Текст книги "Нравы от времён"

Бабушка

С бабушкой – маминой мамой – я познакомилась, когда мне исполнилось 11 лет. Бабушку привезли из российской глухой деревни, так как после смерти дедушки она осталась совсем одна. А была она уже в преклонном возрасте. Бабушка жила по очереди у своих дочерей и сына. И вот подошла очередь мамы. Ее привезли и поселили у нас. Это была очень маленькая, худенькая старушка со сморщенным личиком, всегда в белом платочке на голове. Я была рада ее приезду и очень подружилась с ней.

Бабушку звали Варвара Кармилаевна. В своей деревне она была очень известной личностью. Почему? Она была очень набожна и молитвами, и заговорами умела лечить людей и скотину. За помощью к ней ходила вся деревня. Она умела снимать любую боль, помогала роженицам, как ветеринар лечила коров и др. животных. В то время у меня на руках было 33 бородавки. Они мне мешали, и я часто сгрызала их до крови. Как-то бабушка увидела бородавки и поздно вечером вывела меня во двор при лунном свете, взяла мои руки в свои и что-то долго шептала, потом сплюнула в сторону и велела мне идти спать. Хотите – верьте, хотите – нет, но на следующее утро я не обнаружила ни одной бородавки на своих руках. Это было чудом.

Чем еще запомнилась мне бабушка? У нее был сундучок, небольшой, окованный железом, и она никогда не разрешала мне в него заглядывать. Очень рьяно она охраняла свои сокровища, и мне безумно хотелось узнать, что она в нем хранила. И еще, она все время просила меня записывать все, что она мне будет диктовать. Я соглашалась и писала какие-то непонятные слова, плохо связанные друг с другом. Всю тетрадь исписала ее заговорами на разные болезни. На язву, на рожу, на зубную боль и т. д. Но всему этому я не придавала значения и, чтобы ее не обидеть, писала всю эту абракадабру. Уже в старшем возрасте я поняла, что это заговоры, перемежающиеся с молитвами. А я ведь была пионеркой, и, конечно, все, что я записывала, мне казалось чушью. Надо было бы сохранить эту тетрадь хотя бы как память о бабушке. Еще она очень любила сидеть у ворот дома, на улице. Сидела она обычно на маленькой скамеечке, проходящие люди иногда давали ей денежки. Мама моя всегда ругала ее за это. Она оправдывалась и говорила, что ничего не просила, люди сами клали в руки мелочи. Мы были очень бедны, но очень горды – люди советской закалки.

И вот в возрасте 87 лет она умерла, а до смерти очень мучилась. У бабушки была водянка, и периодически ее возили в больницу и откачивали воду. Болезнь такая, что опухало все: руки, ноги, живот и другие части тела. Смотреть на это без боли невозможно было. И вот открыли ее сокровенный сундучок.

И что там оказалось! Одежда на смерть. Платье, чулки, туфли, нижнее белье, сшитое и вышитое ее руками, а также очень много разных головных платочков. Еще лежали мешочки со слипшимися конфетами-подушечками и с сахаром рафинадом. Немного денег, маленький молитвенник, икона Богородицы. Вот и все бабушкины сокровища. Я не очень долго знала свою бабушку, но она оставила о себе светлую память.

Крестная мама Лена

У моей тети Мути – маминой сестры – была знакомая русская женщина, которая жила в глубокой провинции в селе Икоты. Она часто приезжала в гости к моей тете, и мы, дети, очень ждали ее приезда. Она привозила нам гостинцы осенью: виноград, яблоки, груши. Весной тетя Лена привозила черешню, ранние сливы и яблоки. Очень доброй была тетя Лена.

Деревня Икоты входила в состав Южноосетинской автономной республики со столицей Сталинири, впоследствии после признания культа личности Сталина – Цхинвали. Там-то и случились все события войны 8 августа 2008 года, которую развязал очень «большой умник» Михаил Саакашвили. В республике вперемежку жили и осетины, и грузины, и, конечно, редко встречались армяне и др. народности.

В город ходили довольно часто. В деревне не было магазина, а нужно было покупать керосин, свечи, крупы, сахар.

Деревня Икоты раскинулась в низине между двумя холмами. Она находилась в двух километрах от Сталинири, ныне Цхинвали.

Живописная дорога проходила через лес. Редко когда по ней проезжала легковая машина или грузовик, чаще скакали всадники или встречалась маленькая арба, запряженная ишачком, везущим в город банки с мацони или овощи и фрукты.

Город Сталинири был похож на большую деревню. Дома деревянные, саманные, из камней, одно– или двухэтажные. Только горисполком находился в кирпичном здании да две школы и клуб были кирпичными.

В столице прямо на улицах паслись козы, свиньи, гуси, куры, телята. В городе говорили на двух языках – осетинском и грузинском, и школы были осетинские и грузинские.

Деревня Икоты была разделена на две половины. На горной стороне расположились дома осетин, а в низине – грузин. Грузины называли себя горцами. В деревне было всего две фамилии: Ниаури и Гигаури.

Село славилось фруктами, особенно черешней, у всех были сады. Черешневые деревья были трех видов: на них росла белая, черная, а также бело-розовая черешня. Самая вкусная, на мой взгляд, была бело-розовая черешня, в меру сладкая, с кислинкой. Самая любимая!

Моя тетя познакомилась с тетей Леной во время войны, когда жители городов ездили по деревням, меняли одежду, обувь и разные вещи на еду: фасоль, овощи, фрукты, кукурузную муку, сыр и другие деревенские продукты.

Вот так они, познакомившись, подружились. Тетя Лена часто приезжала в Тбилиси к моей тете и к нам. Она привозила гостинцы: опять-таки лобио-фасоль, кукурузные початки или кукурузную муку, иногда сыр или фрукты. У моей тети была небольшая мельница с жерновами. Я помню, мы, дети, лущили кукурузные початки, а зерна кукурузы тетя промалывала в мельнице, и получалась кукурузная мука. Из нее готовили кашу мамалыгу. В горячую кашу крошили сыр, сыр расплавлялся, и эта каша была очень вкусной. Тетя Лена была желанным гостем в нашей семье. Особенно ее приезд любили мы, дети. Осенью она привозила чурчхелы. Это такие вкусности, по форме напоминающие охотничьи колбаски. Это чищенные грецкие орехи или фундук, нанизанные на ниточку и облитые сладким виноградным соком, смешанным с мукой.

В девять лет меня и двух названных братьев Заура и Романа окрестили в маленькой церкви Святой Троицы, которая находилась позади главной площади нашего города. Мы не хотели принимать крещение, упирались, говорили, что мы пионеры и нам нельзя креститься. Однако у нас, у детей, не было права голоса. И вот тетя Лена стала моей крестной мамой. Каждый год на летние каникулы меня привозили в деревню Икоты и оставляли почти на три месяца одну с крестной.

Моя крестная мама Лена была замужем за очень старым грузином (так мне казалось в детстве). Да и крестная не блистала молодостью. Дядя Сандро Ниаури был с седой бородой и без ноги. В деревне его звали Колченогий Сандро. А познакомились они на фронте. Тетя Лена была санитаркой, а Сандро Ниаури – рядовым. Она его – раненного – вынесла с поля боя. Он, естественно, был комиссован и вместе с тетей Леной вернулся в свою деревню. Детей у них не было. Благодаря ей он был спасен, но ему оторвало ногу. Как он передвигался? Да запросто! В то время протезов не было, хотя, может, и были, но не для деревенских. К оторванной ноге привязывалась деревянная культя, и с помощью костыля ему удавалось ходить и даже иногда довольно быстро.

В деревне эту экзотическую пару любили. Почему экзотическую? Во всех прилежащих деревнях не было ни одной русской женщины и вообще русских. Они были добрыми, отзывчивыми – односельчане их любили, – но очень крикливыми. Да и все в деревне, переговариваясь, переходили на крик. Это, наверное, особенность южных людей. Тетя Лена так и не научилась говорить на грузинском языке, да и русский язык позабыла. Это был симбиоз русских и грузинских исковерканных слов.

А я, напротив, научилась говорить на грузинском языке очень хорошо, с грузинским акцентом. Эти трехмесячные приезды в деревню Икоты в течение нескольких лет дали мне большой багаж грузинского языка, который помог мне в дальнейшей жизни. Когда я возвращалась домой в Тбилиси, то даже забывала русский и говорила маме: «Кало, раз амбоб!» Это значит: «Женщина, что ты говоришь!»

У нее с мужем был маленький саманный домик с открытой верандой. Всего одна комната с земляным полом и две кладовки, где хранились продукты. Вот так я жила с ними каждое лето. Это была прекрасная пора. Я объедалась черешней – белой, красной, черной, – вишней, сидя на дереве. Утром мне давали стакан парного молока и хлеб с сыром. Это был прекрасный завтрак. А в течение дня я лазила по деревьям и ела черешню. Затем поспевали сливы, абрикосы и другие фрукты.

Несколько раз от чрезмерного количества черешни у меня случалось или расстройство, или крапивница. Опухало лицо, глаза заплывали, ноги, пальцы становились как сосиски. Это было еще то зрелище! Но самое неприятное заключалось в том, что поднималась высокая температура, тело зудело и чесалось. Меня сажали в лоханку с соленой водой, обливали тело и нежно почесывали щеткой. Через несколько дней все само собой проходило. В те прекрасные времена люди не знали, что такое аллергия, даже термина такого не было. Соответственно, не было супрастина, кларетина, тавегила и прочих лекарств от аллергии.

У тети Лены была одна корова. Из молока делали сыр, взбивали масло. Мне очень нравилось смотреть, как делают масло, это было очень трудоемкое дело. В деревянную круглую колоду, выдолбленную изнутри, наливали молоко, закрывали затычкой. Колоду клали на земляной пол в комнате. Садились на скамейку и начинали трясти колоду, не останавливаясь. Я любила заглядывать в отверстие колоды. Мне было интересно, как образуется масло. Сначала появлялись на поверхности желтые звездочки, затем шарики, которые скатывались друг к другу. Постепенно эти шарики укрупнялись, и получался небольшой кусок сливочного масла. Но трясти колоду нужно было часами. Мне это дело не доверяли, так как у меня не было терпения. Но мне нравилось наблюдать за процессом. Масло получалось очень вкусным, чуть-чуть с кислинкой, и мазать его на только что испеченную лепешку и особенно съедать было большим, но редким удовольствием. В основном из молока делали сыр и мацони.

Мацони (кислое молоко) делалось следующим образом. Молоко кипятили и охлаждали до того момента, когда пальцу, опущенному в него, чуть горячо, разливали по полулитровым банкам. В каждую банку клали чайную ложку закваски, перемешивали и закрывали пергаментной бумагой.

Раньше не было полиэтиленовых пленок, крышек и многого другого из бытовой химии. Не было шампуней, различных бальзамов для волос. Было только два вида мыла: хозяйственное (большой кусок темного цвета, 72 %) и туалетное (малиновое, гвоздичное, сиреневое и т. д.). Вместо стиральных порошков – сода плюс мыло. Много чего не было, но люди были добрыми и в беде, и в горе помогали друг другу и жили весело.

Затем банки помещали в теплое место на несколько часов и, когда молоко заквашивалось, переносили в прохладный чулан.

Вечером мне давали есть мацони с лепешкой. В мацони добавляли немного сахарного песка, это было вкусно. Хлеб тоже был свой.

Лепешки пекли в основном из ржаной муки: она была дешевле, чем пшеничная. Прямо на улице, где-то посередине домов стояло тонэ. Это не очень большая, глубокая яма, обложенная кирпичами. На дно укладывались дрова, поджигались, и, когда образовывались угли, готовое тесто в виде кругляшек кидали буквально на горячие стенки тонэ, распластывали тесто и так пекли. Доставали деревянными плоскими лопатами. Лепешки были румяными, ароматными, горячими и очень вкусными.

Но самое интересное, что в деревне был график, когда и какая семья будет печь хлеб – один раз в месяц для каждой. Поэтому в течение месяца приходилось есть черствый хлеб, тем не менее лепешка не теряла своих вкусовых качеств, ее размачивали в молоке, супе, воде, каше и так ели.

В те годы в этой и в других соседних деревнях не было электричества. Пользовались свечами, керосиновыми лампами, дровяными печами. Появились керосинки, но они были доступны не всем (ограниченное число и очень дорогие), в нашей деревне их не было ни у кого.

Позади домика в овраге был родник с очень чистой, холодной водой. Все женщины, девушки, девочки из деревни ходили за водой с глиняными кувшинами. По узкой тропинке спускались к водоему. Вода текла из узкого желобка, стекала в большую деревянную колоду. Из нее пили домашние животные: коровы, свиньи, лошади, гуси, куры и т. д.

В кувшины вода стекала очень медленно, и поэтому вокруг собиралась очередь из женщин и девушек. Это был своеобразный женский клуб. Обсуждались все новости и события деревни. Кто-то жаловался на детей, на мужа. Девушки поведывали друг другу свои девичьи любовные тайны. Воду несли обязательно на плече, такова была традиция или просто так было легче.

Я часто ходила к роднику, так как наш кувшин был небольшим. А вот на противоположной стороне оврага часто сидел 16-летний парень. Он спокойно смотрел на меня и никогда не произносил ни слова. И так продолжалось месяц или более. Мне в ту пору было 15 лет. И как-то ночью (а я спала на веранде одноэтажного домика) вдруг раздался цокот копыт, возле меня остановился всадник и начал стаскивать меня с лежанки. Напуганная, я подняла дикий крик. Из близлежащих домов повыскакивали люди. Парень Резо Гигаури сам, с испугу бросив свою добычу, ускакал.

Похищение невест в те времена было традицией, особенно в деревнях, но для этой деревни это было событие вселенского масштаба. Неделю шли обсуждения в женском клубе у родника. Родственники «жениха» приходили извиняться. Тем более что с сестрами Резо я дружила и играла с ними. После этого беспрецедентного случая новоиспеченный «жених» обходил меня стороной. Вот такая трагикомичная история приключилась со мной. После этого случая я больше не ездила в эту деревню. А вскоре умер Колченогий Сандро, а вслед за ним ушла и крестная мама Лена.

Школьная любовь

В восьмом классе к нам пришел второгодник. Рослый парень, весь в веснушках, с щербатым зубом, передний зуб был отломлен. Вел он себя очень надменно, на нас смотрел свысока. Он был гораздо старше нас, и я в него безумно влюбилась.

Когда он приходил в класс (а он ходил в школу очень редко), у меня тряслись коленки. И если он сидел на уроке, а учитель вызывал меня к доске, то я не могла отвечать. Он смотрел на меня, я заикалась и в конце концов говорила, что не готова к уроку. И так я получила три двойки по географии и две двойки по литературе. Нахватала двоек и по другим предметам. Учителя всполошились. Хорошая ученица и вдруг стала двоечницей!

Меня вызвали к директору Надежде Иосифовне Цомая, строгой властной женщине. Она пытала меня, хотела узнать, что со мной происходит, но я молчала как партизан на допросе. Однако наш классный руководитель Галина Ивановна смекнула, в чем дело, и сообщила директрисе. Парень был переведен в параллельный класс, а вскоре вообще ушел в вечернюю школу.

Любовь поглотила меня полностью, заполнила все клеточки моего сердца и души. Я не спала, писала стихи и посвящала ему, все делала, чтобы он обратил на меня внимание. Он, конечно, все видел и чувствовал. Утром, придя в класс, он раздавал девочкам свои тетради, чтобы они списали ему домашние задания.

Однажды он и меня удостоил высокой чести и дал тетрадь по математике, чтобы я переписала ему задание. С трепетом я переписывала задание и когда дала ему тетрадь, то он положил мне в руку 20 копеек. Я была страшно оскорблена и унижена, но продолжала любить, беззаветно, безответно, скрывая свои чувства, которые были понятны всем в классе. Я краснела при нем и заикалась, хотя была девочкой не робкой, умела постоять за себя.

Очень горькой была моя первая любовь. Когда он ушел в вечернюю школу, я стала по-прежнему хорошо учиться, но любовь запряталась глубоко. Учась в вечерней школе, он иногда стал приходить в нашу школу и даже оказывал мне знаки внимания. Приглашал в кино. Я привыкла к нему и больше не робела. Это было счастливое время для меня. Жил он недалеко от моего дома. Его сестра тоже училась в нашей школе. Она была младше меня года на четыре. Познакомил с сестрой, а потом и домой привел, знакомиться с мамой и папой. Папа его был наполовину немец, наполовину поляк. Звали его Адольфом. Конечно, сразу возникла ассоциация с Адольфом Гитлером.

Но наше общение продолжалось недолго. Вскоре он ушел служить в армию и просил меня дождаться его возвращения. Я обещала, но слово не сдержала. Поступила в университет, и началась у меня другая жизнь. Там я встретила своего будущего мужа. Когда он вернулся со службы в армии и узнал, что я вышла замуж, вскоре уехал обратно в то место, где служил. Обзавелся семьей. Не дожив до 60 лет, умер. Вот такой грустный конец получился у моей первой школьной любви.

Университет

Окончив школу, я подала документы на химический факультет Тбилисского государственного университета имени Сталина – единственного в Грузинской ССР. Почему именно на химический факультет? Причина смешная. В 60-е годы прошлого века первым секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза являлся Никита Сергеевич Хрущев. Он постоянно бросал лозунги: «Догоним и перегоним Америку!», «Будем первыми в космосе!», «Грядущее страны – за кукурузой!»… Многие пшеничные поля колхозов и совхозов превратились в кукурузные. Но без учета климатических условий во многих областях России кукуруза не прижилась. Следующий лозунг: «Будущее – за химией!».

Молодежь призывали стать специалистами по химии. Это и побудило меня и многих других абитуриентов поступать на химический факультет. Мне очень хотелось выучиться на врача, но для такой девушки, как я, это являлось утопией.

Поступить в Медицинский институт было очень трудно. Во-первых, конкурс «зашкаливал», а во-вторых, нужно было иметь влиятельных знакомых или много денег. Неоднократно в мединституте шли разоблачения и арестовывали преподавателей за взятки, меняли ректоров, но все оставалось по-прежнему. Как сказали бы в наше время, мединститут был коррумпирован.

В Тбилиси было всего два химических факультета. Еще был химический факультет в Педагогическом институте имени Пушкина. В нем выпускали только педагогов химии. В Государственном политехническом институте выпускали химиков-технологов, а в университете выпускали химиков исследователей широкого профиля, но можно было и преподавать химию в школе и в институтах.

Начались вступительные экзамены. Сдавали в три потока: абитуриентов было слишком много. У первого потока абитуриентов экзамены начинались в 9 часов утра, у следующего – в 13 часов дня, а у третьего – в 17 часов, и длились экзамены порой до 21–24 часов. Я была в третьем потоке. Сдавали следующие экзамены: химия, физика, математика (письменно и устно) и грузинский язык (письменно). Как ни странно, в университете не было русского сектора на химическом факультете, и вообще было очень мало русских факультетов. Физический факультет, филологический, кибернетики, механико-математический, экономический. Неудивительно, ведь этот вуз являлся кузницей национальных кадров.

Первым я сдала экзамен по химии, получила «отлично», на втором экзамене по физике – «хорошо», а на третьем, по устной математике – двойку. И вот почему. Нашу группу запустили на экзамен в одиннадцатом часу ночи. У меня от усталости случился ступор, я не смогла ответить на вопросы билета письменно, а при устном ответе вообще расплакалась. Меня трясло от усталости и волнения.

На другой день я подала на апелляцию, и меня снова допустили к экзаменам. Я, думаю, что меня допустили к экзаменам, так как у меня в аттестате были почти все пятерки, кроме двух четверок. Видимо, учли и мое эмоциональное состояние. При пересдаче, естественно, получила тройку (после пересдачи больше и не ставили), но я была очень рада. По письменному грузинскому языку (диктанту) я получила четверку, и в итоге – проходной балл 16. Нужно отметить, что я сдавала на вечерний факультет, где конкурс был меньше, чем на дневной (20 баллов). И некоторые абитуриенты, сдававшие экзамены на дневной факультет, были зачислены на вечерний. Всего на вечерний химический факультет было принято 100 человек, однако до конца учебы осталось 40.

Итак, я поступила! Нашла себя в списках, пришла домой и сказала маме, что зачислена на химический факультет Тбилисского государственного университета. Для меня это зачисление было большим счастьем. У мамы я не увидела особого восторга. Обыденным голосом она сказала, что очень хорошо, и предложила обедать.

Мы с мамой жили на одну маленькую зарплату. Она в то время работала якорщицей в трамвайном депо. Я ходила к ней на работу и видела, как много женщин, сидя у столов, на какие-то каркасы наматывают ленты, пропитанные чем-то. Вот это и называлось якорями, которые вставлялись в двигатель трамвая. Но, к сожалению, мама упала на работе и сломала правую руку, поэтому я не могла учиться на дневном факультете, так как мы жили бедно, мама уже была на пенсии по инвалидности.

Поступив в вуз, я пошла работать в тот же университет на химический факультет препаратором. В мои обязанности входила подготовка химической посуды. Я по штанглассам (немецкое слово, означает «небольшие бутылки») разливала химические составы для практических занятий студентов по качественному анализу (есть такой раздел в аналитической химии) и следила за чистотой и порядком в препараторской. Работа была несложной. Я любила свою работу. Со всеми делами справлялась быстро. Еще бегала по делам наших преподавателей, кто куда пошлет. Кому-то нужно было заплатить за коммунальные услуги, кому-то купить сигарет, кому-то купить для дома какую-то снедь. Я все выполняла с радостью и никогда не обижалась.

Помню себя худенькой, с голубыми бантиками в волосах, с прической «я у мамы дурочка». За мой веселый нрав и отзывчивый характер весь персонал кафедры аналитической химии Тбилисского университета любил меня. Мне только исполнилось 17 лет, а по советскому законодательству лица, не достигшие 18 лет, работали по укороченному дню. Моя работа начиналась в 9 часов утра и заканчивалась в 15 часов, а вечером с 18 часов начинались занятия на вечернем отделении химического факультета. Это было самое замечательное время моей жизни.

Отучилась я в университете шесть лет, ведь я была на вечернем факультете. А работала я там все эти годы и даже больше…