Текст книги "Другая материя"

Пощёчина

Как-то раз – мне было лет пятнадцать – я шла по Каменноостровскому проспекту. Был вечер, осень, я была в длинном чёрном плаще и с готичным макияжем: с белым лицом, подведёнными глазами и, вероятно, чёрными губами. Прохожих было мало, навстречу мне шла компания малолетних гопниц. Увидев меня, они заржали и начали кривляться. Мы шли по Каменноостровскому мосту навстречу друг другу, и чем ближе они ко мне подходили, тем веселее им становилось. Одна девушка была у них заводилой и кривлялась больше всех. Я спокойно шла им навстречу. Когда мы поравнялись, девушка-заводила посмотрела на меня наглыми глазами, демонстративно издеваясь, остальные ржали. Я посмотрела ей в глаза, улыбнулась и отвесила мощную пощёчину. Она схватилась за щёку, остальные разом замолкли. Я спокойно пошла дальше, они тоже пошли туда, куда направлялись. Молча.

Смотрим телевизор с дедушкой

По вечерам мы с дедушкой смотрели сериалы или просто какие-нибудь боевики. Любимыми дедушкиными сериалами были «Горец» и «Вавилон-5», помню я также «Крутой Уокер: Правосудие по-техасски» с Чаком Норрисом и многое другое. Вечером на даче после ужина дедушка доставал свою толстую чёрную тетрадь, которую вёл годами. Он записывал в неё, что он сделал по дачному участку, что посадил, что полил и какая была погода. У бабушки тоже были толстые тетради – с рецептами. Эти тетради – дедушкину и бабушкины – я считаю священными. Больше они ничего не писали, но эти тетради вели всю жизнь. Потом, сделав свои записи, дедушка включал телевизор и начинал щёлкать каналами. Я смотрела вместе с ним то, на чём он останавливал свой выбор. Ему нравилось, как дерутся все эти крутые парни из боевиков. Меня он когда-то хотел отдать на восточные единоборства, но я воспротивилась, о чём теперь жалею. Ещё дедушке нравились образы красивых женщин – преступниц, и я думала, что тоже могла бы стать такой.

Неподходящая одежда

Всё детство меня не очень-то хорошо одевали. У меня было много смешной и неподходящей мне одежды на вырост с маминого плеча и из секондов. Плюс мама иногда покупала мне слишком нарядные и вызывающие вещи, которые провоцировали насмешки одноклассников. В конце четвёртого класса я пришла на первый в моей жизни экзамен – по английскому языку, который знала лучше всех, и уже в гардеробе меня увидела Марина Захарова, прыснула и побежала поскорее наверх – рассказать всем, в каком виде я заявилась. Я была в туфлях на каблуках, красной мини-юбке, под ней блестящие лосины, и накрашенная. Так меня одела мама, сказав, что на экзамен надо приходить нарядной. Когда я увидела реакцию Захаровой, мне стало очень стыдно – я поняла, что как-то не так выгляжу. Сжавшись внутри в комок, я вошла в класс и с меланхоличным, отрешённым видом, ни на кого не глядя, ответила на экзамене лучше всех и убежала. В другой раз, помню, как мы со школьными подружками и сопровождавшими нас бабушками ходили куда-то на новогоднюю ёлку. Мои подружки как-то странно смотрели на меня и пошли от меня отдельно, и мне пришлось идти рядом с бабушками. Я не понимала, в чём дело, а потом одна из подруг рассказала мне, что причиной была огромная мамина меховая шапка с хвостом, которую на меня надели. Идти рядом с девочкой в такой шапке мои подружки не смогли.

Я не стала художником и фотомоделью

В детстве я очень много и хорошо рисовала. Но отчего-то я очень любила срисовывать полуголых фотомоделей в эротических позах со страниц модных журналов. Меня завораживали их гламурные образы. Как-то меня решили отвести в кружок рисования. Я показала преподавательнице – пожилому и суровому советскому человеку – в том числе срисованных из «Космополитена» полуголых фотомоделей. Видимо, я должна была рисовать что-то другое: цветы, яблоки, домики, кувшины, маму и папу. Преподавательница была в шоке, пристыдила меня, и больше я туда не ходила.

В другой раз (мне было где-то между двенадцатью и тринадцатью годами) меня отвели в театральный кружок в ДК Горького. Помимо театрального мастерства там обучали и основам модельного дела: подиумному шагу и всему такому. Однажды нам устроили фотопробы: фотографировали в специальной студии в разных позах, помню, что там был ещё какой-то мужик, и меня много фотографировали с ним вместе и даже у него на коленях. Оказалось, что по результатам этих фотопроб отбирали моделей для съёмок – для какого-то журнала о детской и подростковой одежде. Отобрали двоих: меня и белокурую четырёхлетнюю девочку Кристину. По этому поводу преподавательница театральной студии, молодая женщина, как-то связанная со всем этим бизнесом, при мне удовлетворённо сказала нашим родителям: «Ну вот, Аллу и Кристину уже купили». Меня возмутила эта формулировка, я подумала: «Ну нет, меня никто никогда не купит!» До съёмок для журнала дело так и не дошло – я бросила эту студию. Во-первых, я не хотела, чтобы кто-то меня покупал, а во-вторых, у меня появились первые молодые люди, они были конченые отморозки, и надо было соответствовать, а карьера модели со всем этим никак не вязалась.

Правда, потом, через много лет, я случайно узнала, что моя фотография, которая была сделана, когда мне было девятнадцать, для журнала «Афиша», где выходила большая публикация о современных поэтах, оказалась впоследствии на обложке двух журналов, посвящённых художественной фотографии, корейского и европейского. А вот рисую я, увы, мало и интерес к изображению полуголых моделей утратила полностью. Теперь я рисую в основном котиков.

Курсантам не повезло

Однажды мы с подругой пошли трахаться с курсантами в общагу военного училища. Они «сняли» нас в кафе, где мы сидели и бухали после учёбы на философском факультете. Мы были вполне настроены на поиск приключений и легко пошли с ними. В общаге мы разделились на пары, и у молодого человека, доставшегося моей подруге, что-то не получилось… Она пришла в ярость и как была, без одежды, выбежала в коридор общежития, стала бегать по нему, стучаться во все комнаты и орать: «В двадцатой комнате живут импотенты!» Наши перепуганные незадачливые кавалеры бегали за ней, пытаясь её поймать, но она вырывалась, убегала и вскоре оповестила всё общежитие о том, кто живёт в двадцатой комнате. Вот уж не повезло ребятам…

Знакомство с Димой

С Димой Григорьевым мы познакомились так: я приходила и блевала в его котельной. В первый раз, когда я с какой-то компанией зашла к нему, это ещё была котельная около Адмиралтейства. Как только я вошла, я сразу побежала блевать. В остальные разы я приходила блевать уже в котельную у Казанского собора. Так происходило несколько раз. Дима называл меня «девушка, которая блюёт». Хорошее было время, а теперь я, даже если много выпью, редко блюю.

Парень, который съел кошку

Мы с подружкой Машкой, две школьницы, одиннадцатиклассницы, поехали автостопом в Великий Новгород. Водители все зачем-то спрашивали нас: «А вам не страшно?» Я отвечала: «На дальнобое плохие люди редко встречаются, а в легковушки мы не садимся». Я до этого уже ездила автостопом, а у Машки был первый раз. Остановились мы у моей тёти Лиды на несколько дней, а сами эти дни проводили с компанией местных полугопников-полунеформалов, которую нашли в первый же день около новгородского Кремля.

Был там один парень, взрослый уже, которому я напомнила его первую любовь. У нас начались шуры-муры. Красивый был очень парень, сильный и нежный, смуглый, с чёрными волосами по плечи и потрясающими голубо-зелёными глазами. Погоняло у него было Монстр. Сам он был из Северодвинска, и мне про него рассказали, что в родном городе у него осталась жена, которую он одну на всём свете любил и которая работала проституткой, а сам он тоже со всеми спал. И ещё он воевал добровольцем в Чечне, и что-то там было с ним страшное, но что именно, никто не знал.

Одну из ночей мы провели у него «дома» – в общежитии на окраине Новгорода, и там на полу, прямо при Машке и остальных, мы с ним под одеялом трахались. Перед тем как начать ебаться, Монстр снял со своей руки перстень и надел мне на палец со словами: «Ты – моя женщина на эту ночь». Когда мы закончили, он с меня этот перстень снял. В комнате у него было много интеллектуальной литературы, романов хороших писателей, и, судя по нашим разговорам, он хорошо в этом разбирался. «Читала этого писателя? Ничего такой», – и он показал мне только что вышедшее издание романа Буковски.

В один из вечеров, когда мы с Машкой пришли на место встречи, ребята рассказали, что Монстр съел кошку. Он и до этого при мне помышлял о чём-то таком, когда видел проходящих мимо кошек, и рассказывал, что он их ест. Я ужасалась, но это было как будто где-то далеко. А тут получилось, что он съел кошку прямо в тот день, когда мы встречались. Поймал, убил и зажарил. После этого мне было противно на него смотреть. Я высказала ему свой гнев и негодование, но в итоге мы всё-таки помирились: я помнила, что он был в Чечне и что-то неведомое мне там пережил. К тому же я видела, что у ребят вообще нет денег на еду. Потом мы сидели на берегу реки на отшибе города, жгли костёр, ребята ловили лягушек и жарили их на костре. Я тоже поначалу стала возмущаться, но мне сказали: «Французы же едят лягушек, а что такого? Попробуй кусочек». Мне было очень жалко лягушек, но лягушачью лапку я всё-таки из любопытства попробовала.

Потом мы уехали, а я ещё долго чувствовала, что совершила какую-то неприятную для меня трансгрессию: трахалась с парнем, который ел кошек, и присутствовала при убийстве лягушек. Всё-таки убийство животных – для меня одно из самых сильных табу: я и комаров обычно жалею и стараюсь не прихлопывать, и червяков с дороги убираю, а тут такое.

Когда мы уезжали обратно автостопом, ребята проводили нас до трассы, и по дороге Монстр нашёл себе уже новую девушку. Потом мне говорили, что этот парень, Монстр, назанимал у всех денег и скрылся, и никто не знает, где он.

777

В те годы натыканы были повсюду игровые автоматы, и я грешным делом пристрастилась. Однажды пришла к моему другу философу Александру Секацкому, мы выпили и пошли проигрывать его зарплату. Вроде прилично так проиграли тогда. А иногда я выигрывала с помощью магии: раскладывала специальный магический пасьянс, брала с собой на прогулку колоду карт, где они были сложены в том порядке, чтобы пасьянс сошёлся, доставала по очереди каждую карту и совершала на улице какое-то маленькое действие, которое номиналу и масти этой карты соответствовало (там была целая система). А когда доходила до игрового автомата, как раз была очередь доставать бубновый туз, который обозначает выигрыш, – я его доставала, нажимала кнопку, и так иногда выигрывала по мелочи.

И вот зашла я как-то раз вечером, поздней осенью, в игровые автоматы недалеко от дома, потратила несколько сотен, ничего не выиграла и пошла домой. За мной шёл какой-то молодой человек, но я не обращала на него внимания. Молодой человек обогнал меня и первым подошёл к подъезду, как будто собирался войти. Я посмотрела на него: войдёт – не войдёт? А у нас там у подъезда маленькая лесенка, и вот он внизу этой лесенки как бы замешкался, с ботинок снег стряхивал. Я смотрю, а на ботинках-то снега и нет. А он всё стряхивает и стряхивает. Тут-то мне бы и догадаться, в чём дело, да и развернуться, а я вроде и насторожилась, а всё равно действовала неправильно: прошла мимо него, поднялась к двери, но подумала: дай-ка я ему дам понять, что сейчас домой позвоню, кого-то вызову, и достала из сумки телефон, взяла в руку, будто сейчас звонить буду. А он всё снег стряхивал. Тогда я быстро открыла дверь подъезда и попыталась её захлопнуть сразу за собой. Но не успела: он подскочил, напал на меня в подъезде с криком «Я тебе не бомж какой-нибудь!», ударил меня ногой в живот, выхватил у меня из рук телефон и с ним убежал. Телефон был – дешёвенькая старенькая кнопочная Nokia, уж не знаю, кому он нужен был даже тогда. А я с тех пор в игровые автоматы не ходила, а вскоре они и вовсе перешли в полуподпольное существование.

Беседа по домофону

Ходят и будят разносчики рекламы, звонят в домофон, и всё тут, спасу от них нет. Рассовывают бумажки с рекламными предложениями в почтовые ящики, а для этого им же надо как-нибудь внутрь попасть, вот они и звонят, и все почему-то в нашу квартиру. Одно время повадились вообще чуть не каждый день звонить. А я в тот раз с похмелья была, спала, разбудили меня, сволочи, хоть и время уже обедать, а всё равно обидно было. Лежу, пытаюсь спать, а домофон всё пиликает и пиликает, встала еле-еле, потащилась в прихожую. Взяла трубку домофона и самым похмельным голосом, какой можно себе представить, спрашиваю: «Кого дьявол принёс?» Раньше я всегда им открывала, а тут терпение моё кончилось. На том конце трубки несколько секунд удивлённо молчали. «Вообще-то это детский врач!» – наконец раздался возмущённый женский голос. Уж не знаю, почему она звонила именно к нам, видимо, не открывали ей в той квартире, куда она пришла, но так или иначе оказалось, что моё терпение, истощённое толпами разносчиков рекламных листовок, закончилось именно на детском враче. Ну, что поделаешь. Пустила я её, конечно.

Первая смерть

Баба Клава, мама моего дедушки, жила в городе Петропавловске в северном Казахстане, у неё болели суставы, и она пела песни – русские народные и из репертуара Анны Герман. Иногда она приезжала к нам и пела песни мне, она была очень добрая и ласковая. Помню, как она пела мне жалостную песенку: «Вышла кисонька из кухни, у ней глазоньки опухли…» Как-то раз дедушка приехал на дачу, и я побежала его встречать к калитке, остальные сидели и пили чай на веранде. У дедушки было взволнованное и опечаленное лицо, как будто произошло что-то очень плохое. Я спросила его, что случилось, и он сказал мне прямо там, у калитки: «Баба Клава умерла». Я побежала на веранду и сообщила всем эту новость. Бабушка всполошилась, но сказала: «Ты шутишь, что ли?» Взрослые отчего-то склонны не доверять информации, получаемой от детей. Тут подошёл дедушка и всё подтвердил. Долго обсуждали, ехать ему в Петропавловск или не ехать. Я была очень маленькая и плохо понимала, что такое смерть. Бабу Клаву я любила, но не умела тогда долго печалиться и переживать из-за смерти, как-то просто всё принимала, а потом разучилась этой простоте и научилась ужасу перед смертью и разлукой.

Чувство юмора и способности к медицине

У дедушки было очень развито чувство юмора, и он во мне его воспитывал и действительно воспитал. Чёрный юмор он тоже любил и частенько шутил так, что бабушка вначале пугалась, а потом начинала на него страшно ругаться. Он мог позвонить другу, пока этот друг был на работе, и напугать его, сказав, что у него дома пожар. Правда, говорил он это особым тоном, по которому все знающие люди определяли, что он шутит. Меня ему никогда не удавалось обмануть. Но настоящие плохие известия он тоже любил сообщать первым; например, если умирал кто-то из бывших однокурсников, он обзванивал остальных и сообщал. Бабушка ругалась на него за это и называла «могильщик».

Ещё дедушка иногда сожалел, что не стал врачом, и чувствовал в себе медицинское призвание. Он действительно превосходно понимал устройство человеческого организма и успешно лечил всех домашних, так что нам почти никогда не приходилось обращаться к врачам – достаточно было советов дедушки. Был у него какой-то такой дар. Одно время он увлекался иглоукалыванием и имел для этого специальный аппарат, разбирался и в травах. Своих друзей и сестру тётю Лиду он лечил по телефону и всегда правильно ставил диагнозы. Ему только начинали говорить, что где болит, как он уже понимал, что это, и подсказывал, что делать. Но при этом он был очень осторожен в своих советах и рекомендовал только безопасные способы лечения, а если случаи были более серьёзные – прямо говорил, что нужно к врачу. Он всегда повторял мне, что главная заповедь врача – «не навреди», и руководствовался ей.

Ещё дедушка любил иногда похвастаться и говорил: «Сам себя не похвалишь – никто тебя не похвалит» – и гладил себя по лысой голове. И вот как-то раз в какой-то долгой очереди в каком-то бюрократическом заведении, где сидели дедушка с бабушкой и чего-то ждали, дедушка разговорился и стал рассказывать об этих своих удивительных медицинских способностях, о том, как он всем ставит диагнозы по телефону, разошёлся и долго увлечённо про это говорил случайным собеседникам, пока одна суровая пожилая женщина из очереди, которая до поры молчала, наконец не взяла слово и негромко, но выразительно сказала: «Вы знаете, а я врач. Психиатр», – и задумчиво посмотрела на дедушку. Дедушка замолчал. Больше, до самого окончания очереди, дедушка не сказал ни слова.

«Домино»

Когда мне было восемнадцать, одно время, после первых отношений с девушкой, я думала, что я лесбиянка. Потом оказалось, что это не так: просто мне вообще без разницы, какого пола человек.

Так вот, как раз в то лето, когда я думала, что я лесбиянка, мы с мамой поехали отдыхать на море в Одессу. Перед поездкой я решила подготовиться по лесбийской части: узнать, какие есть клубы для лесбиянок, и списаться в интернете с парой одесских лесбиянок, чтобы было с кем провести время. Переписка закончилась договорённостью о встрече только с одной девушкой, а что касается клубов – я узнала, что главный одесский гей-лесби-клуб (это был микс-клуб: и для геев, и для лесбиянок одновременно) называется «Домино» и находится в том же районе города, что и наш с мамой пансионат.

В Одессе мы ездили с мамой на всякие экскурсии и много гуляли по городу. Я погрузилась в одесский миф – в город Привоза и воров, Сонечки Золотой Ручки и Япончика. Но про лесбиянок я тоже не забывала, и в один из дней мы встретились с юной одесской лесбиянкой в центре города. Мы гуляли, болтали о всяком, и она рассказала мне, что Филипп Киркоров – гей, а Лайма Вайкуле – лесбиянка, и они с ней чуть не переспали после её концерта. А я читала ей среди буйных растений и одуряющих запахов стихи Михаила Кузмина, которые были мне тогда особенно близки. Сказала ей, что он тоже был гей, и она согласилась послушать. «Мне не нравятся такие стихи, слишком понятные, я люблю, когда непонятные», – сказала она. Тогда я выискала ей какое-то совсем непонятное его стихотворение, и она сказала: «Вот это уже лучше». Я спросила её, где находится клуб «Домино», – я никак не могла его найти, и она сказала, что он на той же трамвайной остановке, где мы с мамой жили в пансионате, сразу налево. Мне это было не очень понятно, потому что сразу налево был как раз наш пансионат. С девочкой этой мы как-то не очень понравились друг другу и больше не встречались.

Видела я ещё пару лесбиянок на специальном нудистском пляже, к которому надо было довольно долго идти, минуя череду обычных пляжей. Я несколько раз дотуда доходила, раздевалась и загорала вместе с нудистами. Меня хорошо приняли, но тамошние девушки предупредили меня, что нудистские пляжи бывают очень разные, и на одних положено быть с бритой пиздой, а на других, наоборот, обязательно должны быть на ней волосы, иначе будут смотреть с неодобрением. И если ты не знаешь специфику пляжа, лучше просто так на нём не показываться, потому что можно нарваться. На том пляже, где загорала я, любили умеренно короткие причёски на пизде, но в принципе были ко всему достаточно толерантны.

А клуб «Домино» я нашла однажды ночью, выйдя немного подышать воздухом. Я стояла рядом с пансионатом, смотрела на него и вдруг обнаружила, что в огромной столовой пансионата, где мы едим каждый день, происходит какая-то движуха: оттуда выходят парни и девушки соответствующего вида, горят огни, слышна дискотечная музыка. Оказалось, по ночам столовая нашего пансионата превращается в главный гей-лесби-клуб Одессы. Меня подивило это чудесное превращение: уж где-где я ожидала найти клуб «Домино», но только не в нашей столовой. Оказывается, всё это время он был у меня под носом. И все оставшиеся ночи я там плясала.

Парень на букву «а»

Мне было двадцать, у меня не было постоянного молодого человека, и я была этим очень довольна. Никакой любви я тогда не хотела, потому что чувствовала – влюблюсь я, и придёт мне конец, как это впоследствии и произошло. Тем не менее от скуки мне иногда хотелось трахаться, но идти куда-то и искать любовников было лень. Мне вообще часто было лень выходить из дома. Тогда я брала свою записную книжку с номерами телефонов, и мне было настолько всё пофиг, что я просто звонила знакомым парням по алфавиту и приглашала к себе на ночь. Естественно, начинала я обзвон с буквы «А», и тот парень, о котором идёт речь, – он как раз был у меня в записной книжке на букву «А», как-то так его звали, впрочем, это неважно.

Мы познакомились, когда я ещё училась в школе, в «Трубе», где тусовались неформалы. Этот парень был очень красивым, худым как жердь и ростом выше двух метров. Все эти годы, между моей школой и третьим курсом философского, он тщетно пытался поступить в театральный, но всегда проваливался на экзаменах. Ещё он писал стихи и тусовался с поэтами, правда, из совсем других кругов, чем те, с которыми общалась я. Работал он гардеробщиком в театре, куда его устроила мама.

Я позвонила ему, просто потому, что он был одним из первых в моей записной книжке, так уж получилось. Он сразу согласился и вскоре был уже у меня дома. Я предупредила его, что между нами может быть только секс и ничего больше. Я была очень щепетильна в этом вопросе и не хотела никому подавать ложной надежды. Трое суток мы почти беспрерывно трахались, а когда всё-таки случались перерывы – этот парень шёл ко мне на кухню и мыл пол. Пол на кухне и правда был в страшном состоянии, но мне было как-то неловко, что гость его каждый день моет. Я уговаривала его оставить пол в покое, но он так и рвался его мыть, мыл – и приговаривал: «Порядок на кухне – порядок в голове». Я слушала его крайне скептически. В голове у меня не было никакого порядка. Я к нему и не стремилась. В голове у меня было что-то вообще неведомое человечеству, что-то совсем запредельное, неописуемое, и порядком на кухне это неописуемое, очевидно, было не испугать.

Потом парень на букву «А» уехал, приходили другие, на букву «Б», «В» и так далее, но недели через три – я была на даче – он мне позвонил и начал с места в карьер: «Почему ты мне не звонишь? Куда ты пропала?» Я растерялась. «А я, между прочим, руку сломал. Могла бы и позвонить, узнать, как я!» – «Я очень тебе сочувствую насчёт руки. Я же не знала…» – сказала я, но он был крайне зол, обижен, наезжал на меня и чего-то непонятного мне требовал. Я повесила трубку. Мне стало грустно. «Эти странные существа, другие люди, чего они хотят от меня? Вдруг, ни с того ни с сего, они привязываются ко мне, чего-то ждут и надеются, хотя я не давала никакого повода. Похоже, даже предупреждения о том, что ничего не будет, только секс, недостаточно. Надо быть с ними осторожнее», – подумала я.