Текст книги "Выживет сильнейший? Как избежать физических и психологических травм в детском спорте"

3. Судьба человека

У меня нет контакта со всеми. У меня есть контакт с каждым. Чувствую каждого, вижу каждого, как будто разлетаюсь на двадцать частей, каждая из которых держит своего ребенка за руку, смотрит глаза в глаза. Спрашивает: «Ты как?»

Вот я выхожу на поле.

Знаете, какой момент люблю? Когда даю первый свисток. Передо мной стоят двадцать человек, красивые и разные. Очень разные. Дерзкие, наглые, замкнутые, стеснительные, смешные, вредные, грустные, всякие.

У меня нет контакта со всеми. У меня есть контакт с каждым. Чувствую каждого, вижу каждого, как будто разлетаюсь на двадцать частей, каждая из которых держит своего ребенка за руку, смотрит глаза в глаза. Спрашивает: «Ты как?»

Или, например, люблю обниматься: до начала, во время, после тренировки. Нет такого времени, которое не подходит, чтобы обнять ребенка. Неважно, что было тяжело или кто-то был наказан за то, что кого-то обидел. Объятий заслуживает каждый. В равной степени.

Я осознаю каждый момент: то, что я сейчас делаю, то, что говорю, то, что чувствую к ним, как отношусь, – это формирует детей прямо сейчас. Это зерна, которые я сажаю и поливаю, и они обязательно прорастут. Нет никакого «сегодня мы будем учиться уважать друг друга и играть как команда», потому что эта любовь – безусловная, у нее нет начала и конца. Моя задача – держать эту любовь во внимании. Все время.

Я дала свисток – это моя территория и мои правила. И я создаю такие условия, чтобы все дети понимали их и уважали, чтобы они знали собственные границы. Чтобы уважали границы других. На самом деле я никогда никого не заставляю. Всегда приглашаю в игру. Ребенок имеет право выйти и не участвовать в ней. Всегда. И это фундаментальное право – право сказать «нет». С этого «нет» на самом деле все и начинается.

Мы – люди, выросшие в непростые времена. Нам всем говорили, что надо сначала окончить детский сад, потом школу, потом университет, потом работать, купить дом или квартиру, родить детей, наживать блага. У нас всегда было «надо», но почти никогда нас не спрашивали, чего мы хотим на самом деле. А уж отклонение от предписанного средой и культурой маршрута всегда было худшим из возможных сценариев.

Мне пришлось двигаться по этому маршруту почти сорок лет, чтобы научиться говорить «нет» и «не хочу». И когда я смотрю на человека, которому три, пять, пятнадцать лет, то первое, что я ему предлагаю, – возможность сказать мне «нет» и остаться в безопасности, быть не осужденным, быть понятым. Я научилась признавать человека любого возраста и принимать его «нет», особенно «нет» ребенка.

Признание и принятие – это две жирные темы, которые на всю оставшуюся жизнь способны проникнуть сквозь человека, они прошьют абсолютно все сознательное и бессознательное. Они будут просвечивать сквозь принятые вами решения, выбранные профессии, сказанные слова. Мы будем искать принятия и поощрения на работе, в школе, в профессии, в постели, в любом диалоге, любых отношениях. Непризнанный и непринятый человек – это боль длиною в жизнь. Как человек, который своей работой помогает людям прийти наконец к принятию и признанию, я могу говорить об этом вечно. Книга не только про это, но запомните: нужно искать принятие и признание. Я не встречала людей, у которых это место не болит (может, потому, что я родилась и выросла на постсоветском пространстве и круг моего общения – люди, рожденные в СССР), но, как говорят мои друзья-психологи, в этом вопросе география значения не имеет.

Когда ребенок приходит ко мне впервые, я ему объясняю правила, я эти правила обслуживаю и отвечаю за то, чтобы они соблюдались.

Первым делом я говорю: «Ты можешь не участвовать в том, что здесь происходит, это твое право». Я наделяю ребенка правами и не наделяю ответственностью, вся ответственность остается на мне. Рассказываю, кто я, что мы делаем, кто все эти дети, и говорю: «Ты можешь в этом не участвовать, у тебя есть такое право, его никто не отнимет».

Но тут же я определяю границы своей ответственности. Мое правило звучит так: «Ты можешь в этом не участвовать, но есть физический периметр, за границы которого ты не выходишь. Здесь ты можешь делать все, что хочешь, это твое право». Так, с одной стороны, границы демонстрируют ребенку безопасность, он понимает, что может делать все, что угодно, но в этих границах. Для ребенка, особенно маленького, это исключительно важно.

С другой стороны, у него возникает огромная свобода, которой он начинает пользоваться. Теперь он смотрит гораздо шире, возможностей проявлять себя становится гораздо больше, потому что участие – уже не правило, а его желание. Ты можешь воспользоваться возможностью присоединиться к игре, а можешь не воспользоваться. Я за то, чтобы ребенок понимал, мог выбирать и управлять своим выбором, потому что тогда угол его зрения становится гораздо шире, тогда он может попробовать, выбрать то, что ему нравится больше всего, и никогда не испытывать нехватки того, в чем его ограничивали.

Мы, наверное, первое поколение, которое сталкивается с этим, пробует и которое увидит плоды этого в больших масштабах. Да, это история про свободу, выбор, ответственность и про свободу этот выбор менять, но что бы ни происходило – ты всегда принят. Ты хочешь этого? Отлично, я тебя принимаю. Но ответственность все равно на мне, значит, я отвечаю за границы.

Границы – это физическая территория плюс время. Если я понимаю, что происходит что-то нежелательное, то обслуживать выбор этого ребенка – моя зона ответственности.

То есть – я тебя вижу, я принимаю то, что ты выбрал, но я по-прежнему обеспечиваю тебе безопасность.

Признание и принятие – это две жирные темы, которые на всю оставшуюся жизнь способны проникнуть сквозь человека, они прошьют абсолютно все сознательное и бессознательное.

4. Великий тренер в идеальном мире

Сейчас мир футбола похож на огромный табун рабочих лошадок – профессионалов хорошо натренированных, но часто безликих, одинаковых по духу, по настроению.

Я точно знаю, что в ФИФА сидят умные люди, которые отвечают за образование тренеров, за то, какую информацию они им дают, как тестируют тренеров, как их лицензируют. Я верю, что в Европе и на Западе множество людей работают над этим, уделяют этому большое внимание. Но этого недостаточно.

Сейчас мир футбола похож на огромный табун рабочих лошадок: профессионалов, хорошо натренированных, но часто безликих, одинаковых по духу, по настроению. И есть какое-то количество невероятных талантов, великих игроков, но их единицы. Вы обращали внимание, что это яркие личности? Что это свободные люди? Они в меру дерзкие и не всегда всем нравятся. Они живые, много улыбаются, и игра для них – это удовольствие!

А что бы было с миром спорта, если бы детей тренировали в иных, предлагаемых мной, условиях? Условиях, в которых ключевое – не инфраструктура, не лицензии и не большие кабинеты и выстроенные системы или деньги. Источником того, о чем пишу я, является сам Человек и то, что у него внутри. Только Великий тренер способен подарить миру Великого игрока. Величие – это то, с чем рождается каждый. Великий – значит живущий своей величиной. А жить своей величиной – это знать, кто я, чего я хочу, быть открытым миру, признавать другого, иметь принципы, знать цену свободе.

Чтобы дать возможность Великому игроку проявиться, надо начинать признавать его до того, как он стал Великим. Он родился и принял решение прийти к вам на тренировку. Он не попал по мячу. Откуда вам знать, что перед вами не Великий?

И я вдруг представила множество талантливых игроков. Таланты не рождаются раз в несколько лет, они рождаются ежедневно. Что, если талантлив каждый? И если проявленный талант – это только стечение огромного количества обстоятельств?

Одно из таких важнейших обстоятельств – это свобода от давления. Великие игроки – это свободные игроки. Но давайте признаем: мы, тренеры и родители, очень любим диктовать свои условия, давить, контролировать, ограничивать, подавая это под соусом безопасности или «я лучше знаю». Мы любим удобных детей. А свобода не предполагает удобства.

Если изучить истории талантливых спортсменов, то окажется, что в большинстве своем это были дети, на которых поставили крест или которых полностью отпустили, дав возможность делать то, что они хотят, и чтобы при этом никто их не трогал. Свобода – это важнейший фактор в развитии таланта. Свобода – это те самые возможности делать все что угодно, исследовать, изучать, жить из любопытства, а при встрече со скукой – изобретать. Исследовав эти территории, я сам выбираю, что мне подходит. Не то, что вы мне говорите, а то, что подходит именно мне. И когда ребенок выбрал то, что ему нужно, он начинает направлять на это все свое внимание. Это результат выбора ребенка, его туда никто не толкал.

Ребенок говорит: «Я хочу быть великим футболистом». Или пианистом. Или поваром. Когда мы это слышим, что мы первым делом извлекаем из нашей головы? «Хочешь быть великим? Надо пахать». Это установка. Человек никогда не пашет, если занят любимым делом. Посмотрите на историю, на биографии гениев, талантов, выдающихся людей. Эти люди делали то, что им нравится, а значит, не работали никогда.

Ребенок должен иметь возможность ничего не делать, ему должно быть скучно, он должен иметь возможность смотреть в потолок, ковыряться в носу, отвлекаться на 550 факторов, про один из которых он вдруг подумает: «О, а вот это мое!» И пойдет туда. Без свободы это невозможно. Поэтому, кстати, в тренировочном процессе должно быть очень много свободы. Это учит ребенка самостоятельно принимать решения.

Если нет свободы, никаких решений не будет. «Я буду делать что-то, чему меня научили, но это будет не мое». И если это «не его», то ни о какой реализации таланта речи быть не может.

Талант – это мое, это никем не может быть присвоено, это структура моей ДНК. То, что я делаю, – и есть я. Если мне это навязали, если меня заставили, то это просто работа. Именно свобода дает мне уникальность в любом навыке, и она может быть только моя собственная, и никто никогда не может меня этому научить. Направить могут. Обозначить границы для безопасности могут. Помочь принюхаться могут. Могут дать больше возможностей для реализации, чем я себе представлял. И при этом могут сказать: «Смотри, диапазон не такой, а намного шире. И ты можешь это все поисследовать».

Задача тренера и родителя – создать условия, а не толкать ребенка в работу. Любой дурак может заставить ребенка бежать трехкилометровый кросс или играть на скрипке три часа. А вы попробуйте сделать так, чтобы ребенок занимался этим радостно и с любопытством. Не манипуляциями вроде: «Пойдем в аквапарк, когда выполнишь». Не торгом.

Сможете так сделать – тогда он вернется к вам. Вы обретете доверительные отношения, в которых оба получите то, что нужно вам обоим.

Свобода – это важнейший фактор в развитии таланта. Свобода – это те самые возможности делать все что угодно, исследовать, изучать, жить из любопытства, а при встрече со скукой – изобретать.

5. Димка и Бека. Свобода, конфликты, принятие и любовь

Димка – единственный человек, которого я выгнала с тренировки за всю свою тренерскую практику.

У меня есть правило, основанное на интуиции: если произошел конфликт, я останавливаю тренировку или даже игру. Даю свисток, собираю всех в круг и спрашиваю: что сейчас произошло? И этот момент может быть ключевым не только в этой тренировке, а в жизни в целом. Я не обвиняю – спрашиваю, что побудило к именно такому поступку.

У меня есть история про Димку и Беку, иллюстрирующая это правило. История о двух киргизских ребятах из разных семей с разными социальными статусами.

Димка – единственный человек, которого я выгнала с тренировки за всю свою тренерскую практику.

Он был очень перспективным. С ним сложно было оставаться тренером, не падающим в фантазию про то, каким Димка может быть чудом футбола, выдающимся игроком. Он был сильным, мощным, рьяным, очень эмоциональным – эмоции просто били через край! – вспыльчивым, ярким, заметным. Он не боялся задавать глупые вопросы, не боялся показаться смешным. Он был очень, очень свободным. Чистым. И дерзким.

Задолго до определяющего дня у него начала подниматься агрессия. Я видела, как он конфликтует с другими ребятами в команде, как он брыкается на тренировке, как быстро раздражается. Я поняла, что он не справляется, что приходит сюда потому, что так надо. Димка свой внутренний конфликт вымещал на всем – на работе с мячом, в контакте с людьми, в разговорах со мной. С этого все началось. И решение я приняла мгновенно.

Я не могла противиться его природе, не могла сопротивляться его судьбе, я могла только отпустить и поддержать. Выгнать его тогда – означало назвать вещи своими именами, определить их для него в том числе. Закрыть перед ним дверь, чтобы он развернулся ко мне спиной и взял то, что на самом деле хотел. И это тоже составляющая диапазона возможностей.

Такова природа вещей. Подросток всегда остается подростком, как бы мы ни пытались его усмирить.

Это было и частью обеспечения безопасности всех остальных, потому что Димка плохо себя контролировал, как случается в пубертате. Зачем сжимать пружину? Я ее просто отпустила. Это был конфликтный эпизод, но это был конфликт, в котором я его принимала: он знал, что я не отворачиваюсь, не стою к нему спиной. Во всяком случае, я точно знала, что я – на его стороне, даже если он это поймет не сразу.

Мне было важно признать правду и, какие бы ни были у него перспективы, полностью снять с него давление. Я таким образом и сама себя поставила на место, убрала себя с пьедестала. Не помню, стояла ли я на нем, но не исключаю, что стояла («О боже, мы же так много можем всего сделать для его футбольной карьеры и будущего!»).

Я признала, что я просто тренер, а это просто ребенок. Каким бы он ни был талантливым, это его жизнь, я не могу ей противиться, я могу только поддержать.

Я выгнала Димку, сказав ему:

– Я тебя очень люблю, но тебе не надо больше сюда ходить. Сделай то, что ты хочешь сделать, я тебя в этом поддерживаю. Ты свободен. Пиво, девчонки, прогулки ночные. Иди и попробуй.

И добавила:

– Тренировки для тебя закончились, в этом сезоне ты больше не приходишь. А дальше решишь сам.

Он фыркнул, развернулся и ушел. Это было весной, а в июне у нас закончился сезон.

Прошло лето. Я увидела его на первой тренировке нового сезона. Он прятал от меня взгляд, ему было ужасно стыдно, он смущался. Я подозвала его.

– Как дела?

– Ну… Я два месяца погулял, все попробовал, это неинтересно, – ответил он. – А потом два месяца ходил в спортзал, чтобы форму вернуть. Я хочу играть.

И все, он вернулся. За счет отпущенной пружины мы не дошли до точки кипения.

Бека – максимальная противоположность Димке. Безумно талантливый, но совершенно другой. Димка вспыльчивый, яркий, рычащий, а Бека очень спокойный, сдержанный, настойчивый, терпеливый, исполнительный. Наша футбольная история с ним закончилась, когда он приехал ко мне в Тбилиси на два месяца тренироваться. Я давно его не видела, но заметила, что он мало ест, в нем была какая-то слабость, медлительность. Можно было бы все списать на жару и лень, тем более сам он говорил, что с ним все в порядке, а заметных признаков и симптомов серьезных проблем не наблюдалось.

Но я – это я. Мы сдали анализы, на всякий случай. И нас отправили к гематологу. Врачи тогда сказали: с такими показателями крови не то что не тренируются, а не ходят, в реанимации лежат. И несколько месяцев Бека лежал под капельницами. У него обнаружились большие проблемы с кровью, подозревали даже онкологию, потому что показатели были критическими. А он с этими критическими показателями два раза в день тренировался, вот такой вот человек.

О нем есть много других горьких историй, происходивших с ним не от хорошей жизни. Все эти истории были довольно серьезными испытаниями для всей его семьи, уже в раннем возрасте на него легла ответственность – он должен был зарабатывать, чтобы выживать. При этом Бека до сих пор играет в любительской лиге. Даже тренировать начал.

Беку мы тогда вернули в строй. Капельницами, уколами, консультациями гематологов. Все нормализовалось.

Я не знаю, как развернулись бы судьбы этих детей, если бы в этих историях я действовала иначе. Это непросто – любить человека. Особенно если вас связывает просто работа. И этих детей у тренера – десятки или сотни. Если вы видитесь два-три часа в неделю. Но я всегда себе напоминаю: «Алла, это же судьба человека! Ты только вообрази, как много всего его ждет впереди. Только подумай, как на него и на его судьбу, и на судьбу тысяч других, с кем он будет в контакте, может повлиять одно сказанное тобой слово».

6. Так что это такое – влиять на судьбу?

Это осознанное родительство, осознанное тренерство, это внимание к себе, а уже потом к ребенку. Понятно, что мы, родители и тренеры, – не боги, где-то мы ошибаемся, но все равно главный вопрос – насколько ребенок счастлив и свободен?

Быть судьбообразующим элементом в жизни детей – это работа, которая требует внимания, требует включенности. Лучшее, что я могу сделать для них, – показать, как много есть возможностей для реализации себя в жизни, и сказать, что я на их стороне. Спроси меня, как родителя: готова ли я, чтобы мой ребенок прорывался через тернии к звездам? Нет, не готова. Я хочу, чтобы он сначала был счастлив, а все остальное он выберет сам, потом.

И если в спорте тебе надо выживать, если ты делаешь все из-под палки, если ты безрадостен день за днем и год за годом, разве можно называть счастьем то, что ты взобрался на какой-то пьедестал?

Можно ли повлиять на ребенка так, чтобы в итоге сделать этого человека счастливым и выдающимся спортсменом? Точно да, но это путь осознанности. Это осознанное родительство, осознанное тренерство, это внимание к себе, а уже потом к ребенку. Понятно, что мы, родители и тренеры, не боги, где-то мы ошибаемся, но все равно главный вопрос – насколько ребенок счастлив и свободен? В сутках двадцать четыре часа. Сколько из них я создаю ему условия поддержки и сколько часов я создаю ему напряжение за пределами его возможностей? Насколько качественный у нас контакт? Насколько он мне доверяет? Насколько мне вообще можно доверять? Насколько я хорошо распознаю себя? Свои чувства?

Чтобы понять ребенка, надо понимать себя. По-другому не выйдет.

Я понимаю ребенка, потому что понимаю, о чем говорю. Не пересказываю чужие истории, а опираюсь только на собственный опыт. В четыре года я несла ответственность, которую ребенок в этом возрасте не может и не должен нести. Чтобы выжить, когда моего отца парализовало, мне пришлось принять решение: я взрослая. Мне пришлось выдерживать, быть послушной, помогать. Наверное, поэтому сейчас мне легко стать опорой для ребенка, снять с него напряжение и ответственность.

Когда я даю ребенку опору, я как будто разворачиваю его лицом к миру, даю ему руку и говорю: «Смотри, какой мир большой. Ты можешь его исследовать, опираясь на меня». Ребенок может быть уверен – я у него есть. И может обратить взгляд на мир, зная, что он сам в безопасности, что его держат. Что он получил возможность знакомиться с миром без страха потерять свою опору.

7. Насилие

Я не хотела, чтобы с детьми случалось то, что случилось со мной, и отчасти поэтому я в детский футбол и пошла. История, которую я расскажу, важна для меня лично.

Но вообще-то говоря, она очень банальна. И это пугает.

Когда-то, будучи подростком, я долго занималась у одного тренера. Спустя несколько лет я узнала, что у одной из старших девушек в этой же секции были с ним интимные отношения. Когда все началось – не могу сказать: я узнала об этом, когда ей было уже восемнадцать. Но я понимала, насколько ее это травмировало в ее возрасте. Она была такая скромная, послушная, исполнительная, тихая. Очень удобная жертва.

Этот тренер и со мной часто переходил границы дозволенного, правда, только в разговорах. Он специфически шутил, что-то уточнял и спрашивал. У меня в то время был довольно взрослый парень, мы вместе катались на роликах и очень крепко дружили. Мне было тринадцать, ему – двадцать или двадцать два, я даже точно не знаю. Он был студентом, и встречались мы только в пиццерии и на площадке для роликов.

Это все было максимально безобидно, но тренер часто отпускал своеобразные шутки на этот счет. Я была погружена в свои мысли, и мне было все равно, я это игнорировала. А что еще я могла сделать? Меня кто-то учил, как вести себя в таких ситуациях? Но теперь я прекрасно понимаю: когда есть авторитетный, властный тренер-мужчина (хотя на самом деле на это способна и женщина), он может склонять подопечных не на ту сторону и делать это довольно незаметно, медленно, аккуратно, абьюзивным способом, влияя на самооценку.

Родители не должны делать вид, что всего этого не существует. Конечно, не нужно сидеть с фонариком и ножом в кармане. Родитель занимается просвещением, образованием, отвечает за психическую безопасность ребенка. В 99 процентах случаев беда вас обойдет, но родитель должен понимать, что один процент остается, и всегда должен держать в уме разные варианты развития событий.

Историй, когда девочка сексуализирует своего тренера, а мальчик сексуализирует тренера противоположного пола, тысячи. И каждый тренер должен знать, что с этим делать. Да-да, тренерам этому тоже нужно учиться. У кого? У психологов, детских психологов, на личной психотерапии. Искать ответы на такие вопросы. Четко понимать, в чем заключается ответственность тренера и родителя. Помечтаю: пусть это будет обязательной частью тренерского образования.

Как обнаружить эту опасность? Задавать вопросы: «Не заходит ли тренер к вам в раздевалку? Как вы переодеваетесь? Как у вас общение на сборах происходит? Как тренер заходит в комнату? Стучится ли он, просит ли разрешения зайти в комнату? Есть ли что-то, что тебя смущает в общении с тренером? В общении тренера с другими?»

Тренерская ответственность в этом случае – обеспечение безопасности ребенка, в том числе и в контакте с ним. Если я чувствую, что со мной что-то не так, если я испытываю что-то похожее на влечение к ребенку, то это моя ответственность, и мне нужно обратиться за помощью к психотерапевту. Этого не нужно бояться и отрицать, поскольку чем дольше проблему отрицаешь, тем сложнее с ней работать. Это как заноза, ее можно вытащить очень быстро, за одну сессию, безболезненно, и это сохранит вам качество жизни, репутацию и здоровую психику, да еще и не повредит ребенку. Все в плюсе.

Точно так же надо уметь общаться с ребенком, который сексуализирует вас, тренеров. Надо уметь работать с границами. Не надо делать вид, что ничего не происходит. Надо смотреть проблеме в глаза и искать решение. Многое из того, о чем я тут пишу, исправляется в кабинете психотерапевта. Быстро и безболезненно – настолько, насколько вы поверите в возможность того, что это исправимо.