Текст книги "Постсоветское воспитание: установки из детства, которые мешают нам жить"

Алла Летяго
Постсоветское воспитание: установки из детства, которые мешают нам жить

Эту книгу я посвящаю своей бесконечно любимой дочери Эми.

Пусть эти установки будут лишь тем, о чем она читала в какой-то книге.

Умный самоучитель психологии

© Летяго Алла, текст

© ООО «Издательство АСТ»

Вступление

Мама долго и тщательно собирает нас с сестрой на ежегодное фотографирование в студию «Малыш»: нарядные платья, белые колготки, ленточки в волосах. Наша праздничная делегация чинно идет по лестнице. Неудачно споткнувшись, я падаю и больно ударяюсь коленкой. Но боль – не самое страшное. Страшнее всего то, что белые колготки теперь в грязи – и мама точно рассердится. – Ворона! – кричит она. – Неужели так сложно нормально ходить?! Я тебе сейчас не знаю, что сделаю…

«Мне и так больно, а ты еще и кричишь… Неужели тебе меня совсем не жалко?» – хотела бы я сказать маме, но выходят только слезы…

Я писала в первом классе: My mother is an engineer, my father is an economist[1]1
  Моя мама – инженер, мой папа – экономист.


[Закрыть]. Честнее было бы написать: Моя мама – агрессор, мой папа – алкоголик. Они оба меня любят своеобразной любовью: мама – грубым ором и критикой, папа – игнором. Я больше не злюсь на них, не осуждаю и не обижаюсь. Только сочувствую. Они хорошие родители, искренне желали мне добра. Последнюю рубашку с себя снимали. Как говорится: «Все лучшее – детям». Я всегда была одета, накормлена и досмотрена. Они дали мне все, что могли. Сделали максимум возможного. Их любили так же. Это все поколенческие травмы. Они передали их мне. У меня нет цели дать оценку родителям или историческому контексту, в котором мы росли, и уж тем более найти виноватых. Я хочу признать факты, рассказать о том, как они на нас повлияли и попытаться помочь самим себе.

Мы, родившиеся в 1980-е и позже, имеем мало личного опыта с Советским союзом. Наша связь базируется на впечатлениях от впечатлений других людей – по книгам, фильмам, песням и тому, как воспитывали нас родители и бабушки с дедушками. Какие страхи, стыд и вину вместе с любовью и заботой они нам передали. Как они хотели защитить нас от трудностей, а защитили от жизни. Даже этот размытый временем и преобразованный другими людьми след оставил много выбоин на наших душах. Так же как прививка БЦЖ[2]2
  БЦЖ – транслитерация французской аббревиатуры BCG (bacillus Calmette-Guérin – «бацилла Кальметта-Герена»; вакцина против туберкулеза.


[Закрыть] оставила рубцы на предплечьях.

Когда мы с друзьями пошли по психотерапевтам и стали обсуждать вскрывшиеся травмы друг с другом, то осознали, что они у нас общие, – методичку можно писать. Эта методичка перед вами. В ней – попытка осмыслить установки постсоветского воспитания, назвать вещи своими именами, понять, какой отпечаток все это оставило на нас и разобраться, как с этим жить. По возможности – счастливо.

То, какими мы стали взрослыми, сформировано нашим детским опытом. Мы все пи́сали в школьных туалетах без дверей, жили всей семьей в одной комнате, получали голландский батончик Mars на день рождения, мечтали о коробке-блоке из-под жвачки в киоске, поступали в университет так, будто от этого зависела вся наша жизнь, наших родителей и будущих детей, сомневались, любят ли нас родители, достигали успешного успеха, чтобы не сомневаться, уходили из отношений и компаний вместо того, чтобы поговорить о том, что нас не устраивает. И если уж быть честными до конца, жили не свою жизнь. Отдавали решения на откуп каким-то абстрактным людям или судьбе. Боялись, что о нас подумают. Мы так тщательно прятали все от других, что спрятались от себя и потерялись.

«Рожденный ползать – летать не может!», «Что ты творишь?», «Еще раз так сделаешь…», «Как тебе не стыдно?», «На обиженных воду возят», «Куда тебе?», «Разуй глаза!», «Как ты смеешь?», «Тяжело в учении – легко в бою», «Терпи казак – атаманом будешь», «Я кому сказала?!», «Там тебя разделают как бог черепаху!», «Тебя спросить забыли!», «Хорошее дело браком не назовут», «Это еще что такое?», «Сколько раз тебе объяснять?», «Как об стенку горох!», «Закругляйся!», «Раньше надо было думать!», «Что скажут люди?!» Под этот гимн мы росли. «И нормальными ж выросли», – скажете вы. Нормальными-то нормальными, а вот счастливыми ли? Думаю, осознание и изменение установок сделает нас счастливее. Для того я и пишу эту книгу. Для девочек и мальчиков, которые извиняются за свое существование, боятся сделать новый шаг, позволить себе незнание, ошибку или слабость, открываться, доверять, думают, что они одни такие, стараются предусмотреть худший сценарий, не мешать, не раздражать, угождать, быть полезными, искать одобрения, позволения и заслуживать любовь. Помочь себе быть тем человеком, которым хотим быть. Свободным. Открытым. Уязвимым. Рисковать. Жить свою жизнь. На полную! В реальности, а не в мире своих фантазий.

Все убеждения, переданные мне воспитанными в Советском союзе родителями, стали особенно очевидны, когда у меня появилась дочь. Она ненароком разбила стакан, и молоко разлилось по столу, а вместе с ним – и мой гнев. Изо рта вдруг стали вырываться до боли знакомые крики моей мамы: «Куда смотришь, раззява?! Я тебе сейчас не знаю, что сделаю!» Когда дочка ищет моего внимания, я отчаянно стремлюсь к уединению и невидимости. Совсем как мой папа. Я так же холодна. Все это укоренилось так глубоко, что даже не осознаю, почему поступаю так. Но уверена, что могут быть и другие способы любить и быть любимой. Я к ним стремлюсь. А чтобы высвободить свою любовь, для начала нужно высвободить свою боль. Ее хочется запрятать глубоко-глубоко и по возможности сбежать от нее подальше, забыть, сделать вид, что ее не было, но лучше всего ее осознать и прожить.

Я очень хочу преодолеть эти травмы, чтобы стать счастливее. Ближе к себе. Жить на чистовик, потому что черновиков, как и лучших времен, не существует. Но еще больше я хочу… не передавать их дальше. Чтобы взросление моей дочери стало для нее источником поддержки и роста, а не историей борьбы и преодоления.

Как журналист и коммуникатор, я много общаюсь с людьми, которые сталкиваются с аналогичными паттернами поведения. «Мне кажется, я все время извиняюсь». «Каждый раз, когда берусь за новое дело, думаю – у меня ничего не получится». «Я постеснялась что-то сказать и просто ушла». «Не могу сидеть без дела». «Вроде и есть уже не хочу, но не могу остановиться, пока тарелка не опустеет». «Прижавшись ко мне в тесном автобусе, он провел рукой по моей ноге под сарафаном, а я просто стояла и думала, что мне, наверное, показалось». «Вечно советуюсь с кем-то. Что бы вы сделали на моем месте? Как будто кто-нибудь может оказаться на моем месте».

В этой книге собраны 13 личных историй, которые помогут разобраться, почему мы так поступаем и что мы можем сделать, чтобы хакнуть систему. Нет, здесь не будет готовых рецептов на каждый день: делайте хорошо, а плохо не делайте, спасибо-пожалуйста. Но я надеюсь, здесь будет возможность подсветить для себя что-то, чего вы раньше не замечали. Похвалить себя за то, что заметили. Услышать среди разрозненного хора толпы собственный голос. Начать говорить с собой по-доброму: как говорили бы со своим другом или ребенком. Научиться воспринимать сигналы своего тела. Достать все свои скелеты из шкафа и познакомиться с ними, рассмотреть поближе, признать и принять их. Понять, что некоторые навыки, которые помогли нам выжить в детстве, никак не помогают в современной жизни. Я верю, что истории и откровение могут сделать для нас больше, чем молчание и сомнения. Они освобождают и помогают стать ближе друг другу. Иногда читать будет больно, неприятно, жалко, грустно, страшно. Но даже самые темные истории полны надежды. Они борются с забытьем и повторением. Они и тяжелы, и прекрасны – как наша жизнь. Мы пройдем этот путь вместе. Нас много. Больше, чем кажется. С нами все окей. Ну, рассказывай!

Глава 1
Я – последняя буква алфавита

– Как девочка вообще, спокойная? – спрашивает у моей мамы женщина, которая собирается прокалывать мне уши.

– Да-да, очень спокойная, – ни секунды не раздумывая, отвечает мама.

Я привыкла к тому, что взрослые в моем присутствии говорят обо мне в третьем лице, как будто меня нет. Если я робко подаю голос, слышу обычно что-то вроде: «Тебя спросить забыли», «Не путайся под ногами», «Отойди, не мешай».

Когда женщина берет толстую иголку и протыкает мое ухо, я чувствую жгучую боль. В зеркале вижу, как мое лицо зеленеет, но плакать нельзя – мама ведь сказала, что я спокойная. Мне нужно соответствовать. Маму ни в коем случае нельзя подвести, разозлить, опозорить. К тому же, она лучше знает: холодно мне или жарко, когда нужно сходить в туалет, больно мне или не сильно. Я даже не уверена, что это тело – мое и я могу им распоряжаться. Возможно, оно мамино. Она ведь меня родила…

Я верю, что ничего не могу сделать правильно – так, как это сделала бы мама. Верю, что я недотепа. Верю, что другие люди лучше, важнее и способнее меня. Верю, что от них зависит мое благополучие, поэтому самое главное – угождать им.

«Ну что ты здесь встал(а)!», «Не мешай другим», «Что ты о себе возомнил(а)!», «Не умничай!», «Ишь какой(ая)!», «Мало ли что ты хочешь!», «Самый(ая) умный(ая)?», «Я – последняя буква алфавита», «Шшшшш», «Вырастешь – будешь делать, что хочешь», «Не отсвечивай!», «Не высовывайся!» – лейтмотивы нашего воспитания. Каково было нам, когда мы слышали подобное? Таких вопросов не возникало. Оставалось лишь ощущение своей ненужности и неважности, взгляд в пол и голова, втянутая в плечи. Замирание. Отстраненность. Осторожная наблюдательность. Мы постепенно обучались тому, что нужно улавливать малейшее недовольство окружающих и прежде всего обеспечить их удобство – им важнее и нужнее. На этот постоянный мониторинг и генерирование реакции на любые изменения в оттенках настроения мы тратим огромное количество энергии. На себя ее не остается. Про себя мы забываем. Фокус смещен вовне, ведь наша главная задача – никому не помешать и не создать неудобств. Сначала коллектив, а потом уже – ты. Хотя, скорее всего, когда дело дойдет до тебя, прозвучит: «Ты кто такой?»

Любовь к себе в СССР считалась эгоизмом (и, как следствие, порицалась), а общественное – важнее личного. У родителей был доступ к твоему шкафу, рюкзаку и дневнику. В школьном туалете не было дверей. В общественном транспорте не было дистанции… У многих из нас в «анамнезе» – неуверенность в себе, низкая самооценка, потеря идентичности и сложности в установлении близости. Мы такие все из себя угодники, но отнюдь не дамские – просто привыкли угождать и делаем это профессионально… Другие люди, зачастую вообще незнакомые, определяют всю нашу жизнь, даже не подозревая об этом. Им даже не нужно нам что-то говорить, мы действуем исходя из того, что они думают о нас (как нам кажется). По факту это все наши фантазии. Женщина за рулем соседней машины посмотрела на меня – и я уже делаю вывод, что я что-то сделала не так: припарковалась не на том месте или криво, так что ей будет неудобно выходить.

Если вы заговорите со мной о личных границах, я спрошу: а что это такое? Для меня они по-прежнему неопределенные: то ли надо колючую проволоку выставить в радиусе километра и не подпускать к себе никого, то ли этот человек действительно имеет право на меня орать – я же накосячила. Я не знаю, какие мне чувства можно испытывать, а какие нельзя. Что можно делать, а что нельзя. Что есть норма. Как выстроить близкие отношения с людьми. Что вообще есть близость? Раствориться в другом человеке? Пусть он определяет, кем мне быть и что делать? На, вот тебе все. Или при малейшем намеке на нарушение моих границ вступать в конфронтацию и никого не слушать? Почему мне на ум приходят только крайности? Как будто невозможно оказаться где-то в середине этого спектра и двигаться вправо-влево – по самочувствию…

Свою агрессию я привыкла подавлять – людям агрессия не нравится. А я ведь стараюсь понравиться, быть миленькой. Это мой способ жить и обеспечивать свою безопасность. Понравься окружающим, чтобы тебя не обидели. Уступи – и тебе не причинят зла. Терплю-терплю, пока не наберется по самое горлышко и не взорвется. А там уже все, контролировать я себя не могу…

Однажды на семейной терапии мы выяснили, что я не могу перечить мужу – так же, как когда-то не могла перечить маме. Кого я обманываю, маме я и сейчас не могу перечить. Но это не означает, что я всегда и всем довольна. Лгу, скрываюсь и делаю по-своему или запираю недовольство внутри и долго не даю ему выхода.

После этого открытия (для меня терапия сродни увлекательному детективу – все время ищу зацепки, разматываю запутанные клубки и прихожу к ошеломляющим разгадкам) я решила поисследовать тему и отправилась на тренинг по агрессии. И вот я лежу на полу спортзала, рядом со мной – еще 14 человек. В ближайшие полчаса мы будем прислушиваться к себе и делать все, что хочется прямо сейчас – ходить, танцевать, все что угодно.

Мне хотелось петь, но я боялась помешать остальным: люди там о чем-то действительно важном думают – о своих желаниях, а тут я со своими причудами. Ладно б еще пела хорошо, а то ни слуха, ни голоса. Лучше уж полежу тихонечко. Потом услышала топот, стоны и подумала: «Они же не боятся побеспокоить меня, почему меня так сковывает эта необходимость обеспечить незнакомым людям комфорт?» Интересная штука получается, если ты привык обслуживать всех вокруг, ты ждешь, что и другие будут вести себя так же. И такая злость берет, когда внезапно оказывается, что кто-то обеспечивает комфорт себе, а не окружающим. С чего это вдруг?! Что он о себе возомнил вообще?! Немного поразмыслив, понимаю, что куда интереснее было бы выяснить, почему я привыкла делать этот перенос – забочусь о других и жду взаимности? Почему я не беспокоюсь о своем удобстве сама? После долгих терзаний я разрешила себе петь. Звук получался еле слышный и больше походил на мычание, но все же его издавала я. Он стал моим первым шагом к себе…

Всю жизнь я искала в других людях подтверждения того, что я ок, делаю все правильно. Свои заслуги я обесценивала, собственному мнению не доверяла. Шли годы, а я оставалась в своих глазах маленькой девочкой, которой права голоса никто не давал. Меня не покидало чувство, что люди вокруг меня лучше знают и нужно ориентироваться на них. А я что, я здесь на птичьих правах… И вот выхожу я в один прекрасный день из дома, а на улице лежит человек. Он в бледно-серой ветровке и его лицо такое же неестественно бледное. Рядом валяется пакет из магазина у дома.

Знаете, какая моя первая реакция? Я начинаю оглядываться по сторонам – в поисках того, с кем разделить эту ответственность, кто лучше знает, разбирается и начнет выдавать указания, что надо делать. Ну должен же быть какой-то врач, я не знаю… Но как назло, куда ни кинешь взгляд – ни души.

Такая пронзительная, душераздирающая, отчаянная тишина и пустота.

«Ну должен же быть хоть кто-то», – в отчаянии кричит мой внутренний голос. Меня прошибает как током, когда понимаю, что этот человек – я.

Вспоминаю сразу все реанимационные мероприятия из курса медицины. Звоню в скорую:

– Мужчина, лет 50, нет пульса и дыхания, – спокойно озвучивает мой голос, называет адрес.

– Пока не приедет скорая, нужно чтобы вы делали массаж сердца, – слышу я из трубки то, что и так знаю.

Перед глазами всплывает конспект по медицине: найти мечевидный отросток, подняться на 2 см выше, кисти в замок, руки в локтях прямые, тридцать надавливаний, два вдоха… На занятиях было легко – у резинового Джона глаза загорались зеленым, если ты все делал правильно. А вот человек, которому пыталась помочь я, по-прежнему неподвижно лежал на земле. Несмотря на отсутствие реакции и какого бы то ни было подтверждения правильности моих действий я просто продолжала делать то, что знала – так, как могла.

Постепенно вокруг меня начали собираться люди. Те самые, которые лучше знают. Они задавали вопросы и раздавали советы – от «А в скорую звонили?» до «Не давите так сильно!». Я продолжала громко считать вслух и, кажется, впервые в жизни слышала свой голос громче, чем голоса всех вокруг. А потом ко всему этому гулу вдруг добавился еще один звук – мужчина, над которым я билась последние несколько минут, закашлял…

Не только в критической ситуации, а вообще всегда мы держим ответ только перед собой – не перед мамой, мужем, начальником, социумом или бабой Люсей из соседнего подъезда. Никто не придет. Не проживет нашу жизнь за нас. Не родит и не умрет вместо нас. Только мы решаем, уйти или остаться, взять на себя ответственность или струсить, какую профессию выбрать, с кем дружить, кого любить. Неважно, дают нам право голоса или нет, мы вольны сами его себе присудить. Голос у нас есть. И никому его не отобрать. Нам не нужна никакая санкция сверху. Потому что «Я» – первая и главная буква в нашей жизни. Все начинается с нас. Все вопросы и ответы – внутри нас. И если следовать этому принципу на деле, тогда на свой собственный вопрос «Живешь ли ты ту жизнь, которой хочешь?» мы сможем честно ответить «Да».

Что мы усваиваем вместе с установкой «Я – последняя буква алфавита»?

Мнение других важнее собственного. Мы продолжаем сверяться с другими, не имея собственной опоры… Иногда с прохожими на улице, которые и не вспомнят, что видели нас. А иногда вообще с какими-то воображаемыми людьми – такой собирательный образ некой общности. Мнимой. Она собирается в круг и осуждает. В нашей голове. Однако к реальности это не имеет никакого отношения. Мы кажемся себе недостаточно ценными, важными, умными, уважаемыми, авторитетными. А других, наоборот, превозносим. Мы привыкли рассуждать по формуле: «Вон люди… а ты со своим…». Как будто они не делают ошибок, не сомневаются, не трусят и не сверяются с другими людьми. А они ведь такие же земные создания, с такими же желаниями, проблемами и заботами.

Однажды на встрече-знакомстве с кадровым агентством, которое заинтересовалось моим портфолио, меня спросили, как я вижу дальнейшее развитие своей карьеры. Я почему-то начала рассказ со слов:

– Мой руководитель считает, что …

Собеседница резко прервала меня:

– Мне все равно, что считает ваш руководитель. Чего хотите вы?

Сначала я опешила. А потом осознала, что это очень правильная постановка вопроса. Действительно: а чего хочу я? Нас не учили об этом даже думать. Кто нас когда спрашивал, какое у нас настроение, что мы думаем, чего мы хотим? Кто нас когда вообще слушал? Мы привыкли, что с нашими желаниями никто не считается. Научились не хотеть, потому что наши желания обрезались, а разочаровываться больно. Замечали когда-нибудь, как при обсуждении планов в компании, когда есть много разных опций, все говорят, что-то вроде: «Я как все» или «Как хотите», «Как скажете», «Я на все согласен». Выудить из людей их истинные желания порой бывает очень сложно, потому что они сами не знают, чего хотят. Хотеть как будто зазорно, не по-людски. Лучше когда все как у людей…

На одном собеседовании, где я была в качестве соискателя на вакансию, нанимающая менеджер не демонстрировала вообще никаких эмоций. Отсутствие какой бы то ни было реакции с ее стороны (будь то дружелюбие или враждебность) вызывало во мне сильную тревогу. Это было просто невыносимо. Я не могла выдержать вид ее безучастного лица. Я лезла из кожи вон, чтобы пробить ее хоть на какую-то реакцию – разливалась соловьем о своих достижениях, говорила какие-то вызывающие, провокационные вещи, выдавала шутки лучше любого стендапера и была счастлива, когда наконец увидела на ее лице полуулыбку. Почему я была готова на все, лишь бы добиться реакции незнакомого мне человека? Потому что зачастую наша самооценка и вообще ценность отдана на откуп внешнему миру, держится исключительно на достижениях, нуждается в постоянном подтверждении извне – одобрении, признании, вознаграждении. При этом критику наших решений и действий мы склонны воспринимать как критику нас самих, и это нас разрушает. Потом понадобится несметное количество внешних подтверждений, что с нами все ок, чтобы перекрыть масштабы полученного разрушения.

Себе нельзя верить. К себе, к сигналам своего тела, разума и души нельзя прислушиваться. Они ошибочны и в общем-то не так уж и ценны, как и мы сами. Боль, неудобство, дискомфорт нам привычно терпеть. Зуб на зуб не попадает от холода – мы не попросим закрыть окно. Будем ждать, пока кто-то другой это сделает. Другие люди (сначала родители, потом учитель, босс, врач, да кто угодно) лучше знают, что нам делать. Стоит доверять не своим ощущениям, а ощущениям других людей.

Когда я научилась читать, с удовольствием изучала все вывески и надписи на улице.

– Так-со-фон, – однажды вслух прочитала я.

– Нет, здесь написано «телефон», – исправила меня мама.

Очень странные дела – я вижу одно, а мама говорит другое. Силюсь разглядеть правильное, но все равно ничего не понимаю. Ладно, мама ведь лучше знает! «Наверное, я недостаточно хорошо еще научилась читать», – подумала я тогда.

Много лет спустя я спросила у мамы, почему она тогда так сказала про таксофон.

– Ай, мне просто не нравилось это слово, и я не хотела, чтобы ты так говорила…

Другим нужнее. Мы фокусируемся на том, что нужно другим, и игнорируем собственные потребности. Махнули на себя рукой. Научились не проявлять себя и утратили свою спонтанность – потому что за это можно получить нагоняй. Мы не заботимся о себе и даже не знаем настоящих себя – своих истинных желаний, возможностей, чувств, стремлений. Наш прицел сбит. Кто мы? Чем хотим заниматься на самом деле? Как выглядеть? Мы привыкли к своему фасаду – образу, удобному для окружающих. Тех самых абстрактных или вполне конкретных людей, которым нужнее. Многие из нас привыкли к самопожертвованию и даже находят удовлетворение в такой роли. Жертвенность для многих становится образом жизни и даже тем ключом, которым они открывают все двери. Но за всем этим много боли и страдания.

Один мой родственник, из тех, кто «всем должен», проснувшись с болью в сердце, сначала детей по школам развез, после этого на работу поехал – важные вопросы решить нужно было. «Потом, если не пройдет, к врачу поеду». А потом… не успел.

Границ между мной и другими людьми нет. Мы усвоили это как норму: чужие люди лучше знают, как надо жить, и могут определять нашу жизнь. Нас учили уважать окружающих, не научив уважать самих себя. Мы вовлекаемся в эмоции других и стремимся всех сделать довольными. Боимся вступать в конфликты, говорить «нет» и расстраивать кого бы то ни было, кроме себя. Пришла я однажды в гости к своей подруге Асе и не узнала обстановку – все как-то поменялось, мебель и декор не на своих местах.

– У меня тут сейчас Лиза живет, – шепчет моя подруга, – у нее трудные времена: она рассталась с парнем и осталась без работы.

Когда в комнате появилась Лиза, я поняла, что трудные времена на самом деле у Аси. Лиза хозяйничает в доме подруги как в своем – расставляет все по фэн-шую и раздает указания, как Асе готовить и разговаривать с ухажером:

– Ты с ним пожестче, Аська. Такой уже размазня.

Лиза была поразительна в своем нахальстве и вызывала во мне только одно желание – немедленно вытолкать ее за дверь.

Но Ася не могла так поступить с подругой:

– Куда она пойдет? Ей негде жить…

– Не переживай за нее, такая пробивная не пропадет, – пыталась я убедить подругу.

Ася смогла попросить Лизу уйти только спустя три месяца, когда к ней в гости собрались приехать родители, а Лиза заявила, что «это никак не получится – нам будет неудобно всем вместе». Лиза уходила с боем и упреками в бессердечности, даже небесной карой угрожала…

Главное – чтобы перед людьми стыдно не было. Стыд, страх и вина – три «кита» советского воспитания. «Что скажут люди?» – основополагающий вопрос в этой системе. Стыд движет нами до сих пор: мы всегда переживаем, как выглядим в чужих глазах, что о нас подумают другие и что скажут, не мешаем ли мы кому-то своим присутствием, а вдруг они решат, что с нами что-то не так… Неудобно. Неловко. Нам настолько страшно и так хочется этого избежать, что мы пытаемся угодить каким-то неозвученным, нами самими нафантазированным, чужим желаниям. Это ли не нонсенс… Подруга однажды купила босоножки из-за стыда: «Я замучила эту продавщицу, столько пар перемерила. Честно говоря, мне ничего не понравилось, но я чувствовала, что не могу уйти оттуда, ничего не купив»… Мы постоянно извиняемся и оправдываемся. Делаем что-то в ущерб себе и во имя других.

Недавно остановилась на заправке – очередь в женский туалет по традиции была гораздо больше, чем в мужской. Но маленький мальчик хотел пойти с мамой, горько плакал и не поддавался на уговоры пойти с папой в мужской.

– Ну что ты ревешь! Столько людей смотрит! – пристыдила мама.

– Сейчас придет дядя милиционер и заберет тебя! – нагнала страху бабушка.

– Так, все, развел тут нюни – столько времени из-за тебя потеряли! – добавил вины папа и, подхватив чадо на руки, отнес в мужской туалет.

Чувства собственного ребенка для них оказались менее важны, чем стыд перед чужими людьми в очереди, с которыми наверняка можно договориться, которым, скорее всего, все равно, куда пойдут мальчик и все его родственники. А потом этот парень вырастет и будет поступаться своими чувствами и чувствами своих детей из стыда перед окружающими…