Текст книги "В огонь и в воду"

Воцарилось мертвое молчание, все головы вытянулись вперед, чтоб лучше видеть, а фигляр взял медведя осторожно за ухо и привязал на веревке к кольцу, вделанному в стене, у самой двери.

Кончив это, он слегка кольнул его в плечо. Виктор встал на задние лапы, зарычал и показал свои острые зубы. Прислуга у стены подалась еще навал.

– Посмотри-ка хорошенько на этих добрых людей, там вот перед тобой, – сказал фигляр; – как только кто-нибудь из них вздумает двинуться с места, – ты, верно, друг Виктор, не прочь покушать: можешь хватать и кушать себе на здоровье.

Виктор зарычал еще злей, а публика задрожала от ужаса.

Тогда фигляр выпрямился во весь рост и, оставляя медведя, важно усевшегося на задних лапах прямо перед дверью, сказал своим товарищам, смотревшим из окон:

– Теперь, господа, можете пировать, сколько хотите; никто не пройдет в эту дверь без позволения Виктора, а он, ручаюсь вам, никому этого позволения не даст.

– За стол! – крикнул Гуго.

Товарищи его тоже не дремали: они успели все очистить в буфете и на кухне. Стол, накрытый для маркиза де Сент-Эллиса, буквально гнулся под множеством наложенных верхом блюд. За них принялись со всех сторон и шум поднялся страшный.

То, чего желал и ожидал Гуго, случилось: маркиз, разбуженный шумом и целый час уже напрасно звавший кого-нибудь, решился наконец сам посмотреть, что это за шум потрясает своды его замка. Догадываясь, что происходит что-то необыкновенное, он наскоро оделся, прицепил шпагу и пошел из своей комнаты в залу, откуда раздавался этот адский гвалт.

Отворив дверь, он остановился на пороге, онемев от удивления и от гнева.

За спиной у него кто-то подкрался, как кошка, и улыбнулся, увидев Гуго. Это был араб, бывший с маркизом в Красной Лисице, тот самый, который один из всех тогда взглянул на Гуго и заговорил с ним дружелюбно. На нем был тот же белый шерстяной бурнус, а в складках пояса блестел широкий кинжал.

Гуго встал и, кланяясь маркизу, сказал:

– Вы обедали в Иль-ан-Ноэ, а мы вот ужинаем в Сен-Сави! – И, сорвав с себя парик и длинную бороду. он прибавил, с полным стаканом в руке:

– За ваше здоровье, маркиз!

Маркиз узнал его и испустил крик бешенства. Он обвел глазами всю комнату, удивляясь, что никого не видно.

– Кадур! – крикнул он, – раствори все двери и звони во все колокола!.. зови Ландри, зови Доминика, зови Бертрана и Жюстина, Гузмана и Ларидена! зови всех этих каналий… и если через пять минут они здесь не соберутся все, я им всем распорю брюхо!

Кадур, продолжавший смотреть на Гуго, не двинулся с места.

– Вы ищете ваших людей, маркиз, – сказал Коклико, кланяясь низко; – не угодно ли вашей милости взглянуть в окошко: вы сами изволите убедиться, что никто не идет к вам на помощь потому только, что не может двинуться с места. И Доминик, и Ландри хотели бы кинуться к вам, так же точно, как и Бертран с Жюстином, да…. извольте сами взглянуть, что там такое.

Маркиз бросился к галерее и увидел на дворе с одной стороны медведя, а с другой – всю свою прислугу. Как только кто-нибудь делал шаг вперед, медведь вставал на задние лапы и показывал зубы и когти. Никто не смел двинуться с места.

– Это мне пришла такая славная мысль, – пояснил Коклико. – Глупый зверь один держит на почтительном расстоянии целый гарнизон, – не слишком-то лестно для рода человеческого!

В эту минуту поднялась портьера в конце галереи и показалась дама в великолепном бархатном платье, вышитом золотом; она подошла с надменным видом; все глаза обратились к ней. За ней шла служанка с улыбкой на устах и во взгляде.

У дамы были чудные глаза, чёрные, полные огня; шла она, как настоящая королева. Она обвела всё вокруг спокойным и гордым взором, как будто уверенная, что не может встретить ничего иного, кроме почтения и поклонения. И действительно, этот решительный вид и ослепительная красота её мигом остановили шум и крики; наступило мёртвое молчание.

Дойдя до середины залы, она развернула белой ручкой веер из перьев, привешенный на золотой цепочке, и спросила:

– Что это значит? что это за шум?

– Это – мерзавец, которого я уже раз проучил и теперь еще не так проучу за его неслыханную дерзость! – вскричал маркиз в бешенстве.

Гуго встал, отодвинул стул, на котором сидел за столом, снял шляпу и, подойдя, сказал:

– Маркиз преувеличивает: в первый раз он схватил меня предательски…. А теперь, вы сами тотчас увидите, на этот раз он будет наказан.

Дама безмолвно оглядела Гуго и спросила с улыбкой:

– А как вас зовут?

– Вы сейчас узнаете – а вы кто, позвольте спросить?

– Я – принцесса Леонора Мамиани.

– А! вы итальянка; значит, вы еще лучше поймете все, что здесь сейчас произойдет, – и, обращаясь к маркизу, он продолжал так же хладнокровно. – Маркиз, из ваших слов я ясно вижу, что вы не забыли, как варварски вы поступили со мной в гостинице Красной Лисицы – всякому своя очередь!

Маркиз схватился было за рукоятку своей шпаги; по прежде, чем он успел ее вынуть, двадцать рук схватили его и отняли всякую возможность защищаться.

– Кадур! ко мне! – крикнул он в отчаянии.

Но Кадур еще раз покачал молчаливо головой.

В одно мгновенье с маркиза сняли верхнее платье и, как он ни бился, привязали его на деревянной скамье, оголив ему спину. Он позеленел от бешенства.

– Год тому назад, я, так же точно как теперь маркиз де Сент-Эллис, был растянут на скамье и связан, – объяснил Гуго принцессе; – как и он, я был бледен; как и он, я звал на помощь! Я просил, я умолял – ничто его не тронуло: ни моя молодость, ни то, что я был совершенно прав! Я тогда еще сказал ему: «Лучше убейте меня! а не то я отмщу вам!» Он мне ответил: «попробуй!» Вот я и попробовал, и мщу теперь за себя!

– Понимаю, – сказала принцесса.

Между тем маркиз отчаянно бился, пытаясь освободиться от веревок; но никакие усилия ему не помогали. Он испустил хриплый крик.

– Вы тогда подали сигнал против меня, маркиз; теперь я подам против вас.

Принцесса подошла к Гуго и сказала:

– Я провела ночь под его крышей; неужели вы не дадите женщине права просить за своего хозяина?

– Все права за вами, без сомненья; но я – обязан выполнить долг…. защитить честь опозоренного имени!

– Вот еще эта деревенщина толкует о своем имени! – прохрипел маркиз.

Гуго вынул из-под платья спрятанную шпагу и, подняв руку, сказал:

– Бери свой хлыст, Жаклен!

Жаклен засучил рукава и схватил хлыст.

– Хочешь сто пистолей? – крикнул маркиз.

– Нет!

– Хочешь пятьсот, тысячу, десять тысяч?…

– Ничего! удар за удар. Отсчитай ему ровно двенадцать, Жаклен.

Холодный пот лил с лица маркиза.

– Поднимай руку! – крикнул сын графа Гедеона. – Смотри, Жаклен, я начинаю…. готов ты?

– Готов!

– Ну, так бей, да посильней!.. Раз!

Но в ту самую минуту, как хлыст свистнул в воздухе и уж опускался на голые плечи маркиза, Гуго взмахнул шпагой и разрубил хлыст пополам над самыми плечами.

Ропот негодования раздался между молодыми людьми.

– Стой! – крикнул Гуго сильным голосом.

Все замолчали.

– Теперь, развяжите его.

Товарищи Гуго замялись.

– Клялись вы мне, да или нет, слушаться меня во всем? и разве дело до сих пор шло дурно? Повинуйтесь же!

Веревки упали одна за другой. Маркиз вскочил на ноги.

– Шпагу мне! – крикнул он.

– Вам шпагу? а зачем это?

– Чтоб убить тебя!

Гуго холодно поклонился.

– А! так вы согласны драться с такой деревенщиной, как я? И вы правы, маркиз, потому что моя кровь стоит вашей.

И между тем как Коклико, по знаку Гуго, взял шпагу маркиза и подал ему, Гуго продолжал:

– Вы сейчас спрашивали, как меня зовут, принцесса. Не угодно ли вам прочесть эту бумагу, и прочесть громко? Не мешает, чтоб маркиз знал, кто я такой, прежде чем мы скрестим наши шпаги.

Взглянув с любопытством на того, кто так почтительно опять склонялся перед ней, принцесса Леонора посмотрела на бумагу, вынутую молодым человеком из кармана. Лицо её осветилось радостью.

– Ах! я знаю, что судьба создала вас дворянином! – сказала она. Она женщина и не могла ошибиться!

И звонким голосом она прочитала следующее:

«Вы видите перед собой моего сына, Гуго-Поля де-Монтестрюка, графа де-Шаржполь, в чем подписью моей свидетельствую.

Луиза де-Монстестрюк,

Графиня де Шаржполь».

– А теперь становитесь, становитесь, же скорей!.. маркиз, у вас ваше имение, а у меня имя…

– Чорт возьми! я хочу еще и твоей крови!

Маркиз стал в позицию, но Гуго остановил его знаком и, обратясь к своим товарищам, сказал им повелительным голосом.

– Бой как следует! и никто не смей тронуться с места хотя бы я упал – ни ты, Коклико, ни ты, Жаклен!

– Хорошо! – сказала принцесса.

Кадур подошел поближе и, скрестив руки под бурнусом, огненным взором смотрел на Гуго.

– А тебя, подлый раб, я сейчас велю запороть до смерти! – крикнул маркиз.

Но Гуго выпрямился:

– Теперь – раздайтесь!

В ту же минуту послышался звон оружия. Обе шпаги встретились и столкнулись. У Гуго была в руке та самая, которой отец его, граф Гедеон, убил барона де-Саккаро. На клинке были еще видны пятна крови.

Оба клинка, казалось, дышали страшной жизнью: они искали друг друга, избегали и встречались с отрывистым и звонким ударом.

Маркиз надеялся сначала легко сладить с молодым графом, но скоро понял, что перед ним противник нешуточный, и стал сам гораздо внимательней. Но как ни быстро он действовал шпагой, конец во всякий раз встречал другую, уже отведавшую человеческой крови. Гуго хладнокровно, совершенно владея собой, как было когда-то перед Бриктайлем, щупал своего противника. С быстротой молнии, в одну секунду он обвил клинок маркиза и обезоружил его.

Коклико поднял шпагу и подал ее маркизу.

– Продолжайте, маркиз; это ничего! – сказал Гуго.

Маркиз явственно расслышал шепот и подавленный смех зрителей и кинулся с яростью на противника.

– Вы открываетесь, маркиз, берегитесь! – продолжал Гуго.

И в другой раз, обвив его шпагу с неодолимой силой, он отбросил ее в самый угол залы.

Маркиз бросился за ней, как волк, но Коклико уже опередил его и опять подал ему шпагу, держа, ее рукояткой вперед.

Бой возобновился жестокий, упорный, молчаливый. Глаза маркиза горели, как уголья; зубы были стиснуты за бледными губами. Вдруг, и в третий уже раз, шпага его полетела прочь из рук.

– Браво! – крикнула принцесса, поддаваясь невольно удивлению при виде изящной ловкости и невозмутимого хладнокровия молодого графа.

В отчаянии, совсем обезумев, маркиз схватил себя обеими руками за голову.

– Ах, убейте меня! – вскричал он. – Да убейте ж меня наконец!

– Хорошо! Теперь будет уже и кровь! – Отвечал Гуго; между тем как Коклико подавал опять с улыбкой шпагу маркизу.

Кадур все смотрел невозмутимо.

Гуго собрался с силами и, не ожидая уже нападения противника, как только скрестились клинки, кинулся как пуля и первым же ударом проколол насквозь руку маркиза.

Маркиз хотел поднять на последний бой повисшую бессильно руку; она упала безжизненно и пальцы выпустили шпагу.

Гуго схватил ее и, вложив сам в ножны, висевшие на поясе маркиза, который смотрел на него, ничего не понимая, сказал ему:

– Маркиз, носите эту шпагу на службе его величеству королю.

Коклико бросился к окну и крикнул фигляру:

– Эй, приятель! прибери-ка медведя, и освободи гарнизон!

Принцесса подошла к Гуго, бледная, взволнованная, и сказала:

– Граф, я считаю себя счастливой, что встретилась с вами и надеюсь еще встретиться. Ваше место – вовсе не здесь в глуши, а при дворе… вы пойдёте там хорошо… Принцесса Мамиани вам в этом ручается.

Между тем, страшная борьба происходила в душе маркиза. Гнев еще бушевал в ней, мщение еще кипело. Побежден он; и у себя дома, ребенком, у которого едва пробиваются усы! Он то бледнел, то краснел и бросал во все стороны яростные взгляды. Но, с другой стороны, не простой, не обыкновенный же человек и стоял перед ним! Он сам не знал – будь он на его месте, поступил ли бы он так же? А Гуго, казалось, совсем забыл об нем. Вложив шпагу в ножны, он собирал своих товарищей и строил их, чтоб уходить из замка. Наконец, в этой: борьбе добра и зла в душе маркиза добро победило и он сказал, подходя к Гуго:

– Граф де Монтестрюк, у вас сердце дворянина, как и имя дворянина… Обнимемся.

– Вот это благородно!.. – вскричала принцесса, наблюдавшая: все время за маркизом. – Поклянитесь мне оба, что искренняя дружба будет отныне оказываться друг с другом на веки.

– Ах! за себя клянусь вам! – вскричал маркиз с удивлением. – Эта дружба будет такая же глубокая и такая же вечная, как и мое удивление перед вами, прекрасная принцесса!

Она улыбнулась, краснея, а Гуго и маркиз братски обнялись. Дворецкий, прибежавший наконец с людьми маркиза, и не понимая еще, что случилось тут без него, поднял руки к небу при виде этих неожиданных объятий. Маркиз рассмеялся и вскричал:

– Чёрт возьми! старик Самуил, еще и чего увидишь теперь! Узнай прежде всего, что этот молодой человек, протянувший мне руку, – друг мой, лучший из друзей, и я требую, чтобы он был полным хозяином в Сен-Сави, как он хозяин у себя в Тестере: лошади, экипажи, люди – все здесь принадлежит ему!.. И, клянуся чортом, мне бы очень теперь хотелось, чтоб он пожелал чего-нибудь такого, чем я особенно дорожу, чтоб я мог тотчас же отдать ему и доказать этим, как высоко я ценю его дружбу!

В эту минуту взор его упал на араба, который все еще стоял в стороне, неподвижный и молчаливый. Вдруг лицо маркиза изменилось и он вскричал:

– А! а ты, неверный, изменяешь своему господину! ну, пришла теперь и твоя очередь!.. Плетей, Самуил, плетей!.. пусть четверо схватят этого чернокожего разбойника и забьют его до смерти!..

Самуил с четырьмя слугами уже протянул было руку к арабу, когда Гуго вмешался:

– Вы сейчас сказали, маркиз, что охотно пожертвуете всем, чтоб доказать мне вашу дружбу?

– Сказал и еще раз повторяю… говори… чего ты хочешь?…

Гуго показал пальцем на араба:

– Кто этот человек, которого зовут Кадуром?

– Дикий, проклятый невольник, взятый у африканских корсаров … Мне подарил его двоюродный брат, кавалер Мальтийского ордена.

– Отдай его мне!

– Бери. Когда Сент-Эллис что-нибудь обещал, он всегда держит слово.

Гуго подошел к Кадуру и, положив ему руку на плечо, сказал:

– Ты свободен.

– Сегодня меньше, чем вчера, – отвечал араб.

И, взяв в свою очередь руку графа де Монтестрюка и положив ее себе на голову, он продолжал цветистым языком Востока:

– Ты обвил мое сердце цепью крепче железной… я не в силах разорвать ее… От Самого Бога она получила имя – благодарности… Куда ты ни пойдешь, и я пойду, и так буду всегда ходить в тени твоей.

– Когда так, то пойдем же со мной! – отвечал Гуго.

IX
Безумный шаг из любви

Слух об этом приключении распространился в окрестностях и сильно поднял репутацию сына мадам Луизы, как называли там вдову графа де Монтестрюк. Одни удивлялись его ловкости, другие хвалили его храбрость; все отдавали справедливость его великодушию.

– Он так легко мог бы убить дерзкого маркиза, – говорили те, у кого нрав был мстительный.

Победитель маркиза де Сент-Эллиса сделался чуть не героем, а то обстоятельство, что молодой хозяин Тестеры был сыном графа Гедеона, придавало ему еще больше важности. Хорошенькие женщины начинали строить ему глазки.

Встреча с принцессой Мамиани представлялась ему каким-то видением. Её красота, великолепный наряд, величественный вид – напоминали ему принцесс из рыцарских романов, созданных феями на счастье королевских сыновей. Ему снились её светлый образ и бархатное, вышитое золотом платье.

Как счастлив маркиз де Сент-Эллис, что она живет у него в замке Сен-Сави!

Как-то раз утром, несколько дней спустя после своего приключения, гуляя по полям, Гуго увидел на дороге, верхом на отличном коне прекрасную принцессу, которая с такой благосклонной улыбкой говорила ему о дворе и ожидающих его там успехах.

Она сидела гордо на соловом иноходце, затянутая в парчовое платье; на серой шляпе были приколоты красные перья. На устах играла улыбка, лицо румянилось от легкого ветерка, ласкавшего её черные кудри. Гуго перескочил на самый края дороги и стал пристально смотреть. Она его заметила.

Проезжая мимо него шагом, она оторвала перо со шляпы и, бросив его прямо в лицо молодому человеку с кокетливым жестом, сказала:

– До свиданья, граф!

И, дав поводья горячему коню, принцесса Леонора поскакала дальше.

Смущенный Гуго, с красным пером в руке, еще следил за нею глазами, как вдруг на дороге показалось облако пыли и он узнал маркиза, скачущего во весь карьер вслед за принцессой.

– Куда она; туда и я! – крикнул он ему на скаку и исчез в золотой пыли.

«Счастливец маркиз!» – подумал Гуго, прикованный бедностью к месту своего рожденья.

Куда это ехала она, прекрасная, молодая, блестящая, свободная принцесса, вдруг показавшаяся как метеор на небе его жизни? В Париж, должно быть, в Компьен, в Фонтенебло, где составлялся двор короля на заре его царствования… Она сказала ему: до свиданья, и каким тоном, с какой увлекательной улыбкой! Целый мир мыслей пробуждался в нем. Там, в самом конце дороги, по которой она поскакала, там – жизнь; а здесь напротив не говорило ли ему все о падении его дома?

Сын графа Гедеона прицепил красное перо к своей шапке и пошел в самую глубь полей. Это кокетливое перо, обладая как будто даром волшебства, поднимало в молодой голове его целую бурю мыслей, проносивших мимо него видения празднеств, замков, сражений, балконов, кавалькад, и повсюду горели как уголья зеленые глаза принцессы. При свете этих глаз, он вглядывался в таинственную даль, полную чудес и очарования. Своим жестом, своим призывом не указывала ли она ему пути туда?

Гуго вернулся задумчивый в Тестеру, где графиня прижала его к сердцу в самый день победы над маркизом. Удивляясь его молчанью, тогда как все вокруг рассыпались в похвалах ему, она спросила старого Агриппу, которого не раз заставала в длинных разговорах с воспитанником. Он владел его полным доверием, – значит, должен был знать, что с ним происходит. Верный оруженосец улыбнулся.

– Это молодость машет крылом, – сказал он.

– Как! – вскричала графиня, вздрогнув, – ты полагаешь, что Гуго уже думает меня покинуть?

– Графу уж двадцать лет… а у орлят рано растут перья. Графу Гедеону было именно столько же, когда он уехал из дому на добром боевом коне. Притом же ваш сын встретился с прекрасной, как день, принцессой, и глаза его смотрят теперь гораздо дальше.

– Да, да, – прошептала графиня со вздохом, – та же самая кровь, которая жгла сердце отца, кипит и в жилах сына!.. Да будет воля Господня! – И гордо подняв, голову, удерживая слезы, она продолжала: – Чтобы ни случилось, совесть ни в чем не будет упрекать меня: из ребенка, оставленного мне графом Гедеоном, я сделала человека… мой долг исполнен.

Немного спустя, раз как-то Гуго, бодро приближавшийся к совершеннолетию, встретил под горой, на которой построен город Ош, красивую девушку; она придерживала обеими руками полы длинного плаща, в который был закутан её тонкий стан, и смотрела испуганными глазами на лужи грязной воды и на глубокие рытвины дороги, по которой ей нужно было идти: ночью прошёл сильный дождь и превратил эту дорогу в настоящее болото. Хорошенькая девушка сердилась и стучала щегольски обутой ножкой по камню, на котором она держалась как птичка.

Привлеченный её красивым личиком, Гуго подошел к ней и, желая помочь, спросил:

– Что это с вами? вы, кажется, в большом затруднении?

Девушка обратила на него блестящие и веселые карие глаза и, сделав гримасу, как дитя, которому не дают конфетки, отвечала:

– Да, и есть отчего!.. Меня ждут в той стороне, там будут танцевать… Я нарядилась в новенькое платье, а тут такая дрянная дорога… ямы, да грязь на каждом шагу! Ну, как же мне пройти?… Не знаешь, куда и ногу поставить. Просто, хоть плачь!

– Ну плакать тут еще нечего… вот сами увидите.

И прежде, чем хорошенькая девушка догадалась, что он хочет сделать, Гуго подхватил ее на руки и медленно зашагал через лужи.

– Но послушайте, что же это вы делаете? – вскричала она, стараясь освободиться, – с которых это пор носят людей таким образом?

Гуго забавлялся шуткой, остановился посреди дороги и весело, взглянув на хорошенькое личико, красневшее рядом с его лицом, спросил:

– Прикажете опустить вас здесь?

– Как можно! подумайте сами!

– Значит, вы сами видите, что вам надо тихонько оставаться у меня на руках и довериться моему усердию.

– Тихонько! тихонько! вы думаете, может быть, что мне так удобно? – продолжала она, оправляя руками складки своего измятого плаща. – Хоть бы уж вы не теряли по-пустому времени на разговоры.

– А вы хотите, чтоб я шел поскорей? Извольте. Но если мы упадем, то вы будете сами виноваты.

Он нарочно споткнулся, она слабо вскрикнула и уже больше не двигалась.

– Вот вы стали умницей… и я тоже стану осторожней. Ведь я хлопочу для вас же, чтобы не вышло беды с этими вот хорошенькими ножками.

Гуго прижал к себе немножко сильней незнакомку и лукаво доставил себе удовольствие пройти через дорогу, не слишком спеша. Перейдя на другую сторону, он осторожно опустил девушку на сухое место, где уже был мелкий песок. – Вот и все, сказал он, кланяясь.

Хорошенькая девочка была совсем красная и невольно рассмеялась.

– Однако, вы – порядочный оригинал!.. Схватили меня попросту, даже и не зная, кто я такая!

– Это был лучший способ познакомиться, а теперь, так как мы уже знакомы, можно и еще раз повторить то же самое.

– Кого же я должна благодарить?

– Гуго де Монтестрюка.

– Как! это вы – граф де Шаржполь? тот самый, что наделал столько хлопот маркизу де Сент-Эллису в его замке Сен-Сави?

– Тот самый.

– Поздравляю, граф!.. Теперь уже я не удивляюсь больше, что у вас такая легкая и такая сильная рука!

Она смотрела на него ласково, качая головой, как птичка.

– Я вам сказал, кто я; могу теперь узнать и ваше имя? – спросил Гуго.

– О! у меня имя совсем не знатное, а самое скромное – меня зовут Брискетта.

– Прехорошенькое имя… А нельзя ли будет поскорей опять встретиться с владетельницей этого имени?

– Вот уже и любопытство! Ну, что же? Поищите сами, и если уже очень захочется найти, так и найдете: девушка в Оше ведь не то, что зяблик в лесу.

За тем она низко присела и ушла, переступая на кончики пальцев, как куропатка в борозде на поле. Сделав шагов тридцать, уверенная, что он еще следит за ней глазами, она обернулась, улыбнулась и кивнула головкой.

Разумеется, у Брискетты не было ни величественного стана, ни важного вида принцессы Леоноры, ни сверкающих глаз её, ни белых длинных рук: никто бы и не принял ее за королеву; но её свежие губы алели как вишни, длинные загнутые ресницы оттеняли темной бахромой веселые глаза; вся маленькая фигурка её дышала грацией, а стройная ножка кокетливо несла эту фигурку. Эти ножки, касавшиеся до Гуго, пока он нес ее на руках, не выходили у него из головы. Щечки её цветом и свежестью напоминали спелый персик; так и хотелось укусить их.

Кровь Гуго волновалась и он продлил свою прогулку, преследуемый воспоминанием о Брискетте: её живая и легкая фигура, казалось ему, все еще идет рядом. Задумчивый вернулся он в Тестеру. Несколько дней потом он бродил по темным углам, Агриппа спросил; что с ним; Гуго рассказал ему приключение на городской дороге.

– С этой минуты, – прибавил он, – куда бы я ни пошел, повсюду мне чудятся в кустах два карих глаза, так на меня и смотрят… Ночью они блестят мне в темной комнате… Когда ветерок шелестит листьями, мне слышится её голос, смех её звучит у меня в ушах… Должно быть, я болен…

– Нет, вы просто влюблены.

– Влюблен? – спросил Гуго.

– Послушайте, граф, вот вы уже и покраснели, как пион. Эта болезнь – не редкость в ваши лета, хоть она и кажется вам странною… А хотите убедиться, что я не ошибаюсь?

– Разумеется! Я, Бог знает, что бы дал за это!

– Давать ничего не нужно, а только делайте, что я скажу.

– Говори.

– Вы после виделись с вашим предметом?

– Нет… Ты сам знаешь, что она мне отвечала.

– И она сказала правду! а чтоб ей доказать, что и вы тоже догадливы, ступайте-ка в воскресенье в городской собор, к поздней обедне: хорошенькие девочки всегда ходят к обедне, потому что там бывает много народу. Когда служба кончится, станьте у дверей и как только ее увидите, подайте ей святой воды… И тогда замечайте хорошенько… Если у вас забьется сердце, когда её тонкие пальчики встретятся с вашими, – значит, вы влюблены.

– Хорошо! этот опыт я намерен произнести не позже, как в будущее же воскресенье.

И действительно, в первое воскресенье Гуго отправился в Ош в сопровождении Коклико, который, как мы уже говорили, всюду за ним следовал. Они подошли к собору в ту самую минуту, когда колокольный звон призывал верующих. У паперти теснилась густая толпа. Когда Гуго вошел в церковь, она была наполнена наполовину, а скоро совсем наполнилась. Обедня должна была тотчас начаться. Гуго стал искать глазами, и между множеством черных капоров отыскал один, от которого уже не мог отвести взора: что-то говорило ему, что именно под этим капором улыбается Брискетта.

Когда начали выходить из церкви, Гуго поместился у самых дверей и стал ждать. Он потерял было свой капор из виду, когда двинулась толпа, как волнуемое ветром поле колосьев; но скоро увидел подходящую Брискетту. Лукавая улыбка освещала её лицо. Граф де Монтестрюк обмочил пальцы в святой воде и протянул Брискетте. Как только они коснулись друг друга, сердце его забилось.

«Агриппа, видно, прав», – подумал он.

Он подождал, пока Брискетта вышла из дверей на площадь, и, пробравшись вслед за нею, сказал ей:

– Брискетта, мне нужно вам что-то сказать… Подарите мне одну минуту.

Она прикусила лукаво губки и, взглянув на него украдкой, отвечала:

– Никому не запрещается гулять по берегу Жера… Если и вы туда пойдете, то через четверть часа, может быть, и меня там встретите.

Гуго сказал Коклико, чтоб он подождал его в гостинице, и пошел на берег.

Ветер шелестел листьями, солнце весело играло в воде, погода была ясная и тихая. Через минуту он увидел подходящую Брискетту с букетом цветов в руке.

– Ну, граф! что же вы хотели мне передать? – спросила она, слегка покусывая цветы.

– Брискетта, – отвечал Гуго, – мне сказали, что я влюблен в вас… Сейчас я убедился, что мне сказали правду… и подумал, что честь велит мне сказать вам об этом.

Брискетта рассмеялась молодым и свежим смехом.

– У вас как-то идут рядом такие слова, которые обыкновенно не ладятся вместе, сказала она. Короче сказать, вы меня любите?

– Ее знаю…

– Как, не знаете?

– Не знаю!.. С утра до вечера я думаю об вас, о вашей милой улыбке, о ваших блестящих глазках, об этой ямочке на подбородке, куда, так и кажется, что поцелуй спрячется, как в гнездышко, о вашем гибком как тростник стане, о вашем личике похожем на розу, о ваших ножках, которые я бы так и обхватил одной рукой, о вашем ротике, алом как земляника; ночью я вижу вас во сне… и я так счастлив, что вас вижу… мне бы так хотелось, чтоб это продолжалось вечно… Если все это – значит любить… ясно, что я вас люблю…

– В самом деле, мне кажется, что так… И вам нужно было столько времени, чтоб это заметить?… Значит, эта милая беда случается с вами в первый раз?

– Да, в первый раз.

– Как! – воскликнула она, взглянув на него с удивлением, – вы так еще молоды в ваши лета?…

– Мне будет двадцать один год на св. Губерта.

– О! мне еще нет и двадцати, и однако же…

Брискетта спохватилась и покраснела до ушей.

– И однако ж? – спросил Гуго.

– Нет, ничего! Это до вас не касается… Ну, а теперь, так как вы меня любите и придумали сказать мне об этом, что же вам нужно?

– Полюбите меня, как я вас люблю.

Они ушли незаметно по дорожке в поле; была половина апреля; запах был восхитительный; изгороди и кустарники похожи были на огромные гирлянды и букеты цветов; среди шелеста листьев слышалось пение птичек. Сквозь деревья блистало лучезарное небо; над головами у них качались ветки. Брискетта, продолжая разговор, взяла за руку Гуго, который шел медленно.

– О! я-то! – сказала она, – это – другое дело!.. я ведь не в деревне жила… я и родилась-то в городе… и многое мне представляется не так, как вам… Знаете ли вы, что мне нужно, чтоб полюбить кого-нибудь так, как вы меня любите?

– Оттого-то я и спрашиваю, что не знаю.

– Хотя едва достаю головой до вашего плеча, граф, а я горда, как герцогиня… я не поддамся, как прочие, на красивые перья и на прекрасные слова… сейчас я вас выслушала… все, что вы сказали, было очень мило, и я бы солгала, если б стала уверять вас, что оно мне не понравилось… это так приятно щекочет за сердце… но чтобы полюбить, мне нужно гораздо больше!

– Чего же вам еще?

– Мне нужно встретить человека красивого, статного, смелого, щеголя, умного, искреннего.

– Ну, так что же? – спросил Гуго.

– Гм! вы очень красно рассказываете, граф! Положим, это не мешает, но надо еще, чтоб и дела отвечали словам.

– Мне не приходится слишком хвалить себя, но мне кажется, что после того, что я сделал в Сен-Сави…

– Правда, вы вели себя отлично… Рыцарь из волшебных сказок не поступил бы лучше. Но эту удаль вы показали только, защищая честь своего имени; а мне… мне бы хотелось таких же подвигов из за меня. Посмотрите на меня хорошенько: разве мне не позволительно желать этого, скажите сами?

И она подставила ему к самым глазам такое живое, хитрое и соблазнительное личико, что его так и ослепило.

– О! разумеется! – отвечал он.

– Отлично! – продолжала она, – вот это так ответ: и взгляд и выражение – все тут, как следует.

– Но какие же вам нужны подвиги?

– И одного с меня было бы довольно.

– Да укажите же мне, что именно?

– А если б и указала, вы бы не отступили?

– Нет, даю вам честное слово.

Брискетта шла все тише и тише, обламывая попадавшиеся на дороге веточки. Глазки её блестели каким-то дьявольским огнем; улыбка играла на устах; по всему было ясно видно, что ею овладела какая то безумная фантазия:

– Ну, что же? – повторил Гуго, который в эту минуту не задумался бы сразиться со сказочным драконом садов Гесперидских, чтоб только доказать свою любовь.

– Мне всегда казалось, – отвечала Брискетта, – что если б кто-нибудь решил сделать для меня тоже самое, что совершил когда-то один испанский рыцарь из одного хвастовства, то он мог бы смело взобраться на балкон домика Вербовой улицы.

– Вы там живете, кажется?

Брискетта кивнула головой вместо ответа.

– А что же именно он сделал, этот испанский рыцарь? – проговорил Гуго.

– А вы разве не знаете этой истории? Раз как-то в праздничный день, на виду у всех жителей, он храбро съехал верхом с Пустерлей.

– А потом?

– Как, а потом? Вам кажется, что этого мало? Да он двадцать раз мог сломать себе шею, этот испанец.

– Да ведь не сломал же?

– История об этом молчит.

– Ну, так вот что, Брискетта! на Пасху, в полдень, я буду на городской площади и съеду верхом с большой Пустерли.