Текст книги "Творчество и потенциал. Выпуск 2"

 
Март начался, а снег ещё лежит,
Прощаться с нами не желает.
И каждый, как осиный лист, дрожит,
А снег узорами пленяет.
 
 
Коты лишь негодуют: «Вот не повезло!
С любимыми мы сможем повстречаться?
Ведь время мартовское заново пришло,
Неужто мы не сможем повенчаться?»
 
 
Снежок растаять вовсе не спешит,
А кошечки его уже заждались.
Снег перепрыгнуть котик норовит,
Ведь знает, что по нём истосковались.
 
 
Мурлычет кот, держа цветок в руке,
В надежде, чтоб родная услыхала:
«Пойми меня, я вышел налегке,
Желаю, чтоб ко мне ты прибежала».
 
 
Мороз крепчал, пронизывал слегка,
Но кот стоял, как будто бы в дозоре!
Ему подмигивали облака:
«Твою любовь мы видим в каждом взоре!»
 
 
Кот всё шептал: «Родная, поспеши!
Мне без тебя и март уже не в праздник!
Меня ты ожидания лиши,
Чтоб снежные построить замки!»
 

 
Жаль тех, кто с лошадьми не дружит,
Не передать их жесты, взгляд.
И, как никто, нам верно служат,
И много в будущем сулят.
 
 
К ним больше тянет, чем к магниту
Кусок железа с быстротой.
В путь отправляясь, вновь молитву
Твержу я про себя с душой!
 
 
Их ржанье лёгкое при встрече,
При угощенье – нежность губ.
В любом скачу с ним в направленье,
А цоканье, как нежный звук.
 
 
Копытных царства представитель
Имеет добрый, строгий нрав.
Он в мире лучший есть водитель,
И я, конечно, в этом прав.
 
 
Их грациозность, обаянье
Нас удивляют каждый раз.
Всегда к ним было притяженье —
Очарованье напоказ.
 
 
А доброту не забывают,
И зло им не дано забыть.
И вместе сопереживают,
Глаза не могут это скрыть!
 
 
Несокрушимость и величье,
Неодолимость им даны.
Они в единственном обличье
И человеку так верны!
 
 
Дорогу к дому не забудут,
И память их не подведёт.
Маршрут годами помнить будут,
В дуэте с ним душа поёт!
 

Раиса Мельникова

Педагог, поэт, прозаик, публицист, переводчик.

Состоит в СПР, Международном писательском союзе СПСА, ИСП, в Союзе русских писателей и художников «Рарог». В РО Международной ассоциации писателей и публицистов является членом правления и секретарём. Принимает активное участие в различных литературных мероприятиях. Академик Международной Академии Развития Литературы и Искусства.

Издано двадцать книг автора на литовском языке и восемь на русском: сборник стихотворений и эссе «В измерении надежды и любви», поэтические сборники: «Плывущие во времени», «Пространство для диалога», «Неслучайное пространство», «Неуловимые горизонты», «На фоне переменчивой эпохи», «На ветрах Вселенной», стихотворные циклы и поэмы «Моё время».

Стихи и проза печатались более чем в шестидесяти изданиях разных стран. В Сербии издан её перевод поэмы Стояна Богдановича «Разговор с Божьей Матерью».

Призёр и лауреат международных литературных фестивалей и конкурсов. За вклад в развитие русской литературы награждена девятью медалями и звездой «Наследие» 3 и 2 степеней.

 
Вдали от исхоженных троп,
среди многолистной дубравы
удушливым запахом травы
в гортани щекочут остро.
 
 
И воздух облит резедой
медового терпкого лета,
поляна шмелями распета —
кружится их радостный рой.
 
 
Изящна структура листа,
под ним – красота-земляника
алеет, и нить Эвридики
ус тянет, достойный холста.
 
 
И в луже танцует звезда,
играя с текущим пространством.
По рельсам июньского графства
к созвездьям летят поезда.
 

 
Ах, Август милый!
Что ты натворил!
Накуролесил и насенокосил.
Любовью с головой меня накрыл
и чудную вуаль на жизнь набросил.
Ты, Август,
не способен уберечь
от острых и горячих летних мук,
от светлых заблуждений, ярких встреч,
когда в ушах
лишь громкий сердца стук
и явь любовной тайны на двоих
свиданья превращает
в один миг.
 

 
Бред и зыбкие видения,
словно сон,
и святое вдохновение —
это он,
и безумные свидания,
жар любви,
а за ними – расставаний
корабли,
губы страстные палящие —
томный вздох,
мы с тобой уже пропащие,
знает Бог,
всё, что было, в Лету кануло
в один миг,
разделили страсть и счастье мы
на двоих.
 

 
Запрокину лицо – крики чаек,
Словно болью пронизанный звук,
В нём тревожное эхо прощаний
И движенье взметнувшихся рук.
 
 
Птицы-чайки, под небом несёте
Древних предков святую мольбу,
Торжествующий зов на охоте
И в дыхании туч – ворожбу.
 
 
Ветер тешится с дудкой гобоя.
Звоном копий и блеском кольчуг
Говорит в стонах чаек былое,
В женском сердце рождая испуг.
 
 
В криках чаек – смятенные души
У бездомного ветра в плену
Оставляют в природе зовущий
Дух вселенский, что память вдохнул.
 

 
Я выгораю новым текстом,
внутри колдуя и снаружи,
и движется упорный вектор,
границы бывшие нарушив,
и отпечаток на бумагу
ложится от нежданной мысли
и, словно подчинённый магу,
вращается клубок коллизий.
 
 
А птица умерла в полёте,
не завершив судьбы маршрута,
на предпоследнем повороте,
не уловив другого смысла,
в последний час
последних суток,
с последней мыслью.
 

Евгения Палетте

Родилась во Владивостоке в семье офицера военно-морского флота. Писать стихи начала в девятом классе. Обо всём. Но особенно – о неизведанной любви.

Где бы она ни работала, всегда писала. Позже пришло время прозы. Изданы романы: «Пейзаж с голубым до самого горизонта», основанный на воспоминаниях о первых послевоенных годах жизни в Балтийске, «Бенефис», «Алиби», «Квадрат», «Интрига», – сборник повестей («Сёрфинг», «Пека», «Сослагательное наклонение», «Агнес», «Я только посмотрю и вернусь»). Повесть «Агнес» переведена на немецкий и опубликована в Германии. Изданы две книги стихов. В 1978 году была делегирована на Всесоюзную конференцию молодых литераторов в Ленинграде.

Поэзия публиковалась во многих сборниках. Проза – в журнале «Запад России» и нескольких тематических сборниках.

Член Союза российских писателей.

1

 
Разбитый бот у самой у воды.
Звук тишины. И – острый вкус «Победы».
И в улице – последние следы
ушедших навсегда в иные беды…
Всё видевшие травы-васильки.
И – заросли былого – ежевика…
Дыханье волн, и – синь из-под руки,
в которой лица, образы и лики…
Здесь жизнь, вернувшись, вновь своё брала.
И не хотела ждать, и торопила.
И за собой в другую даль звала
на языке, которым говорила.
И были в нём нездешние слова,
хоть слово «мир» употреблялось всеми.
И старая унылая вдова
Европа вновь почёсывала темя.
Она была тогда уже больна
бессмысленно… Но, нет. Не перестанет.
И новая когда-нибудь война
единственной её молитвой станет.
Но мир пришёл. И будто – навсегда…
Взрывались мины, очищая море.
И всё, что скрыла тёмная вода,
вдруг поднялось над синью акваторий…
И медленно, шаг в шаг. За годом – год,
высвобождая жизнь в большом и малом,
откатывалось от её ворот
по длинной улице к морскому терминалу.
 

2

 
Коричневый портфель. Цигейковая шуба.
И варежки – резинки в рукавах.
и – торопливый шаг. И в трёх шагах от дуба —
заминка – ворон взмыл, всё вовлекая в мах.
И – долгий, долгий взгляд туда, в воронье небо,
чтоб оценить, какие там дела —
где ворон пролетел, а где, похоже, не был.
Но вот дорога в школу увела.
С тех пор то на дворе, то на заборе,
на лавочке, у школьных у ворот
он поджидал меня. И, будто вторя
внезапной радости своей, летел вперёд.
Летел вперёд, красиво вскинув крылья.
Летел вперёд, как будто знал куда…
И пирожком, обыденною былью,
мой друг не соблазнялся никогда.
Он улетал и снова возвращался.
И, возвратившись, каждый раз опять
стремился вверх, как будто собирался
однажды научить меня летать…
И я летала… поднимаясь к ветру.
Как буревестник, восхищаясь им.
И на последнем, дальнем километре
вновь возвращалась в детство… за своим…
И, не найдя сегодня друга боле,
храня в себе восторженный завет,
благословляю башенку на Первой Школе,
которой выше и прекрасней нет.
 

3

 
Матросский парк. И птицы в небе – строем.
И – танцплощадки струганая стать.
И Рио-Рита, возвратясь из боя,
вновь продолжает мирно танцевать.
Танцует старомодно и свободно —
фокстрот не изменился за войну.
И синих форменок прибой холодный
теплеет за минуту за одну.
И с истовостью уцелевшей жизни,
оплаченной бессмертием наград,
без сожаленья и без укоризны
здесь каждый каждому, как другу, рад.
Гляжу по малолетству сквозь ограду
на праздник, уходящий в облака.
Он – в каждом. Он – во всём. Он – всем награда.
И понимаю, это – на века.
И понимаю восхищённость взглядов,
девчоночье смущенье и порыв,
и интерес – совсем не для парадов,
и Рио-Риты чувственный прорыв.
И старшина, предвосхитив румянец,
порукой в том – наградная броня,
шагнул вперёд и пригласил на танец
девочку, ПОХОЖУЮ НА МЕНЯ…
 

4

 
По Краснофлотской улице, где – синь из-под руки
(то весела, то хмурится), шагают моряки.
Гангутская, Синопская, Кронштадтская, Истомина,
да Катерная с Якорной с Форштадтской за углом.
Зелёная и длинная, прямая, как соломина,
Нахимовская улица, где «номер шесть» – мой дом.
Что не сбылось, то сбудется, что должно – не забудется.
Но знаю – не разминётся со мною. – Ну, давай!
Давай, война, откатывай! Шагай, как те ребята, вон,
подальше от короткого на доме «MINEN FREI!».
Здесь публика отличная. И жизнь – почти столичная.
И общее – как личное. Сплошной ПОБЕДНЫЙ ВАЛ.
И уже рядом слышится – и слышится, и дышится —
гибридное название – «посёлок Комстигал»…
Здесь всё – мечты и радости. И – жизнь из-под руки…
По Краснофлотской улице шагают моряки…
 

х

Один бедный человек искал Крёстного отца для своего недавно родившегося младшего сына. Но мало кто хотел бы породниться с бедным человеком. И вот наконец такой человек всё-таки нашёлся. Вообще-то он был «подручным смерти», который отправлял умерших в преисподнюю, но однажды он захотел раз в жизни сделать добро. Много лет он помогал этой бедной семье, принимал участие в образовании своего крестника Теда, который стал доктором, и помогал многим людям. Но при этом его Крёстный, Тодд, стоял у изголовья больного и давал Теду знак, кто должен жить, а кто, по его мнению, нет. И Тед не мог, не должен был возражать своему Крёстному.

Но однажды Тед ослушался своего Крёстного. И обманул его, чтобы помочь прекрасной дочери Короля остаться в живых. И неумолимый Тодд приговорил его к смерти за непослушание. Но вмешался случай. Когда Тодд подвёл Теда к столу, где горели свечи, и сказал, указав на две свечи (одна была Теда, а другая его, Тодда), что его крестнику осталось жить всего мгновенье, потому что он сейчас потушит свечу, принадлежащую Теду, на столе откуда ни возьмись появилась маленькая мышка, которая взмахнула хвостиком и потушила свечу самого Тодда.

1

 
На жёлтом камне, у леска,
вдали от всех дорог,
где предвечерняя река,
и звёзды как горох.
Лягушки всплеск – последний шанс
хоть с кем поговорить,
сидит раздумывает Ханс
о том, как дальше жить.
Двенадцать душ в его дому,
хоть столько не просил.
И никогда и никому не говорил «Нет сил».
А тут – тринадцатый, где взять-то
Крёстного ему?
Тринадцать душ. Ни дать ни взять
теперь в его дому.
– Что с чем сегодня не срослось…
в тебе или с тобой, —
летит кукушка, будто вкось,
над Ханса головой.
– Вот поджидаю храбреца,
но не видать пока.
Ищу я Крёстного отца
для младшего сынка.
– А ты медведя попроси.
Храбрее – никого…
Горшочек мёда принеси
да угости его.
Он добрый и почтенный муж.
– А мёда где возьму?
Нет ничего. Тринадцать душ
теперь в моем дому.
– Тогда прощай. Мне недосуг.
Лечу, где не была…
И закружились – в круге круг —
кукушкины дела.
 

2

 
Но вдруг – раскатистое «ры…) —
Лягушка из травы…
– Не только мудрые мудры,
и мы, порой, правы…
Когда всё плохо от того, что жизнь не изменить,
не спорь, не плачь и не грусти,
стараясь жизнь простить.
И, исходя из одного, что ты не можешь ничего,
будь счастлив тем одним всего,
что так тому и быть…
 

3

 
Падают звёзды, срываясь в последний полёт —
души людские – с ночной крутизны небосклона,
правдою жизни отмечены… Кто разберёт,
как и когда их настигла судьба Вавилона.
Кто был в нечаянной радости, кто-то, смеясь…
Кто-то приблизившись вдруг к долгожданному счастью,
кто-то возникнув едва из беды и ненастья,
кто-то расставшись с судьбой, ничего не боясь…
тихо, смиренно, безропотно и не скорбя…
Так что «подручный Аида», привычный к недолгому делу,
тихо, бездумно и как-то по-своему смело
сортировал эти души, поверив в себя…
И, где бы он ни был – на звёздной Земле или под,
в благословенных самою Курносой чертогах, —
краткое имя его – холодящее Тодд
разноязыко звучало на дальних и ближних дорогах.
Но он не слышал. Не слышал, пожалуй, пока
синяя звёздочка, падая, остановилась.
И, не желая лететь – видно издалека, —
не затухая, настойчивым светом светилась.
И, недвижимая, быстрым делам вопреки,
странною силою к действию благословенна,
как направляема волею тайной руки,
так и осталась на склоне небес неизменно.
И тут «подручный», как будто взглянув сквозь стекло,
понял впервые – на свете «добро» есть и «зло»…
И представленье своё обо всём чтоб унять,
он рассудил про добро и про зло всё понять…
 

4

 
Взглянув на небосвод и раз и два,
где тишь да гладь. Ни тьмы, ни звездопада,
ни неизбежности. Молчат слова…
Но вспомнил о словах «подручный Ада».
«Добро» и «Зло»… как будто слышал он…
И был уверен, что и сам был слышен
и там и здесь… Но странный перезвон
насторожил – два голоса на крыше…
– Опять ты преуспел… Скажи как на духу:
Твоя работа? Плач стоит великий.
Погибли все…
– О чём ты?.. наверху?
Свои своих побили… Шабаш дикий…
При чём здесь я?
– Ты – Зло!
– Да как сказать… Во все века за всё в ответе люди…
Никто не учит их ни лгать, ни убивать…
Я – только тот, кто знает, жив ли будет…
Я – только тот, кто видит поворот
от жизни к смерти… Моё имя – Тодд!
– Я знаю это слово. Это – Смерть,
в которой тонет жизни круговерть…
– А ты, Добро, что можешь возразить
природе, жизни и её законам?
Что можешь ты предвидеть: отмолить
у Зла своим неистребимым звоном…
Быть может, наказание смягчить?
Беду отринуть, вольно ли невольно?
Прервать времён связующую нить,
обиду отодвинув?
– Но! довольно!
– Нет, слушай! Недомолвки не любя,
скажу, что зло-то – посильней тебя…
 

5

 
Вдруг оказаться в нужный час
в необходимом месте.
И, не успев ещё сказать
судьбе «благодарю»,
стать должником своей судьбы
без зависти и лести,
успев исполнить свой завет,
как в песне, к декабрю…
И фейерверк взлетит в душе,
покажется доступным,
хоть не случилось. Не твоё.
Но ты его простил.
И всем сомнениям – ТУШЕ!
Ведь повезло. И крупно,
хоть даже если Сам Господь кого-то попросил…
Но вот что делать с ним потом,
что делать с этим «счастьем»,
что вдруг пришло теперь само
в боренье ли в борьбе.
Не я к нему, оно – ко мне
приветило участье.
И быть мне должно в правде и
согласии к нему.
Да вот боюсь: однажды вдруг,
призвав на помощь волю,
с чужим потоком чуждых слов,
приняв, быть может, лесть,
ответить, выказав приязнь,
но никогда не боле…
себе оставив навсегда, что было и что есть…
 

6

 
Кирпичный домик. Двор пустой.
Сосна (не до дворцов).
Он был весёлый и простой,
сынок у двух отцов.
Улыбка. Стан. Широк в плечах,
как на показ мечте.
И без свечей и при свечах
хорош был Крестник Те.
И, как бывает не всегда,
тому свидетельства – года,
не злилась бедность, а скорей,
мальчишку сделала добрей.
И удивился Крёстный Тодд,
увидев Те в его дворе:
он убеждал, что заживёт
собачий шрам… хоть о добре
не говорил… а лишь молчал…
Был нежен, добр, такой, как был.
И – плоть от плоти тех начал,
чем жил и с жизнью говорил.
И вот тогда подумал Тодд,
не отводя от Теда глаз,
что не всегда вослед идёт
сын за отцом. На этот раз,
чтобы помочь его судьбе
и все сомненья превозмочь,
сказал он самому себе:
«Мальчишке надобно помочь!»
 

7

 
Упала капля на песок
и вдруг спугнула воробья.
И среди множества дорог —
одна какая-то – твоя.
Пусть позади немало дней,
сомнений, неудач, тревог.
Не знав её, ты знал о ней,
но лишь найти её не мог.
Но – вот она. Ты – тих и нем.
Она – твоя. А ты – её.
И ты готов поклясться всем,
что знал о ней и ждал своё.
Но – голос тих. Слова – не те.
Часы отстали и молчат,
и в наступившей тесноте
виски предательски стучат.
И сердца бег, и чувств полёт
остались там, в стране иной,
где был ли не был ты… И – вот,
сегодня ты – совсем другой…
 

8

 
Бескрайнее пространство. В вышине
о чём-то звон вселенский раздаётся.
И пустота то плачет, то смеётся
в самой себе. А может быть, и вне…
Там жизни нет. Вообще? Ещё? Уже?
Случайный взгляд. Исчезли ориентиры.
И на каком-то мнимом этаже —
как будто Абсолют, что правит миром,
пригрезится. И, взгляд отбросив вниз,
чему-то вняв, не отнимая взгляда,
он, не приняв заявленный стриптиз,
отрёкся от него, сказав «Не надо!».
И Тодд в смятенье, не поняв всего,
тянул куда-то Крестника за руку
в чертоги странные, предвосхитив разлуку
в угоду Космосу, где нету ничего.
Без колебаний, раз ему служил…
Повёл он сына мраку на закланье
из ярости и из последних жил,
служа химере, будто послушанью…
– Вот свечи… Твой последний час настал…
Они горят. Они ещё живые.
Как люди – кто идёт, а кто устал.
В безмолвии или уже немые…
И в каждой – жизнь…  А слева вон – твоя…
Не догорела и до половины…
Но в ней погаснет жизнь, как только я
ей прикажу… – она в том не повинна.
А там – моя… Короче, чем твоя.
Но тоже до конца сгорит не скоро.
– Пусть медленно, пусть тише воробья, —
шептал он, глядя на огонь, который
внезапно вспыхнул ярче блеска глаз,
взметнулся вверх. И в тишине погас.
И тотчас на исходе всех начал
скончался Тодд, свалившись где стоял.
А в темноте мелькнула, будто вспышка,
вполне земная маленькая мышка.
И было невдомёк ей знать о том,
что погасила жизнь своим хвостом.
И хоть «добро» и «зло» порой на «ТЫ»…
На каждого – довольно простоты.
 

9

ДЕРЕВЯННЫЙ МОСТ

(из цикла «Мосты Кёнигсберга)

 
Падают листья – оранжевый, жёлтый, зелёный.
Ветры поют, прилетевшие издалека.
Мост деревянный, осенний и одушевлённый,
каждою щепкой своей продолжает века.
Вот и доска – живописнейший свод прусских хроник —
всё ещё здесь… Сколько лет, сколько зим…
И крестоносец, воинственный взмыленный конник,
и вдохновивший его незапамятный Рим.
Мельницу вот возвели на ручье на Кошачьем…
Кирху штайндаммскую начали в третьем году…
Пруссы восстали. Спалили Штайндамм. Но удачи
не было. Вот погоди, только строчку найду…
Вот ещё новость: замёрзло Балтийское море.
Хоть не Россия. Но тоже и здесь холода…
А на безбрежном, широком, равнинном просторе
слышится вновь: крестоносная скачет орда.
Снова – война. То король, то тевтоны
делят пространство, сжигая дома.
Прусские капища. Прусские схроны…
А по-над Вислой нависла чума.
И снова запись: «Берлинское лето.
Освобождение от короля…».
Но не об этом сейчас, не об  этом,
кто бы теперь ни стоял у руля…
Здесь, на старинном мосту деревянном
встретились эти и встретились те —
те, кто бывал на «причастии» званном,
и те, кто не был… Масштабы не те…
То – неприятие, то – хлебосольство.
То – отлученье за фразу не ту…
Но вот большое Петрово посольство
увековечено здесь, на мосту.
Есть ещё строчка неясная, ведь на
старой доске полустёрта она —
Дата: «Последняя прусская ведьма
была отловлена и сожжена»…
 

10

 
Пространство и время привычное – прочь!
Хранитель и тайных порывов ваятель,
безумство Свободы – Музейная ночь,
и – исповедальности вещей искатель.
Ищу многоликих восторгов Земли,
родившейся жизни наивных законов,
чистейших ночных и полуденных звонов,
сомкнувшихся радостью где-то вдали.
Ищу обещаний свершившихся миг.
И несовершившихся необещаний.
Прозрачные утра последних интриг.
И – серые будни разочарований.
Когда в поворот не уходят глаза
вослед уходящему в том повороте.
Когда примирились все против и за
и даже абсент примирился… Но что-то
таится во мгле не ума, но души
среди пустоты, разрывающей будни.
То коротко вспыхнет, то стихнет к полудню,
то снова вернётся в вечерней тиши.
Ищу отголоски, восторги и беды,
любовь или ненависть (тайный союз)
того и другого. И – тихой победы
над собственным выбором дружеских уз.
Ищу восхищенья в единстве с природой,
безмерностью высей полей и лугов —
великое в малом – и тихой погодой
Рождественской ночью друзей и врагов.
Ищу воплощённую в образе нежность —
и молча склоняюсь в ответ перед ней.
И – очаровательную безмятежность
в соитии душ где-то выше, над ней.
Вступившего дважды в знакомую реку
каким-то случайным, бессмысленным днём…
В безмолвном пространстве ищу ЧЕЛОВЕКА,
прекрасного в горе и счастье своём.
 

Ольга Сивей

Город Чебоксары.

По профессии – врач-невролог. С детства пишет стихи в лирическом жанре, малую прозу – эссе.

С 2020 года полностью посвящает себя писательской деятельности. Цикл стихов «Воздушные замки» вошёл в шорт-лист III Международного литературного фестиваля им. А. С. Пушкина.

 
Мы бредём с тобой наощупь в темноте
По невидимой дороге в пустоте.
Где начало, где конец, а где провал?
Масок здесь столпотворенье кружит бал.
 
 
Нотами сирен вопит настырный зов
Пасти железобетонных городов.
Потеряемся в водовороте лиц,
В клетках в дырах заведём бескрылых птиц,
 
 
Мысли здраво завернём в газетный лист,
Мудрым назовём водопроводный свист,
Кофе разведём струёй молочных чувств,
Выстрелим по галкам армией искусств,
 
 
Доверху собой наполним чемодан —
Пустим по волнам больных металлом стран…
Где начало, где конец? Куда идти?
Как не потерять свои следы в пути?..
 
 
Время и пространство круг сомкнут
Где-то в треугольнике Бермуд.
 

январь 2022 г.