку под вешалкой взятый из шкафа предмет. – Скажете Семенову, что нашли эту вещицу у меня в комнате и решили прихватить, раз уж с книгами ничего не вышло.

Иван Тимофеевич с изумлением поглядел на неожиданный подарок: оптический прибор, напоминавший старинную подзорную трубу, только очень уж короткую, без телескопического удлинения. Всю поверхность прибора – а сделан он был, по-видимому, из меди, – покрывала гравировка в виде латинских текстов и довольно примитивных рисунков, на все лады изображавших сцены убийств, самоубийств и казней.

– Что это? – спросил Стебельков.

– Это – ауроскоп, – сказал Коля.

Такого слова чекист никогда не слыхал и осторожно осведомился:

– И для чего эта штука нужна?

«А ни для чего», – чуть было не вырвалось у юноши. Но, во-первых, ауроскоп – одна из реликвий Вероники Александровны, – только самому Николаю ни для чего не был нужен; другим людям он мог бы и сгодиться. А, во-вторых, на эту вещь Скрябин возлагал большие надежды и не намерен был раскрывать правду о ней.

– Ваш начальник – комиссар госбезопасности Семенов – разберется, – проговорил Коля. – Просто отдайте ему прибор и скажите, что он показался вам заслуживающим внимания. Надо только завернуть его во что-нибудь.

На полке, куда Николай положил ауроскоп, лежала целая стопка старых газет. Юноша взял одну из них, и тотчас на пол посыпались маленькие картонные прямоугольники, пробитые компостером. Стебельков кинулся их подбирать и складывать обратно – к газетам, пока Скрябин обертывал ауроскоп газетной бумагой.

Когда чекист ушел, держа под мышкой подарок, Коля бросил взгляд на полку под вешалкой, где осталась лежать целая кипа прокомпостированных билетов Ярославской железной дороги. С Ярославского вокзала ездила к своей приятельнице Колина старушка-соседка, а использованные билеты всякий раз оставляла в коридоре, забывая их выбрасывать.

По этой причине или по какой-то другой, но в тот же самый день, ближе к вечеру, Скрябин посетил здание Ярославского вокзала. Вошел он туда, неся за спиной большой брезентовый рюкзак, явно набитый чем-то тяжелым, а оттуда вышел уже без рюкзака.

Николай поведал своему отцу басню, в которой были и поврежденный квартирный замок, и распахнутые двери комнаты, и даже исцарапанный книжный шкаф; не было в ней одного только Стебелькова. По версии Коли, у себя дома он обнаружил все перечисленные безобразия, однако самого вора не застал.

– Книги твоей бабушки – они и впрямь такие ценные? – спросил Колин отец.

– Чрезвычайно, – произнес Николай веско. – И мне хотелось бы найти для них более надежное место.

– Можно перевезти их в мою квартиру в Кремле, – предложил сановник.

– А если их там кто-нибудь увидит?

– А, ну да! – Отец Николая досадливо взмахнул рукой: он позабыл, что за книжицы хранились у его сына. – Конечно, их лучше поместить подальше от чужих глаз.

Поразмыслив, он вытащил из нагрудного кармана рубашки блокнот и карандаш и набросал какой-то адрес.

– Вот, возьми. – Вырвав листок, он протянул его Коле. – На улице Герцена есть один дом… Там недавно освободилась квартира – бывшая привратницкая, крохотная, но с отдельным входом. Как зайдешь с улицы в арку, увидишь дверь налево. – (Откуда отец знает об этой квартире, да еще в таких подробностях, Коля не рискнул поинтересоваться.) – Запасной ключ от неё спрятан за дверным косяком, сверху, ты его сразу отыщешь. Можешь в эту квартирку перенести свои книги безбоязненно – туда никто не въедет. А пломбы со входной двери просто сорвешь…

Если б отец Николая Скрябина узнал, чем занялся его сын, когда все улеглись спать, он, вероятно, пожалел бы и о своей сговорчивости и о том, что не указал Коле на дверь, едва тот появился на пороге его госдачи.

В на госдаче Колиного отца имелся, по тогдашнему обычаю, небольшой кинозал, куда привозили на просмотр только что вышедшие картины. И глубокой ночью Николай сидел в будке киномеханика, глядя сквозь окошечко в стене на полотнище экрана. Просматривал он ту самую пленку, из-за пропажи которой на Лубянке разгорелся такой сыр-бор.

Похищенный Колей фильм – точнее, часть фильма – не имел ничего общего с авиакатастрофой над Ходынским полем. Скрябин увидел на экране толпу бодрых граждан, вышагивавших на фоне огромной плотины, и понял, что пленка запечатлела открытие Беломорско-Балтийского канала – помпезное мероприятие, на котором присутствовали первые лица государства. Неясно было только, почему фрагмент документальной ленты о событиях двухлетней давности стал вдруг уликой для НКВД?

Просмотрев пленку один раз (и обнаружив на ней среди прочих высоких гостей и наркома Ягоду, и своего отца), Коля стал прокручивать ее вторично. Вот тут-то его и ждало открытие.

Время от времени то за спиной у Генриха Григорьевича (уже нацепившего на себя орден Ленина, врученный ему как созидателю чудо-канала), то за плечом у наркома, а то и вовсе рядом с ним появлялся рослый мужчина в форме НКВД со знаками различия комиссара госбезопасности 3-го ранга. Сколько бы раз ни мелькал он в кадре, с какого бы ракурса ни снимала его камера, лицо чекиста от этого не менялось. Точнее говоря, не менялось полное отсутствие этого лица, вместо которого пленка показывала лишь размытое, лишенное четкого контура пятно.

– Семенов, – прошептал Коля. – Теперь всё ясно. Она это обнаружила и по неосторожности сообщила ему… И Григорий Ильич, чтобы ее устранить, решил состряпать против неё дело.

Непонятно было только, почему для устранения одной-единственной женщины негодяю понадобилось организовывать авиакатастрофу? И каким образом ему удалось сделать так, что несчастный Благин уронил свой самолет на крыло «Горького»? А главное: как теперь вызволить Анну, доказать ее невиновность?

Стебельков, с которым Николай успел встретиться до отъезда на отцовскую дачу, сообщил, что следствие по делу кинодокументалистов пока идет, но скоро должно завершиться: почти ото всех подозреваемых получены признательные показания. Коля сунул Ивану Тимофеевичу довольно пухлый конверт с деньгами, и тот долго благодарил его. Скрябин заручился также обещанием Стебелькова немедленно сообщать ему все новости о судьбе кинодокументалистов и не сомневался, что обещание свое тот сдержит. Увы: по окончании следствия, после передачи материалов в Особое совещание НКВД, где решения выносились без проволо́чек и не отличались разнообразием, приходилось ожидать только одной новости: о расстрельном приговоре для красавицы-кинооператора и ее товарищей.

Когда на следующий день Николай возвратился домой, он первым делом распахнул свой гардероб и вытащил оттуда чемодан, набитый книгами. В чемодане этом находился и фотографический альбом Колиной бабушки, а в нем – склеенная из обрывков Аннина фотокарточка. Скрябин хотел еще разок взглянуть на неё, однако альбом в его руках раскрылся так, что снимок красавицы оказался к юноше обратной стороной. А на противоположной странице Николай увидел ту заметку: о крушении аэроплана в 1911 году. И теперь он как следует разглядел фотографию, которая её сопровождала.