Текст книги "Пределы и точки невозврата"

МУЗЫКА

Анастасия Павловна, строгая упрямая женщина лет шестидесяти села за пианино играть.

В последнее время все чаще, играя на пианино, Анастасия Павловна стала возвращаться в свое золотое детство. Она это делала не специально, так само получалось. Она садилась играть, и в памяти всплывали картинки почти полувековой давности. Красивые свежие далекие и совсем не потускневшие, как это бывает со старыми фотографиями. Музыка из-под ее кистей рук стекала по воздуху на пол, словно пар, а потом, как облака поднималась под потолок. Она играла, играла растекающуюся по комнате тихую и негромкую музыку, и вспомнила и вспомнила. На памяти приходил образ бабушки, которая грозила ей пальцем, образ матери, отца она помнила смутно, но все это было живым родным настоящим, а главное задевало ее за живое. Об этом можно было судить по выражению ее лица, по нему было видно, что вспоминает она что-то очень тонкое и сакральное, а музыка оставалась такой же, негромкой и нежной.

Больше всего в детские года Анастасия Павловна, а тогда просто Настя, проводила время, занимаясь музыкой. Она часами и днями просиживала за пианино. Но в один момент она решила все изменить, но вовсе не потому, что ей не нравилась музыка. Настя сама не знала, нравится ей музыка или нет, у нее не было времени, чтобы над этим подумать, почувствовать, за нее подумали и почувствовали родители. Каким-то чудесным и непостижимым для нее образом ее занятия музыкой породили звание хорошей девочки, которое намертво приклеилось к ней и повсюду ее сопровождало. Ну, казалось бы, хорошая девочка и хорошая, но все же Насте это не нравилось категорически. Она было уверенна в том, что из-за этого дикого прозвища, которое страшней, чем любая обидная кличка, ее в школе и за человека не считают. Как будто звание человека сильно противоречит званию хорошая девочка. Когда ее так называли, Насте казалось, что у нее начинают от ужаса на голове шевелиться волосы. Она плакала, просила ее так не называть дома, но ее усилия плодов не давали. «Ну ты же хорошая девочка, – обращалась к ней бабушка, – так почему же ты не занимаешься музыкой? Все хорошие девочки в десять часов уже спят. У хороших девочек на полках и в шкафе всегда порядок в комнате и голове. Как ты не хочешь идти в музыкальную школу?! Но ты же хорошая девочка!». Эти выражения можно было продолжать и дальше, и настолько они надоели Насте, что в один день она решила окончательно порвать с музыкой, и все это для того, чтобы, наконец, перестать быть хорошей девочкой, хотя бы на устах бабушки. А бабушка в доме было главной, даже главнее мамы, потому что мама было всегда на работе.

Сейчас у Анастасии Павловны немецкий рояль, она купила его относительно недавно, точнее даже не купила, а ей его подарили за уроки музыки, которые она давала. Особых успехов в музыке она не достигла, но упорно играла уже почти пять десятков лет. И ей сейчас даже странно подумать, что она могла бы и не получить этот инструмент и вовсе расстаться с музыкой, если бы тогда смогла настоять на своем. Анастасия Павловна помнила, как в тот вечер, перед тем, как объявить на семейном ужине о том, что больше не будет играть, она горько плакала в подушку. Она плакала и плакала взахлеб, плакала и плакала, и, вспомнив сейчас о своих слезах, Анастасии Павловне показалось, что слез горше, чем те, у нее в жизни больше не было. Она плакала по себе и по судьбе, которая оказалось так несправедлива к ней. У всех жизнь, счастье, друзья, они гуляют после уроков, а она хорошая девочка, и поэтому сидит и разучивает ноты целыми днями дома. А ей хотелось туда к ним, играть не на пианино, а с ними, общаться, скакать, стрелять из рогатки, обсуждать местные новости, сплетничать и влюбляться в мальчиков. Но она как будто не родилась для этого или еще не заслужила.

– Все, я больше не буду играть. Вообще, – немного успокоившись, стала она подбирать слова для бабушки, ведь главное убедить бабушку, а мама сдаться сама на милость судьбы. Бабушка была кремень и непреклонна, а мать мягкая нежная отстраненная, все время в своих делах и заботах. – А если вы будете меня заставлять, то я разобью его, возьму стул и разобью, а если не разобьется, то еще раз возьму стол, разгонюсь и с разбегу разобью, – подбирала она слова. – Я не хочу больше играть! – говорила она про себя, и для нее это означало только одно – она не хочет больше быть хорошею девочкой. Это решение зрело уже давно и готово было прорваться как акт свободы и воли, которой она раньше себе никогда не позволяла.

Ужин был в семь, обычно семья садилась ужинать, когда с работы приходила мама. Нов этот раз, она, как назло задерживалась, а сдерживать свои эмоции Насте становилось все нестерпимей. Как это так, и с чего они решили, что она хорошая девочка?! И почему вообще все за нее решили, что она будет играть, ходить в музыкальную школу и сидеть целыми вечерами дома? Почему ей не дали свободу выбора?! Эмоции Насти перехлестывали через край, они сидела в своем комнате и рыдала. Абсолютная несправедливость заточения ее в хорошую девочку, в которой она вынуждена была жить, как в тюрьме, не видя белого света, расстраивала ее абсолютно, и воплощением несправедливости была бабушка. Анастасия Павловна улыбнулась, если бы она тогда знала, что через почти пятьдесят лет станет почти такой же, какой была ее бабушка тогда, не только в поведении, но и внешне, что у нее будет та же прическа, а бабушка всегда носила волосы забранные в тугой пучок на затылке, что она будет держать всегда спину прямо и разговаривать почти так же со своей маленькой внучкой, уча ее музыке. Внучка занималась музыкой теперь даже больше, чем когда-то Анастасия Павловна. Она подумала о внучке, и вдруг увидела ее возле двери. Внучка Аня часто бывала у нее в гостях, потому что ее родители много работали.

– Садись, садись, – вдруг остановилась Анастасия Павловна, увидев заглянувшую в ее комнату внучку. – Сейчас будешь играть.

– Ну, ба, я хотела сказать, что я на каток… попятилась назад девочка.

– Садись, садись, – настойчиво сказала Анастасия Павловка. – Каток потом, а сейчас музыка.

Хоть Анастасия Павловна и перестала играть, но музыка летать не перестала, она все еще звучала в ее голове. Анастасия Павловна попросила сыграть ту же мелодию, которую она разучивали недавно. И Анечка начала играть, играла она весьма неплохо, но очень по-детски, а Анастасия Павловна отошла к окну и стала смотреть в него. Она еще не отошла от своего воспоминания, поэтому, глядя в окно, через пейзаж видела свое детство и себя плачущей на кровати.

– Опять никто не придет, опять ничего не будет, как они достали уже, – причитала она тогда. А потом услышала, как раздался звонок в дверь, это пришла мать с работы. Наста всегда чувствовала ее приближение задолго, чем бабушка ей открывала дверь. Обычно бабушка ей открывала дверь, и Настя бежала ее встречать. Так было всегда, но только не в тот вечер. В тот вечер Настя копила силы, чтобы за ужином сжать волю в кулак и навсегда порвать с музыкой, а заодно и хорошей девочкой, которую это музыка создавала в представлении многих.

На ужин были тефтели, салат, картофельное пюре и чай. На большой накрахмаленной белой скатерти стояла еще одинокая вазочка с шоколадными конфетами, но их трогать было нельзя, даже с чаем. Конфеты стояли для красоты и лишь изредка, если Насте удавалось особенно удачно разучить новую мелодию, бабушка выдала ей конфету, воровать из вазы было нельзя. Все конфеты были посчитаны, и каждая конфета была на строгом учете. Анастасия Павловна вспомнила, как будто бы это было вчера, еще молодое и румяное от улицы лицо своей матери, которая сидела за окном и улыбалась, рассказывая, как у нее прошел день, а Настя сидела и смотрела на нее, понимая, как жалко ее будет расстраивать. Вначале Настя хотела объявить о своем решении еще до начала ужина, но потом передумала и решила, что лучше это сделает после. Было бы обидно, если никто после этого не захочет есть, и еда пропадет, а бабушка, пережившая голод и войну, учила очень бережно относить к пище, даже обычном хлебу. Внутри у Насти было тревожно, холодели руки, и по телу пробегала мелкая дрожь. Наконец, бабушка разлила по чашкам чай, что означало почти окончание трапезы, и Настя встала из-за стола, чтобы произнести свою речь.

– Я подумала, – робко сказала она, а потом опустила глаза в пол, чтобы набраться сил, почувствовав, как бабушка и мать посмотрели на нее. – Я подумала… – снова сказала она, а потом мысль потерялась.

Анастасия Павловна отошла от окна и подошла к внучке, играющей на ее рояле.

– Нет, нет, – сделала она замечание Анечке. – Ты это делаешь не так, сильно фальшивишь. Помнишь, как мы учили вчера? – спросила она, и Анечка подняла голову на нее и посмотрела большими серо-голубыми глазами. Анастасии Павловне на секунду показалось, что она в ней узнала себя.

А что случилось тогда, смогла ли отстоять маленькая Настя свое мнение и право на выбор, Анастасия Павловна не могла вспомнить. Это как-то потонуло в ее памяти, глубоко-глубоко опустилось на дно, так глубоко, что и не вспомнить уже. Может быть, она и сказала, что отказывается заниматься музыкой, а может, и нет, испугавшись расстроить маму и бабушку. Все потерялось во времени, и память отказалась вернуть то сокровище, что теперь лежало на ее дне. И теперь странно было подумать, что могло сложить как-то иначе, как будто у нее был только один путь, который выбрали за нее мама и бабушка, лишив ее права на выбор. Но факт оставался фактом: после того порыва покончить с музыкой, Настя прожила как хорошая девочка почти пятьдесят лет, превратившись, в конце концов, в Анастасию Павловну. Она закончила институт, стала работать учителем музыки, один раз вышла замуж, как все хорошие девочки, и один раз родила дочку, как было положено в их семье. Все было ровно и без особых всплесков, как будто она один раз, как только родилась, вошла в привычную колею и больше из нее не выходила, не имея силы противостоять маме и бабушке, а точнее порядку установленными даже не ими, а теми, кто был до них.

– Как?! – всплеснула руками Анастасия Павловна. – Ты больше не хочешь играть, ведь ты же… замялась она, потому что у нее с языка чуть не соскочила хорошая девочка. Анастасия Павловна вдруг сделала паузу и задумалась.

«А, может, вдруг подумала она, – я и вправду хорошая девочка? – остановила она взгляд на черно-белых клавишах, на которые опустилась ее рука. – А, может, я и сейчас хорошая девочка? – подумала она, и ее лицо приняло такое выражение, как будто она совершила открытие с опозданием ровно в полвека». И если так, то зачем было обижаться на бабушку, мать, думать о том, что достойна лучшей судьбы, таить в себе обиды и глушить слезы, если было все так, как должно быть, если просто не могло быть иначе…

– Ба, – одернула Анастасию Павловну рука девочки. – А, может, можно уже на каток, а? – заглянули в ее глаза глаза внучки, и Анастасии Павловне опять показалось, что это она сама посмотрела на себя из прошлого. И она вздрогнула, почувствовав, как пятьдесят лет музыки, спрессованной в камень, покатился с ее груди.

– Иди, – сказала тихо они. – Иди, – замерла она, почувствовав, как акт освобожденья в ее душе состоялся ровно через пятьдесят лет после попытки завязать с музыкой.

СЛУЧАЙНОЕ СЧАСТЬЕ

Это случайное счастье, знал ли о нем Артур тогда, когда ему накануне позвонил друг и пригласил его приехать к нему на дачу, где он собирался праздновать Новый год с женой и в компании близких людей. Артур согласился, но согласился неохотно.

– Приезжай, познакомим тебя с кем-нибудь, – сказал Миша. – Помнишь Машу, ну Машу, да, да Машу, вы еще общались тогда у нас на шашлыках.

Артур помнил Машу. Приятная девушка, но никаких особых чувств он к ней не испытывал. Он уже целый год был без отношений. Со своей девушкой он расстался ровно год назад, как раз перед Новым годом, она ушла к другому и даже усела выйти за него замуж. Этот ее поступок наложил отпечаток на отношение к этому празднику, который теперь вовсе не воспринимался таким, каким воспринимался раньше. Трепетное ожидание нового года как чего-то действительного нового исчезло и сменилось апатией, теперь предновогодняя суета стала просто суетой и воспринималась без радости.

Артуру уже давно казалось, что лучший друг Миша, а даже не он, а его жена хотят его с кем-то, что называется, «свести», то есть познакомить для долгоиграющих отношений. Маша была подругой Оксаны, жены Миши, поэтому они ее активно сватали всем. Эта девушка и вправду нравилась Артуру, но все же не настолько, чтобы начать за ней ухаживать, тем более рана в сердце, оставшаяся от предыдущих отношений еще давала о себе знать неприятными воспоминаниями. Несмотря на то, что ему было всего двадцать пять лет, жизнь уже казалось немного законченной, и он скорее ехал туда, чтобы убедиться в этом, а вовсе не за опровержением. Конечно, робкая надежда на то, что вдруг что-то поменяется, например, вспыхнет любовь к Маше, была, но Артур старался не относиться к ней серьезно, чтобы потом не расстраиваться, если ничего не получится.

Дача, на которую собирался ехать Артур, принадлежала родителям Миши, который там не жили, но там часто собирались друзья Миши. Летом жарили шашлыки, вначале осени ходили за грибами, и вот теперь решили отмечать Новый год. Миша был компанейский человек, и его жена разделяла его позицию, им было легко идти по жизни вдвоем. Они были представители счастливой любви без особых проблем, чем вызывали зависть и восхищенье у многих. Собираясь в поездку, а ехать Артур собирался всего на два дня, он вспомнил, что друг приглашал его на Новый год и раньше, заблаговременно, но за работой тогда Артур невнимательно отнесся к его предложению. Поэтому теперь нужно было срочно купить всем подарки, с пустыми руками ехать к нему было неудобно, хотя он бы этого и не заметил. Скитаясь по магазинам в поисках подарков, настроение у Артура вовсе не улучшалось, а наоборот ухудшалось. Ему казалось, что никто не оценит подарков купленных на бегу и в спешке, но другого выхода у него не было: либо так, либо вообще без подарков, и Артур выбрал последнее. Смотря на стремительно пустеющие прилавки и людей, Артур отмечал про себя, что все куда-то спешат, хотят порадовать друг друга, а ему радовать было некого, точнее было, но все это было не то. Хотелось иметь близкого человека, женщину-друга, которой можно было рассказать, как прошел день, поделиться радостью и разделить горе. Такой не было.

Стараясь не думать о том, какие подарки он везет в багажнике, чтобы не портить себе еще больше настроение, Артур выехал из дома рано утром. Теперь он хотел только привести свои мысли и чувства в порядок, чтобы никому не испортить настроения своим понурым видом, но почему-то не получалось. Вглядываясь в пространство дороги, он уже предвкушал грядущую усталость, и был не рад, что согласился. Праздновать дома само с собой было как-то надежнее, по крайней мере, не пришлось бы ехать обратно. «Если я так устал уже сейчас, – вдруг подумал он, – то что же будет потом?». И действительно устать было от чего, год выдался утомительным, он не задался с самого начала, ведь говорят же – как встретишь Новый год, так его и проведешь, а встретил он его очень и очень скверно. Почему-то и сейчас Артуру начинало казаться, что в этом будет не лучше прежнего. Внезапно зазвонил сотовый телефон, прервав грустную вереницу мыслей. Это был Миша.

– Ты уже едешь? – услышал Артур в телефонной трубке радостный голос друга.

– Еду, – тихо ответил Артур, отметив про себя, что голос у него слишком «неновогодний», поэтому придется работать над собою побольше, сделать над собою усилие, может быть, даже надеть маску «счастливчика», притворяться по полной, а иначе бы и не надо было ехать туда.

Теперь Артур понял, что ему предстоит трудная задача держать лицо, то есть делать хорошую мину при плохой игре. Как ему казалось, за почти уже ушедший год он это делать научился. Через силу он попытался улыбнуться, хоть на душе грустно. Да и погода в Москве выдалась не очень. Вроде зима, Новый год вот-вот грянет, а с утра пошел то ли дождь, то ли снег. Непонятное что-то, и такое же непонятное было и у него на душе. Последние два года Артур работал хирургом, он часто выезжал по вызовам на скорой. Но теперь он чувствовал, что скорая помощь нужна ему. Причем, чем скорее, тем лучше, потому что возможность умереть от тоски его не прельщала.

* * *

Доехал до дачи Артур не скоро из-за пробок. Но за городом погода была совершенно другая погода, лежал снег, и он не таял. Настоящая снежная зима, настроение у него резко изменилось. Когда машина подъехала к дому, то из дома, который был небольшим двухэтажным, вышла Оксана, жена Миши. Было видно, как она обрадовалась, увидев машину Артура. Быстрыми шагами она направилась к нему.

– Ну, наконец-то, – радостно сказала она. – Уже все приехали, пошли в дом! Со своей женой Миша тоже познакомился в институте, и них все получилось сразу, любовь закружила их. Они быстро поженились, а теперь готовились стать родители, недавно купили квартиру и обустраивали там для будущего ребенка детскую. У Артура такого простого счастья не получалось, почему-то казалось, что оно для него невозможно. Он начал встречать с девушкой еще учась в институте, и вроде бы все было хорошо, но оказалось, что было не так, она предпочла Артуру другого. Впрочем, Артур старался не зацикливаться на этой главе своей жизни.

Внутри дом был еще более красивым, чем снаружи, в нем было тепло и уютно. Последний раз Артур здесь был еще летом, и все здесь было по-другому. А теперь в зале стояла большая красивая елка, украшенная игрушками и гирляндами, прямо как в его детстве. Артур расплылся в улыбке, понимая, что необязательно все время притворяться довольным, довольство само пришло. Новогодняя атмосфера в доме раскрасила все в краски жизни, и мир зазвучал немного иначе. Под елкой лежали подарки, и Артур невольно направил свой взор туда.

– Нет, нет, их трогать пока нельзя, – весело заулыбалась Оксана. – Для тебя вон те, – показала она пальцем на два красных свертка. – Но распаковать их можно только как пробьет полночь.

Артур тоже заулыбался, думая положить и свои подарки, которые привез с собой под елку. В доме было немного людей, и почти всех Артур хорошо знал, можно сказать, что они были из одного цела. Все так или иначе были связаны с медициной, кроме самого Миши, потому что он после окончания медицинского института стал работать издателем. С Мишей Артур встретился на кухне, вид у друга был немного заспанный, он творил на кухне свои шедевры, ради которых его даже приглашали в гости. Коронным блюдом был кролик запеченный в духовке с овощами. Он умел готовить мясо так, так никто не умел.

– А мы тут уже два дня кулинарим, – поздоровавшись за руку с Артуром, сказал Миша. – Я хотел все с собой привезти уже готовым, а жена брезжит и брезжит, что готовое нельзя покупать, что нужно все своими руками. Ты бы видел этот торт, только что в холодильник поставили, еле влез. Они с Машей его неустанно ковали всю ночь, и знаешь, что я тебе скажу, у них получилось чудесно! Он чем-то мне напоминает наш дом, там даже есть крыша, – заулыбался он.

Миша всегда славился тем, что умел готовить, был радушным хозяином в свои двадцать семь лет и умел организовывать праздники для своих друзей и семьи. Артур осмотрелся на кухне, к холодильнику он подойти не рискнул, но посмотрел в духовку, в которой под пленкой запекался кролик. Запах на кухне одурманивал пряностями. Миша пояснил ему, что он заведует всем мясным и алкоголем, а женщины сладким, фруктами и салатами. Невольно Артур стал думать про Машу, но спросить не решился, не желая подчеркивать свой интерес, который резко возрос, как он только перешагнул пределы этого дома.

– А вот и Маша, наш зачетный кондитер, – сказал Миша, и Артур увидел, как она зашла на кухню.

– Привет, – весело поздоровалась она с Артуром, и тот тоже ответил ей радостным кивком.

– Ну ладно, я пойду, – сказал он, а вы тут посудачьте и присмотрите за кроликом. Ему там еще стоять часа два.

Артуру стало неловко из-за того, что друг так резко покинул кухню. Было понятно, что он хочет их оставить наедине.

– А четно говоря, не знаю, чего это они, – заулыбалась Маша, поставив чайник. – Я зашла только чайку попить, будешь со мной? Ты, наверное, хочешь есть, только с дороги? Давай поешь, а то ужин еще не скоро. Можно сказать, что по-настоящему есть будем только в следующем году, – улыбнулась она.

– Ну да, – крякнул Артур, потому что просто так сидеть с ней на кухне было бы глупо и неестественно.

– Как доехал? – спросила она.

– Ну так хорошо, здесь за городом совсем другая погода. В Москве снега нет, а тут хоть завались, – рассмеялся он.

Маша разлила чай по чашкам, достала конфеты и еще горячие пирожки и поставила из на стол.

– Я, честно говоря, не знаю с чем они. Они все перемешались. Но мы делали с мясом, рисом, повидлом и курицей.

– Разберемся, – с улыбкой ответил Артур, видя, как в дверях появилась Оксана. Но увидев, их вдвоем, быстро ушла. Маша ее увидела тоже и заулыбалась.

– Нет, честно, я не знаю, что они задумали, – чтобы исправить неловкую паузу, сказала Маша. – Но я могу сказать честно, что замуж в ближайшее время не собираюсь, и никого себе не ищу. Это все Оксаночка меня гонит, – заулыбалась она, откусывая пирожок. – О, этот с повидлом. Здесь, наверное, все с повидлом, – сказала она. – Мы их выпекали по партиям.

После этих слов Маша понравилась ему еще больше, и он даже подумал над тем, чтобы начать за ней ухаживать. Но вскоре планы Артура быстро перечеркнулись. Когда началось шумное застолье, музыка, тосты шампанское, танцы, он заметил, что Маше больше нравится общаться со Степой, еще одним хорошим приятелем Миши, который работал анестезиологом. Они танцевали, общались, улыбались друг другу, а потом шушукались, и Артур не смотрел на них, но ему показалось, что они даже поцеловались. И вроде бы ничего не произошло, ведь большой любви к Маше не было, но все равно это стало последней каплей. Артур сидел, стараясь изо всех сил сделать счастливый вид.

– А чего ты не пьешь? – вдруг спросил разгоряченный Миша.

– Я за рулем, завтра еду, – ответил Артур. Ему очень хотелось напиться и забыться, но он хотел поскорее уехать отсюда. Наконец, все включили телевизор, большую плазму и стали смотреть поздравление президента, которое уже началось.

– Загадайте желание, всем загадать желание! – скомандовали Оксана и Маша. – Всем срочно придумать сейчас, а в полночь загадать, как только начнут бить куранты!

Праздник был в совершенном разгаре, а Артуру совсем не хотелось ничего загадывать. Наоборот, разочарование подступило к горлу, и он даже подумал: «А что я здесь делаю?». Воспользовавшись всеобщим ожиданием чуда, Артур незаметно вышел дома, надев куртку. Он хотел закурить, но вспомнил, что бросил несколько дней назад, от этого стало еще хуже. Ситуация стала казаться абсолютно безвыходной, и ему ничего не оставалось делать, как посмотреть на небо. Голова как-то сама поднялась, как будто это было естественно, и Артур остановил свой взгляд на небе. Оно было прекрасно, темное синее и такими большими звездами, такого Артур никогда не видел. Он вообще забыл, когда последний раз так видел небо. Все проблемы как-то ушло на второй план, как будто посмотрев на небо и притянувшись к нему, он поднялся над ними. Он стоял и смотрел в небо, вначале просто из интереса, разглядывая и пытаясь угадать созвездия, а потом уже как завороженный, и видел свой пар от дыхания.

Неожиданно на душе стало радостно и легко, а уголки губ приподнялись в легкой и тонкой улыбке. Хотелось упасть на снег, раскинув руки и так посмотреть на это звездное небо, раствориться в нем, но страшно было даже пошевелиться, чтобы не нарушить что-то тонкое, не спугнуть космос, который он чувствовал. Хотелось так постоять как можно дольше, и чтобы никто не мешал. Он знал, что когда наступит полночь, его друзья и знакомые радостно выбегут из дома играть в снежки и стрелять в хлопушки, зажигать огни. Он слышал, как люди смеются и визжат от радости в доме, их радостные голоса стали отсчитывать секунды до Нового года. «Десять! – слышал он голос Оксаны в общем потоке общих голосов. – Девять! Восемь! Семь! – дружно отсчитывали они секунды до наступления Нового года. – Пять! Четыре! Три!!». Ему казалось, что еще немного и сердце разорвется от счастья. Впервые в жизни он понял, что счастья можно действительно умереть, и это вообще не метафора. Он стоял на земле, а над ним были звезды. Этого было достаточно. И кто бы мог подумать, что этого может быть не просто достаточно, а даже больше, чем просто достаточно. Настолько больше. До полночи оставались секунды, он вспомнил слова Маши о том, что нужно загадать желание, но желания не было, и на душе лежала одна благодарность, как снег лежит на полях. Он даже не знал, кому и за что он благодарен, наверное, всем и за всем, ведь если бы этого всего не было, то не было бы и этого счастья сейчас. «Неужели счастье – это так просто? – вдруг подумал он, и его мысль совпала с боем курантов. – Неужели счастье – это так невыносимо просто?».