Текст книги "Алтарь Отечества. Альманах. Том 4"

Девятнадцатого октября ночью прибыли для спасения корабли с Ханко. К причалу они не могли подойти из-за шторма. Раненых доставляли на шлюпках. Руководил эвакуацией майор Навагин. Всю ночь грузились и только к рассвету взяли курс на Ханко.

К вечеру всё побережье полуострова Тахкуна было в руках противника. Только у самого маяка, прижатая к воде, отбивалась горстка моряков. Последнему из них, Николаю Чижу, пришлось забраться на вышку маяка. Оценив обстановку и осознав, что плен неизбежен, он с сорокаметровой вышки прыгнул вниз. Это произошло на глазах у гитлеровцев. Они поражались храбрости и самоотверженности русского моряка. Командир 61-й пехотной немецкой дивизии генерал Хенеке приказал три дня не убирать тело моряка. Его показывали солдатам, как пример безукоризненного выполнения своего воинского долга.

Двадцать первого октября прибывшие ханковцы спасали последних защитников, стоявших по грудь в холодной воде. Всю ночь шла борьба за спасение и только на рассвете отбыли нагруженные людьми тральщики, буксиры, морские охотники. Всего на Ханко было доставлено около 600 воинов-защитников. Многие на мелких судах ушли на остров Осмуссаар.

Десять дней героические защитники острова Даго вели с фашистами ожесточённые бои, нанося им смертельные удары, проявляя массовый героизм.

Юрий Иванович Чернов в книге «Война погасила маяки» пишет о гибели командира 315-й береговой батареи Александра Александровича Стебеля.

«Эшелоны с пленными моонзундцами уходили в лагеря под Ригу, в Вилянди, Саласпилс. Но, пожалуй, больше всего их отправляли в Валгу.

В числе тех, кто оказался в Валге, был и капитан Стебель. Рассказывали, что немцы длительное время разыскивали командира 315-й батареи, так сильно насолившей им. Когда его опознали, капитана схватили. Стебель вырвал руку, вышел из строя и пошёл к яме, у которой стояло несколько босых людей, ожидающих расстрела. Капитан тяжело опустился на землю и стал стаскивать сапог.

Подбежал немецкий офицер, затряс головой. Что-то приказал солдатам. Они увели Стебеля, а вечером он вернулся в барак к товарищам и сообщил, что его уговаривали вернуться на батарею и восстановить её. Обещали помочь собрать всех артиллеристов с 315-й. Когда он отказался, фашисты начали агитировать Стебеля принять новую батарею на Ла-Манше. Сулили чины, ордена, высокий оклад. И это предложение капитан отверг. Тогда с допросов его стали приводить окровавленного, избитого. Товарищи рассказывали, что вернувшись с одного из допросов, Стебель сказал: «Фрицы хотят нашу батарею восстановить. Пусть попробуют, для этого им придётся перекачать всё Балтийское море». Это были не просто красивые слова. Когда в 1944 году советские части освободили острова и попытались осушить затопленные помещения 315-й, им не удалось это сделать даже большим трудом. Лишь в июле месяце 1987 года акванавты из города Ворошиловграда осушили командный пункт и первый артблок батареи.

С именем Стебеля связывают попытку массового побега военнопленных. Произошло это в конце 1941 года. Вот как об этом вспоминает сержант 39-го артиллерийского полка с Сааремаа Н.М.Зорин: «Говорили, что пленными во время побега будет руководить капитан Стебель. Мы должны были сломать ворота, преодолеть проволоку и уйти в лес партизанить. Но кто-то нас выдал и предупредил немцев. Сигнала начать побег не последовало, а к утру лагерь был окружён войсками»…

Сейчас трудно определить, в какой тюрьме погиб отважный балтиец. Разные люди называют различные места в Прибалтике. Гидрограф Т.М.Кудинов слышал от товарищей, что Стебеля видели в одной из тюрем Риги, видели опухшего, отёчного, но не сломленного. Его рассказ дополняет командир роты с Сааремаа А.Н.Борисов: «Стебеля гитлеровцы замучили в рижской тюрьме. Капитан Стебель был волевым и боевым командиром. Не ошибусь, если скажу, что мы могли так долго продержаться на Ирбене только благодаря поддержке его батареи. Это был стойкий патриот Родины. Ни голод, ни пытки в плену не сломили его воли, не поколебали уверенности в деле партии, в деле своего народа».

О судьбе Карла Карловича Томинг есть такие сведения.

После взятия фашистами острова Эзель, Тооминга оставили работать в подполье на острове. Он жил в землянке в лесу возле хутора Кауэзама. Его снабжал всем необходимым крестьянин Ваппер, отец многодетной семьи. На острове находились командиры штаба БОБРа В.М.Харламов и И.Г.Фролов, которые не смогли уйти на торпедных катерах на Даго. Они узнали о месте прибывания Тооминга и присоединились к нему жить в землянке. Тооминг советовал им выждать время, фашисты выловят всех оставшихся в живых защитников на Эзеле, ослабят контроль на дорогах, и тогда можно будет по льду перебраться на материк. Карл Карлович познакомил их с подпольщиками. В землянке зимой стало холодно, и они перешли жить к Вапперу на чердак.

Мичман Николай Константинович Горбунов

При очередном обходе фашисты обнаружили на хуторе Тооминга и прямо во дворе дома убили Карла Карловича. Фролов и Харламов были на чердаке, услышали выстрелы и скрылись. Утром у Ваппера был обыск. Арестовали семью Ваппера, и с ней вместе увезли подпольщиков Минни Коэля и Арнольда Сеппа.

По следам на снегу выследили Фролова и Харламова. Их отправили под конвоем в лагерь.

Это было перед новым 1942 годом.

Мичман Н.К.Горбунов рассказывает о последних днях пребывания на полуострове Церели и делает выводы об эвакуации на острове Даго:

«После трагических событий, пережитых на острове Церель в 1941 году, многие считают, что жертв было бы меньше, если бы было своевременно эвакуировано некоторое количество защитников с острова Эзель. Мнение об этом противоречиво. Анализируя события тех дней, я считаю, что массовая эвакуация была невозможна. Расстояние до Большой земли было более 400 километров, это по прямой и только морем. Для эвакуации нужен был большой морской транспорт, которого не было. Эвакуировать транспортной авиацией такое количество тоже не представлялось возможным, такой авиации не было. На море и суше фашисты сосредоточили большое количество авиации и кораблей, они наносили бы удары по эвакуации, многие погибли бы бесцельно. Остров Даго постоянно подвергался опасности захвата фашистами. Если удалось ханковцам спасти небольшое количество людей в самый последний момент защиты Даго, то большего они и не могли бы сделать, время было упущено. Для спасения Ленинграда, второй столицы Родины, нужно было задержать стремительное продвижение фашистов. Гарнизон Моонзунда численностью в 24 тысячи бойцов и командиров пал жертвой, без этой жертвы было бы ускорено продвижение фашистов в опасный для Ленинграда момент. Трудно сказать, устоял бы Ленинград без этой жертвы.

Перейду к рассказу о последних событиях на полуострове Церели.

Третьего-четвёртого октября бои на Церели велись разрозненными группами. Отдельные очаги сопротивления были в районе бухты Мынту. Защитники прорывались из одного кольца окружения и попадали в другое. Немцы просочились вглубь обороны, небольшая группа во главе с полковником А.Ф.Ключниковым отбивалась от яростных атак фашистов, отбивалась винтовками без патронов, как дубинками. В нашей группе осталось восемь человек. Солнце уходило на закат. В районе 315-й батареи шли бои. В полночь батарея была взорвана, было три взрыва. Этими взрывами закончилась оборона острова Эзель окончательно. Ночью мы перешли на другую сторону батареи.

Утром пятого октября мы сидели на камнях по пояс в воде, вокруг нас рыскали фашистские солдаты. Выбрав момент, мы пробрались к маяку. Перед нами раскрылась морская картина: необъятное море, штормовые волны с рёвом бились о большие камни, чайки метались с криком, раздирающим душу.

Мы пошли на хутор. На берегу моря обнаружили рыбацкую лодку, переправили её в другое место между камней и замаскировали травой. Зашли в одиночный домик, попросили хлеба и воды. Пожилой рыбак дал буханку хлеба и воды. Узнав, что его лодку мы замаскировали, расстроился. Очень жалко ему было лодку, но человек оказался добрый, посочувствовал нам, дал три ведра керосина и автола. Мы ему отдали все свои деньги, но они его не интересовали. Пришли к лодке, устранили водотечность, наладили работу мотора. Снова пошли на хутор просить еды. Нас накормили и дали хлеба буханку на всех, предупредили, что видели немецких солдат и катера на море.

Седьмого ночью мы отошли от берега. Держали направление на Даго, компаса не имели, курс взяли наугад. Лодку сразу же подхватили штормовые волны и понесли в неизвестность. Мы погрузились в кромешную тьму. Мотор стал глохнуть и заводился с трудом. Впереди нас прошёл немецкий катер, лучи его прожектора миновали нас. Трое суток нас болтало и уносило в открытое море. Солнце было за тучами, и мы не могли ориентироваться. Хлеб и вода кончились, мокрая одежда продувалась насквозь. Но мы боролись за жизнь.

Девятого октября шторм прекратился, лодку трясла морская зыбь, мы уснули. Проснулись от разрыва снаряда одного, второго, третьего. На горизонте заметили крестики мачт удаляющегося корабля. Наступила третья ночь.

Утром проснулись и увидели маяк. Наша лодка неслась к этому маяку. Мы боялись, что она может разбиться о прибрежные камни. Берег оказался пологим, возле маяка стояли два домика. Нас встретили шведские матросы, помогли сойти на берег и вытащить лодку.

На ломанном русском сказали, что заметили нас давно и собирались взять на буксир катером.

В субботу одиннадцатого октября мы попали к шведским властям. Двенадцатого за нами пришёл миноносец «Ремус» и доставил в Стокгольм. В гостиницу, куда нас поместили, пришли сотрудники советского посольства, поверенный в делах Советского посольства в Швеции В.С.Семёнов и посол Ветров. Они объяснили нам, как себя вести. Из гостиницы нас перевели в лагерь для интернированных «Бюренги». Там оказалось 158 интернированных русских. Через три дня прибыли на лодке три человека вместе с командиром нашего дивизиона Барсуковым, теперь нас стало 161 человек. Всего на лодках прибыло двадцать два человека. Об остальных, как они попали в Швецию, может рассказать бывший комиссар 39-го артполка Г.В.Тычкин. он был комиссаром лагеря, а старшим лагеря был полковник Анисимов».

Полковника в отставке Гаврила Васильевича Тычкина просили рассказать о пребывании в Швеции, но он не смог это сделать, шестого октября 1986 года после болезни он умер на 80-м году жизни от инфаркта.

После того, как два катера КМ отошли второго октября на остров Даго, Иван Усатов привёз вторую партию на погрузку, но катеров уже не было. На пирсе сказали, что катеров больше не будет. Ничего не оставалось, как вернуться обратно на аэродром. Приехали ночью, зашли на командный пункт 12-й КОИАЭ, от которой осталось три самолёта, не улетевших на Ханко по разным причинам. Иван обратился к командиру отряда старшему лейтенанту Петру Петровичу Смирнову. Тот оторвался от разговора с отлетающими лётчиками, выслушал внимательно и сказал:

– Какой же ты, Иван, невезучий!

– Да не только я, нас много.

– Ну подождите, что-нибудь придумаем.

В это время прозвучал телефонный звонок. Смирнов взял трубку, выслушав внимательно, повеселел и сказал Усатову:

– На пирсе в Кехельконе стоят девять самолётов МБР-2, присланных для отправки авиатехников. Берите машину, забирайте всех и летите.

– Есть, спасибо, – заторопился Иван.

Заместитель инженера 12-й КОИАЭ воентехник 1-го ранга Иван Андреевич Усатое

Обрадованные техники быстро сели в автомашину. Приехали на пирс. Действительно, стоят девять МБР-2. Обратились к командиру этой группы.

– Самолёты неисправны, – ответил командир, – их разбило штормом.

Техники вышли из машины, осмотрели самолёты.

– Мы их отремонтируем, – сказал Усатов.

– Я буду только рад, – ответил командир.

Неисправности были в основном из-за разрушения поплавков. Техники достали фанеру, клей, перкаль, гвозди. Часть инструмента дал эстонец, живший недалеко от гидростоянки. К вечеру все самолёты были готовы к вылету и заправлены горючим. Группа авиатехников стояла около самолётов, ожидая посадку. Командир авиагруппы дал команду:

– Произвести посадку!

В это время приехал командир 12-й КОИАЭ подполковник Е.А.Кудрявцев. Его самолёт УТИ-2 был готов в любое время улететь. С ним вместе запланирован лететь инженер 12-й КОИАЭ М.Н.Мишук. Кудрявцев приказал:

– Всем авиаспециалистам покинуть самолёты, освободить места.

Все специалисты забеспокоились, но команду выполнили. Когда весь технический состав покинул самолёты, Кудрявцев посадил других людей, неизвестных техникам. Самолёты улетели. Техники опять поехали на КП к Смирнову. Он выслушал Усатова, поморщился и сказал:

– Ты, Иван и Парамонов садитесь вместо бронеспинок на «чайки».

Сам же взял своего техника С.И.Филимонова. Остальной технический состав смотрел на Смирнова, как на спасителя, но он был бессилен помочь, самолётов больше не было. Техники стояли в углу землянки и слушали последние указания, которые давал Смирнов отлетающим лётчикам.

– По команде вылетать немедленно, над аэродромом круг не делать, это нас демаскирует, фашисты заметят и расстреляют. Сбор будем производить в этом квадрате, – он показал на карте условный квадрат, – строго идите по компасу, ориентиры аэродрома Даго я вам рассказал.

Отлетающие покинули землянку. Усатов сел в самолёт с молодым лётчиком Иващенко, техник Парамонов с лётчиком Власовым, Журганов – с Добряком. Первым на старт вырулил П.Смирнов с техником Филимоновым. Минута, другая, самолёты ведомых задерживаются, Смирнов летит в условленный квадрат. Самолёты ведомых не прилетели. Смирнов летит на Даго. Иващенко с Усатовым вылетели с опозданием. Чтобы посадить Усатова, надо было снять бронеспинку, и это отняло время. В условленный квадрат они не прилетели. Их обстреляла вражеская зенитка, Иващенко уклонялся от разрывов и потерял ориентировку. Затем летели по компасу, ориентиров аэродрома Даго не видели, летали до полной выработки горючего и упали на полуостров Нуки, который уже был занят врагом. Добряк с техником Жургановым пропали без вести.

В болоте, в обломках самолёта кайтселиты нашли Иващенко и Усатова, посадили на мотоциклы и увезли в плен. Их поместили в тюрьму города Хапсалу, держали тринадцать дней. Ушибы и раны немного зажили. В тюремном бараке спали на цементном полу, питались водой с небольшим куском хлеба. Из тюрьмы их перевели в концлагерь города Пярну. Однажды Усатов шёл по территории лагеря, еле переставляя ноги от голода. Увидел военнопленных, которые на носилках несли больного. Им оказался техник Парамонов. Он кратко рассказал Усатову:

– Я лежал в гаргроте самолёта. На вынужденной посадке самолёт разрушился, меня в гаргроте переломило, ноги поломаны, позвоночник тоже.

Больше с Парамоновым не встречались. Усатова перевели в лагерь Вилянды. В бывшей конюшне сделали шестиэтажные нары, это была казарма, куда поместили военнопленных. В их числе был Иван Усатов. Обращались с узниками зверски, придирались ко всему, даже к взгляду. Подозрительных травили собаками, били дубинками, а по пяткам – поленом. На нарах заедали блохи. Из Вилянды перевели в Польшу в город Лодзи. Те же шестиэтажные нары, те же блохи. Иван сидел на нарах с болью в голове, зажав виски ладонями. К нему кто-то подошёл, потрогал по плечу. Подняв голову, Иван увидел майора С.А.Гольберга, начальника штаба 12-й КОИАЭ. Иван уступил ему место на краешке нар. Майор торопился сказать Ивану:

– Наш самолёт обстреляли зенитки. Вынужденно сели на воду. Документы утопили. Фашисты узнали, что я еврей. Иду на телесный осмотр. Вот моё место на нарах. Если не приду, знай, что меня прикончили.

Иван ждал с тревогой, но не дождался. Больше они не встретились.

Из Лодзи Ивана перевели в Хамельбург. Лагерь был в горах, режимный. Каждый барак был обнесён колючей проволокой, а затем по три барака вместе проволокой в несколько рядов. Через проволоку шёл электрический ток.

Голодные, измождённые узники, истощённые до неузнаваемости возили на себе арбу с мертвецами. Охрана была строгая, весь лагерь был обнесён траншеями. Утром проверка длилась не менее четырёх часов на ветру и холоде. Каждый узник не имел своего имени и фамилии, его звали только по номеру. Из Хамельбурга перевели в Штраубинг на осушку болот. Работали в воде, на ногах были деревянные колодки. Работали лопатами, ломами, киркой. Кормили брюквенной ботвой и опилочным хлебом. Приходили наниматели и отказывались от такой «рабочей силы».

Лагерь строили невольники, немецкие коммунисты. На Нюрнбергском процессе установлено, что там было замучено много немецких коммунистов.

В лагере много было итальянцев, не согласных с фашистами. Их возили на строительство бункера под усиленной охраной СС. Переводчиком у них был русский Николай, его кормили так же, били так же. В этом лагере Усатов был до 1945 года. Затем немцы хотели этапом перегнать всех на юг, довести до Альп и там всех уничтожить. Этап двигался медленно, кто не мог передвигаться, того пристреливали. Их вели по холмистой местности. Воспользовавшись сумерками и скрытостью дорог, Иван Усатов, Земцов и Нагибин совершили побег. Пересекли холмистую местность, речку, картофельное поле, зашли в кустарник овражка и там провели ночь. Утром на Ивана надели зелёную куртку Земцова, берет Нагибина, и он стал немного похож на француза. Он вышел в открытое поле, хуторов было не видно. Появилась отара овец. Подойти к пастуху было опасно, Усатов не знал иностранных языков. Всё-таки решил подойти, будь что будет.

– Геноссе, бите, сколько километров до посёлка? – спросил Иван.

Пастух скрыто улыбнулся, пошевелив палкой по земле.

– Не менее четырёх километров, – ответил пастух по-русски, – но вам не следуеттуда идти, там вас заберут.

– А что нам делать? Мы голодные…

Иван проговорился, сказав слово «мы». Пастух вынул из сумки хлеб и сало, протянул Ивану. Тот судорожно схватил и положил в карман.

Пастух сказал, что в империалистическую он был в плену у русских, научился говорить по-русски. В ложбине послышался гул моторов, Иван побежал к своим товарищам. Прежде всего накормил их и сам поел. Появились машины с белыми звёздами. Был апрель, снега уже не было, но деревья стояли ещё голые, и люди на машинах легко их обнаружили и забрали. Переводчик по национальности поляк, переводил разговор. Это были американцы. В селе их передали бургомистру, приказали накормить. Бургомистр определил их к одному крестьянину, но тот не вызывал доверия, жить у него они опасались, поэтому сбежали. Их снова поймали и посадили в лагерь за колючую проволоку. Но это был лагерь не немецкий, а американский. Лагерь Пассау. Это был сборный пункт русских пленных. В этот сборный пункт приехал представитель советского командования, всех военнопленных посадили на пять грузовых машин и увезли в Австрию, в город Линц, здесь они и встретили радостную дату-День Победы.

В мае 1945 года все офицеры Советской Армии проходили проверку в городе Вене. В бывших немецких казармах они жили до октября. Затем их направили в войсковую часть на переподготовку. В октябре1945 года прибыли на Родину в город Вышний Волочёк Калининской области. Туда пришло личное дело на Ивана Андреевича Усатова. В деле звание числилось «воентехник 1-го ранга», на один ранг выше того, что было на Эзеле. С этим званием его демобилизовали. Он поехал в Кировскую область на свою родину, там работал учителем, окончил институт, ушёл на пенсию с должности директора образцовой средней школы.

Лейтенант Александр Сергеевич Малофеев, май 1941 года

Командир батареи Александр Сергеевич Малофеев рассказывал нам о своей службе на острове Эзель. Остановился на том, что после тяжёлой контузии лечился в госпитале в городе Курессааре. После выписки из госпиталя в штабе БОБРа получил назначение в 512 зенитную батарею. Вот продолжение его рассказа.

– К месту назначения я добирался попутной машиной. На середине пути услышал гигантский взрыв. Это подрывали бомбы на аэродроме Кагул и в Ромассааре. Прибыл на огневой рубеж батареи. Её командир Казаков был в госпитале, обязанности командира исполнял Мартьянов. Комиссаром батареи был выпускник нашего училища П.М.Жуков. Мы с Чепраковым заняли фланг танко-опасного направления.

Двадцать первого сентября сюда на Церель переехал штаб БОБРа. К великому сожалению, не все сюда могли прорваться. Гарнизон Кихелькона был отрезан немцами и прорваться на Церель не мог.

Наша задача была – прикрытие с воздуха батареи Стебеля. Здесь скопилось огромное количество раненных, около пяти тысяч, больше, чем здоровых. Эвакуировать их было не на чем. Двадцать восьмого сентября нами был сбит фашистский самолёт. Я пошёл к месту его падения. Бензобак был наполнен бензином, он мог бы продолжать расстреливать оборонявшихся воинов. На груди лётчика было много орденов и крестов, с его плеча я снял планшет с картой, на ней была обозначена вся линия обороны. Бои шли круглыми сутками, и мы находились возле своих орудий, отражая налёты вражеской авиации, теряя своих товарищей. У нас не хватало артснарядов. Их доставляли на самолётах МБР-2 с Большой земли.

Третьего октября сражение на Церели достигло кульминационного накала. С утра до вечера рвались авиабомбы, мины, снаряды. Враг превосходил нас во всём. Мы могли только противопоставить своё мужество, злость и хладнокровие. В наших рядах не было уныния, признаков обречённости и паники. Четвёртого, пятого и шестого октября происходили разрозненные бои в отдельных очагах сопротивления. Защитники, прижатые к морю, начали искать пути к спасению, уходили в море на чём только можно, лишь бы держаться на воде. В ходу были рыбацкие лодки, плоты, спасательные круги. Полуостров Церель был объят пламенем и едким дымом. Вечером пятого октября по приказу командира батареи Мартьянова была взорвана батарея. Он выстроил весь личный состав, поблагодарил за стойкость в упорных боях. Затем все командиры попрощались со своим личным составом, жали руки, обнимались со слезами на глазах. Командир дал распоряжение просачиваться группами в два-три человека через немецкие позиции на север полуострова и там в лесах продолжать борьбу.

Я с Чепраковым пошёл на хутор Тамуна. Там на южной окраине нашли в зарослях кустарника рассохшуюся рыбацкую лодку. К нам присоединился комиссар батареи П.М.Жуков и моторист катера батареи Стебеля краснофлотец Романов. Взяли с собой два одеяла и моток провода. Спустили лодку на воду, спешно законопатили, мотком провода закрепили два одеяла, получился парус. У меня была японская винтовка «Арисака» с тесаком. Из досок этим тесаком выстрогали подобие вёсел. Вместо компаса послужит артбуссоль, карта немецкого лётчика тоже пригодилась.

Погрузились и двинулись на запад полуострова. Мы обогнули полуостров, где стояла немецкая эскадра, взяли курс на Ханко. Один грёб, другой правил, третий вычерпывал воду из лодки каской, четвёртый отдыхал. Была темень, густая облачность заволокла чернильное небо. Со стороны моря полуостров казался кровоточащей раной, пылали деревянные здания, освещая тьму красными языками. Всюду зловещий дым, даже на море. Во многих местах слышалась стрельба. Это фашисты добивали отважно сопротивляющихся моряков. На море штиль, редкий на Балтике в такое время года. Грустно было покидать берега истерзанной Родины и её защитников, но мы были уверены, что придёт время отомстить захватчикам. Нелегко немцам досталась победа. Они побывали во многих странах победителями, наслаждаясь награбленным. Здесь же их заставили зарываться в землю, испытывать ужасы рукопашных боёв, хоронить и просто закапывать в землю трупы своих близких.

Пройдя некоторое расстояние в море ночью, мы стремились держать путь на запад. Самодельные вёсла не позволяли развить скорость, прямоугольный парус из двух одеял был надёжнее. Всю ночь мы боролись со стихией. Утро оказалось пасмурным, свинцовые волны набегали на борт нашего спасительного судёнышка. Мы поменяли курс и всеми силами старались держать на север, чтобы обойти Моонзунд. К вечеру ветер посвежел, море вспенилось. Седьмого октября утром ветер усилился, лодка понеслась быстрее, но в половине дня двигаться под парусом стало невозможно, лодка кренилась и черпала носом воду. Спустили парус и стали держать лодку против ветра. Нас погнало на юго-восток. Ветром срывало гребни волн, и нас окатывало волной. После перенесённых ранений я почувствовал в себе силы, даже мог сидеть за рулём, морская болезнь не тяготила. Всем составом мы вычерпывали воду со дна лодки, я держал курс вразрез волнам. Одни в безбрежном море, мы оказались во власти стихии. Ждать помощи было бесполезно, это подстёгивало и утраивало силы. А ветер упорно гнал лодку на юго-восток. Всматриваясь в морскую пучину, справа по борту увидели очертания берега.

– Друзья мои, – сказал кто-то, – может это берега Латвии?

– Надо бороться с волнами, – сказал я, – не дать им прибить нас к берегу в светлое время суток.

В стороне от нас прошёл немецкий самолёт. Заметив его, мы попадали на дно лодки и в неестественном положении пролежали на дне, пока не стих шум мотора. Сосредоточив всё своё внимание на берег, мы обнаружили две нарастающие чёрные точки. Это были два немецких сторожевых корабля, которые приближались к нам, видимо, по сигналу с самолёта-разведчика. Видя, что плена не избежать, политрук П.Жуков вынул пистолет, приложил к виску, выстрелил и мёртвым опустился на дно лодки. Мы с Чепраковымтоже вынули пистолеты.

– Что вы делаете! – закричал Романов, – неужели мы на суше не убежим от немцев?

В секундном замешательстве каждый подумал о себе, затем в сумку противогаза мы вложили комсомольские билеты и пистолеты, и в скорбном молчании опустили сумку за борт.

Неуправляемая лодка быстро наполнялась водой, красной от крови комиссара, и медленно погружалась в воду. Мы схватились за её борта и вместе с ней медленно погружались в холодную воду. В голове каждого была одна мысль, «что дальше?»

Один из сторожевых кораблей приблизился к нам и сбросил в лодку трап. По трапу спустились в лодку два немецких матроса, прикрепили трап к передней банке и скомандовали нам подняться на палубу. Мы с трудом выполнили приказ, матросы подняли на палубу корабля тело комиссара Жукова и уложили его в парусиновый мешок.

Мы сидели на корме, прижавшись друг к другу, дрожа от холода и страха неизвестности. Несколько часов никто к нам не подходил. Причалили. Нас высадили где-то севернее Либавы. Там мы похоронили Жукова. В деревянном домике, куда нас поместили, было уже более десяти краснофлотцев, высадившихся и пленённых на берегу Латвии. Утром нас повели на север вдоль берега моря. Через каждый километр мы видели доты и там немцев с пулемётами. Затем нас посадили в автомашину, привезли в Митаву и загнали в паровозное депо. Там было наших моряков человек 350 – 400.

Утром девятого октября нас погрузили в полувагоны и отправили через Ригу в Саласпилс, это в восемнадцати километрах от Риги по Двинскому шоссе. В Саласпилсе выгрузились, и нас погнали пешком по шоссе Рига – Двинск. Остановились перед участком рощи, обнесённом колючей проволокой. Здесь за колючей проволокой под открытым небом находились русские военнопленные. В корнях деревьев было вырыто множество нор, входы прикрыты плащ-палатками. Пленные стояли бледные, угрюмые, обросшие, в грязной форме, обгоревшей от искр костров. Пилотки натянуты на уши от холода. Мы смотрели на них с ужасом, а фашисты откровенно издевались, кивали на беспомощных, голодных людей: «Смотрите, вас тоже это ждёт!». Затем нас раздели догола и стали обыскивать, поторапливая ударами резиновых палок. Я посмотрел на деревья, они были общипаны на высоту вытянутой руки, очевидно, для костра. Мы от холода жались друг к другу.

Подъехала группа немецких офицеров. Нас снова выстроили. Толстый немец в гражданской одежде вызвал из строя Евгения Курца. Высокий Курц со шрамом на левой щеке вышел из строя и поздоровался с ним рукопожатием. Позже стало известно, что Курц был переброшен на Эзель из Литвы, как шпион, но его там не разоблачили.

Из строя вызвали Чистякова и Калинина, и увели в неизвестном направлении. Больше их никто не видел. Чистяков был оперуполномоченный 315 батареи, Калинин – работник штаба БОБРа. Потом я узнал, что они сидели в одиночном карцере, затем зимой были расстреляны.

Нас разместили в казармах. Настроение у всех было подавленное, сотни наших людей погибали от голода, холода и побоев, их никто не учитывал. Моряков поместили в отдельный барак. Еженощно вдоль колючей изгороди с вышек вели стрельбу из пулемётов и автоматов, а утром на изгороди висели трупы, матросские шинели и бушлаты. Некоторым удавалось сбежать. Я бежать не мог, на ногах открылись раны, ходил с трудом.

В лагере военнопленные были лишены всякой жизни, на каждом шагу их убивали физически и морально. Постоянно говорилось, что Москва и Ленинград пали. Расстрелы шли по всякому поводу, за медленное движение, подозрительный взгляд, убивали без всякой жалости. Рискуя жизнью, русские командиры разъясняли, что это всё враки, немцы говорили о падении Ленинграда ещё на Эзеле.

Командиром лагеря был полковник Карамзин, позже переведённый немцами в Псков. Полиция состояла в большинстве из казахов во главе со старшим лейтенантом Разумоновым. Перед тем, как завести нас в лагерь, немецкий полковник высказал такую речь:

– Господа русские военнопленные! Вы счастливы тем, что война для вас закончена, и вы находитесь на территории, освобождённой Великой Германией. Вам здесь будет предоставлена работа, хорошее обращение и питание. Но не сейчас, а немного позже. Война окончится через 2–3 недели, а пока отдыхайте здесь, ведите себя хорошо, тем скорее вас отправят домой. Соблюдайте порядок, мы любим дисциплину. За порядком следят они, – он указал на строй полицейских, – а это ваш высший начальник, господин полковник Карамзин. Слушайтесь и повинуйтесь ему.

Он пальцем указал на высокого седеющего мужчину в командирской форме.

– А это его помощник, господин старший лейтенант Разумонов, – он показал на толстого казаха, – за подход к проволоке – расстрел, за подстрекательство к побегу – расстрел, за оскорбление чинов – расстрел. Расстрел, расстрел, перечислял он дальше.

Расстреливали евреев и всех обрезанных татар и мусульман, политработников. Утром давали булку хлеба на шесть человек, ведро кофе-эрзац на двадцать человек. В обед – ведро баланды на двадцать человек. Баланду варили из нечищеной картошки и брюквы. Постоянный голод действовал на психику даже больше, чем угрозы расстрела.