Текст книги "История и философия науки. Учебное пособие"

8.5. Интерпретация – общенаучный метод и базовая операция социально-гуманитарного познания

Понимание – это форма знания, но чтобы перевести это знание в ранг научного, необходимы некоторые дополнительные искусственные, спланированные исследователем приемы. Одной их них является интерпретация. Интерпретация в социально-гуманитарной сфере (лат. interpreta – посредничество, разъяснение) – это когнитивная процедура, имеющая функцию методологического приема, с помощью которого устанавливаются значения и смыслы понятийных вербальных выражений и структур[380]380
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. Ю. В. Крянева, Л. Е. Моториной. М.: Инфра-М, 2009. С. 53.


[Закрыть].

Процедура интерпретации как форма познания сложилась задолго до обсуждения в XX веке познавательных проблем социально-гуманитарного знания. Можно выделить следующие исторические этапы эволюции интерпретации как методологического приема анализа текста:

1) в античности интерпретация практикуется неоплатониками для выявления смыслов и значений аллегорий, имевших место в литературе классического наследия;

2) в Средние века интерпретация превращается в базовый методологический прием для экзегетики (толкования текстов Священного Писания);

3) в Новое время происходит философское осмысление процедур интерпретации и понимания[381]381
  Булдаков С. К. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. М.: Высшее образование, 2008. С. 90.


[Закрыть].

Философское осмысление в Новое время принимает различные формы:

а) философско-герменевтическая трактовка интерпретации (Шлейермахер, Дильтей), когда интерпретация рассматривается как постижение смысла, объективно заложенного в текст автором. Автор рассматривается как главный источник смысла, поэтому для его интерпретации важно было знать биографию автора, которая помогала постижению смысла его произведений;

б) структурно-семиотическая трактовка интерпретации. Текст рассматривается как самодостаточная реальность, а его смысл задается не автором, а факторами объективно-структурного характера, например такими, как «порядок» и «ритмика» организации структуры текста. Структура текста является его объективной характеристикой. Интерпретация в этом случае не нуждается в рассмотрении индивидуально-психологического опыта автора, так как сводится к дешифровке текстового кода, т. е. основных характеристик структуры текста;

в) постмодернистская трактовка интерпретации, согласно которой интерпретация – не способ постижения смысла, содержащегося в тексте, а способ наполнения его смыслом. Для постмодернистов текст не имеет никакой объективной структурной организации, а потому проблема поиска смысла текста, как это предполагалось в структурно-семиотической концепции, не имеет смысла. Кроме того, в постмодернистской версии интерпретации акцент переносится с фигуры автора (герменевтическая традиция) на читателя. Читатель становится субъективной предпосылкой интерпретации, которая превращается в процедуру наполнения текста смыслом. Текст не имеет сам по себе никакого смысла: он появляется в процессе чтения, который никогда не является объективным процессом обнаружения смысла, ибо его нет в тексте. Чтение – это «вкладывание» в текст смысла, причем постоянно меняющегося[382]382
  Бессонов Б. Н. История и философия науки: учебное пособие. М.: Высшее образование, 2009. С. 69.


[Закрыть].

Но если интерпретация имеет дело с текстами, то на каком основании этот методологический прием можно использовать при изучении исторического прошлого, социальной коммуникации и т. д., т. е. проблем социально-гуманитарных наук?

Дильтей, обосновывая гносеологическую претензию наук о духе понимать историю, представил ее в виде истории духа, объективированной в текстах, хранящих смыслы, требующие расшифровки. Если история есть текст как предметная форма объективации мира внутреннего опыта переживания людей, то ее можно понять, как можно понять любой текст. Исторический текст хранит в письменной форме жизненные проявления прошлых людей.

Социально-гуманитарные и исторические науки являются герменевтическими по определению, так как они имеют дело с текстами (вербальными и невербальными) и их пониманием, считали, например, представители постструктурализма, один из теоретиков которого Ж. Деррида утверждал, что «ничего не существует вне текста». Весь мир есть бесконечный, безграничный текст, «космическая библиотека». Итальянский семиотик-философ У. Эко отождествлял мир со «словарем» и «энциклопедией». Текст выступает как особая реальность и «единица» методологического и семантического анализа социально-гуманитарного знания, что делает возможным применение процедуры интерпретации.

Существуют разные концепции текста и соответственные им толкования процедуры понимания:

1. Текст содержит лишь те сообщения, которые стремился передать автор (концепция Ф. Шлейермахера). Отношение «текст-читатель» тождественно отношению «говорящий-слушающий», которое характеризует непосредственное общение собеседников. Возникающее между собеседниками понимание имеет, согласно британскому философу, основоположнику неформальной логики Дж Остину (1911–1960), три измерения:

а) буквальное понимание фраз;

б) понимание выразительности речи, которая передаётся изъявительным, сослагательным и повелительным наклонениями;

в) понимание стимулирующего действия сказанного, что проявляется в различных чувствах (страха, удовлетворения, радости и т. д.), которые могут испытать собеседники. Эти же измерения понимания характерны и для ситуации «текст-читатель», хотя письменный текст не способен передать все нюансы живого общения. Понять текст, значит понять его автора – такова главная идея данной концепции текста. Понимание происходит за счет смыслового «выравнивания» между текстом и читателем-интерпретатором, превращение их в абсолютных современников, когда прошлое постигается как настоящее, чуждое – как хорошо знакомое[383]383
  Булдаков С. К. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. М.: Высшее образование, 2008. С. 78.


[Закрыть].

2. Текст, согласно позиции французского философа, теоретика феноменологической герменевтики П. Рикера (род. 1913 г.), является самостоятельной целостностью, наподобие произведения искусства в силу того, что текст неизбежно отстраняется (отчуждается) от автора, утрачивает с ним связь. Текст обнаруживает в своем теле «глубокую семантику», разрушающую ткань авторского повествования, отражающую философский смысл текста, который заключается в попытке дать специфическое решение «пограничных ситуаций» – рождения и смерти, истины и заблуждения и др. Именно «глубокая семантика» устанавливает подлинный объект понимания и «сродство» между текстом и читателем. Понять текст, значит понять автора лучше и глубже, чем тот понимал самого себя, – такова главная идея этой концепции текста[384]384
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. Ю. В. Крянева, Л. Е. Моториной. М.: Инфра-М, 2009. С. 30.


[Закрыть].

Между анализом текстов и исследованием социальных явлений существуют, как считает П. Рикер, параллели:

а) как слова объективируются в письменном тексте, так и человеческие действия объективируются в «летописи» истории. Смысл действия при этом отчуждается от его агента и «осаждается» в социальном времени (истории), которое есть не только длительность социальных и исторических событий, но и «место хранения» смыслов человеческой деятельности. История или социальное время есть особый род «текста», в котором оставляют свой след то или иное социальное действие, те или иные «депсихологизированные» человеческие поступки;

б) подобно тому, как в письменном тексте описываемые конкретные ситуации являются лишь одной из возможных актуализаций «пограничных ситуаций» (глубокой семантики текста), одно и то же историческое действие может происходить в разных социальных контекстах, а потому не только отражать свое время, но и быть образцом возможных действий;

в) как и текст, социальное явление есть смысловая целостность, где различаются главные и второстепенные мотивы действия;

г) подобно тексту социальное явление имеет привилегированных интерпретаторов. Смысл того или иного исторического события не совпадает с субъективными намерениями его участников, а потому носит «открытый» характер. Разные исследователи истории выберут интуитивно в качестве главных разные темы, а потому интерпретации одного и того же исторического события не будут совпадать по смыслу[385]385
  Бессонов Б. Н. История и философия науки: учебное пособие. М.: Высшее образование, 2009. С. 92.


[Закрыть].

Но выбор требует обоснования, а чтобы это обоснование провести, надо вначале понять общий смысл текста, но этого нельзя сделать до выбора главной его темы. Возникает герменевтический круг, характеризующий отношение «текст-читатель»[386]386
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. Ю. В. Крянева, Л. Е. Моториной. М.: Инфра-М, 2009. С. 33.


[Закрыть]. Герменевтический круг возникает в ходе интерпретации и при решении проблемы соотношения части и целого в структуре текста: интерпретация исторического процесса предполагает выявление его общего смысла, что невозможно без понимания частностей, а последние нельзя понять вне контекста общего смысла. Эту ситуацию можно описать так: чтобы понять нечто, надо это нечто уже предварительно понимать.

Выйти из герменевтического круга, как считал Хайдеггер, можно, если признать, что до процедуры исторической, философской или филологической интерпретации существует горизонт некоего первичного дорефлексивного предпонимания, задающего направление нашего восприятия того или иного события-текста. От предпонимания нельзя освободиться, так как оно формируется жизненным миром человека[387]387
  Бучило Н. Ф., Исаев И. А. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2012. С. 59.


[Закрыть]. Гадамер называл предпонимание законными «предрассудками» и также считал, что именно они задают горизонт восприятия смыслов[388]388
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С.  А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 111.


[Закрыть]. Поэтому, как мы уже писали выше, Гадамер не рассматривал временную дистанцию между текстом и интерпретатором, с его жизненными предрассудками как помеху для процедуры понимания. Хайдеггер и Гадамер «разомкнули» герменевтический круг за счет введения человеческого-бытия-в-мире в пространство работы с текстами. Следует учесть и тот факт, что и Хайдеггер, и Гадамер перестали рассматривать язык как только продукт субъективной деятельности человеческого сознания. Они онтологизировали язык, т. е. приписали ему независимое от субъекта существование. Хайдеггер считал, что язык является делом рук не человека, но Бытия, а человек лишь слушает его[389]389
  Булдаков С. К. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. М.: Высшее образование, 2008. С. 73.


[Закрыть].

8.6. Язык, «языковые игры», языковая картина мира

Вопрос о «чтойности» слова был поставлен еще в античности. Со времен Демокрита (V–IV вв. до н. э.), отделившего слова-имена от вещей, не утихали споры вокруг проблемы: что такое имя вещи? Платон в диалоге «Кратил» сформулировал для последующих поколений философов задачу-вопрос: слово – это результат договора между людьми, т. е. артефакт, или оно принадлежит вещам и его происхождение божественно? Софисты и киники, используя сократический метод, считали, что слово – это «кличка» неведомого, изобретенная людьми, а потому оно никак не связано с содержанием называемого предмета[390]390
  Булдаков С. К. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. М.: Высшее образование, 2008. С. 78.


[Закрыть]. Следствием такой позиции явился познавательный релятивизм и скептицизм, который дошел до наших дней. Аристотель, напротив, признавал связь языка с бытием. Он даже вывел онтологию («общие роды бытия» и «общие роды сказывания о бытии»), анализируя античный словарь, утверждая тем самым правомерность репрезентативной функции языка. Позиция Аристотеля получила признание и дальнейшее обоснование в философии Гегеля.

В христианской цивилизации в той или иной форме признавалось существование внутренней связи слова с тем, что оно называет или обозначает. Вл. Соловьев, например, признавая язык одним из основных элементов жизни общества, считал, что его образование «совершенно независимо от сознательной воли отдельных лиц», он не произведен, не выдуман «личною сознательною деятельностью». М. Хайдеггер настаивал на том, что давать слово бытию есть единственное дело мысли, ибо «язык – дом бытия»[391]391
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С.  А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 116.


[Закрыть].

В традиции раннего христианства считалось, что лукавить со словом, плутовать с ним не просто непозволительно, но и греховно. Ссылаясь на свидетельства Василия Великого, А. Кураев пишет, что язычники, как правило, уговаривали христиан: «Только словом произнеси отречение, а в душе имей веру, какую хочешь. Бог внемлет не языку, но мысли говорящего. Так можно будет и судью смягчить, и Бога умилостивить»[392]392
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 89.


[Закрыть]. Но так как для христианина имена предметов, а тем более имя Бога – не есть произвольное установление или «кличка» неведомого, то они предпочитали смерть словесному отречению, которое означало для них отречение от веры.

Если в слове проявляется бытие сущего, если не мы, люди, именуем вещи, если слово мистично, то у нас нет права произвольно распоряжаться именами-словами. Такое отношение к слову и Слову принуждает человека «вслушиваться» в него, ответственно использовать его в своем говорении, заставляет говорящего говорить определенным образом, следуя догматическим и лингвистическим нормам[393]393
  Булдаков С. К. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. М.: Высшее образование. 2008. С. 73.


[Закрыть]. Грамматика, в этом контексте, рассматривается не как произвольное установление написания слов и форм их связи, а как необходимо соотнесенная с логикой мышления, а следовательно, и с логикой бытия. Известно, что связь грамматики, логики и онтологии была одной из центральных идей Гегеля.

В европейской культуре XX в. возобладала тенденция отхода от онтологии языка, т. е. от признания его «укорененности» в бытии. Опасность такого положения дел осознавали многие отечественные мыслители. Н. Бердяев, называя эту ситуацию болезнью общества, писал: «Мы все уславливаемся, что значат слова, непосредственный смысл которых утерян»[394]394
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С.  А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 115.


[Закрыть]. Слова превратились лишь в названия, пустые звуки, а «пустые, утерявшие реальный смысл слова не подпускают людей друг к другу». Чтобы восстановить реальный смысл слов, следует, по мысли Бердяева, восстановить связь слов со Словом-Логосом. Ноуменально Логос отождествляется с Богом-Отцом («В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»). Феноменально – с Богом – Сыном («И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины»)[395]395
  Булдаков С. К. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов и соискателей ученой степени кандидата наук. М.: Высшее образование. 2008. С. 70.


[Закрыть]. Человеку, в силу его богоподобия, дан дар обладания словом. Такое понимание слова человеческого обусловливало отношение к наскоро изобретенным холодным, бездушным словам как к своего рода богоборчеству. Не случайно Н. В. Гоголь писал: «Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!»[396]396
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 45.


[Закрыть].

Деонтологизация языка способствовала обретению им свободы от репрезентативной функции. В итоге возникла тенденция понимать истину как свойство лингвистических формообразований, в частности, текста. Истине было отказано в праве иметь коррелят вне текста[397]397
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С.  А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 111.


[Закрыть]. Такое понимание слова и истины французский философ, основатель концепции деконструктивизма Ж. Деррида (род. 1930 г.) использовал, например, для дискредитации текста Апокалиптического послания Св. Иоанна и отрицания истинности его содержания. Деррида утверждает, что текст послания есть не Откровение Истины, а произвольное цитирование информации, бродящей по бесконечно переплетающимся каналам коммуникативного пространства. В этом случае слова текста Св. Писания содержательно обесцениваются, но, как считает современный философ и богослов А. Кураев, «цивилизация, для которой слова обесценились, уже не имеет права называться христианской»[398]398
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 60.


[Закрыть].

Классическая рационалистическая установка, согласно которой язык выражает (репрезентирует) реальный мир, а мышление только с помощью языка в состоянии постигать и выражать внутреннюю природу мира и человека, опиралась на представление о божественном творении мира. Действительно, если признавать, что Вселенная есть творение Того (Абсолюта, Бога), Кто имел замысел творения и «записал» этот замысел на языке, на котором говорил Сам, то следует признать:

а) существование «внутренней» «скрытой природы» всех сотворенных вещей и явлений, подчиняющейся универсальной закономерности,

б) возможность языка адекватно репрезентировать содержание этого замысла. В контексте идеи творения изобретение новых научных терминов и понятий предстает как «оттачивание языковых средств адекватного постижения реальности, которая предстает в образе Книги природы, написанной Творцом[399]399
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 45.


[Закрыть].

Признание существования всепроникающего Логоса позволяло осмыслять бытие как имеющее внутреннюю содержательную логику. Эта установка рационалистической культуры получила в постмодернистской философии название «логоцентризма», который и стал одним из главных объектов ее критики. Главные аргументы критики таковы: логоцентризм является формой рационального насилия над миром, акцентирует власть разума, демонстрирует «империализм Логоса» (Деррида), налагающего запрет на свободную ассоциативность мышления[400]400
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 89.


[Закрыть]. Французский философ М. Фуко (1926–1984) утверждал, что логоцентризм есть форма логофилии, признающей аксиологический приоритет рациональности, логики. Правда, при этом он отмечал, что логофилия есть следствие скрытой в глубинах рациональной культуры бессознательности[401]401
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 119.


[Закрыть]. Суть ее в том, что логоцентризм (и классическая рациональность в целом) испытывает смутный страх перед возможностью внезапного проявления спонтанности и беспорядочности мышления, когда оно в процессе вербальной объективации своего содержания может выйти за границы установленных грамматических, лингвистических и стилистических норм и законов. Так как такое непредсказуемое поведение мышления ставит под угрозу способ бытия классического типа рациональности, где доминировал Логос, то, утверждает Фуко, всегда существовали специальные приемы, которые «гасили» желание мышления уйти в «буйство», «необузданное бурление» в использовании семантической безграничности[402]402
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 70.


[Закрыть]. К таким приемам он относил классификацию, упорядочивание, распределение. Помогала этому «обузданию» и строгая установка рациональной культуры на легитимность только «высоких» мыслей, одетых в броню логически-содержательной безукоризненной последовательности. Все, что не укладывалось в прокрустово ложе «высоких мыслей», рассматривалось как разновидность когнитивной шизофрении, т. е. речевого потока[403]403
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 67.


[Закрыть].

Чтобы обессмыслить ту задачу, которую ставит логоцентризм перед мышлением и языком – адекватно дешифровать смыслы, заложенные Творцом, надо разбожествить мир, пришли к выводу философы-постмодернисты. Тогда язык потеряет свою репрезентативную функцию, так как означающее освободится от связи с означаемым. Ж. Делез, например, отказывает языковому знаку в обладании функцией не только репрезентации объекта, но даже указания на его наличие. По мнению другого французского философа-постмодерниста Ж. Лиотара, картину мира можно трактовать только как выдуманное повествование.

Но если язык не является посредником между человеком и объективной реальностью, то не имеет смысла задавать вопросы, которые всегда интересовали философию: «Как соотносится язык с мыслью?», «Способен ли используемый язык адекватно выразить (репрезентировать) подлинную природу реальности?» и т. д.[404]404
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 78.


[Закрыть] Отказав вербальному знаку в возможности репрезентировать объект, постмодернистские авторы вслед за швейцарским лингвистом Ф. де Соссюром (1857–1913), утверждавшим, что значение не является однозначным соотношением означающего и означаемого, а есть объективный мираж означивания, стали рассматривать язык только как семиотическую систему[405]405
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 111.


[Закрыть]. В ней языковые структуры не являются заранее определенными, так как не существует никаких схем упорядочивания этих структур. Что же касается реально фиксируемой определенности в языковых структурах, то ее существование обусловливается вовлечением языка в коммуникативные процессы, в которых только и выявляется смысл любого вербального знака. Текст стал рассматриваться как существующий в независимом от автора режиме.

История культуры и смена словарей. Идеи австрийско-британского философа Л. Витгенштейна о том, что «границы языка» есть «границы мира» индивида, а также работы французского психоаналитика Ж. Лакана, который утверждал, что структура личности определяется структурой ее языка, положили начало рассмотрению культуры и общества как явлений, возможных только благодаря языковой практику. Толкование языковых актов как форм социокультурной деятельности повлияло на учение Ф. де Соссюра о произвольности между означающим и означаемым[406]406
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 90.


[Закрыть].

Идеи о том, что с изменением словаря, т. е. способа говорения, одновременно происходит изменение ценностных и ментальных установок в культуре, восходят к Ф. Ницше. Эту позицию разделяет современный американский философ Р. Рорти (род. 1931 г.), который приводит следующие примеры связи словаря и культуры:

1) существование в словаре таких слов, как «подлинная реальность», «истина», «сущность», «закон» и т. д. свидетельствуют о том, что в этой культуре мир интерпретируется как результат творения Бога, имеющего некий проект, который расшифровывается с помощью языка науки. Но этот словарь, изобретенный Галилеем и Ньютоном, и словарь алхимиков равноправны, ибо ни тот, ни другой не имеют никакого отношения к реальности. Галилею просто подвернулся языковой инструмент, который случайно оказался лучше приспособленным к определенным целям;

2) слова Ницше «Бог умер» ознаменовали появление такой культуры, когда люди перестали служить высшим целям достижения Блага, Истины, Красоты, и на смену образа человечества, как постоянно продвигающегося к Истине и Свету (главная идея прогресса), пришел образ «голодных поколений, попирающих друг друга» (Ницше), ни к чему не приближающихся, а просто слепо и случайно сменяющих друг друга[407]407
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 91.


[Закрыть].

М. Фуко интерпретировал метафору Ницше «Бог умер» как указание на освобождение пространства культуры и философии от человека: «смерть Бога» есть одновременно и смерть самого человека, «именно в смерти человека и исполняется смерть Бога». Словарь, изобретенный Ницше, позволял, утверждал Фуко, выражать главную ситуацию в культуре: «человек остался без Бога»[408]408
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 108.


[Закрыть]. Но новый словарь нельзя рассматривать как более адекватный и дающий наиболее адекватную картину мира. Он просто переописывает реальность, а не способствует более полному ее постижению.

Появление нового словаря, как считает Рорти, начинается с изобретения и применения каких-то метафор, созревших в головах отдельных людей. Метафора, используя известные слова непривычным образом, позволяет высветить те аспекты событий и явлений, которые невидимы при обычном словоупотреблении. О метафоре нельзя сказать, истинна она или ложна, приживется она в культуре или нет. Ее невозможно опровергнуть, доказать или обосновать, почему сложилась та или иная метафора в голове ее творца и т. д.[409]409
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 111.


[Закрыть]. Так, нельзя найти причину возникновения метафорического использования Ньютоном слов «сила», «притяжение», а можно только, считает Рорти, высказать по этому поводу предположения, каждое из которых имеет право на существование: например, воздействие космических лучей на тонкие структуры мозга Ньютона, влияние на его мышление некоторых навязчивых странностей, обусловленных психологическими травмами и т. д. В принципе, как пишет Рорти, неважно, как и почему удалось Ньютону изобрести метафоры. Важно то, что в результате появился инструмент, с помощью которого стали мыслить о природе так, как этого не могли делать раньше.

Метафорическая аранжировка реальных событий и явлений широко используется самими постмодернистами, которые ввели в словарь такие метафоры, как «ризома», «складка», «след», «тишина» и т. д. Смысл метафоротворчества они видят, прежде всего, в том, что оно доставляет наслаждение, которое Ж. Лиотар толкует как ощущение победы, «вырванной, по крайней мере, у одного, но грозного соперника – общепринятого языка. Не случайно структуралист Р. Барт (1915–1980) говорил об «эротике языка»[410]410
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 67.


[Закрыть].

Творцов метафор много, но не все метафоры укореняются в культуре. Ньютону повезло, его метафоры укоренились в культуре XVII в., и на их основе возникли правила научной языковой игры.

«Языковая игра» в науке. «Языковые игры» – понятие постнеклассической философии для обозначения речевых систем коммуникации, организованных по определенным правилам. Метафору «языковые игры» ввел Витгенштейн. Она демонстрирует отказ от референциальной (от слова «референт», обозначающего объект, к которому относится суждение) концепции знака. Такой отказ позволяет трактовать вербальную сферу как спонтанную игру означающего, не имеющего референта, а потому находящегося в процессе имманентной самоорганизации. В постмодернистской метафоре «игра» сочетаются две идеи: отказ от Бога и признание фундаментального статуса непредсказуемой случайности[411]411
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 74.


[Закрыть].

Метафора «языковая игра» стала универсальным способом описания всех форм человеческой деятельности, в том числе и науки. Рассмотрим, как толкует понятие «языковые игры» в науке Ж. Лиотар.

Наука строит свои языковые игры, исходя из признания того, что:

а) мир и человек обладают внутренней сущностной природой;

б) истина, как и мир, находится по ту сторону от познающего субъекта;

в) язык занимает серединное место между познающим человеком и миром, репрезентируя мир, каков он есть сам по себе: бытие и познанное бытие тождественны[412]412
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 114.


[Закрыть].

Поэтому наука выбрала из всех языковых игр одну – денотативные высказывания, которые возможны при наличии следующих условий, являющихся и правилами «языковой игры»:

а) предметы, о которых строится высказывание, должны быть наблюдаемыми (непосредственно или опосредованно);

б) должны существовать критерии оценки истинности высказывания[413]413
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 56.


[Закрыть].

Лиотар считает, что научная языковая игра претендует на единственно истинную форму коммуникации, что не способствует увеличению пространства социальных связей и социальной свободы.

Наука должна легитимировать правила своей «языковой игры»[414]414
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 60.


[Закрыть]. Ж. Лиотар определяет легитимацию как процесс, в котором некоему «законодателю» разрешено предписывать условия для того, чтобы высказывание воспринималось научным сообществом как научное. Но тогда возникают дополнительные вопросы о легитимации самого «законодателя»: кто решает, каковы должны быть условия научного высказывания и кто знает, что это решение справедливо? Правила научной языковой игры не содержат в самих себе условий собственной легитимации. Она осуществляется извне с помощью философии, которая обосновала, что этим «кто» является разум, обладающий законодательными функциями. Легитимность разума также надо обосновать, что и осуществил Гегель, применив «спекулятивное» обоснование с помощью Абсолютного духа. «Спекуляция» как особая форма философской языковой игры стала формой легитимации научного дискурса, и это способствовало тому, что преподавание философии было общепризнанно в качестве фундамента университетского образования, утверждает Лиотар[415]415
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 78.


[Закрыть].

В начале XX в. начинают разрабатываться проблемы социологии знания и познания (К. Манхейм, М. Шелер, П. Сорокин, Т. Лукман и др.), исследуется влияние на знание и познание экономических потребностей, социальных установок, идеологии, этических, религиозных и эстетических предпочтений исследователя и т. д. В такой ситуации научные языковые игры не могли искать условия своей легитимации в спекулятивной философии, рассказывающей о том, как абсолютный дух актуализирует свои возможности познания и обусловливает возможность научных языковых игр. Субъектом знания становится не спекулятивный дух, а конкретно-исторический субъект. Вводится связь знания с обществом и государством. Наука становится средством реализации целей государства и общества. В этом служении целям, намечаемым практическим субъектом, и состоит конечная легитимность науки. Ж. Деррида сформулировал в связи с этим задачу: «Деконструировать все то, что связывает концепты и нормы научности с онтотеологией, с логоцентризмом, с фонологизмом… Надо одновременно выйти из метафизического позитивизма и сциентизма и акцентировать то, что в фактической научной работе способствует ее избавлению от метафизических гипотез…».[416]416
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 89.


[Закрыть].

Так как «языковые игры» науки используются только профессиональными учеными, а потому имеют ограниченное сообществом ученых пространство своего действия, то более значимыми, с точки зрения постнеклассической философии, являются языковые игры в коммуникативной сфере повседневности, т. е. за пределами рафинированной интеллектуальной рефлексии[417]417
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 67.


[Закрыть]. Язык стал рассматриваться как «воплощенная социальность».

Словосочетание «язык как воплощенная социальность» ввел французский лингвист Э. Бенвенист для обозначения феномена погруженности речи в социальный контекст. Неклассическая лингвистика, а вслед за ней и постнеклассическая философия стали принимать во внимание те параметры языка, которые делают его «существенной составляющей социокультурного взаимодействия»: ритм, семантическая вариабельность, эмоционально-оценочная окраска и т. д. Стал осознаваться тот факт, что сам речевой акт является формой социального взаимодействия, так как представляет собой одновременное взаимодействие того, кто говорит, того, к кому обращена речь, а также референта, т. е. того, о чем или о ком нечто говорится. То есть язык конституирует социальную связь, выступая в качестве одной из форм социальной практики. «Социальные связи состоят из языковых ходов» (Лиотар)[418]418
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 111.


[Закрыть].

Социальная связь основана на речевых «приемах», а «языковые игры являются минимальными отношениями для существования общества» (Лиотар)[419]419
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 73.


[Закрыть].

Начало рассмотрению коммуникации как комплекса языковых игр, имеющих свои семантико-прагматические правила и ограничения, положил Л. Витгенштейн. До него язык рассматривался просто как средство коммуникации, с помощью которого передается информация. В пространстве языковой коммуникации выделяют денотативные высказывания (высказывания о наблюдаемых предметах); прескриптивные высказывания, имеющие форму приказов, команд, инструкций, рекомендаций, запросов, просьб, прошений и т. д.; перформативные высказывания, в которых высказывание о референте является одновременно осуществлением действия, совпадающего с высказыванием (например, когда министр вооруженных сил произносит «мобилизаций началась», то мобилизация молодых людей в армию начинается в силу того, что о ее начале объявил человек, наделенный властью произносить такого рода высказывания); деонтические высказывания, предписывающие, что нужно делать в отношении предметов высказывания; вопросительные высказывания, оценочные высказывания и т. д.[420]420
  Исаев И. А., Бучило Н. Ф. История и философия науки: учебное пособие. М.: Проспект, 2010. С. 81.


[Закрыть] Все перечисленные высказывания являются необходимым условием для осуществления в обществе минимума социальной связи»[421]421
  Войтов А. Г. История и философия науки: учебное пособие для аспирантов. 4-е изд. М.: Дашков и К, 2008. С. 63.


[Закрыть]. Витгенштейн погрузил саму коммуникацию в структуры языка и стал рассматривать процесс коммуникации как процесс, в котором формируется пространство специфических для каждого общества социальных значений. Это формирование происходит за счет того, что каждый человек всегда выступает или в роли отправителя, или в роли получателя информации о том или ином природном, культурном явлении, другом человеке. Языковая игра, как и любая игра вообще, включает момент противоборства или агонистики а потому получатель сообщения не просто принимает информацию к сведению, но отвечает на нее часто вопреки ожиданиям отправителя информации и тем самым «перемещает» его в иную точку информационного пространства[422]422
  Введение в историю и философию науки: Общая история науки; Взаимосвязь философии и науки; Структура и развитие научного знания и др.: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. 2-е изд., испр., доп. М.: Академический проект, 2007. С. 70.


[Закрыть]. В итоге возникают изменения социальных связей, ведущих к культурным изменениям. Языковые сообщения «связывают» людей[423]423
  История и философия науки: учебное пособие для вузов / под ред. С. А. Лебедева. М.: Академический проспект, 2010. С. 119.


[Закрыть]. Например: любой задаваемый вопрос немедленно выделяет того, кто спрашивает, того, к кому обращен вопрос, и то, о чем спрашивают. Следовательно, вопрос является одной из форм социальной связи.