Текст книги "Наброски к портрету"

Забытая быль

Жаркие июльские дни сорок первого года запомнились тревожным предчувствием надвигающейся беды. Повиснув в раскаленном от зноя воздухе, оно затрудняло дыхание и пугало безысходностью грядущих перемен. По узкой грунтовой дороге непрерывным потоком уже несколько дней подряд шли беженцы, медленно двигались грузовые машины, ползли доверху нагруженные телеги, которые с трудом тащили уставшие, измученные жаждой и долгим переходом понурые лошади. Транспорт поднимал клубы пыли, оседавшей на лопухах, траве и листьях яворов, растущих у каменного мурованного забора, защищавшего от грунтовки подворье и часть огорода. Крытая соломой, умело выбеленная хата Настасьи стояла на холме у дороги под старыми вербами. В ней уже много лет женщина жила вместе с сыном-подростком и дочерью, в июне проводившей жениха на фронт.

Настя встала с восходом солнца, спустилась по мокрой от утренней росы тропинке, протоптанной на пологом склоне холма. Тропа вела к ручью, и вместе с ним делила земельный надел на части.

Склон слева и справа от тропинки был густо засажен кустами картофеля, между которыми росло несколько обильно обсыпанных ягодами вишневых деревьев. Вдоль русла ручья теснились высокие ивы, полоскавшие гибкие длинные ветки в воде, а рядом с ними умудрились надежно укорениться редкие деревья с продолговатыми плодами чернослива.

Ручей брал свое начало от родника, мощной струей бившего из отверстия в скале. Сама скала находилась на расстоянии двух десятков метров от невысокой, сложенной из замшелого плоского песчаника ограды, ограничивающей владения Насти с Востока. Здесь, подле мура, прятались груша и высокая черешня с крупными, темными, отдающими легкой горчинкой ягодами, пламенела крупными кистями разросшаяся калина.

Противоположную часть правого берега занимал яблоневый сад. Густая листва трех высоких старых яблонь преграждала путь потоку солнечных лучей и создавала приятную полутень на мягком ковре низкорослой травы, украшенном светлыми пятнами упавших яблок.

На значительно меньшей по площади левобережной части участка хорошо прижились посаженные в правильном порядке сливовые деревья. Рядом с ними, ближе к тропе, отделяющей огород Настасьи от соседского надела, зеленела ботва редиса и свеклы, стелились по земле лианы тыкв, кабачков и огурцов, пестрели от плодов и желтых соцветий кусты томатов. Поодаль стройными рядами возвышались стебли кукурузы и подсолнечника.

Украшением сада было высокое раскидистое дерево, с круглыми зелеными плодами грецкого ореха. Его много лет назад Настя посадила перед хатой, в том месте, где поддерживаемая булыжниками, хорошо утрамбованная площадка резко обрывалась, создавая обращенную к саду и ручью террасу.

Настасья умылась чистой ледяной водой из ручья и по небольшим мокрым камням, уложенным на его песчаном дне, перешла на левый берег. Там она подвергла тщательному осмотру грядки с овощами и, сорвав несколько огурцов, три помидора и пучок лука, поспешила к дому.

Через узкие сени женщина вошла в горницу. От ровного глиняного пола, опоясанного вдоль тщательно побеленных стен ровным дымчатым кантом, веяло свежестью и прохладой. Убранство комнаты было бедным. Левый угол занимала узкая дубовая кровать. Полосатый тюфяк на ней прикрывали белая простынь с широким кружевным подзором и одеяло, аккуратно застеленное плотным жаккардовым покрывалом. На нем под нарядной кружевной накидкой лежала хорошо взбитая, одетая в белоснежную наволочку подушка.

Комната освещалась лучами, проникающими через три небольших окна с темными, отполированными временем дубовыми рамами. На окнах висели накрахмаленные занавески, украшенные по краю аккуратной мережкой. Одно из окон находилось против входных дверей, между кроватью и столом, что стоял у стены под образами Богородицы и Спаса. Два других, расположенных сбоку, смотрели чисто вымытыми стеклами на подворье. В простенке между ними висело зеркало.

Ниже окон вдоль стены вытянулась широкая дубовая скамья, используемая иногда как лежак. Справа от входной двери размещался кухонный стол, накрытый неброской клеенкой, а слева – вешалка с одеждой. У кухонного стола на лавке стояло ведро со свежей водой, за которой Настасья и ее дети не ленились по несколько раз в день ходить к роднику.

Центр стены, расположенной против двух окон, занимала дубовая, с небольшими стеклянными просветами дверь, открывавшая проход в соседнюю комнатенку с русской печью и дощатым топчаном, застеленным полосатым рядном. Под потолком над межкомнатной дверью и кроватью вытянулась узкая, длинная, неглубокая ниша, заполненная глиняными тарелками, покрытыми эмалью и расписанными ярким цветочным орнаментом.

Хозяйка оставила на кухонном столе принесенные с огорода овощи и, выйдя из хаты, направилась в стодолу. Построенная из добротных блоков песчаника, она была просторной и теплой. Подоив Красавку, Настя вычистила стойло, подбросила кормилице сена и налила для нее в корыто свежей воды. Наконец очередь дошла до кур. Выпущенные из темного низкого курятника и накормленные зерном, они быстро разбрелись по огороду в поисках лакомой добычи и мест для кладки яиц.

Настасья не спеша позавтракала теплым молоком с хлебом. Прикрыв глаза, посидела на лавке. Потом поправила белый в синюю крапинку ситцевый платок, сбившийся на голове, и тяжело вздохнула. Пора снова приниматься за работу. Оставшееся до обеда время она провела на картофельных грядках. Ее часто отрывали от работы беженцы, просившие воды или еды. Женщина выносила им хлеб, молоко, сваренный в мундире картофель, подавала ковшом воду из ведра, которое для удобства поставила на подворье у калитки.

После обеда хозяйка принялась кухарить. Растопила печь, сварила картошку на вечер, суп и кашу на завтра, прокипятила молоко и нагрела в больших казанах воду. Настя помылась в оцинкованном корыте, принесенном из кладовки, что соседствовала с сенями, и, поменяв воду, занялась стиркой. Полоскать белье отправилась к ручью. Там для этой цели был установлен широкий, образующий невысокую наклонную плоскость камень. На нем белье отбивалось, многократно терлось руками, а потом хорошо прополаскивалось в прозрачной воде ручья. Хозяйка слегка подсинила выстиранные простыни, наволочки и сорочки в корыте с водой и неторопливо развесила их на двух веревках, растянутых между вербами. Затем, убрав в горнице и на кухне свидетельства своей длительной хлопотливой деятельности, села на завалинку возле хаты в ожидании детей.

С облюбованного ею места хорошо просматривалась улица, по которой они должны были вернуться. Это была даже не улица, а широкая тропа, которая взбиралась по скалистому холму от деревянного мостка через ручей к короткой улочке, что заканчивалась в поле. За околицей улочку сменяла наезжая колея, проложенная телегами через поля с колосящейся рожью и пшеницей. Огибая Мышевской хутор, она заканчивалась в четырех километрах от Деревянков, у крупного села Писаревка. В нем за несколько лет до начала войны поселились две старшие дочери Настасьи, вышедшие замуж за Писаревских парней. Младших Веру и Алексея мать отправила два дня назад к сестрам и теперь с нетерпением ждала их возвращения.

Настасья переехала жить в Деревянки в начале века, сразу же после замужества. Родом она была из соседнего села Гибалевки, которое пристроилось много веков назад к крепостным стенам Шаргорода. История самого Шаргорода уходит в глубь веков, к тому далекому времени, когда литовский князь Витовт выдал своему слуге Карачевскому дарственную грамоту на земли с лесами вдоль русла реки Муравьи. Случилось это событие в мае 1383 года. Грамота обязывала владельца вырубить лес и на речном берегу основать поселение. Слуга наказ князя выполнил. Городок был назван Княжья Лука, но местность вокруг него долгое время оставалась малозаселенной. Спустя век городское поселение переименовали в Карачев.

Значительно позже, уже в 1579 году, польский король Стефан Баторий дал приказ канцлеру и верховному гетману Яну Замойскому, новому владельцу этих земель, построить на мысе в междуречье Мурафы и Муравьи, рядом с Карачевом, крепость. Ян Замойский имел большое влияние на польского короля и был для своего времени очень образованным человеком. Он поездил по свету, учился в Париже, Страсбурге, Падуе. Возведение бастионного замка верховный гетман поручил итальянскому военному архитектору Бернардо Морандо, отстроившему в свое время главную резиденцию рода Замойских – Замосць.

Строительство началось в мае 1585 года. Небольшой замок был выстроен из массивного песчаника по итальянскому образцу. На поддерживаемой контрфорсами крепостной стене, окаймляющей его, возвышались пять башен-бастионов. Со временем рядом с крепостной стеной выросло много жилых домов. Все строения обнесли высоким валом, а образовавшийся город назвали Шаргородом, в честь Флориана Шарого (Серого) – основателя и покровителя рода Замойских.

Быстрому заселению города способствовало удобное географическое расположение и освобождение поселян на двадцать лет от уплаты налогов. К тому же в 1588 году при польском короле Сигизмунде III Шаргород получил Магдебургское право, позволявшее проводить в нем торги и ежегодные крупные ярмарки. Все купцы, проезжавшие мимо города, должны были на два дня выставлять для свободной продажи свой товар, а местным жителям разрешалось вести торговлю с татарами, турками и молдаванами. Но Магдебургским правом могли пользоваться только при ведении делопроизводства на польском языке.

Близкое к тогдашней государственной границе расположение города способствовало тому, что он переходил из одних рук в другие. Так в 1596 году, примерно через 10 лет после начала строительства, город пострадал от лихих отрядов Северина Наливайко, а в августе 1648 года его захватили казаки, возглавляемые полковником Максимом Кривоносом. К этому времени Шаргород уже представлял собой мощную крепость, занимавшую значительное место в охране южных границ Украинского государства от набегов крымских татар, и являлся одним из опорных пунктов казачества на Украине. Однако владели Шаргородом казаки недолго. В 1651 году украинский гарнизон был вытеснен из крепости натиском солдат поляка Мартына Калиновского.

После Русско-польской войны 1654 – 1667 годов, по Андреевскому перемирию, Левобережье Украины (к востоку от Днепра) перешло к России, а Правобережная часть осталась в составе Речи Посполитой. С 1672 по 1699 год Шаргород и все Подолье находились под турецкой пятой. Захватчики называли город Кучук-Стамбул, что означало Малый Стамбул. С 1699 года вплоть до XVIII века Подолье оставалось во владениях Польши.

Польша перестала существовать как государственное образование в 1795 году. Ее территория была поделена между Австрией, Россией и Германией. Победа над Наполеоном дала возможность России раздвинуть границы своих владений на территории бывшей Речи Посполитой, и 8 июня 1815 года Польша была окончательно присоединена к России.

Польской знати по-прежнему принадлежали родовые поместья и земли. Владельцами Шаргорода вплоть до Октябрьской революции оставались польские воеводы и их потомки – сначала Концепольские, потом Любомирские и Сагнушко. Последней владелицей города и его окрестностей была внучка Романа Сагнушко Юлия Потоцкая.

После турецкого нашествия замок оказался сильно поврежден, и все последующие годы хозяева занимались его реставрацией. Официальный приказ о ней отдал Роман Сагнушко в 1850 году. Помимо замковых строений, многократной перестройке и реставрации подвергался также костел, заложенный на территории замка в 1595 году и освященный в честь Флориана Шарого.

Против костела в центре города издавна белели высокие стены Свято-Николаевского монастыря. Во времена польского господства над Подольем он был католическим, в нем обитали монахи-василиане. С 1795 года монастырь стал православным. Здесь была открыта духовная семинария, а позже – бурса. Учебное заведение при Свято-Николаевском монастыре считалось одним из лучших на Подолье. В его стенах получили образование поэт Степан Руданский и Михаил Коцюбинский.

После предоставления Шаргороду Магдебургского права в городе начали селиться евреи. К 1640 году местная еврейская община была самой крупной на Подолье. Она быстро разрасталась, и к началу ХХ века в этом городке, население которого чуть превышало две с половиной тысячи человек, евреи составляли 70%. Они жили компактно на территории Старого города и владели торговыми учреждениями, складами, мастерскими, типографией, мельницей, медоваренным заводом и четырьмя городскими аптеками.

С приходом евреев в архитектуре городка появилось много одноэтажных глинобитных домов, украшенных деревянными крыльцами. В таких жилищах обитали в основном ремесленный люд и торговцы. В фасадной части многих домов размещались лавки и мастерские. На фоне других строений выделялись здания с корчмами и постоялыми дворами, так называемыми заездами.

Первая синагога появилась в городе в 1589 году. Она была построена в псевдомавританском стиле и представляла собой часть городской оборонительной системы. К синагоге примыкали более низкие помещения для женщин и школа-хедер для мальчиков. Во время турецкой оккупации синагога служила мечетью.

Пришедшие к власти Советы закрыли все девять городских синагог. Новая власть создала семилетнюю школу-хедер и организовала еврейский колхоз «Красный пахарь», просуществовавший вплоть до июля сорок первого года. В 1925 году в местечке стали появляться многочисленные артели кустарей и был создан еврейский Шаргородский совет, все делопроизводство в котором велось на идише.

Отец Настасьи умер рано. Овдовевшая мать с двумя малолетними детьми на руках снова вышла замуж и родила от второго супруга дочь Афию. Повзрослевших пасынка с падчерицей расторопный отчим пристроил на работу к польской помещице, владевшей в округе большими земельными наделами, лесом и фольварками. Старший брат Григорий начал работать на конюшне, а быстрая, сметливая Настя попала в услужение к ясновельможной пани Юлии. Она легко усвоила привычки и требования госпожи. Вместе с другими девушками умело стирала и крахмалила ее белье, шила, чистила столовое серебро, следила за состоянием хозяйской мебели и натертого до блеска паркетного пола. Наблюдая за работой кухарки, научилась отлично готовить. Последнее умение очень пригодилось ей в дальнейшей жизни. С годами слух о кулинарных способностях Настасьи распространился по округе, и ее стали часто приглашать стряпать угощения для семейных торжеств, на которых хозяевам хотелось блеснуть перед гостями столом, богатым разнообразными и вкусными блюдами.

Замуж Настя вышла за парня с польской фамилией Сикорский, в жилах которого слились воедино польская и украинская кровь. Он был хорош собой – высокий, со светлыми вьющимися мягкими волосами, сильными умелыми руками. Даже заметная хромота не могла испортить его природную стать. Назар владел ремеслом, позволявшим ему хорошо зарабатывать на жизнь. Он был скорняком и шил ладные, пользующиеся спросом полушубки из овчины. Голубоглазый парубок и кареглазая смешливая Настя быстро нашли общий язык и, обвенчавшись в церкви, стали жить вместе. Назар привел молодую жену в дом своих родителей, где в двух комнатах, разделенных сенями, вместе с отцом и матерью жила его старшая сестра Марийка.

Жили просто, но с достатком. Имели помимо сада и огорода приличный надел земли в поле за деревней. На нем растили свою рожь, пшеницу, подсолнечник и кукурузу. Мололи муку на мельнице, давили масло, держали коров, свиней и птицу. По воскресеньям ездили на базар в Шаргород, где продавали излишки молока, мяса, масла и муки. Выручка шла на обувь, одежду, дополнительные продукты питания, посуду, инвентарь и мелочи, необходимые в крестьянском хозяйстве.

Сразу после революции туберкулез свел в могилу Марийку. Через несколько лет, пережив австро-венгерскую оккупацию, петлюровщину и произвол мелких банд, задыхаясь от затяжного кашля, рвавшего грудь, умер свекр, а вслед за ним после недолгой болезни тихо ушла в мир иной свекровь. Семья же Настасьи и Назара, несмотря на жизненные тяготы и невзгоды, разрасталась. К семнадцатому году у них уже были две дочери – Югена и Ольга. В восемнадцатом родилась дочь Анисия, за ней через пять лет – Вера. В двадцать восьмом на свет появился сын Петр, а через два года после него – Алексей. Дети вносили в жизнь родителей радость, но ее всплески быстро гасились повседневными заботами, тяжелым трудом дома и в поле, налоговым бременем. Оно ярмом висело на семейном бюджете. Что делать? Так уж повелось. До революции отдавали дань в виде поземельного налога и земского сбора царскому правительству, потом стали платить ее гетману Скоропадскому и его сподвижникам.

Он пришел к власти на Украине вскоре после отречения от престола императора Николая и обратился к буржуазному Временному правительству России с разрешением о создании автономного государства. Российское правительство медлило с ответом. После его свержения 7 ноября 1917 года Центральная рада и возглавлявший страну гетман Скоропадский не признали власть Советов в Петрограде и объявили о создании УНР – Украинской Народной Республики, включив в ее состав Донбасс и Харьков. Жители этих областей, не принявшие решение Центральной рады, учредили Донецко-Криворожскую советскую республику (ДКСР), примкнувшую к Советской России. В ДКСР входили также Харьковская и часть Херсонской губернии.

Пытаясь удержать и закрепить свою власть на Украине, представители Центральной рады поспешили подписать в Бресте договор с Австро-Венгрией и Германией, открывавший дорогу в страну австро-венгерским и немецким войскам. Весной 1918 года немцы, согласно договору, заняли не только территорию Украинской Народной Республики, находившуюся под контролем правительства гетмана Скоропадского, но и вступили на территорию ДКСР. Их войска захватили Харьков, потом Луганск. Руководство ДКСР ушло за Дон к Царицыну.

15 июля 1918 года правительство Скоропадского приняло закон о введении режима хлебной монополии на подконтрольной ему территории УНР. Другими словами говоря, крестьяне, жившие в УНР, захваченной войсками Германского блока, должны были отдать часть своего урожая 1918 года на содержание оккупационных войск. За отказ от сдачи власти грозили реквизицией хлеба и сельхозпродуктов.

Власть Скоропадского просуществовала недолго. В 1919 году его сменил Петлюра, который сразу же ввел продовольственный налог на хлеб. Захватившая Киев Красная армия в марте 1919 года провозгласила власть Советов. На Украине стал действовать закон о продовольственной разверстке, принятый в Советской России. Продразверстка означала систему заготовок продуктов, которая позволяла Советскому государству решить проблему снабжения продовольствием Красной армии, городских трудящихся и обеспечить сырьем промышленность. Вначале она распространялась только на хлеб и зернофураж. Но в заготовительную компанию девятнадцатого – двадцатого годов продразверстка охватила также картофель и мясо, а к концу двадцатого года – все сельхозпродукты. Сбор сельхозпродуктов проводили продотряды при активной помощи комитетов бедноты и местных Советов.

На практике во время заготовок дело доходило зачастую до откровенного беспредела, а порой и открытого грабежа. Стремясь любой ценой выполнить план по заготовкам, активисты забирали у крестьян остатки продуктов, припрятанные на прокорм или посевную страду. Народ беднел, многие голодали. Продразверстка породила недовольство крестьян и откровенные кулацко-эсеровские мятежи. В 1921 году, с переходом страны к НЭПу, ее заменили фиксированным натуральным налогом, размер которого был значительно меньше, чем при продразверстке. С 1924 года налог стали взимать с крестьян также в денежной форме.

Земельные наделы за селом новая власть отобрала, кормить скотину было нечем, да и растить ее для сдачи государству стало накладно. Поэтому поголовье скота резко сократилось.

Семья Сикорских владела теперь коровой, лошадью, садом и огородом. Большую семью сложно было прокормить. По этой причине Назар нанялся на работу в мастерскую, занимавшуюся пошивом полушубков. Она находилась в Мурафе, небольшом городишке, расположенном в десятке километров от дома. К жене и детям он приезжал только по выходным дням. Привозил деньги, подарки, а потом снова отбывал к месту работы.

Помощницей Настасьи по хозяйству стала повзрослевшая дочь Югена. Приученная с детства к труду, она вместе с матерью разделила заботу о многодетной семье. Юганка, как ее называли родные и близкие, слыла завидной невестой на селе, была хороша собой, любила нарядно одеться, неплохо пела. Острый язычок и независимый нрав выделяли девушку среди подружек. За ней долго ухаживал местный парень из зажиточной и уважаемой в деревне семьи – Афанасий. Весной тридцатого года он прислал в дом Югены сватов, а осенью молодые обвенчались. Юганка начала новую жизнь в доме мужа и его родителей.

После радости, связанной с замужеством Югены, в семью Настасьи пришла большая беда. Зимой тридцать второго тяжело заболел Петя. Мальчика замучили боли в животе. Хорошей медицинской помощи оказать ему не могли, настои знахарки не помогали. Промучившись до весны, ребенок умер. Назар пережил сына всего на несколько месяцев. Он заразился дизентерией в Мурафе и быстро угас в августе, перед жнивьем, так и не дождавшись первого хлеба. Настасья, ставшая вдовой, зажила с тремя дочками и малолетним сыном.

1932 год выдался на редкость засушливым и неурожайным. Уплатив налоги, многие жители деревни остались практически без продовольственных запасов. Худо и бедно пережили зиму, весной же начался повальный голод. Люди, изможденные недоеданием, а порой и полным отсутствием еды, доходили до состояния дистрофии, которая проявлялась в слабости, малокровии, чрезмерной худобе или болезненной одутловатости. Были случаи, когда вымирали целые семьи.

Лошадь Настасья продала еще осенью, выжить помогала отощавшая корова. Семья с трудом перезимовала. Настя с болью смотрела на обтянутые кожей ребра и болезненно вздувшиеся животы своих детей. Сама она теперь больше напоминала старуху, нежели сорокалетнюю женщину, когда-то красивую и любимую мужем.

Беда не обошла стороной и новую семью старшей дочери. Больные родители Афанасия не пережили суровую зиму. Чтобы как-то помочь себе с мужем и матери, Юганка устроилась на работу в совхоз, который находился километрах в пяти от деревни. Она приносила мужу и незамужней его сестре часть своего скудного пайка. Не забывала подкормить и Настасью с детьми. Переговорив со своим начальством, пристроила на работу в совхоз сестру Ольгу. Югена, рискуя быть замеченной управляющим, выносила из сарая, в котором перебирала вместе с работницами овощи, несколько картофелин и морковок. Она мучилась от страха, представляя, какое наказание ждет ее в случае поимки с поличным. Женщина не просто лишилась бы работы, помогавшей выжить ее близким, но могла оказаться с большим сроком на тюремных нарах.

Афанасий с сестрой коротали дни в хате. Однажды придя домой, Юганка открыла свой сундук и обомлела, увидев, что половина ее праздничных нарядов исчезла.

– Где мои вещи? – спросила она у мужа, осматривая круглыми от удивления глазами пару оставшихся блузок и поношенную штапельную юбку с мелкими голубыми незабудками, разбросанными по темно-коричневому полю. – Афанасий, куда делись мои платки, шерстяные кофты, пиджак, юбки?

– Мы с сестрой их выменяли на продукты, – услышала она ответ.

– На продукты? – переспросила Юганка. – Так, где же эти продукты? – Она посмотрела в ярко-голубые, очерченные темным кантом ресниц глаза мужа, и удушливый спазм вдруг перехватил ее горло. Жаркая волна негодования прилила к сердцу, окатила голову и прошлась мелкой нервной дрожью по рукам.

– Мы их съели. Не умирать же нам с голоду! – с беззаботной усмешкой воскликнул Афанасий, не обратив внимания на реакцию жены, вызванную его словами. Он был настроен шутливо и, казалось, не осознавал всей глубины содеянного.

– Почему же вы не обменяли на продукты свои вещи? Посмотри на мои руки. – Югена показала огрубевшие от работы кисти рук. – Я целый день работаю ими, недоедаю, чтобы принести что-либо в дом и накормить тебя с сестрой. А вы в это время продаете мою одежду, покупаете продукты и тайком от меня их едите. Вы бережете друг друга, свое добро, а на меня вам наплевать. Что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание. – Юганка, с трудом сдерживая гнев, стояла перед молча обозревавшим угол стола мужчиной, до которого только сейчас стал доходить смысл совершенного им поступка. Убедившись, что ответа не последует, молодая женщина сорвала с вешалки полушубок и, хлопнув дверью, выбежала из хаты. Взволнованная и заплаканная, она прибежала к матери. Настасья молча выслушала дочь.

– Поживи пока с нами. Посмотрим, как поведет себя Афанасий, – обдумывая случившееся, тихо проговорила она.

– Мне теперь все равно, как он себя поведет, мама. Жить я с ним больше не буду! – решительно и твердо проговорила Юганка.

– Прости его, дочка. Он оказался слабее тебя. С годами все забудется и перемелется. Вы помиритесь, наладите свою жизнь.

– Не буду я с ним жить. Никогда не прощу я ему эту подлость, – прижавшись к матери, всхлипывая, сквозь слезы твердила дочь.

Слово свое Юганка сдержала. Афанасий пришел к ним на следующий день. Он, подыскивая наиболее убедительные слова, пытался объяснить свой поступок, просил прощения, даже плакал. Жалкими глазами искал поддержки у молчавшей тещи, но Югена была неумолима. Она перенесла оставшиеся пожитки к матери и навсегда порвала отношения с мужем.

Тяжелая зима и особенно весна 1933 года слились в людской памяти со страшным словом «голодомор».

О причинах голодомора писали и говорили много. Официальная власть в Москве объясняла голод на Украине, в Казахстане и Поволжье засушливым 1932 годом, крупным экспортом за рубеж зерна урожая 1931 года, намеренными некомпетентными действиями руководства Наркомзема СССР и руководителей некоторых совхозов и колхозов. В назидание другим были осуждены члены вредительской группы Вольфа, Конрада и Коварского, злоумышленные действия которых якобы способствовали распространению голода.

Действительно, в начале осени 1932 года страна испытывала большие продовольственные трудности, а к весне 1933 года положение с продовольствием и вовсе стало критическим. Острая нехватка продуктов питания ощущалась как в городе, так и на селе. Виной тому были не только повторные неурожаи, ослабленное животноводство, несостоятельность системы планирования, учета и контроля, но и неэффективность системы снабжения и распределения в молодом Советском государстве. Помимо всех этих причин были и другие, о которых официальная власть предпочитала умалчивать.

К их числу относились подрыв сельского хозяйства на Украине путем насильственной коллективизации и конфискации имущества крестьян. Нереально завышенные планы заготовок в 1932 году. Изъятие продуктов питания у большинства крестьян путем натуральных штрафов. Запрет на выезд в соседние районы страны, где ситуация была лучше. Запрет на ввоз продуктов из окруженных войсками «сытых городов» в деревню. Губительной была и информационная блокада, не позволившая иностранным государствам оказать продовольственную помощь голодающим регионам Страны Советов.

Время залечило раны переживших голодомор жителей деревни, а ежедневный тяжкий труд помог встать на ноги. Настасья, Югена и Ольга работали теперь в колхозе. Дома на хозяйстве оставались младшие дети. Мать всегда с тревогой поглядывала на Анисию, бывшую при жизни отца его любимицей. Девочка была очень хороша собой. Ее аккуратную голову украшали пышные, вьющиеся, как у отца, каштановые с золотистым отливом кудри. На бледном лице светились грустные карие глаза. Дочь была не по годам умна, практична и подвижна. Настасья, уходя с Югеной и Олянкой на работу, не боялась оставлять на нее дом, хозяйство и двух младших детей. Но мать постоянно тревожили частое покашливание и худоба дочери. Она боялась потерять ее так же, как когда-то потеряла сына.

Однажды вечером, прихватив с собой крынку колотухи, женщина пошла в Гибалевку к чернице Марфе. В молодые годы та жила в монастыре, а после его упразднения стала молиться дома. Она лечила людей травами, занималась гаданием. Жила одиноко в десяти минутах ходьбы от хаты Настасьи.

Гостья рассказала чернице о своем беспокойстве по поводу здоровья дочери и попросила погадать на нее. Марфа усадила Настю за стол, достала с полки под образами толстую старинную Библию, удобно устроилась на лавке рядом. Медленно погладила узловатой рукой когда-то ярко-лиловый, а теперь поблекший бархат, обтягивающий дощечки переплета. Поверх бархата книга была украшена латунной чеканкой, покрытой тонким слоем серебра. На потертом серебряном фоне отчетливо выделялось позолоченное распятие и четыре золоченных апостольских лика, между которыми в правильном порядке были разбросаны виноградные листья с гроздьями ягод. Тихо помолившись, Марфа наугад открыла несколько раз Библию. Внимательно, шевеля губами, прочла старославянский текст на каждой из открывшихся, пожелтевших от времени страниц. Некоторые из них еще хранили затвердевшие капельки воска, следы молчаливых ночных бдений и молений черницы.

– За нее не беспокойся, – глядя слезящимися старческими глазами в лицо Настасьи, промолвила монашка. – Она не только выживет, но окажется счастливей всех своих сестер. Ждет ее дальняя дорога, какой-то военный и хорошая жизнь.

Марфа, встав из-за стола, прошла в каморку, соседствующую с горницей. Там она набрала пучок целебных трав и, вернувшись в комнату, аккуратно связала их на столе чистым холщовым лоскутом.

– Будешь заваривать траву и поить отваром дивчину на ночь. Недели через две кашель пройдет, – прошамкала беззубым ртом старуха, вручая Насте холщовый лоскуток с травой.

– Спасибо Вам, вуйна, – сказала на прощание чернице женщина. – Пейте колотуху на здоровье. Я еще принесу.

Травяные отвары пошли девочке на пользу. Она перестала кашлять. Сбылись и предсказания гадалки.

В середине тридцатых годов сельская молодежь стала уезжать на заработки в города. Этому способствовала ситуация в стране. Ускоренными темпами шла индустриализация народного хозяйства. Заводы и фабрики требовали крепких рабочих рук. Несколько девчат, удачно пристроившихся в Москве, звали к себе односельчан, обещая помощь. Настасья решила отправить одну из дочерей на работу в столицу. Ее выбор пал на Анисию. Семнадцатилетняя деревенская девочка с подругой поехала за лучшей долей в большой и незнакомый город. В Москве она устроилась монтажницей на электроламповый завод, односельчане помогли найти жилье. На заводе Анисию стали звать Аней.