Текст книги "Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 1"

 
Над пожелтелыми листками
Склонилась горестно вдова.
Платочком простеньким миткальным
Ее покрыта голова.
 
 
Письмо от мужа, похоронку
Читала, кажется, сто раз.
И, будто строчкам тем вдогонку,
Слезинки капают из глаз.
 
 
Попричитав о друге милом,
Сложила письма за киот,
Согнутый стан свой распрямила,
Гордясь, что муж был патриот.
 
 
А дети хором звали папку.
Что ей ответить шалунам?
Схватила мать детей в охапку:
«Он не вернется с фронта к нам…»
 
 
Свеча в подсвечнике дымила,
Уже смеркалось за окном.
И сердце матери так ныло,
Что жизнь казалась тяжким сном…
 
 
Душою мать не очерствела,
Ребят взрастила без отца.
Она лет в двадцать овдовела,
Хранила ж верность до конца.
 

* * *

 
В стране, познавшей много горя,
У вдов заплаканы глаза.
Рекою льется в сине море
России-матери слеза…
 

 
У наших стен противник с трех сторон,
И океан, как видно, не преграда.
А потому, чтоб не терпеть урон,
Войска у нас не только для парада.
 
 
Взять на испуг они не смогут нас,
В веках храним мы древние заветы.
И если вдруг настанет грозный час,
Мы призовем всех недругов к ответу.
 

 
Запахом хвои пахнуло в лицо,
Зазеленели окрестные взгорья,
Клены покрылись янтарной пыльцой —
Дышит весною мое Приосколье.
 
 
Вновь оживились луга и поля,
Чудный узор расплели первоцветы.
Слышится дивная трель соловья —
Светлых надежд вековая примета.
 
 
Не потому ли отрезок пути
От родника и до тихой речушки
Даже на шаг не могу сократить,
Слушая трели волшебной пичужки?
 
 
Снова, как в детстве, волнуют меня
Эти знакомые, милые дали.
Только нет рядом лихого коня
И на груди потускнели медали…
 
 
Но отчего на душе так легко?
Это природа от спячки очнулась.
Стал я, как прежде, кровь с молоком,
Юность ко мне издалёка вернулась…
 

 
Я, как во сне, иду среди полей —
Заколосилась рожь, под стать пшеница.
Но я не вижу там любимых журавлей,
Наверно, мне пора угомониться.
 
 
Ах, поле-полюшко, ты не взыщи,
Что я к твоим росткам лишь прикоснулся.
И, ветер северный, мне не свищи,
С тобою я в пути не раз столкнулся.
 
 
Поклон кладу тебе, цветущий лен,
Тебе расти-цвести, а мне клониться.
У дома ждет меня мой старый клен,
Я только там могу уединиться.
 
 
А радуга к себе опять меня манит —
Цветастым кружевом весь луг покрылся.
И солнце уж давно прошло зенит,
Но луч за горизонт еще не скрылся.
 
 
К чему спешишь или чего ты ждешь?
Путь не закроется туманным пологом.
Рассвет свой встретишь и судьбу найдешь
На жизненном пути – тернистом, долгом.
 

 
Порыжела от ливней трава.
Заострились верхушки сосен.
Я ночами не сплю, как сова.
В мою дверь постучалась осень.
 
 
Не несет больше конь седока,
И в глазах моих холод-стужа.
Мысли – рваные облака,
А дела – и того хуже.
 
 
Сколько встреч и разлук на пути,
Сколько сложено солнечных песен,
А теперь только ветер свистит,
Когда еду в родимые веси.
 
 
Вдаль уплыли мои острова,
Да и реки мои обмелели.
Надо мною небес синева,
Словно нежный этюд акварели.
 
 
И, рифмуя в раздумье слова,
Не рисую жизнь в розовом свете.
Вдаль уплыли мои острова,
Но куда – мне никто не ответит…
 

Памяти моего деда

Степана Васильевича Логачёва

 
Я слышал от деда печальный рассказ,
Какие он пережил муки.
Как сделать рабами пытались не раз,
Пусть помнят потомки и внуки.
 
 
Полгода в пылающем сорок втором
Душили фашисты, мадьяры.
Что ворог творил – не опишешь пером:
Расстрелы, грабеж и пожары…
 
 
Дедуля ютился в землянке сырой,
Была на то старосты воля.
Но вера в Отчизну и сын их, герой,
Не дали свихнуться от горя.
 
 
С германцем мой дед воевал молодым,
Все в прошлом – атаки и ярость.
И снова война, и лавина орды
Обрушила беды под старость.
 
 
Как вынес лишенья бывалый солдат?
Пришла похоронка на сына…
А сколько их было, безрадостных дат?
Вконец одолела кручина.
 
 
Оплакать еще не успел он бойца,
Как внучка скончалась от хвори.
И горькие слезы катились с лица
От ноющей внутренней боли.
 
 
Глубокую рану оставил тот год —
Угнали детей на чужбину.
Но дед не сломался от страшных невзгод,
Фашистам же нет и помину.
 
 
За доблестный труд он медаль получил,
Почет заслужил у народа.
Уж больше полвека, как дед опочил.
Пример он для нашего рода.
 

Гаджимурад Гасанов

Родился 1 июня 1956 года в с. Караг Табасаранского района Республики Дагестан. Окончил филологический факультет Дагестанского государственного университета. Является автором сборников рассказов и повестей на русском и табасаранском языках: «Зайнаб», «След рыси», «Петля судьбы», двухтомника «Млечный путь Зайнаб. Зарра» и «Млечный путь Зайнаб. Шах-Зада», романов «Тайна Дюрка» и «Жажда Дюрка». На конкурсе «Ялос-2017» за книгу «Зайнаб» в номинации «Проза» награжден дипломом, присуждено 3-е место, присуждено звание «Лучший писатель года». Награжден медалью-премией им. А. С. Пушкина. Финалист московской литературной премии «Международная Лондонская премия писателей». За внесение значительного вклада в развитие литературы, искусства России, ближнего и дальнего зарубежья награжден орденом Святой Анны, орденом А. Невского к 800-летию со дня его рождения. Является заслуженным работником культуры Республики Дагестан, членом Союза журналистов РФ,

ИСП, членом-корреспондентом Международной Академии наук и искусств. Награжден почетными грамотами, дипломами РД и РФ, Союза журналистов РФ.

Шархан был смертельно бледен. Только к рассвету успокоился. Задремал. Время от времени вскакивал в постели с ужасом в глазах, непонимающе озираясь по сторонам. Наконец, выбившись из сил, притих. Как только потеплели глаза, во сне испытал состояние второго «пробуждения».

Шархан осознавал, что спит. В то же время во сне чувствовал, что не спит. Увидел, что вышел из состояния забытья. Разбитый, охваченный ужасом, с вращающимися зрачками вскочил с постели. Перед глазами проносились картины увиденного сна. Раздавался плеск морских волн, которые с шипением разбивались о песчаный берег. В глазах рябило от солнечных бликов, отражающихся от морских волн. Теплый бриз срывался с поверхности моря, неся крупицы воды, швыряя их в лицо. Под шелест этих волн, словно под воздействием гипноза, вновь и вновь погружался в сон, как в бело-молочный туман, с каким-то отрешением, непонятно тяжелея, сковываясь в панцирь, падая в бездонную мягкость неведомой бесконечности.

Когда засыпал, сзади раздалось волчье завывание. Сначала завыл старший волк. Погружаясь в сон, определил, что это воет Рыжегривая волчица. Затем присоединились другие волки: Куцехвостый, Биби с Бароном, Строптивый с Бике. Голоса старших волков замыкали переярки, плаксивое тявканье волчат последнего помета.

В видении ему показалось, что близится время заката. На западе горящий пурпурный закат обрамляли фиолетовосиреневые облака, разношерстыми пластами растягивающиеся от середины кровавого сгустка. Солнце зависло над гребнем Малого Кавказского хребта. Шархан обратил внимание на непонятное поведение пришедших в движение облаков, которые, словно разинув рты, высовывались из-за хребта, куда садилось солнце. Прежде чем солнце успело скрыться, облака яростно напали, заглатывая его.

Перед тем как исчезнуть в пасти облаков, солнце увеличилось расплавленным свинцово-плазменным сгустком, превратилось в пасти облаков в огромное дискообразное кровоточащее существо. Оно на мгновение, обливаясь кровью, зависло меж облаков, затем исчезло в их чреве.

Ветер, усиливаясь, выворачивал из расщелин Малого Кавказского хребта на головокружительной высоте теплые слои тумана, который, поднимаясь, сталкиваясь со свинцовоплазменными облаками, несущими в себе грозу, тяжелел. Облака, насыщающиеся влажным туманом, тяжелея, группируясь, грозно свешивали с гребня хребта свои рыже-красные кудрявые головы.

Шархану показалось: к наступлению сумерек он с винтовкой в руках засел над урочищем Уршарик, где за тысячелетия волчьи семьи превратили логова в ясли. А на самом деле он вынырнул из-под одеяла, не чувствуя своего состояния, достал из шкафа винтовку «Сайга». Обходя стражников, приставленных к нему, лунатиком выполз из дома. Ноги сами повели в Урочище оборотня. Там обошел кругами священный дуб с дуплом. Подошел к лотку с водой, опустился на колени на гладкий плоский камень, стал по-волчьи лакать воду. Не теряя времени, направился в волчье логово Уршарик.

Когда Шархан засел под козырьком скалы, из Уршарика до него донеслось одинокое волчье завывание. Это выла Рыжегривая – королева волчьей стаи. Сначала завыла как-то настороженно, словно предупреждая свой клан. Шархан замер с винтовкой в руках. Он с трепетом в душе ждал продолжения волчьего воя. Был уверен: Рыжегривую поддержит вся семья. Вначале к ней присоединились старшие волки. Затем их завывание поддержали переярки. Но продолжения воя Рыжегривой королевы не последовало. Шархан понял: волчий клан подал всем волкам сигнал: «Будьте бдительны. На охоту вышел душегуб Шархан».

Шархан замер в ожидании. Ему казалось, секунды тянутся минуты, часы…

Неожиданно, когда он затрясся в нетерпении, тишину рощи с южного склона прорезал голос Строптивого. К нему присоединилась волчица Бике. Голоса были сильные, мелодичные, протяжные, давящие на Шархана.

С северной окраины рощи подали голоса молодые волки. Спустя некоторое время к завываниям старших братьев и сестер присоединились подростки. За ними затявкали сосунки. Когда к хору присоединились голоса всей семьи, управление оркестром взял на себя дирижер – Рыжегривая волчица, королева волчьей стаи.

Шархан, слушая эту гамму диких мелодичных голосов, растворялся в собственном сознании. Он сам превращался в волка, примыкая завыванием к членам волчьей стаи.

Чтобы не упустить ни одной ноты волчьего оркестра, он приставил к уху ладонь, сосредоточился, стараясь мысленно попасть на волну завывания, на которую была нацелена вся семья. Шархан внутренне преображался, в душе становясь волком. Своим меняющимся сознанием, своим завыванием он желал слиться, навсегда влиться в волчью семью.

Ему сначала мешало то биение скачущего в груди сердца, то прерывистое дыхание, то шум ветра над козырьком скалы. Шархан застыл, раскрыв рот, позабыв о своем существовании, о своей извечной борьбе с волками, о появившейся боязливости перед ними, даже ужасе. Независимо от его желания, воли из гортани вырвался страждущий голос, от которого старшие волки, застигнутые врасплох, на минутку замерли. Выходя за рамки человеческой сути, вырываясь из человеческой оболочки, отрываясь от своего сознания, от самого себя, ничего не слыша вокруг, Шархан погружался в магию волшебных голосов волчьего семейного оркестра.

Потрясенные необычными завываниями, старшие волки пораженно прижались друг к другу, в магическом порыве приподняв морды кверху. За старшими волками замолкли и остальные члены семьи. Шархан, углубляясь в пение, этого затишья не чувствовал. Он, удобно встав на четвереньки, вытягивая шею, как можно выше задирая морду, подхватив нужный тембр, высоту голоса, продолжал завывание.

Шархан подсознательно воспринимал, что волки давно прекратили выть. А он, не переставая, все выл и выл, потеряв над собой контроль, все больше осознавая себя волком. Со своей песней он вошел в такое шаманское состояние, что его завывание не стихло, даже когда перестал выть последний волк племени. Спустя некоторое время из груди Шархана вместе с волчьими завываниями стали вырываться и человеческие проклятия, плач. Плач раскаяния, плач о его никчемной жизни.

Окаменев, Шархан замер на четвереньках, не осознавая, что перестал завывать. Теперь его морда вместо волчьего воя выплевывала в окружающую среду человеческие проклятия, чередующиеся с плачем. Туловище было напряжено, голова на похудевшей шее устремлена к луне.

В это время до королевы волчьей стаи подсознательно стало доходить: чтобы их враг замолк, она должна что-то предпринять. На ее территорию, в их семейный оркестр ворвался человек-оборотень, которого надо сперва своими голосами, затем натиском всей семьи проучить. Если он немедленно не покинет их территорию, тогда она прикажет самцам-офицерам напасть на него, растерзать. И королева стаи с удвоенной энергией, натиском в голосе возобновила прерванную песню. За ней подхватил Строптивый, затем Бике. Один за другим к ним присоединились остальные члены семьи.

Эта перекличка переросла в большой волчий хор. Вой приближался к месту нахождения человека-волка. Все вокруг насторожилось. Старшие волки вели себя в семейном хоре как опытные солисты. Королева дирижировала. Лишь сосунки иногда сбивались с ритма, переходя с воя на скулеж, плаксивое тявканье.

Все эти громкие, протяжные, скулящие, тявкающие, пищащие голоса зачаровывали Шархана. Они врывались в его подсознание как нечто дикое, зовущее, как некое сокровенное таинство природы, до сих пор сокрытое от него, нераспознанное, неразгаданное, а потому жутковатое… Шархан затянул новую песню. Вместе с волками он завывал, плакал, бранился. Под вой волчьей семьи, загипнотизированный неповторимыми голосами, на мгновение выпадал из сознания, вживался в другой, более понятный, чем человеческий, мир волчьего племени.

Неожиданно с неба на горы такой густой лавиной хлынул ливень, что все кругом смешалось в одно – воющее, грохочущее, сверкающее, заливающее небеса.

Шархану почудилось, что морда Рыжегривой, показавшаяся из гущи разрывающихся на хребте туч, взглянула на него, подавая лапой заманчивые знаки. Выходя из человеческого облика, он разделся догола, выскочил из-под козырька, делая круги на четвереньках, радостно воя, скуля и бранясь одновременно…

* * *

Шархана долго искали. Нашли в урочище Уршарик без сознания. Привезли домой с двусторонним воспалением легких. Он находился между жизнью и смертью. Профессор с ассистентом, можно сказать, вытащили его из пасти Азраиля.

Шархан все еще оставался в шкуре волка-оборотня. Когда он по вечерам, в утренние сумерки заводил волчью песню, наводя ужас на сельчан, домашний скот, собак, члены семьи начинали хором выть от безысходности. Не выдержали этого ужаса-переселились в Дербент.

Профессор спас Шархана. Наконец он стал обретать душевный покой, а рассудок приходил в упорядоченное состояние. Он перестал носиться по спальне на четвереньках. Встал на ноги. Теперь по вечерам по-волчьи выл лишь изредка.

Но после этого случая Шархан совершенно переменился. К жизни вернулся диаметрально другим человеком, с трансформированной психикой. Почти каждую ночь он видел странные сны, сменяющие друг друга. Профессору теперь сложно было вытеснять из его сознания Рыжегривую королеву волчьей стаи, ее ближайшее окружение: Куцехвостого, Строптивого, Биби, Бике… В его помутненном рассудке явь смешалась с виртуальной жизнью, бесконечными сновидениями. Перестал понимать, где начинается явь и кончается сон. В жизни, в сознании все перемешалось. Такое душевное состояние отнимало у него силы, выбивало из-под него основу, изнутри – дух.

Когда Шархан приходил в себя, начинал осознавать, за какие грехи он наказан Творцом, за что против него восстал его рассудок. Бывало, в середине ночи он, дико голося, вскакивал с постели, на четвереньках, с ужасом в глазах носился по спальне, выискивая темные закутки. Прятался, начинал из-за ширмы выть по-волчьи. Затем бросался в постель, прятался под одеялом. К рассвету растрачивал все моральные и физические силы, со слезами падал на тулуп у камина, проваливаясь в черную бездну.

Во сне ему часто казалось, что он проснулся. Но в это время он спал. Каждое прикосновение, ощущение вновь и вновь повторяющегося сна становилось настолько реальным, что его спальня, жизнь размывались в своих границах до неузнаваемости. Они становились нереальными, имеющими свои формы, очертания, постоянство. Этот мир терял для него свою первоначальную основу, растворялся в ночной мгле, становился миром, заполненным грезами, страхами, приключениями, мифическими существами. Во сне он попадал в такие невообразимые передряги, что перед ними блекли все реалии жизни, страхи, которые до этого испытывал. Эти размытые до невообразимости границы сна, нереальные фигуры, первобытные страхи убивали его, выбивали из его души основу, мысли теряли свои границы.

Несмотря на то что мир сновидений был агрессивным, жутковатым, Шархан подсознательно ощущал: если в состоянии второго «пробуждения» сумеет сорвать с этого сна зловещую маску, откинет занавес, за тенью которого находится другая тень, тогда он разгадает тайну мироздания – код смерти и вечной жизни. Тогда ему было бы комфортно одновременно находиться в этом, другом мире, во множестве параллельных миров, которые будоражили его ум. В одном из этих миров он найдет свою нишу, начнет новую, счастливую жизнь, освободившись от обузы земной жизни, которая тяготит его.

* * *

Глубокий старец, который последнее время к нему приходил во сне в состоянии второго «пробуждения», как-то заметил:

– За свои преступления, совершенные перед человечеством, лесными обитателями, тебе надо покаяться перед памятью предков, отправившись на священный водопад Шах-Шах на реке Хатанга.

– Когда? Разве так можно?

– Об этом тебе скажут твои провожатые Нух и Чох, – заметил старец и растворился…

К рассвету Шархан задремал. И во сне стал испытывать состояние второго «пробуждения». Солнце садилось, когда Шархан, выбившись из сил, вместе с Чохом добрался до места назначения – хижины старосты общины и знаменитого вождя, знахаря Нуха.

* * *

Второй день они шли по лесной тропе, ведущей к горному хребту, окутанному густыми дождевыми облаками. Тропа вилась над пропастью. Она сужалась до узкой нитки, местами зависала над пропастью, наполненной до краев клубами туч, вздымающихся из глубин бездны. Пошел дождь. Тропа стала скользкой, опасной. Нух решил на время организовать привал. Остановились у зарослей тростника. Дождь усиливался. Нух с Чохом соорудили из тростника, пальмовых листьев шалаш, в котором укрыли от дождя коченеющего Шархана. Чох остался с ним. Нух куда-то пропал.

Вскоре он вернулся с длинной ровной палкой в человеческий рост. Пока Чох колдовал над костром, Нух острым ножом соскоблил с палки кору. Затем обжог на костре. Отполировал, аккуратно нанес ножом на поверхность какие-то витиеватые знаки. И передал Шархану:

– Вот, держи… Это волшебная палка. Впереди тебя ожидает очень важное испытание. Будешь выполнять все, что я наказывал, пройдешь его. И духи предков примут тебя в свое лоно. Палку не теряй. Она тебе пригодится.

Шархан, крутя палку в руке, скептически улыбался.

– Ты не ерничай, а делай, что тебе говорят! – сделал внушение Чох. – Палка защитит тебя от лесных зверей, оборотней и других враждебных сил. Если встретишь оборотня – женщину в облике ящера, – направь на нее палку острием. Она любого зверя, духа от тебя отпугнет. – После паузы продолжил: – Они заговоренной палки будут бояться больше любого холодного оружия.

Шархан все еще взвешивал палку на руках. После термической обработки она стала почти невесомой. Лукаво улыбнулся:

– Перышко ты мое, коли всех недругов!

– Ты доверься нам, – спокойно отреагировал на его поведение Пух. – Я в палку вселил дух могучего воина нашего племени. Она в умелых руках опаснее любого булатного меча. Я заметил, ты неплохо владеешь холодным оружием.

Шархан поблагодарил вождя Пуха:

– Раз возможности, боевые качества палки восхваляешь ты, Пух, великий воин, она того заслуживает.

Дождь усиливался. Пух заметил:

– Этот дождь не прекратится несколько дней. А мы в намеченное время должны успеть на водопад Шах-Шах.

Он решил продолжить путь под дождем. Вошли в лес. Глинистая тропа становилась скользкой. А под тропой зияла пропасть. Сделай хоть один неуверенный шаг – считай, понесся в ад. Шархан, как его и попросили, старался не заглядывать в зияющую под ним бездну. Иногда останавливались, чтобы дать Шархану перевести дух, глотнуть квасу из большого козьего бурдюка, который Чох нес на спине. А сами провожатые на ходу подкреплялись вяленым мясом, рыбой. Еду они несли в мешочках из козьей кожи.

Шархан хотел есть. Временами у него кружилась голова. Он выбился из последних сил. Но употреблять пищу перед церемонией, которую над ним должны были провести у водопада Шах-Шах, ему запретили. Чох его успокаивал:

– Ты должен страдать, иначе предки откажутся от тебя. Если предки не примут тебя, тогда ты останешься вечным странником между реальным и нереальным мирами, мирами Света и Теней.

Шархан понимал. Лучше подвергнуться у водопада страданиям, чем вечно скитаться между противоположными мирами.

* * *

В ту ночь Шархану, изможденному ходьбой по крутой тропе, голодному, не спалось под навесом, на скорую руку устроенным провожатыми из жердей бамбука и пальмовых листьев. Ночью дождь не прекращался, а перед самым рассветом усилился. С длинного извилистого хребта, ведущего под гору Меру, подул холодный ветер. Так называемое убежище ни от дождя, ни от холодного ветра не спасало.

Провожатые повели его в таком состоянии дальше. У Шархана от ночного холода, дождя окоченело, болело все тело. Он еле передвигал негнущиеся ноги. Временами терял ориентиры времени и места, видел себя порой в своей постели. Они ощупью шли над отвесной пропастью, каждый шаг по узкой сколькой тропе, прежде чем ступить, приходилось взвешивать. Дождь усиливался. Вскоре над их головами загрохотал гром. Грозовые облака, крутясь в воздушных вихрях, неслись к горе Меру, нависая над ней свинцовой тяжестью. Раздался еще раскат, вспыхнула молния, вторая, третья… Частые вспышки молний, сопровождаемые раскатами грома, пронзали небо, освещая плато, лес, гору Меру. Тропе, несущейся над адом, не было конца. Шархан должен был терпеть, ибо эта тропа тоже входила в программу испытания его духа.

Наконец опасная тропа закончилась. Они вышли на пологую вершину, заросшую лесом. Шархан ощутил под ногами твердь, перестал трястись. Там их вновь настигла гроза. Молнии, зарождающиеся на священной горе Меру, бесясь, преследуя их, ударяли вокруг. Выскакивая из гущи свинцовых туч, они с оглушительным треском ударяли в гряды скал. Они вели себя так, словно выбрали своей жертвой Шархана. Когда молнии, словно заградительным огнем, перекрыли путь вперед, Нух предложил переждать грозу в одной из придорожных пещер. Когда гроза поутихла, пошли, ускоряя шаг, чтобы как можно скорее покинуть эту аномальную зону огненных змей.

В полутьме Шархан иногда терял своих проводников, а вскоре они окончательно скрылись из вида. Он понимал, что самостоятельная ориентация в непролазных джунглях тоже входит в единую программу его испытания. Теперь все преследующие невзгоды Шархан должен был преодолеть один, без провожатых. Он, промокший, голодный, усталый, боялся, что навсегда останется в этих непроходимых джунглях на Северном полюсе[3]3
  Действие романа происходит около 15 тысяч лет назад, до ледникового периода.


[Закрыть], откуда до него иногда доносился рык полосатых кошек, и продвигался вперед, к горе Меру. Главное, не потерять священную гору из виду. Шархан помнил, как Нух в разговоре с ним говорил, что идти надо в юго-восточном направлении.

* * *

Прошел час, другой, третий… Пух и Чох совсем пропали. Дождь хотя бы перестал. В лесу стало заметно светлей. В душе Шархана поднималась смутная тревога. Присел на придорожный камень, обдумывая свои дальнейшие действия. Ныне он часто терял рассудок. Его душа начинала протестовать. Не удержался, закричал что есть мочи. Из леса в ответ раздался рык полосатого зверя. Шархан замер. У него не было ружья, чтобы защититься. Перед угрозой нападения полосатой кошки палка, врученная Пухом, казалась игрушкой. Шархан помнил: надо идти в юго-восточном направлении. И единственным ориентиром служила ему вершина священной горы Меру – центр земли. От главной гряды хребта под горой Меру в разные направления прочерчено множество развилок. Интуитивно выбрал одну из них. Неуверенным шагом двинулся по средней, ломая за собой веточки через каждые сто шагов. Время от времени громким голосом звал проводников. Но они не отзывались.

Впереди зажурчал ручеек. Остановился, смыл грязь с рук, лица, напился. Присел на придорожный валун, задумался. Решил, пока светло, пойти дальше. Через некоторое время стало темнеть. В лесу наткнулся на небольшую поляну с ручьем. Охотничьим ножом, которым его снабдили проводники, срезал с молодых пальм ветви, соорудил нечто наподобие шалаша. Помнил: это были четвертые сутки его путешествия во сне, в состоянии второго «пробуждения». От усталости еле держался на ногах, в глазах часто мутилось. Прилег, свернувшись калачиком.

– Так я могу навсегда остаться здесь, не возвратившись из своих сновидений, – прошептал Шархан, погружаясь в темноту.

* * *

Во сне увидел себя перед камином, ведущим плавную беседу с профессором Ивашовым.

– Скажу, профессор, что с того дня, как ощутил себя частью Матери-природы, стал воспринимать себя как личность. Люблю бродить по горам, по долине реки Рубас, заглядывая во все ее притоки. Научился слушать, слышать, понимать, замирать перед природой. Часами наблюдаю, как тучи в начале весны по Прикаспийской степи, холмам вереницами ползут в горы. В конце лета – с гор в низины. Поражаюсь тому, как тучи впитывают в себя сотни, тысячи тонн влаги. И под такой тяжестью не падают с небес. Наблюдаю, как они, перевалившись через гору Кара-Сырт, тяжело перекатываются в долину реки Рубас. Порой к вечернему закату замечаю: отяжелевшие тучи, как путники, уставшие в пути, опускаются на хребты, свешиваясь на другую сторону громоздкими головами, ластясь по низинам, лесным массивам. А утром с придыханием, тяжело поднимаются, караванами горбатых верблюдов уносятся дальше… Перебравшись в столицу, набираясь жизненного опыта, часами наблюдал у песчаного берега, как стонет, ухает, колышется седой Каспий. Как в летний зной из его глубин поднимается пар, образуя тучки. Тучи, объединяясь в караваны, несутся в степь. Со степи – в горы. С гор – на небосклон. Там они вновь превращаются в капли дождя. Обратно с небес на землю льет дождь, образуя родники, ручьи, реки, моря, океаны. Взрослея, головой, убеленной сединой, начал понимать, что суть природы, окружающей среды, людей, лесных обитателей одна. Темными вечерами, потеряв сон, разглядывал Млечный Путь. Млечный Путь на небесах, ручьи, родники, реки на Земле представлял себе глазами, кровью Матери-природы. Ущелья, рвы, речные долины – ее кровеносными сосудами. Стал внутренне ощущать, а затем понимать, что человек – не хозяин на Земле. Он, как те капли дождя, ручьи, реки, леса, является ее частицей, ее дыханием, ее продолжением. Нет отдельно взятой природы без человека, как нет отдельно взятого человека, человеческого рода, племени, народа без природы. Все мы – природа, небеса, земной шар – единое целое. И все взаимно влияем друг на друга, как система сообщающихся сосудов, как разные клетки одного тела. Мысленно представлял, как кровь из земных глубин, трещин гор по корням деревьев, вековых дубов в урочище Никардар поднимается выше, выше. Земная кровь из корней деревьев, из нутра горных хребтов перекачивается в кровеносные сосуды человека. Насыщая, облагораживая, кровь земли, лесных массивов переливается дальше по кровеносным сосудам Галактики, Вселенной. А тропы, уходящие из моего мира в большой мир, как нейроны головного мозга, опоясывают весь земной шар. С дрожью в сердце ощущал: если на мгновение остановится круговорот природы, дыхание, пульсация ее крови, движение жерновов, остановится и жизнь человечества. Со временем стал понимать, что вся прошлая, настоящая и будущая история Земли незримыми нитями связана с прошлым, настоящим и будущим человечества, его языком, бытом, музыкой, песнями, фольклором. Ведь не на пустом месте появился человеческий язык. Не на пустом месте возникают обрядовые песни, танцы, музыка племен, этносов, народов. Они являются продолжением – голосами, нотами, речитативами, музыкой, песнями – окружающей природы, ее дыхания, ее вечности и необратимости. Это гармония жизни Вселенной, природы и человечества, их вечности. Именно природа приоткрыла мне завесу в светлую и темную стороны человечества. Начал различать: одни люди несут свет, другие нагнетают мрак. Одни поют, другие рычат зверьми. Одни смеются, другие заставляют плакать. Одни строят, другие разрушают. Одни сажают, другие хищно вырубают. Я никогда не видел столько ненависти даже в среде диких зверей, сколько стал замечать среди людей. Видел, что многие жители на Земле заняты тем, что в гармонию природы и человечества стараются внести величайший дисбаланс. Были и такие темные силы, которые замахнулись на круговращение Земли, стараясь сдвинуть ее со своей оси. Темная, обернувшаяся часть человечества ради обогащения, сиюминутной выгоды идет на любые авантюры. Ибо эта часть, превращаясь в монстров, теряет в себе все, кроме своей сущности и сердца, наполненного отравленной кровью. Затевает войны, из глубин земли варварски выкачивает природные ресурсы, выкашивает леса, загрязняет родники, речки, реки.

– Не скажешь, Шархан, – профессор обнял его за плечи, – почему все это так происходит? Что это, коллективный психоз, издержки капиталистического мировоззрения, дикой демократии, искривление сознания некоторой части религиозных мракобесов?..

– Мне кажется, еще с младенческих лет человек должен понимать: страдают ли животные, чувствуют ли душевную боль, мыслят ли они, как люди? Если мыслят, какими категориями? Думает ли природа, допустим, волк – самое жестокое и коварное животное? Если думает, то о чем? Может ли волк понять те или иные действия природы, человека и дать им оценку? В состоянии ли волк правильно отреагировать на зов природы, помощь человека, боль, любовь и ненависть? Если реагирует, то догадывается ли об этом человек? Достаточно ли разумно ведет себя человек в природном доме, который является общим домом всего живого на Земле: людей, растений, животных?

– В природе, – профессор поворошил кочергой угли в очаге, – все, мой друг, устроено гармонично. Как было заложено во времена зарождения первоосновы природы: лес родился лесом, пчела – пчелой, волк – волком, человек – человеком. Если нарушится эта первооснова природы, с лица земли сотрется мир людей вместе с миром животных. За ними на самоуничтожение пойдет мир зеленого шатра и сама Земля.

Шархан с замирающим сердцем слушал профессора.

– Тысячелетиями, мой друг, складывались отношения между Матерью-природой, человеком и животным миром. Эти отношения шлифовались и оттачивались временем. Мы будем жить на Земле до тех пор, пока между мирами природы, людей и животных эти отношения сохраняются. В природе все прочно взаимосвязано. А человек – всего лишь ее частица, связующее звено между небом, землей, водой и животным миром, живущим на земле и под землей… В одном священном писании сказано, что участь людей и участь животных одна. Как и люди, животные тоже рождаются на Земле. Одна природа у нас, одно дыхание. И те и другие питаются одной энергией Солнца и Луны. Нет у человека на Земле никакого преимущества перед животным, как и у животных перед человеком. Отнимая одну жизнь, параллельно отнимаем жизнь другую. Все это в одно мгновение может стать пеплом! С первого же мгновения прекращения биения сердца все живое на Земле становится прахом… Мы все – жители небес, земли – возвращаемся прахом туда, откуда пришли… Природа научила людей не только жить с ней в согласии, гармонии, трезво мыслить, дышать, существовать, но и на ее основе сочинять музыку, слагать песни, исполнять танцы.