Текст книги "В огонь и в воду"

VII
Гостиница Красной Лисицы

Во время прогулок молодой граф почти никогда не расставался с отысканным им в деревне мальчиком-сиротою. У бедняка не было ни родни, ни пристанища и Гуго, приютив его, нашел себе не только преданного слугу, но и друга. Звали его Коклико за красный цвет волос.

Малый был вообще очень некрасив и неуклюж: большая голова на узких плечах, длинные руки, худые ноги, все тело будто развинченное, пресмешной нос, маленькие глазки на круглом как вишня лице; но за доброту и за услужливость все забывали о его безобразии. Перед Гуго Коклико благоговел; Гуго был для него больше, чем идол, он был – великий человек.

Дружба их началась как-то раз в зимний вечер: в углу под забором маленький Гуго – ему было тогда лет десять – нашел полузамерзшего Коклико, лежащего рядом с большой связкой хворосту, слишком тяжелой для его слабых плеч. Ноги у него были голые, в разбитых деревянных башмаках, руки посинели. Сердце, у Гуго сжалось от сострадания; ни просьбами, ни убеждениями он ничего не мог добиться от бедного мальчика; взвалил его к себе на плечи, кое-как дотащил до Тестеры и положил к себе на кровать. Тепло оживило бедняжку, и как только он открыл глаза, прежде всего увидел возле себя чашку горячего супа.

– А, ну-ка, поешь, – сказал ему Гуго.

Мальчик взял, как сонный, деревянную ложку и съел суп, не говоря ни слова, но когда он понял наконец, что еще жив, глаза его наполнились слезами и, сложивши руки, он сказал:

– Как же это? на вас такое славное платье, а вы приняли участие в таком оборванце, как я!

Платье на Гуго было далеко не славное, а из толстого сукна, но на нем не было ни дыр, ни пятен, и оно показалось великолепным бесприютному мальчику.

Эти слова тронули Гуго и он понял, до какой нищеты дошел этот сиротка.

– Подожди, – сказал он ему: – ты бросишь эти лохмотья, а матушка даст тебе хорошее платье, в котором тебе будет тоже тепло.

Графиня де Монтестрюк тотчас же исполнила желание сына; Коклико одели с головы до ног. Потом она отвела Гуго в сторону и сказала ему:

– Ты спас ближнего, а теперь, дитя мое, на тебе лежит забота об его душе.

– Как это?

– Ты должен заботиться об этом несчастном, который поручен тебе Провидением, и не допускать, чтоб он бродил бесприютным и беспомощным.

– Что же мне делать?

– Подумай сам и после скажи мне, что придумаешь.

Гуго потер себе лоб и стал думать, а вечером за обедом сказал матери:

– Кажется, я нашел средство.

– Посмотрим, какое?

– Дурачок, который живет у нас из милости, не в силах справиться со всеми работами по дому: надо и дров нарубить, и воды накачать, и за припасами сходить, и в саду работать, и трех коров гонять в поле, и фрукты уложить, и хворосту принести, да мало ли еще что! Коклико примется за всё: у него доброе сердце и от работы он сторониться не станет. Таким образом он будет зарабатывать себе хлеб и не будет жить милостыней, которая еще, может статься, не привела бы его к добру. А я стану его учить читать.

– Прекрасно, дитя мое! – сказала графиня, обнимая сына: – с сегодняшнего вечера Коклико может спать у нас в доме.

Коклико, не чувствуя больше ни голода, ни холода, вообразил, что он в раю.

Когда ребенок перенес столько лишений, сколько их выпало на долю Коклико, и не умер, – значит, у него железное здоровье и он силен, как жеребенок, выросший на воле, на лугу. Коклико работал в Тестере за взрослого человека. Он также охотно пользовался и уроками, которые Гуго давал ему с большим усердием и с аккуратностью старого учителя. Но забивать себе в голову буквы и учиться читать по книге, проведя столько лет на вольном воздухе, не очень-то легко. Коклико бил себя кулаками по голове и приходил в отчаяние перед этими таинственными знаками, изображавшими звуки и понятия.

– Ничего не понимаю! – говорил он со слезами: – такой уж я болван!

Эти четыре слова засели у него в голове и он почти всегда начинал ими фразу:

– Я такой уж болван!..

А между тем, он только казался добряком и дурачком: в сущности он был хитер – как лисица, ловок – как обезьяна и проворен – как белка. Не нужно было повторять ему два раза одно и тоже. Он всё понимал с полуслова и всё замечал отлично.

Скоро он и доказал это.

Раз случилось, что Гуго, который ничего не боялся, вздумал перейти выступившую из берегов речку, чтоб достать в яме карпов; вдруг он потерял дно и хотя умел плавать как рыба, но его унесло течением, он запутался в траве и едва не утонул.

Коклико, увидев беду, бросил лодку, поплыл и вытащил из воды Гуго уже без чувств. Вблизи были мельники; они бросились на помощь и окружили Гуго, которого Коклико положил на берегу. Советы посыпались со всех сторон. Наиболее сообразительные хотели уже повесить его за ноги, головой вниз, чтоб из него вылилась вода, которой он наглотался. Коклико протестовал.

– Хорошо лекарство! и здорового-то оно убьет, а больному какая может быть от него польза? – вскричал он.

– Так что же с ним делать!

– Я такой уж болван, а вот что мне кажется… тут не в воде дело, что он проглотил… и вы сами не стали бы пить, если б вас окунуть с головой в реку – ему просто не достает воздуху. Надо, значит, чтоб он вздохнул, да чтоб он согрелся, а то он совсем холодный.

И не теряя ни минуты, Коклико унес Гуго, раздел его и положил у огня так, чтоб голова была повыше.

– А теперь, дайте-ка поскорей водки!

Его слушали, сами не зная, почему. Наливши водки на шерстяную тряпку, он принялся изо всех сил растирать утопленника. Мельники взялись тоже, кто за ногу, а кто за руку. Коклико раскрыл все окна, чтоб было побольше воздуха. Наконец, грудь Гуго поднялась, и он раскрыл глаза. Первым движеньем Коклико было броситься ему на шею.

– Вот как, – сказал он, – надо спасать утопленника; хоть я и болван, а додумался до этого сам собой.

Гуго подрастал и становился совсем уж большим. Герцог де Мирпуа, навещавший их от времени до времени в Тестере, дал ему позволение охотиться за кроликами в его лесах, и Гуго пользовался этим позволением, как хотел: то ставил силки в кустах, то сторожил кроликов с луком и стрелой… Эта охота была для него любимым отдыхом от занятий; Коклико всегда был при нем.

Раз, как-то вечером, они стояли на опушке леса и мимо их проехал верхом господин с большой свитой. Это был человек большого роста и важного вида, лет тридцати; все знали, что у него горячая голова и что он скор на руку; горд он был, как эрцгерцог, и ни перед кем не стеснялся. Звали его маркиз де Сен-Эллис; он то именно купил у жидов-барышников замок Монтестрюк, заложенный им графом Гедеоном. В самую минуту их встречи, Гуго опускал в сумку штук пять убитых им кроликов.

Маркиз остановился и крикнул, важно подбоченясь:

– А сколько тут кроликов накрадено?

– Ни одного не украдено, а поймано много, – возразил Гуго, поднимая голову.

– Я уж на что болван, а не ответил бы ни слова, – проворчал Коклико.

– Это герцог де Мирпуа позволил тебе бродяжничать по своей земле? – продолжал маркиз, между тем как Гуго закрывал сумку.

– Он самый, и я не понимаю, зачем вы мешаетесь не в свое дело?

– Э! да собачонка, кажется, лает! А после еще и кусаться станет! – сказал маркиз презрительно. – Ну, не стыдно ли пускать на свою землю такого негодяя, как ты?

– Стыдно тому, кто, сидя на лошади, оскорбляет пешего, да еще когда их десять против одного.

– Ах, ты дерзкий! – вскричал маркиз и, обратясь к одному из окружавших его людей, сказал:

– Пойди-ка, надери уши этому мальчишке!

– Вот этого-то я и боялся! – прошептал Коклико и прибавил тихо товарищу:

– Бегите же теперь скорей.

Но Гуго уперся покрепче на ногах и поджидал посланного человека; он подпустил его к себе и в ту минуту, как тот поднимал уже руку, чтоб схватить его, Гуго отскочил в сторону, подставил ему ногу и сильным ударом кулака прямо в грудь – сбросил его кувырком в ров.

– Что вы на это скажете, маркиз? – спросил он. – У мальчишки есть и зубы!

– А вот я ему их выбью! проревел маркиз в бешенстве и, выхватив пистолет из кобуры, выстрелил; но Гуго успел отскочить вовремя.

– Не попали! – вскричал он, смеясь – Вот я когда стреляю, так всегда попадаю.

И прежде, чем маркиз мог догадаться, что он хочет делать, Гуго вскочил на бугор и положил стрелу на лук:

– Берегите шапку, маркиз; я не убиваю, а только заставляю невеж мне кланяться.

Стрела просвистела и, как стрела Вильгельма Телля сняла когда-то яблоко с головы сына, так и стрела Гуго свалила на землю алую шапку с меховой опушкой, бывшую на голове у маркиза.

Маркиз испустил яростный крик и, дав шпоры коню, хотел броситься на Гуго, но этот не зевал: одним скачком он бросился в лес, который по густоте своей был недоступен лошадям. Прежде, чем маркиз взобрался на бугор, бывший между ними, Гуго уже скрылся и догнал Коклико, который бежал раньше, прихватив и сумку с кроликами. Ветер сильно раскачивал деревья и кустарник, и оба товарища исчезли, как волчата, не оставив за собой никаких следов.

Маркиз тщетно искал на опушке леса хотя бы малейшую тропинку, чтобы броситься в погоню за беглецами; ветки били его по лицу, густая листва слепила глаза, острые шипы кололи со всех сторон.

– Мы еще увидимся! – крикнул он наконец громовым голосом.

– Надеюсь! – отвечал ему голос издали, донесясь по ветру через волны качающихся веток.

Гуго и маркиз должны были, в самом деле, встретиться.

В день рожденья и именин, Гуго, с позволенья матери, собирал своих товарищей, бродил с ними по полям и потом угощал их в какой-нибудь гостинице.

В Иль-ан-Ноэ была в то время гостиница, куда собирался народ во дни ярмарки; она соперничала в славе с Золотым Карпом в Сен-Жан-ла-Контале. Гуго выбрал как раз эту самую гостиницу Красной Лисицы, чтобы погулять в ней с друзьями, и заказал хороший обед, ударив с гордостью по карману, в котором звенели деньги, положенные Агриппой. Пока ставили кастрюли на огонь и накрывали стол, он побежал по деревне собирать лучший виноград и самые спелые фрукты на шпалерах.

Между тем подъехал маркиз де Сент-Эллис с собаками и с охотниками; с ним было двое или трое друзей и все они сильна шумели. Смуглый красавец-конюший, с грустным и гордым лицом, закутанный в белый шерстяной плащ, соскочил с лошади, взяв за узду лошадь маркиза, помог ему сойти.

Войдя в гостиницу с друзьями и с конюшим, маркиз закричал, стуча ручкой хлыста по столу.

– Ну, вы там! обедать! да поскорей! А ты, Кадур, забудь законы своего пророка против вина, ступай в погреб и принеси нам по больше старых бутылок из тех, что хозяин, как хороший знаток, прячет за связками хвороста.

Араб, не отвечая ни слова, медленно вышел.

Маркиз в эту минуту увидел накрытый скатертью стол и расставленные тарелки. Девушка с голыми руками принесла суповую чашу, из которой выходил аппетитный пар.

– Чёрт возьми! – сказал маркиз, – это просто волшебство какое-то, нам и ждать было некогда.

И он храбро сел за стол и протянул стакан, чтоб ему налили пить.

Служанка немного было замялась, но, получив поцелуй в щеку и деньги в руку, ушла улыбаясь.

– А мне что за дело? – сказала она; – пусть сами разбираются, как знают!

Когда Гуго возвратился и увидел, что за его столом сидят уже другие, он очень вежливо заявил свои права.

– Идите своей дорогой, любезный! – отвечал, не глядя на него, маркиз с набитым ртом.

– Господи! маркиз! – сказал Коклико, узнавши с трепетом его голос.

Но Гуго повторил свои слова настоятельней: он заказал обед, он заплатил за него; обед принадлежит ему. Маркиз обернулся и узнал его.

– Э! – сказал он, меряя его глазами, – да это – охотник за кроликами:

– Пропали мы! – прошептал Коклико.

А маркиз, наливая свой стакан, продолжал невозмутимо:

– Ну, счастлив твой Бог, что ты являешься в такую минуту, когда я вкусно ем и не хочу сердиться! Обед очень не дурен… И за это славное вино я, так и быть, прощаю тебе обиду там, на опушке леса… Бери же себе кусок хлеба и убирайся!

Кадур вошел в эту минуту и, проходя мимо Гуго, сказал ему тихо, не смотря на него:

– Ты слабей, чем он, смолчи… молчанье – золото.

Но Гуго не хотел молчать; он начинал уже горячиться. Коклико тащил его за рукав, но он пошел прямо к столу, и, ударив рукой по скатерти, сказал:

– Все, что есть на ней, принадлежит мне; я своего не уступлю!

– Я такой уж болван, когда сила не на моей стороне, я ухожу потихоньку, – шептал Коклико. – Черномазый-то конюший – истинный мудрец!

На этот раз и маркиз разразился гневом. Он тоже ударил кулаком по столу, да так сильно, что стаканы и тарелки зазвенели, и крикнул, вставая:

– А! ты хочешь, чтоб я вспомнил старое?… Ну, хорошо же! Заплатишь ты мне разом я за то, и за это!

– Ну, теперь надо смотреть в оба! – проворчал Коклико, засучивая рукава на всякий случай.

Маркиз сделал знак двум слугам, которые бросились на Гуго; но он был сильней, чем думали, и одним ударом свалил обоих на пол.

Кадур подошел скорым шагом к маркизу и сказал:

– Не позволит ли мне господин поговорить с этим человеком? Он молод, как и я, и может быть…

Но маркиз оттолкнул его с бешенством и крикнул:

– Ты! убирайся, а не то я пришибу и тебя, неверная собака!

И обращаясь к слугам:

– Схватить его, живого или мертвого!

Охотники бросились на Гуго; Коклико и несколько товарищей кинулись к нему на помощь; слуги друзей маркиза вмешались тоже в общую свалку. Один Кадур, сжав кулаки, держался в стороне. Посредине залы, между опрокинутыми стульями, удары сыпались градом. Сидевшие за столом громко смеялись. Товарищи Гуго были и ростом меньше его, и гораздо слабей; некоторые бросились вон; другие, избитые, спрятались по углам; Коклико лежал уж без чувств на полу. Гуго должен был уступить силе и тоже упал. Все платье на нем было в клочках; его связали веревками и положили на скамье.

– А теперь – моя очередь, сказал маркиз; – такой скверный негодяй, как ты, стоит хорошего наказания… Вот тебя сейчас выпорют, как собаку.

– Меня! – крикнул Гуго и сделал отчаянное усилие разорвать давившие его веревки.

– Ничего не сделаешь, – возразил маркиз: – веревки вопьются тебе в тело прежде, чем лопнут.

И в самом деле, вокруг кистей его рук показались красные полосы, а самые руки посинели.

Между тем, с него сорвали платье и ремнем привязали ему крепко ноги и плечи к скамье, растянув его спиной кверху.

Один из охотников взял в руки длинный и гибкий ивовый прут и несколько раз свистнул им по воздуху.

– Бей! – крикнул маркиз.

Глухой стон, вырванный скорей бешенством, чем болью, раздался за первым ударом. За третьим – Гуго лишился чувств.

– Довольно! – сказал маркиз и велел развязать ремень и веревки и прыснуть ему в лицо водой, чтоб принести в чувство.

– Вот как наказывают школьников, – прибавил он.

– Маркиз, – сказал Гуго, устремив на него глаза, налитые кровью, – напрасно вы меня не убили: я отмщу вам.

– Попробуй! – отвечал маркиз с презрением и сел снова за стол.

Гуго возвращался в Тестеру, как помешанный. Жилы у него надулись, виски бились, в голове раздавался звон. Он спрашивал себя, неужели все это было с ним в самом деле: эта встреча, брань, борьба, розги?… Он весь вздрагивал и крики бешенства вырывались у него из груди. Коклико тащился кое-как, вслед за ним.

Когда Гуго прошел уже мимо последних домов деревни, он услышал за собою шаги бежавшего человека. Он обернулся и узнал араба; белый бурнус его развевался по ветру; он скоро догнал Гуго и, положив руку ему на плечо, сказал ему:

– Ты был храбр, будь теперь и терпелив. Терпенье – это червь, подтачивающий корни дуба, это капля воды, пробивающая скалу.

Он снял свою руку с плеча Гуго и бросился назад, завернувшись в широкие складки своего бурнуса.

Агриппа первый увидел Гуго и был испуган выражением отчаяния на его лице; прежде, чем он раскрыл рот, Гуго сказал ему:

– Оставь меня, я прежде хочу говорить с матушкой.

Он побежал к ней в комнату. Графиня ахнула, взглянув на него: пред ней стоял граф Гедеон, каким он бывал в минуты сильного гнева. Гуго бросился к ней и хриплым голосом, без слез, с глухим бешенством рассказал ей все, что случилось в гостинице Красной Лисицы, спор, борьбу, удары и обморок свой, заключивший порку.

Графиня де Монтестрюк страшно побледнела. Она схватила сына за руку и спросила:

– Ты отмстишь за себя?

– О! да, клянусь вам!

– Не клянись! я это вижу по твоим глазам… но – подожди!..

Это слово, напомнившее ему слово Кадура, заставило Гуго подскочить на мест.

– Ждать!.. когда там наверху есть десяток шпаг, не считая той, которая висит в головах моей кровати и покрыта пятнами крови по самую рукоятку!

– Подожди, говорю я тебе: месть – такое кушанье, которое надо есть холодным.

Графиня положила руку на голову сына, подумала с минуту и продолжала:

– У тебя течет в жилах благородная крови следовательно, ты должен мстить со шпагой в руке, это ясно. Но ты не должен пасть в этом поединке первым! Что сталось бы со мной, если б он убил тебя, этот маркиз? он взял бы у меня еще сына после замка!! нет!.. нет!.. Но если бы и ты всадил ему шпагу в грудь, и этого было бы еще мало!.. Где же было бы страданье, где ж было бы унижение?… Что ты сам перенес, надо, чтоб и он перенес это же самое и таким же точно образом.

– Но как же это сделать?

– Случай хоть и хромает, но все-таки приходит!.. Когда человек с твоим именем получает благодеяние, он воздает за него сторицей; когда он получает оскорбление, он возвращает его вчетверо!.. Несколько месяцев позднее или раньше, что-ж это значит? Карауль, ищи; своим терпеньем ты еще докажешь, что у тебя воля и долгая, и упорная… Готовься… не отдавай ничего случаю… думай только о том, как бы победить… И знаешь-ли, почему я говорю тебе с такой суровостью, сын мой? Потому, что ты носишь имя, у которого нет другого представителя и защитника, кроме тебя, и ты один отвечаешь за это имя; потому, что твой долг – передать его без пятна тем, кто родится от тебя, таким точно, каким ты получил его от своего отца, умершего со шпагой в руке, потому, что ты только еще вступаешь в жизнь и дурно бы вступил в нее, если б не отмстил тому, кто нанес тебе смертельное оскорбление… Надо, чтобы по первому же твоему удару все узнали, от какой крови ты происходишь… Да! моим голосом говорит тебе дух отца твоего… Повинуйся ему… Маркиз этот, говорят, опасный человек… надо, значит, чтобы рука твоя приучилась еще лучше владеть шпагой, надо изучить все уловки… Ищи средств, составляй план; а когда придёт час, когда ты будешь уверен, что он у тебя в руках, – тогда вскочи и порази!

Из всего страшного отчаянья, подавлявшего Гуго еще за минуту, на лице у него осталась только синеватая бледность, да сверкающая молния в глазах. Волнение улеглось в нем окончательно.

– Вы будете довольны мной, матушка, сказал он: я буду ждать и поражу.

VIII
Комедия и трагедия

Прошел день, и можно уж было подумать, что сын графа Гедеона совсем забыл о происшедшем в гостинице Красной Лисицы. Он не говорил об этом ни с кем, даже с Коклико. Когда кто-нибудь из бывших при этом делал какой-нибудь намек, Гуго делал вид, что не слышит, или разговаривал о другом. Однако он рассказал обо всем и поверил свои планы Агриппе.

– Графиня права, – сказал старик, выслушав все внимательно: – толковать о мщении – значит давать ему выдохнуться и разлететься дымом, а молчать – значит обдумывать его и давать ему укорениться… С тому же, зачем и предупреждать своего врага?… особенно, пока сила на его стороне!

Теперь еще чаще бывали они в зале, где собрано было всякого рода оружие. Коклико ходил с ними и туда и все удивлялся, к чему это они фехтуют с таким усердием; но он так уже привык подражать во всем Гуго, что и сам часто снимал шпагу со стены и тоже набивал себе руку.

Иногда Гуго требовал, чтоб он становился рядом с Агриппой и чтоб они бились вдвоем против него одного. Удваивая внимательность, Гуго успевал иногда сладить с ними, благодаря своей ловкости и проворству.

– Браво! – кричал Агриппа в восторге.

– Ах! – отвечал Гуго с оттенком неудовольствия, – все еще это не то, что Бриктайль!

– Да нет же! совсем нет! – возражал Коклико, которому и в ум не могло прийти, чтоб Гуго уступал кому бы то ни было в свете, даже самому богу Марсу.

Прошло года полтора со времени происшествия в гостинице Красной Лисицы, когда Гуго, не пропускавший ни одного случая узнавать потихоньку о привычках и образе жизни маркиза де Сент-Эллиса, созвал к себе всех, кто был с ним тогда в Иль-ан-Ноэ, и сказал им:

– Друзья мои, вы не забыли, что случилось с нами в Красной Лисице, когда мы встретили маркиза де Сент-Эллиса?

– Разумеется, нет, – вскричали все разом.

– Хорошо! я вспоминаю об этом каждый день и каждый час, и теперь говорю с вами для того именно, чтоб узнать, хотите ли и вы вспомнить вместе со мною? Ты, Жаклен, что думаешь?

Жаклен отделился от прочих и, подойдя ближе, отвечал:

– А я не говорил никогда от этом с вами потому только, что вы сами, казалось, об этом не думали… Мне же эта история приходит на ум беспрестанно… Она лежит у меня камнем на сердце. Подумайте только! я хромал после этого целых шесть недель!

– Значит, если б вам предложили отплатить маркизу око за око, зуб за зуб, вы согласились бы?

Раздался один крик:

– Все! все!

– И предоставите вы мне всем распоряжаться, мне, больше всех потерпевшему от наглости и злобы проклятого маркиза?

– Да! да!

– И поклянетесь вы повиноваться мне во всем, как солдаты своему командиру?

– Клянемся!

– И идти за мной всюду, куда я поведу вас?

– Всюду!

– Хорошо! надейтесь же на меня, как я на вас надеюсь!

Как только он это произнес, перед ними появился на дорожке бродячий фигляр с медведем на цепи. Трудно было решить, кто больше жалок, человек – или медведь: первый был оборванный, плащ на нем был весь в лохмотьях, на голове какие-то остатки шапки; на втором облезла вся шерсть и ребра торчали наружу.

Бедняга, увидев толпу молодых людей, потянул медведя за, цепь и, подняв палку, заставил его прыгать. Медведь плясал неохотно; сам хозяин тоже был невесел. На спине у него болтался пустой мешок. По впалым щекам было видно, что он не каждое утро завтракает и не каждый вечер ужинает. У Коклико сердце сжалось при виде этого несчастного и, взяв в руки шляпу, он вздумал собрать милостыню между товарищами.

– Подайте этому бедняку и его товарищу, – говорил он.

Каждый достал из кармана, что мог, кто медный грош, а кто кусок хлеба. Когда шляпа была полна, Коклико высыпал собранное в мешок фигляра. После всех Коклико подошел к Гуго, который бросил в шляпу серебряный экю. Никогда бедняге и не грезилось такого праздника. Прежде всего, поблагодаривши всех, он разнуздал медведя и отдал ему половину отложенного в сторону большого куска хлеба, к которому он прибавил два или три яблока.

– Вот и видно добрую душу! – сказал Коклико.

Медведь присел на задние лапы и, взяв в передние кусок хлеба и придерживая ими яблоки, принялся преисправно есть, тихо и без шума. Маленькие глаза его сияли удовольствием.

– О! подойдите смело, – сказал фигляр, заметив, что все общество держалось подальше с тех пор, как он расстегнул пряжку намордника; – он парень не злой и ничего вам не сделает.

Кое-кто подошел, а Коклико, желая доказать свою храбрость, погладил рукой по шерсти; медведь не зарычал, а посмотрел на него, как будто говоря: «Я узнаю тебя: ты собирал для нас подаяние!»

– Не бойтесь, – продолжал фигляр, садясь рядом с медведем, – Виктор и я – Виктором зовут моего товарища – мы народ честный и совершенно к вашим услугам; мы умеем быть благодарными, и если вам случится нужда в нас когда-нибудь, вы нас всегда найдете.

– А кто знает! – сказал Коклико.

Два дня спустя, Гуго, еще обдумав свой план, опять собрал своих товарищей.

– Маркиз приезжал к нам, – сказал он; мы должны отдать ему визит. Он съел наш обед в Красной Лисице – хотите-ли, съедим и мы его ужин в его замке Сен-Сави?

– Хотим! хотим! – крикнули все, в восторге от одной мысли съесть ужин маркиза.

– Итак, завтра утром будьте готовы на рассвете и идите за мной!

Назавтра все сошлись на сборное место; все были выбраны из числа самых решительных. Гуго сделал им смотр и предупредил их, что игра будет серьезная и может кончиться смертью.

– Итак, если кто-нибудь из вас не хочет идти до конца, еще время есть, пусть выйдет из рядов и уйдет домой… Я сердиться не буду…

Никто не тронулся.

Уверившись, что ни один из них не убежит, Гуго повел их прямо в заброшенный старый домишко, показал в углу, под соломой, целый ворох разных потешных костюмов и велел переодеться. Каждый надел, что попалось под руку. Нарядившись в платья, в чепчики, в кофты, в плащи всяких фасонов и цветов, молодеже походила на труппу фигляров или цыган-гадальщиков.

Молодые люди хохотали, глядя друг на друга. Между этими нарядами ярмарочных комедиантов было столько париков и фальшивых бород, что, напялив их, все они были неузнаваемы.

– А теперь, – сказал Гуго, – поищите в другом углу и спрячьте под платье оружие, что там приготовлено.

Здесь за разобранными бочками было спрятано столько кинжалов и пистолетов, что каждый мог выбрать себе всё, что ему нравилось.

Это еще было не все. Тут же нашлось множество разных музыкальных инструментов, которых достало бы на все кошачьи музыки в провинции.

– Разберите себе трубы и барабаны, – сказал Гуго, – тут особенного искусства не требуется…. Вы сами увидите, что эти вещи нам тоже пригодятся.

Инструменты разобраны были со смехом и прицеплены рядом с оружием.

Как только все это было покончено, Гуго приказал:

– А теперь, нам пора и в путь!

Замок, в котором жил в это время маркиз, находился в глухом месте, в окрестностях Сен-Сави, и потому назывался тем же именем. Толпа весело повалила в ту сторону. На дороге не без удивления они встретили фигляра с медведем, которые как будто поджидали их за углом забора.

– А, Виктор! – сказал кто-то…

Компания еще больше удивилась, увидев, что медведь с хозяином двинулись вслед за ними и тем же самым шагом, как и они.

– Ну, это мне пришло в голову, – сказал Коклико со скромным видом.

– Тебе? такому болвану!

– Мне, такому болвану! Это-то именно мне и удивительно.

И развеселившийся Коклико повесил бубен на шею Виктору.

– Он участвует в экспедиции, – сказал он; – надо, чтоб он участвовал и в оркестре.

Дойдя до ворот замка, по приказанию начальника, толпа остановилась и, выстроившись в ряд, принялась бить в барабан, трубить в трубы и в дудки, играть на мандолинах и лютнях, и притом с таким усердием и силой, что все слуги высыпали к окошкам.

Увидевши музыкантов, все население кухни, передней и конюшни испустило крик восторга и не устояло против искушения посмотреть поближе на эти странные вещи. Все бросились бегом на лестницы и к дверям, и в одну минуту были на дворе.

Гуго ожидал их невозмутимо, с огромной меховой шапкой на голове и в пестром плаще, совершенным царём-волхвом. Подле него Коклико, тоже в пресмешном костюме, бил в барабан.

Как только высыпала толпа слуг из замка, Гуго подал сигнал деревянным золоченым скипетром. Оркестр прибавил жару, а медведь, ободренный этим адским шумом, принялся плясать. выделывая с ловкостью и быстротой самые лучшие свои штуки.

Как только все развеселились, Гуго, увидев дворецкого, которого нельзя было не узнать по золотой цепи на шее и по важному и величественному виду, пошел к нему и, поклонившись самым почтительным образом, предложил сыграть комедию. Он хочет, прибавил он, показать свое искусство ему первому, и если человек с таким образованным вкусом будет доволен их игрой, то заплатит за труды, сколько сам захочет, a теперь пусть велит подать несколько кружек вина актерам, которые так счастливы будут повеселить его милость.

Польщенный этой речью, дворецкий улыбнулся, самым величественным шагом пошел впереди труппы и ввел ее в замок; медведь шел опять вслед, с бубнами в лапе.

Веселая компания очутилась в длинной галерее, из которой винтовая лестница вела на внутренний дворик, обнесенный со всех сторон высокой голой стеной. На стоявших в этой галерее столах скоро появились жбаны и кружки и вокруг них столпилась вся прислуга маркиза. Рядом, через большие стеклянные двери виднелся в соседней комнате накрытый стол с дорогой посудой.

– Это столовая самого маркиза, – сказал дворецкий, снимая шляпу; – если мне понравится ваше представление, я доложу его милости: и он сам пожалует вас посмотреть и послушать.

– Какая честь! – вскричал Гуго, кланяясь почтительно.

У молодежи были в свежей памяти разные фарсы, виденные ими в Оше на ярмарке, и скоро устроился спектакль на славу, в котором они вставляли в готовую рамку всё, что только им на ум приходило. Для медведя и для его хозяина тоже нашлись роли. Развеселившись, один из конюхов налил себе стакан, охотник сделал то же, а за ними и прочие все принялись усердно попивать. Скоро повар с двумя поварятами принес огромные куски холодного мяса и попотчивал комедиантов ими.

– Кушайте сами прежде, – отвечал вежливо Гуго.

Прислуге такая вежливость очень понравилась; она принялась есть, а шутки шли своим порядком. Все кричали и хохотали до упаду. Коклико, набеливший свое красное лицо мукой, старался изо всех сил и вызывал самые громкие аплодисменты расходившейся публики, Медведю тоже доставалось их немало.

Ободренный таким успехом и видя, что публика порядочно нагрузилась, Коклико крикнул:

– Все это сущие пустяки! а вот, чтобы вы сказали, если бы увидели страшный скачок медведя при дворе китайского императора? Вот это так истинно чудо! славный вышел бы финал!

– Страшный скачок! – закричали со всех сторон. – Давайте страшный скачок!

Коклико раскланялся и провозгласил:

– Хозяин мой, знаменитый и великолепный дон-Гузман Патрицио и Гомез Фуэрас Овиедо, от души желает потешить честную компанию; но в этой зале слишком низко!

– Как слишком низко? – крикнул дворецкий, обидевшись.

– Да, ваша милость, так точно, и вот сам китайский император – Коклико указал своим скипетром на медвежьего хозяина, который поклонился – сам китайский император вам скажет, что медведь здесь разобьет себе голову об потолок…. У него такая удивительная легкость, что он легко достает, когда скачет, до облаков, а раз как-то чуть не зацепился за рог месяца!.. Страшный скачок надо делать в чистом поле или на дворе… вот тут бы, например, отлично было!

– Во двор! во двор! – крикнули все в один голос.

И все бросились на лестницу и побежали вниз с шумом и смехом, толкая друг друга.

– Не зевай… смотри за Виктором, – шепнул Коклико фигляру, а тот кивнул только в ответ.

Актеры вышли из галереи вслед за прислугой, которая уже рассыпалась по двору; вдруг показался и медведь без намордника; раздались крики и публика кинулась толпой к противоположной стене.

– Теперь смотрите, господа и дамы, начинается! – крикнул фигляр.