Текст книги "Алтарь Отечества. Альманах. Том 4"

В ноябре я работал в трёх километрах от Саласпилса в летнем лагере Рижского пехотного училища, готовя его под лазарет. Мне с краснофлотцем эсминца «Смелый» по фамилии Смолин удалось спрятаться в яме. В этой яме нас забросали вырубленными деревьями, забыв о нас. Ночью мы оттуда вылезли и бежали. Шли лесом вдоль шоссе Рига – Двинск. Через три дня зашли на один из хуторов. Вошли в дом, там нас накормили, дали продуктов на дорогу, а у калитки нас ждали вооружённые айсерги – латышские националисты. И снова Саласпилс.

Стало холодно, бараки не отапливались. Они были с деревянными крышами без потолков, с многоярусными нарами через каждые 60 сантиметров. Ночью внизу замерзали, а наверху нечем было дышать. С нами были морское лётчики: Медведовский, Голубь, Барышев, Коровин, Виноградов. Были командиры с Моонзунда: Пожарный, Глухов, Чепраков, Коган. Ещё был военфельдшер Вакржевский и фельдшер, назвавшийся Васильевым. Были командиры из 46-го стрелкового полка: Елиневич, Герасименко, Сидельников, начальник артиллерии 46 СП капитан Говорков, командиры: Вишняков, Драницын, Мортирасян, Сакаев и другие. В лагере под открытым небом начались простуды со смертельным исходом, ангины, радикулиты. Пленные стали строить полуземлянки. В декабре я заболел тифом и меня вместе с другими увезли в лазарет. Там мне спас жизнь старшина тифозного барака краснофлотец с острова Даго Василий Орёл. Он заменил мне вшивое бельё, прожарил одежду и через матросов, работающих на кухне, поддерживал пищей.

В этом лазарете умер осетин Бацазов, который до конца своей жизни сохранял свою звёздочку Героя Советского союза. Вернувшись из лазарета в Саласпилс, я не застал половины узников, из тысячи человек едва осталось человек пятьсот. Большинства моих товарищей не стало, умерли под открытым небом. Весной 1942 года прибыло пополнение. Среди узников я встретил земляка И.А.Масленникова, военрука Меловской средней школы, и раненого авиатора Ф.П.Громоклова, который вскоре умер от голода.

Однажды краснофлотцы указали мне на высокого человека и сказали, что это капитан с Моонзунда, которого привезли из Риги. Я узнал его, это был Дима Овсянников, командир катера МО. Я встречал его на пристани Кувайсту в 1941 году. Нам после войны посчастливилось встретиться с ним в Таллине на встрече балтийцев в 1966 году.

Среди прибывших в Саласпилс был командир «Орла», старший лейтенант И.Д.Фёдоровский и военный инженер 1-го ранга Филиппов, потерявший в Либаве ногу. Филиппов стал для нас, молодых флотских офицеров, идейным руководителем, вселял в нас веру в победу над фашистской Германией. Скоро его из лагеря увезла жена, как инвалида.

Из лагеря Валги Эстонской республики были привезены узники, они рассказали, что там встречали капитана А.М.Стебеля. Немцы предлагали ему восстановить 315-ю береговую батарею, но он отказался и погиб от пыток. Из морских защитников острова Эзель, взятых в плен и вместе со мной попавших в Саласпилс, не осталось почти никого. Все они или умерли, или увезены в Германию.

Из армейцев остался почти весь командный состав артиллеристов 46-го СП во главе с начальником артиллерии полка капитаном Говорковым. Это В.Вишняков, Мортирасян, Сидельников, Драницын и другие. Все они, кроме Говоркова, служили в лагерной полиции. Рядом со мной на нарах лежал капитан В.Потапов, артиллерист. Ему было лет тридцать пять, но на вид лет пятьдесят пять – шестьдесят. Он оброс длинной бородой, носил какой-то зипун, подпоясанный верёвкой. Зимой бежал, долго пробирался на восток, но был пойман айсоргами. Начальником полиции был капитан Кривошеев, танкист из Сталино. Летом в лагерь привезли украинцев из Риги. Гимнастёрки и фуражки они носили советские, брюки – французские, а на рукавах зелёные повязки с надписью на немецком языке «на службе у немецкого командования». Днём их где-то обучали, на ночь привозили в отдельные бараки. Поступил в лагерную полицию и мой спаситель, краснофлотец Орёл, он вошёл в доверие к немцам, а потом сбежал.

В лагере была команда могильщиков. Они рыли траншеи – могилы напротив лагеря. Трое из них убили часовых, и вся команда разбежалась. Удалось сбежать далеко тем, кто был покрепче, слабых поймали и всех расстреляли. Я сильно ослабел, опухшие ноги еле передвигались. Но от лагерного начальства пощады не было, они заставили меня перетаскивать тяжёлые камни. Всех обессиленных на этой работе каратели приканчивали прикладами. Некоторых военнопленных водили в лес рубить дрова. Ослабленных узников оставляли на обочине дороги, живых заваливали сучьями деревьев.

Вечером в казармы приносили газеты, в них писалось всякое. Газета «Правда» была такого же формата, как настоящая, только с призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь на борьбу с большевизмом».

В начале октября 1942 года пленных офицеров погрузили в вагоны и увезли в Германию. На перегоне около Шауляя группа пленных сделала дыру в полу вагона и сбежала. Уже в Германии такую же дыру сделали в другом вагоне. Немцы её обнаружили и всех пленных расстреляли на перроне какой-то станции. Привезли в Нюрнберг, из вагонов вышли узники, а потом стали выносить трупы. Нас построили и повели в лагерь. Мы шли измученные, оборванные, грязные. Немецкие мальчишки, встретив нас, затыкали носы, называли «русские свиньи». Нас не признавали людьми. Гнали нас долго, около города Кассиль поместили в лагерь 1ХА Цыгенгейм. Этот лагерь был построен во времена первой мировой войны. Он имел изолированные секторы, в которых размещались узники из Польши, Югославии, Франции, СССР. На наши груди повесили чёрные фанерные квадраты, мелом написали номера. Отныне для меня фамилия Малофеев была потеряна, от неё осталось только воспоминание, её заменил номер 45645.

Лагерной полицией командовал Дворецкий. Было известно, что он был директором в одном из сочинских санаториев. Он ненавидел своих соотечественников, издевался над пленными, как только мог. Шли бои за Сталинград, а мы здесь были в полной изоляции. Меня направили на работу в каменный карьер, он находился в 200 – 250 метрах от лагеря. В этом карьере работали гражданские немцы, инвалиды и старики. Меня поставили на ручную помпу откачивать воду из карьера. Я всё время мечтал о побеге, присматривался к узникам, подыскивал единомышленников. Так подружился с членом кип-команды лейтенантом Виктором Квашко. В Прибалтике он был на батарее 76-миллиметровых орудий. Вдвоём мы стали готовиться к побегу, составили план. В десять часов вечера в бараках производили проверку. После этого лагерь закрывался на замок, и никто ворота не охранял. Если раздобыть ключ, то можно открыть замок и выйти за ворота, а там и в лес.

Утром кип-команда выгружала породу около барака. Один из пленных попросился сходить в туалет, который был на территории лагеря. Охранник дал ему ключ от лагеря. Пленный сходил в туалет и принёс охраннику ключ. Квашко сообразил и тоже попросился в туалет. По дороге Виктор взял кусок глины, размял и сделал оттиск ключа. Затем он попросил П.Фриза, работавшего на станции Лизинген по ремонту вагонеток, принести напильник, причину указал другую. Квашко нашёл железку и сделал ключ. Во время проверки в казарме мы должны были открыть ворота и сбежать. Около ворот нас оказалось четверо, В.Квашко, Т.Бибиков, Фриз и я. Ради конспирации мы не знали всех.

– Ну, Витя, иди, пробуй! – сказал я.

Если бы замок не открыли, мы бы вернулись на проверку незамеченными. К нашему счастью, замок был открыт и брошен в кусты, а мы ушли в лес. Первую длинную ночь мы прошли около 20 километров. Тимофей Бибиков заранее изготовил компас. Для этого намагнитил швейные иголки, воткнул их в пробку и опустил в банку с водой. Этот компас был хорош только днём, ночью мы ориентировались по Полярной звезде, расположением крестов на кладбище, мхом на деревьях, а так же дорожными указателями. Тимофей Бибиков оказался прекрасным путеводителем. Он был командиром батареи в звании старшего лейтенанта, служили вместе с Виктором Квашко. Его брат генерал-майор служил в Генеральном штабе.

Мы шли на восток к Хемницу (Карл-Маркс-Штадт), там намеревались перейти в Чехословакию к партизанам. Шли ночью, днём отдыхали, питались овощами с полей, картофель варили в котелках. Потом осмелели, за что и поплатились. Шли вдоль реки к какому-то селу, нам дорогу перешла женщина. В конце села мы заметили погоню, бегом свернули вправо, и не добежав до леса, залегли в пахоте. Погоня нас не заметила, устремилась к лесу. С наступлением сумерек фашисты просвечивали кусты фонарями. После затишья мы поднялись, среди нас не оказалось Фриза, его нагнали в начале пахоты. Отдохнули и осторожно пошли дальше.

В лесах Тюрингии встречали оленей, бурого медведя. Прошли Эрфурт, Веймар, шли медленно, осторожно. Наступил ноябрь, пошёл снег, в горах стало холодно. Однажды в лесу увидели стог сена, залегли в него и заснули. Рано утром проснулись от крика «поус, поус!» – выходи. Наш стог был окружён полицейскими, нас выдали следы на снегу. Мы не были вооружены, нам оставалось одно – сдаться в плен. При обыске они обнаружили пластинки на наших шеях с номером лагеря 1ХА. Нас забрали и отправили снова в этот лагерь. Там нас допрашивали с пристрастием, бросили в камеры. В моей камере было уже трое, я четвёртый. Она была настолько мала, что не помещала всех. Трое сидели на топчане, четвёртый стоял.

Познакомился в камере с узником. Это был младший лейтенант Иван Сухов по национальности мордвин. Он тоже был пойман во время побега. Каждый день нас вызывали на допросы, избивали. Потом нас перевезли в лагерь Бухенвальд. Нас сковали наручниками по двое. Я оказался с Суховым. Нам казалось, что нас везли на расстрел. (Иван Сухов позднее был казнён немецкими фашистами в Северной Франции).

С Веймарского вокзала нас везли в гору «чёрным вороном». Выгрузили у ворот с надписью по-немецки «Каждому своё». У ворот нас повернули лицом к стене, велели скрестить руки на затылке. В таком виде стояли долго. С вышки кричали нам не шевелиться, откроют огонь. К нам подошёл гражданский немец и объяснил через переводчика, что нас привезли в Бухенвальд. Отсюда уходят только мёртвые. Мы начали протестовать, но немец ответил, что он такой же заключённый, коммунист, находится здесь с 1939 года. Это был Хейц Шеффер, руководитель Кассельской партийной организации. Он повёл нас на санобработку. Нас раздели, велели сложить все документы в мешочек. В следующей комнате два дюжих немца бросили нас в бассейн с холодной водой, пахнущей дезинфекцией, потом мылись под душем. В коридоре выдали полосатые куртки, приказали нашить номера и красные треугольники с латинской буквой «R», что означало «русский». Потом завели в карантинный барак № 16. Утром была на аппель-плац поверка с перерасчётом. Эта унизительная процедура длилась часами в мороз. Мы стояли на снегу с непокрытыми головами в ветхой одежёнке.

День и ночь работал крематорий. Из его трубы шёл коричневый дым, отравляя всё окружающее. Провинившихся вызывали к браме. Там стоял специальный станок, заключённого клали на этот станок и били резиновыми палками или хлыстами из бычьих жил. Но это был лучший исход, чем попасть в «ревир», госпиталь, где над пленными проводили разные изуверские опыты по прививке разных болезней. Обычно оттуда живыми не уходили.

В январе меня направили в филиал Бухенвальда в г. Кёльн. Там мы расчищали город от бомбёжки союзниками. Это был 1943 год. Вокруг сосновых веток в развалинах откапывали трупы. Съестное, если находили, поедали, а ценности из золота бросали в вагонетки. Здесь я впервые почувствовал сочуствие городского населения. Бывало, что нас охраняли не эсесовцы, а солдаты «люфтваффе» /ПВО/. Проходящие мимо женщины оставляли нам хлебные карточки, солдаты заводили нас после работы в хлебные магазины и там выкупали для нас хлеб. Потом у нас появились свои деньги, которые мы находили в разбитых квартирах. Интересно то, что союзники бомбили выборочно, рабочие кварталы, разбомбили автомобильные заводы «Гумбальт», «Клёкнер», «Дейтц». Рядом стоял завод Форда, его не тронули. Одна неразорвавшаяся бомба попала в Кёльнский собор. Немцы в газетах завопили, что союзники занимаются уничтожением исторических культурных ценностей. Они забыли тогда о зверствах фашистов на нашей оккупированной территории, где уничтожались исторические и архитектурные памятники. Им пришло возмездие, мы переживали в Кёльне двоякие чувства. С одной стороны союзники уменьшали немецкий военный потенциал, приближая час победы, с другой стороны – гибли невинные люди, разрушения вызывали жалость. Такова природа русского характера.

При подходе к разбитому мясокомбинату на откосах туннеля видели несколько дней надпись крупными немецкими буквами «РОТ ФРОНТ!»

В лагере я подружился с немецким моряком торгового флота Рихардом. Вся команда их торгового транспорта готовилась к побегу в Англию. Их кто-то предал, и они были отправлены в концлагеря. Работавшая команда по расчистке мясокомбината помогала им с питанием. Среди них был Андрей Оленич.

В начале апреля из Кёльна увезли большую группу заключённых во Францию, а 19 апреля и я попал туда со второй группой. Французов и владеющих французским языком туда не брали.

Везли через Голландию, Бельгию. Привезли в местечко Эден в департаменте Па-де-кале и разместили в наполеоновских кавалерийских казармах. На пути встречались большие немецкие кладбища времён первой мировой войны с чёрными мраморными крестами. Здесь же были заключённые, увезённые из Кёльна раньше.

Слева длинные кавалерийские двухэтажные казармы, в которых расположили нас на вторых этажах. Стены забора трёхметровые с колючей проволокой по всему верху. Справа – плац. В глубине двора – гараж. К казармам примыкают дома французов. Их чердачные двери на уровне окон второго этажа казарм. Это было удобно для связи с внешним миром, которую наладил польский узник Томаш Кириллов через французских девушек по заданию подполья. Томаш с семьёй жил в этом департаменте до 1939 года, учился во французской школе, отец работал в шахте. Здесь узники работали по извлечению неразорвавших-ся бомб на строительстве площадок по запуску ФАУ-1, строили доты, ставили острые столбы в удобных местах высадки воздушного десанта.

Среди заключённых были специалисты, которые подсказывали, как сделать брак в каждом деле. При строительстве дотов югослав Гуина Мот рекомендовал при заполнении металлических балок бетоном в середину сыпать землю, а по краям бетон. Это в момент, когда отвлекут охранника. Всем французам объявили, что мы уголовники со всей Европы, но они узнали, кто мы и старались помочь нам в питании. Здесь я снова встретился с моряком Рихардом. Он взял меня к себе в бригаду по ремонту автомобилей. Там работал польский автоинженер Юзеф, наш механик танкист старший лейтенант Я.Лебедев и другие поляки автоспециалисты. Каждому давали кусочек сахара и шило, чтобы в нужный момент бросить сахар в бак с горючим или проколоть иголкой бабину (катушку высокого напряжения).

Однажды в середине мая меня ночью вызвал к себе старший лагеря Хейц Шеффер, долго со мной беседовал и предложил работать в подпольной интернациональной военно-политической организации старшим адъютантом командира батальона. Я согласился. Шеффер познакомил меня с командиром батальона Василием Шустером, работавшим сапожником. Его задачей было завоевать авторитет среди молодых поляков и югославов, проживающих в одной казарме, и на случай восстания в лагере – командовать личным составом батальона. Он снабжал сведениями на фронтах, сообщал о партизанском движении во Франции, Греции, Югославии. После работы он всегда был с югославами и поляками, сообщал им сведения.

Установить связь с французским Сопротивлением было поручено Томашу Кириллову. Я его страховал. Установив связь с партизанами, Томаш ушёл к ним и по указанию руководителей подполья, помогал уходить другим товарищам. Политическим руководителем подполья был немецкий коммунист Хейц Шеффер, военным – советский капитан А.Некрасов. В целях конспирации были пятёрки. Я знал подпольщиков Шеффера, Некрасова, Василия и Томаша.

Шестого июня в Нормандии высадились войска союзников. Всех заключённых Эдепа перевели в соседний департамент Сомме в средневековую крепость Дулои. К этому времени немцы заподозрили Шеффера в подпольной деятельности и перевели его в бомбокоманду, где он вскоре погиб при взрыве извлечённой авиабомбы. Некрасов бежал. Меня с командой послали на фосфатную шахту Бувале, где я работал на поверхности по разгрузке породы в команде из югославов. В карьере было две штольни, в одной добывали фосфат, в другой закрывали на ночь заключённых для ночного отдыха. Днём карьер охранялся СС, а на ночь охрана снималась и охраняли только штольни. Подпольная связь нарушилась.

Однажды в июле к разгрузочной команде обратился француз, машинист паровоза, возившего с шахты породу. Он просил вызвать меня к нему. Мне передали это югославы. Я подошёл к французу. Он убедился, что перед ним Малофеев и сообщил мне, что ему поручено организовать побег мой и Ивана Доценко. Я сказал французу, что Доценко находится в другой команде. Француза звали Леон Блоискор. Леон мне показал помещение, где раньше была установлена паровая машина для подъёма вагонеток из шахт, и открыл план побега. Я должен залезть в топку, пробраться в дымовую трубу, а ночью, когда охрана уйдёт к штольням, вылезть и пойти на ферму, и условным знаком постучать в калитку, там меня будут ждать. Он дал точное описание фермы. В 16 часов 30 минут я так и сделал, зашёл в котельную, открыл топку и залез в печку.

Через час эсесовцы начали меня искать всюду, зашли в помещение, всё перерыли. Видимо, у них не было фонаря, и они стали жечь в топке бумажные мешки из-под цемента. Я стал задыхаться. Вспомнил историю в первую мировую войну, когда немцы применили газ против русских, солдаты спасались носовыми платками, смоченными мочой. В полосатую шапку положил шарф, помочился и приложил ко рту. Дышать стало легче и спокойнее. Немцы ушли. В ту ночь, с шестнадцатого на семнадцатое июля, я из топки не вылез, боялся, что немцы оцепили шахту и карьер. Днём слышал, как работали югославы. На следующую ночь вылез из топки и с большой предосторожностью переполз в соседний сад, затем поднялся на ноги и осторожно пошёл. Через каждые пять, шесть шагов останавливался и прислушивался. Потом бежал, выбежал на скошенное пшеничное поле, отдышался и залез в копну. Крепко уснул, а утром увидел, что ушёл в противоположную сторону от заветной фермы. Если бы меня кто-нибудь встретил, то сказал бы, что видел чёрта. Я вынул из кармана кусочек хлеба и доел, помял колосков и пожевал. Очень хотелось пить. Днём отсиделся в копне, а вечером пошёл на ферму. Постучал, калитку открыла женщина и завела в дом. Вскоре пришёл Леон, он уже подумал, что выдал меня своим приходом на карьер. На работу он не пошёл, где-то скрывался, ждал результата. Здесь я вымылся, покушал и лёг спать. Я предложил сжечь мою полосатую одежду, но жена Леона возразила. Она сказала, что Де-Голь в листовках просил французов помогать пленным в побегах и за каждого спасённого обещал сто тысяч франков, одежда была доказательством.

Я так же, в доказательство, написал свой адрес жительства и положил в карман своей полосатой куртки. С Леоном мы говорили на немецком языке, он был в Германии в плену и сбежал. Потом он сражался в «Мекки».

После войны я разыскивал Леона. Мне сообщили, что он умер в 1977 году. Его жена сообщила, что сохраняет до сих пор его прострелянную фуражку. А тогда сестра Леона увела меня в соседнюю деревню и по эстафете переправили меня в партизанский отряд «Тысяча». Командовал отрядом капитан Руссел. Офицером связи с центром был журналист, коммунист Павленко, сын белоэмигранта. Руководитель группы отряда севера Франции был Анри Пьерард. Соседним партизанским отрядом командовал француз русского происхождения Шабанов. Отряд действовал между городами Аррес и Амьене. Специализировался на уничтожении бензозаправочных колонок, но не гнушался и подрывом мостов и железнодорожного полотна.

Жили в сёлах на чердаках, операции производили только ночью. Транспорт предоставляли французские жандармы, которые днём сотрудничали с немцами, а ночью с партизанами. Самой крупной операцией было занятие города Амьена 30 августа 1944 года. В операции участвовало несколько отрядов, они удерживали город до подхода войск союзников. У партизан была артиллерия. Ими был освобождён лагерь русских военнопленных, где бараки уже были подготовлены немцами к взрыву вместе с пленными. Русские пленные вошли в состав этого отряда. Отступающие немецкие воинские части были вынуждены обходить Амьен и бросали тяжёлое вооружение.

Союзники продвигались сначала четыре-шесть километров в день, а здесь до десяти километров. От места высадки в Шербурге до Амьена 360–380 километров совершили к вечеру первого сентября. Отряды вместе с союзниками освобождали север Франции. А в середине сентября отряды влились во вторую армию Делотр да Тасиньи. Советских граждан отправили в Англию для репатриации. Во Франции я встретился с капитаном В.И.Потаповым, знакомого по Саласпилсу. Он командовал группой советских военнопленных в партизанском отряде. В Англии советская военная миссия назначила Потапова старшим офицером лагеря репатриированных советских граждан, командиром полка, а меня, Малофеева, начальником штаба полка Бромхом-1.

Полк занимался военной подготовкой и работой в сельском хозяйстве в фонд обороны Советского Союза. В феврале 1945 года вернулись на Родину, в марте прошли госпроверку в Южноуральском военном округе, а в апреле направили меня в действующую армию, 12-ю прорывную дивизию. В июне 1945 года переведён служить в Военно-морской флот. В декабре месяце 1946 года по приказу № 0911 из Каспийской флотилии, где я служил, уволен в запас. Причиной увольнения, очевидно, послужил мой плен, перестраховщики не захотели вникать в подробности, легче всего уволить. После увольнения из флота я поездил по Украине, был на Севере, везде жить было плохо после перенесённой войны. Я снова возвратился в Баку, работал в Азербайджанском отделении государственного Союзного геофизического треста. В 1949 году переехал в Ворошиловоградскую область к месту моего рождения. Так мне посоветовали врачи, сменить климат ввиду болезни. Здесь я работал техником в геофизической экспедиции. В 1958 году закончил Московский нефтяной институт имени Губкина. Работал и учился одновременно. В экспедиции прошёл трудовой путь от техника до главного инженера. Здесь же в 1959 году стал коммунистом. В течение длительного времени был секретарём бюро партийной организации экспедиции. Там я работал до 1987 года, а затем ушёл на заслуженный отдых. Но моя трудовая деятельность не оборвалась, она только приобрела другой характер. Веду большую патриотическую работу среди молодёжи школ и институтов. Данные воспоминания я начал писать в 1944 году по свежей памяти. Фамилии близких мне людей запомнились, а вот имена многих не знал или запамятовал.

До настоящего времени сохранились записи тех лет, хрупкие и пожелтевшие от времени. Перелистываю их, и глаза становятся влажными. Приходится вспоминать все муки и страдания, переживать всё заново.

А.С.Малофеев.

г. Ворошиловград, 1988 год.