Текст книги "Повести и рассказы"

II

В назначенный день, в условленное время господин Салих пришёл давать мне первый урок. Тут я скажу вот что: перед его приходом я старалась разрешить очень важный для меня вопрос: что мне делать – спуститься в зал пораньше и ждать его или только после его прихода? Как ученица, я должна ждать его на своём месте, то есть за инструментом. Но в то же время я ведь всё же барышня, то есть я должна спуститься после того, как господин Салих появится, это вполне извинительно… Так даже правильнее будет. И я в этот раз так и сделала – появилась в зале только после его прихода. Мы поклонились друг другу. Папа был уже там, и они, стоя, беседовали. Господин Салих, соблюдая приличия, не спешил подойти ко мне, только через некоторое время спросил у папы разрешения начать урок. «Пожалуйста!» – сказал папа и уселся в своё жёлтое бархатное кресло. До конца урока он будет сидеть, слушая нас. Трудная ситуация!.. Особенно неудобно перед господином Салихом – кто-то будет сидеть, уставившись тебе в спину!..

Однако господин Салих, не удивляясь этой ситуации, спокойненько подошёл ко мне, положил на пианино свёрток и предложил мне сесть. Сам, взяв стул, устроился несколько поодаль.

Я жду его первого слова – с чего мой учитель начнёт урок?.. Конечно, сначала скажет несколько слов о музыке вообще. Но он начал очень просто:

– Барышня, – сказал он, – вы уже ноты знаете и на пианино прилично играете. Поэтому хочу начать сегодняшний урок прямо с изучения наших народных мелодий. Вы ведь не будете против?

Мой учитель так у меня спрашивает – это удивительно! Я робко ответила «нет».

– Ну тогда я вам сыграю. Разрешите!

Я отодвинулась подальше, он пересел к инструменту. Начав играть, он сказал следующее:

– У татар очень много мелодий. В основе всех их – пятинотный лад, а мелодии друг от друга отличаются. Есть «Тәфтиләү» – «Лира», «Алмагачлары» – «Яблони». Обе созданы в пентатонике, но какая разница между ними! В первой – глубокая печаль, в другой – энергия, радость. Такая у народа душа, барышня, – умеет найти мелодии, песни, чтобы выразить самые тонкие переживания! Мы будем разучивать разные из них. А пока, чтобы играть, выберем полегче. Например, «Родной язык»! Она вам, наверное, знакома… Во всех школах её поют на слова покойного Габдуллы Тукая.

– Мы тоже пели её хором, – сказала я, осмелев.

– Вот и хорошо… Прежде эту мелодию называли «На могиле матери». Когда стали петь на слова Тукая, можно сказать, мелодия родилась заново. Из мелодии тяжёлого горя она превратилась в мелодию светлого духа. И название: «Родной язык»!

И правда, вот как, оказывается!.. Даже то, как господин Салих произнёс это с какой-то детской радостью, показалось мне особенно удивительным. Я невольно обернулась к нему, а он, как будто этого ждал: широко раскрытыми глазами смотрел на меня! На секунду мы оба как будто смутились. Затем он спокойно сказал:

– Теперь слушайте! – и приготовился играть.

Он остался на том месте, где сидел, распрямился, поднял голову, глядя вверх, немного задумался и, как-то странно тряхнув плечом, положил руки на клавиатуру. Вот тут я обратила внимание на его руки! Пальцы не очень длинные, однако в меру тонкие. Вот он красивым движением немного приподнял руки и начал не спеша, мягко и легко играть. На свои руки совсем не смотрит, они как крылья чайки лишь задевают клавиши, а при этом мелодия потекла ровно, непрерывно, то затихая, то замедляясь в нужных местах.

Вот он завершил исполнение, музыка смолкла, а песня, вот удивительно! – как будто всё продолжалась. Господин Салих и сам, прислушиваясь, немного приостановился, затем осторожно убрал руки с клавиатуры, слегка вздохнув, сказал: «Вот так!»

Мне очень сложно давать оценку его игре, потому что не имею права, но только одно хочу сказать: Господин Салих очень естественный, очень непосредственный человек, вероятно, поэтому он играл так проникновенно. Даже папа, который тихо сидел, не смог не сказать:

– Прелестно! Прелестно, господин Салих!

Господин Салих, усмехаясь и, чтобы не оставить без ответа, сказал:

– Спасибо! – И, повернувшись ко мне, продолжил свою речь. – Каждый музыкант, барышня, исполняет по-своему, потому что он по-своему слышит мелодию, поэтому я не могу вас заставить играть, как я. Но мелодию вы должны усвоить правильно. Поэтому сначала нужно играть, глядя в ноты, надо будет играть по нотам… Вот я вам принёс ноты «Родного языка», которые записал сам.

Он развернул свёрток, который лежал на пианино, вытащил ноты и один лист протянул мне:

– А теперь вы попробуйте сыграть!

Я села поближе, раскрыла и поставила перед собой двухстраничные ноты.

– Не спешите, сначала хорошенько просмотрите, – сказал господин Салих.

Я прошлась глазами по нотным знакам – мелодия была «читаема». И когда я, собираясь играть, положила руки на клавиатуру, господин Салих ещё добавил:

– Локти не прижимайте к себе. Вот так. Вообще, когда играешь, надо сидеть естественно.

Это мне всегда говорила и Маргарита Яковлевна, как правильно ставить пальцы, правильно двигать ими – всё это она показывала мне. Ведь и сама знаю и при этом всё время прижимаю локти к бокам. (Или это привычка застенчивых девочек!) Я так волновалась, что не могла начать. Господин Салих, почувствовав это, тихонько напел: «Ля-ля-си-ля-фа-диез…» И я отчаянно начала. Мелодия была очень простая, очень знакомая, поэтому я, вроде бы ничего не испортив, сыграла её до конца… Однако господин Салих попросил внимательно повторить её снова. Только после этого он сказал:

– Так, вроде правильно играете, барышня. Только прислушивайтесь к течению мелодии. Старайтесь играть так, как написано в нотах. Точно сохраняйте ритм. Это вам понятно?

– Понятно, – ответила я.

– Конечно же, надо много раз повторять. До следующего урока старайтесь играть её с душой. Это будет моё первое задание. Ещё вот что хочу сказать: чтобы совершенствовать технику игры, вы не должны забывать старые упражнения. Видимо, та ханым вас заставляла играть различные упражнения. Вот их снова надо повторить. Знаете, добиться музыкального мастерства можно только постоянными беспрерывными упражнениями. Иначе не получится… А у вас есть «Этюды» Черни?

– Нет, я не смогла их найти.

– Тогда я вам их принесу… Это будет очень полезно для обогащения техники… А теперь я ещё раз сыграю «Родной язык»… Как я говорил, не ради того, чтобы мне подражать, а чтобы правильно услышать… В некоторых местах плавно, помедленнее, в некоторых местах повыше, посильнее – обратите на это внимание!

…Да, совсем по-другому!.. Когда он играет, мелодия как будто сама находит своё естественное, правильное звучание – кажется, что играть по-другому невозможно. Кажется, что это очень открыто, очень точно и очень легко… И после него хочется сыграть – возможно, получится как у него… Ладно, это самообман. Разве настоящего музыканта можно повторить?! Даже сильнее его мастер не смог бы этого сделать. И всё же, когда снова повнимательнее сыграла, не так сильно волнуясь, господин Салих удовлетворённо воскликнул:

– Вот видите! – обрадовал он меня. – На этот раз сыграли и правильнее, и точнее. То есть то, что исполняешь руками, оказывается, слушать надо душой, барышня!

Хоть это было сказано только в утешение, но настроение моё поднялось. Не знаю, как в других делах, но в музыке чрезвычайно важно обнадёживание, ведь тому, кто обучается музыке, как воздух нужна вера в себя…

Так прошёл наш первый урок. Господин Салих, наказав мне ещё раз как следует поучить «Родной язык» и вообще почаще повторять упражнения, встал, чтобы уйти.

Папа тоже поднялся со своего места:

– Господин Салих, не спешите-ка. Сейчас готовят чай. Перед уходом попейте чаю!

– Спасибо, Ахметжан-абзый! – вежливо ответил господин Салих. – Мне пора идти.

Когда папа снова начал: «Нет, ну правда», он, как бы говоря: «не принуждайте», поднял обе руки, ещё раз поблагодарил, обернувшись ко мне поклонился:

– До свидания, барышня!

И лёгкими шагами направился к выходу. Папа пошёл его провожать.

* * *

Я вернулась в свою комнату. Настроение было прекрасное. Сегодняшний урок, по-моему, прошёл очень успешно. По крайней мере я довольна, очень довольна!..

Всё сказанное господином Салихом было легко для понимания, всё сказанное каким-то образом через душу впитывалось в память. Ко мне и учительница была очень внимательна – ни разу она не выразила беспокойства или огорчения.

Кроме того папа, сидевший специально, чтобы слушать, думаю, остался доволен. Ведь господин Салих держал себя очень воспитанно и тактично!.. Причём не нарочито, а очень естественным образом – надо полагать, это была его манера держаться.

Утончённый человек! Однако эта утончённость не только в его внешности и манере держаться, но, видимо, она есть в его внутреннем мире, в его природе – вот что я почувствовала сегодня. И хотя он такой молодой, как он свободно и на равных держит себя с моим папой, даже в разговоре чувствовалось некоторое превосходство!

Моя мама любит анализировать родословные. Она делит людей на «благородных» и «неблагородных» в зависимости от того, кто их родители и какая у них родословная. Вот и я думаю: кто родители этого красивого парня, из какой он семьи, кто его воспитывал. Родственник какого-нибудь хазрата, сын большого богача или дитя учителя? Однако он не должен быть сыном хазрата или богача, потому что мама бы давно об этом узнала и мне бы сообщила, что это сын такого-то купца или такого-то хазрата. А кроме того, трудно поверить, чтобы парень из такой семьи был бы музыкантом или работал в театре. Может быть, он из рода какого-нибудь мурзы[26]26
  Мурза – человек, принадлежащий к привилегированному классу.


[Закрыть]?.. Нет, едва ли, этому моя душа не верит. Ладно, ни к чему голову ломать, какое значение это имеет?.. Чей бы сын он ни был, господин Салих, когда появился на этом свете, он родился как само благородство, по-моему… Словом, я ему удивляюсь, восхищаюсь и… радуюсь, и сама ясно не знаю, чему радуюсь.

III

Время проходит. Вот третий… пятый, шестой урок прошёл. Таким образом, наши уроки шли по известной колее. Господин Салих приходит два раза в неделю, ни разу не опоздав ни на минуту. И как только заканчивается урок, не задерживаясь ни на минуту, уходит. Папа пару раз после урока пытался уговорить его остаться на чаепитие, но он всегда говорил «нет времени, много работы», и, поблагодарив, отказывался остаться. Конечно, работы немало, наверное, всё-таки, кроме игры в оркестре, он вместе с артистами посещает различные места, особенно казармы, участвуя там в концертах, но истинная причина того, что он не остаётся, по-моему, не в этом. Я думаю, господин Салих считает, что приходящему учителю неприлично у нас есть и пить. В этом настоящая причина. Я думаю, что на его месте я так же поступила бы – человек ведь должен знать свой уровень!

При этом мы постепенно сильно привыкли друг к другу… Во время уроков мы стали держаться естественнее и проще. Я уже излишне не волнуюсь и стараюсь держать себя свободнее и даже как-то бесцеремонно… Признаки таких изменений мне неожиданно привелось обнаружить. На одном из последних уроков я, собираясь что-то сказать, начала с «господин Салих», в этом месте он меня резко прервал:

– Барышня, ради Бога, не называйте меня «господин Салих».

Возможно, из-за того, что сказано это было очень категоричным образом, я удивилась:

– Почему? Или нельзя, или это запрещённое слово?

– Нет, – сказал он, усмехаясь, – декрет о запрете ещё не выходил… только я сам этого не хочу.

– Почему?

– Видите ли, – произнёс он, всё так же усмехаясь, – я ведь человек, не успевший стать «господином». Поздновато родился!

Действительно, а не верно ли он говорит? Господа обычно были большие, почтенные люди. А у этого даже усы ещё как следует не появились… И мне самой обращаться к нему – молодому парню «господин» казалось странным и стыдным. И всё же в то время обращаться иначе было невозможно.

Немного растерявшись, я несмело спросила:

– А как нужно обращаться?

– Теперь, сами знаете, ко всем людям обращаются «товарищ», – ответил Салих… господин Салих. – Однако я не дерзну сказать вам: «Обращайтесь ко мне так же». Сказать так было бы не совсем прилично, особенно барышне. В крайнем случае можете обращаться ко мне «абый». А если будете говорить просто «Салих», будет ещё лучше.

И верно, почему не говорить просто «абый». Он ведь старше меня на несколько лет. Казанские девушки, если им понравился парень помоложе их, говорят «абый, душа моя». Только я боюсь, что это не понравится папе. Ещё подумает что-нибудь. Слово «господин» как бы отдаляет людей друг от друга, а «абый» напротив – сближает… Нет, я так поступлю: в присутствии папы я буду говорить «господин Салих», а когда мы будем только вдвоём, от души буду называть его «Салих-абый», а только для меня одной он будет «Салих». Это имя мне очень нравится, оно ему очень подходит, пусть он только для меня останется «Салихом»!

Да не покажется, что я хвалюсь, занятия наши, к счастью, проходят очень успешно. После «Родного языка», я научилась красиво играть «Хэмдию», «Асылъяр», «На берегах красавицы Белой», «Галиябану»[27]27
  Названия любимых татарским народом песен.


[Закрыть]. Оказалось, господин Салих (не господин, а Салих!) особенно любит «Галиябану». В конце восемнадцатого года, после того, как в Казани впервые игралась музыкальная драма «Галиябану», мелодии из неё быстро распространились среди татарского народа. Сейчас, наверное, не встретишь человека, который бы не напевал: «Галиябану, красавица моя нежная»… Салих говорит, что успех этого произведения, то, что оно живёт, обеспечила мелодия. Говорит, что в этой народной музыке поразительно глубоко и мелодично раскрывается самая чистая, самая светлая, стыдливо-искренняя любовь татарской девушки и юноши; даже их несчастливая любовь открывается как удивительно глубокое, великое, благородное чувство. При каждом случае Салих не перестаёт восхищаться Эшрэф-ханым Синаевой. Говорит, своей фигурой, мелодичным голосом, всей своей утончённостью она точно, как живая Галиябану. И ещё Салих говорил, то, что песенная музыка стала исполняться на сцене, – это очень обнадёживающее, совсем новое явление. Со временем появятся песни и мелодии, созданные музыкантами на основе народной музыки специально для сцены. Он произносил это с такой верой, так вдохновенно!

Наши уроки проходили по установленному в самом начале расписанию. Сперва Салих просил меня сыграть разученные ранее произведения, затем сам показывал одно-две новые мелодии и задавал мне помногу раз играть их по нотам.

На каждый урок он приносил переписанные им самим ноты. Принёс ранее обещанные ноты «Этюдов» Черни: «Чтобы ваши пальцы работали, я эти ноты дарю вам». Это оказалось для меня очень полезным…

Между двумя уроками я стараюсь хорошенько учить показанную им мелодию, кроме того постоянно повторяю этюды и время от времени другие более лёгкие пьесы… Короче, как говорит Сабира, заставляю пианино бренчать утром и вечером. Только нет никого, кто бы сидел и терпеливо это слушал.

Салих (мой Салих-абый!) каждый урок меня хвалит. И не притворно, не для утешения, а ведь по-настоящему хвалит, «навроде»! (И это словечко Сабиры.) «Оказалось, у вас очень хороший слух, – говорит, вы быстро схватываете и правильно играете, – даже говорит, – вы, барышня, созданы для музыки». Сама я вначале не очень-то верила этому. Хвалит, наверное, потому что я «барышня». Но постепенно я и сама начала чувствовать: моё исполнение с каждым днём улучшается, становится глаже. Возможно, это проявление моего «дарования», а возможно, потому, что меня учит мастеровитый музыкант, красивый парень… Я совсем не хочу, чтобы он видел во мне бестолковую, ленивую ученицу. (Каюсь! Сказала – и забыла.)

…Но исполнять так, как он сам… нет, такого уровня пока нет. На прошлом уроке он, то ли вдохновившись, сыграл подряд: «Хэмдию», «Казанское полотенце» и «Лиру» – о Боже, как он исполнил их!.. Я, словно опасаясь быть заколдованной, не осмеливаясь смотреть на него, сидела и повторяла про себя, как ребёнок: «Пусть играет… пусть играет, пусть только не подумает остановиться». Не моё дело давать оценки, и всё же одно могу сказать: народные мелодии Салих исполнял так естественно, так утончённо-мягко играл, как будто бы он их не выучил, а они родились у него в сердце… По правде!.. Во всяком случае, здесь дело не просто в мастерстве, а если скажу, что он сам превращался в народную мелодию, то это не было бы ошибкой… Я уже сравнивала его руки с крыльями чайки. Однако, без сомнения, здесь и мастерство тоже. А вот когда он играл «Кедр», его руки напоминали полёт ласточки. Взлетая точно как ласточка, его руки начинают легко и ровно плыть, и двигаясь по косой линии, они то высоко поднимаются, то опускаются. Да, волшебные руки!

«Лиру» он исполнял в конце. То ли сама мелодия, то ли его исполнение так западали в душу, вызывая в ней сладкие страдания, – это невозможно высказать словами, надо только слушать, слушать! Теперь её исполняют на слова Тукая. Плач Тукая, его горькая судьба…

 
Клетку мира разломивши, птицей вырвался дух мой,
Бог создал меня весёлым, но я в мире был чужой.
 

Когда Салих закончил играть, слушавший в сторонке папа, несмотря на то, что он мужчина, сильный человек, не смог быстро найти слова. Только через некоторое время он неожиданно охрипшим голосом сказал:

– Спасибо, господин Салих. В конец размягчили старую душу. Спасибо вам!

Салих, не оборачиваясь, склонил голову, ничего не ответив. Видно, ему не нравится, когда его хвалят. Во всяком случае его невнимание меня несколько раздосадовало.

С этого дня Салих ещё крепче привязал мою душу и мои мысли. Я много думаю о нём. Для меня очень важно узнать правду: кто он, какой человек в сущности? Так-то он простой музыкант, приходящий учитель, но всё же чувствую, не столько умом, сколько сердцем чувствую: здесь должен таиться большой талант, большая мощь. Не только от его игры, а от всего облика, от глаз, даже от слов чувствую это… С такой внешностью человек не может быть пустым, по-моему… Или я ошибаюсь, Боже мой?

Вот так меня заставляет думать, беспокоит, притягивает «господин» Салих! В то же время я сильно успела привыкнуть к нему… Постоянно жду его прихода. Хоть и стыдно, но не могу скрыть – я желаю чувствовать, что он сидит рядом, слышать голос, видеть его красивые белые руки, не только желаю, а мне на душе хорошо и радостно! Конечно, об этом знаю только я, самому Салиху даже не показываю вида. Боже сохрани! Наоборот, очень часто я в его присутствии краснею…

А вот как сам Салих на меня смотрит, что думает обо мне? Вообще, что он чувствует, когда видит меня, когда… сидит рядом со мной? Так бы хотелось это узнать!.. Как он внимателен ко мне, учтив, деликатен, только и говорит: «барышня, барышня». А какая барышня? – вот ведь в чём секрет!

Только из приличия он постоянно говорит «барышня» (особенно из-за присутствия папы), с языка не сходит «барышня», или для него… интересная барышня? Не вините меня, но мне так хочется узнать это!

Сегодня день урока – день его визита. Утром, как только открыла глаза, сразу об этом вспомнила и… задумалась… Удивительно, как только о нём вспомню, в душе какая-то мелодия возникает. Отчего это, оттого, что он музыкант или он сам музыку напоминает? Бывают люди, которые в душах пробуждают музыку?! Кроме того, и комната сегодня как в праздничное утро, как будто светлее обычного. Это мне показалось странным. Приподнявшись, взглянула в окно, оказывается, на улице выпал снег! Первый снег, желанный снег! Вот почему мир посветлел и стал чище!

Нынче, надо сказать, тёмная осень почему-то растянулась надолго. Прошёл ноябрь, а снег не падает и не падает. Улицы грязные, ямы-канавы в воде, дома, заборы всё время мокрые… Так надоедает, так грустно, оказывается, когда зима не приходит вовремя.

Нет, нельзя ведь не подержать в горсти первый снег! Быстро спустилась вниз, накинув на плечи шаль и, подцепив на ноги неглубокие галоши, вышла во двор. Сабира, оказывается, уже вычистила дорожку, ведущую от крыльца к воротам. По снегу, на котором ещё нет следов, я пошла к саду. Через несколько шагов я нагнулась и двумя горстями взяла снег, раздумывая, куда его бросить, начала сминать снег, а комок не лепится! Сухой, рассыпается. То есть выпал нетающий снег, который уже не уйдёт!.. Да и день был очень холодный – я почувствовала это в галошах. А воздух какой при этом, воздух!.. Хорошо! Да, белая зима, чистая зима, приходи уже своими пушистыми ногами!

В этот момент из дверей крикнула мама:

– Гуляндам, иди скорей!

Я, как котёнок, застудивший лапы, осторожненько поспешила домой. Мама меня побранила:

– Совсем глупая, разве можно выходить в одном платье, а если простудишься?!

Об этом я не подумала. Впрочем, я ведь не замёрзла, ничего не случится, Бог даст!.. К тому же у меня очень хорошее настроение, а люди с хорошим настроением не простужаются, милая мама!

После чая я долго музицировала на пианино (Маргарита Яковлевна любила так говорить). Сначала проиграла все мелодии, которым научил Салих. А после, не ленясь, проиграла все упражнения для пальцев. Очень утомительное занятие, но без этого нельзя стать хорошим пианистом.

После обеда я в своей комнате как бы книгу читала, на самом же деле ждала, когда подойдёт время прихода Салиха. Декабрьские дни короткие, уже после трёх на окна потихоньку опускается синева, а он должен прийти только в пять. Как только провести это время?.. Я считаю минуты, а сама по мере приближения визита начинаю беспокоиться, даже волноваться. Удивительно, до сих пор не могу привыкнуть к встречам с ним. Отчего это?.. Как я говорила, я ведь уже к нему очень сильно привыкла, и сам он со мной очень просто, очень спокойно держится, а раз так, то к его визиту надо относиться как к чему-то очень обычному. Однако нет, не могу я так относиться. Наоборот, чем больше я его вижу, тем это состояние (волнение при ожидании) только усиливается. Я не понимаю эту тайну да и как будто боюсь понять.

Ровно в пять я спустилась в зал, a Салих ещё не пришёл… Папа, считая, что десятилинейной лампы[28]28
  Десятилинейная лампа – это керосиновая лампа, фитиль которой по ширине равен десяти линиям. Одна русская линия равна десяти точкам или 2,54 мм. Значит, ширина фитиля десятилинейной лампы – примерно 25,4 мм.


[Закрыть] недостаточно, зажёг на окне свечу и читал в своём кресле газету. Это была выпускавшаяся на жёлтой бумаге газета то ли «Труд», то ли «Трудящийся». Теперешние газеты невозможно запомнить – и сами они, и их названия постоянно меняются. За последние полгода каких только газет не выходило. Многие уже забылись… Однако для папы газета – можно сказать, волшебное зеркало. Как только попадает в его руки, он всю её прочитывает. Хорошо ещё, у него сейчас других дел нет. Торговли нет, магазины закрылись. Когда был доверенным, день и ночь бегал, а теперь вынужден сидеть дома. А что ему делать? При утреннем свете он обходит базар (базар ещё есть, он не исчез), каждый день заходит на обеденную или вечернюю молитву (мечеть рядом), а остальное время вот так читает газеты. Надо сказать, что мой папа очень выдержанный, молчаливый человек. Все свои мысли держит в себе – не любит жаловаться и охать. Он как будто терпеливо чего-то ждёт, во что-то верит. При этом он с такими же оставшимися без работы, топчущимися на базаре людьми особенно не общается. (И правильно делает, по-моему.) Единственный человек, с кем он говорит, – это мама, с мамой наедине в своей комнате они шёпотом о чём-то говорят… Поэтому я ничего не знаю. Плохи ли наши дела, или всё терпимо – понятия не имею. Жизнь наша течёт по-прежнему, и хотя мы живём не так богато, как раньше, но, вроде, ни в чём не нуждаемся… Во всяком случае, сыты и одеты. Но всё же время от времени меня охватывает беспокойство, очень хочется знать, что нас ждёт, что нам будет?! Пробовала расспросить об этом маму, но она, считая меня ребёнком и резко прервав, сказала:

– Ты знай свою учёбу, об остальном не заботься! Ничего не случится, Бог даст!

После маминых слов я немного успокоилась, надолго ли?.. Всё так быстро меняется, что будет завтра, не только я, но и цыганка не смогла бы угадать!

…Вот у парадной двери звонят. Я чуть было не двинулась со своего места, но вовремя сдержалась – разве можно при папе выбегать учителю навстречу?! Сабира, услышав, быстро пошла к двери. Через некоторое время, потирая руки, вошёл он… Салих. От холода у него раскраснелись щёки и глаза блестели сильнее обычного. На нём была очень элегантная тужурка, из-под которой был виден край белой рубашки. Салих сначала направился к папе, поздоровался с ним. Папа, встав с места, радостно поприветствовал его. Как обычно, спросил:

– Ну, господин Салих, как настроение, как здоровье?

– Спасибо, Ахметжан-абзый, пока жаловаться не на что.

– Очень хорошо. Дай Бог!.. Ну, а что на свете делается?

– На свете-то?.. На свете свобода пришла, – ответил Салих, улыбаясь.

– Слава Богу, мы об этом знаем. А ещё что происходит?

– A вы что хотели бы?..

– Я-то?.. Мне, например, соль нужна, – ответил папа со смехом.

– Соль?! Вот этого с меня не спрашивайте, Ахметжан-абзый, соль искать не приходилось. Кстати, от тёти как-то слышал: будто бы на базаре стали продавать вытряхнутую из кожного сырья пропахшую нафталином соль… Правда это или нет, утверждать не могу.

– Правда, господин Салих. Работники кожных складов продавали такую соль. Соль теперь очень дорогое яство.

– Но ведь в пищу она не пригодна?

– Говорят, если хорошенько промыть и высушить, сгодится.

– Вот видите, Ахметжан-абзый, вы больше меня знаете о том, что на свете творится.

– Только всякую ерунду, господин Салих, мелочь.

– А что же крупнее?

– То, что крупнее, хочу от вас узнать. Например, когда этот мир вернётся в свою колею?

– А он как раз идёт по своей колее, Ахметжан-абзый, – как будто беспечно ответил Салих. – Что, разве не правда?

Папа громко рассмеялся.

– Весёлый вы человек, господин Салих, вам, наверное, легко живётся!

Лицо Салиха стало серьёзным, но в ответ он не сказал ни слова. Сколько я ни анализировала, все разговоры у папы с Салихом всегда заканчивались так, без всякого результата, как говорится: ни Богу, ни мулле. Сначала мне это казалось странным, я даже немного переживала по этому поводу, но постепенно я поняла: просто Салих из тех людей, которые не любят говорить на серьёзные темы и умничать. Если вдруг возникает такая ситуация, он, полушутя, старается закончить разговор, обернув всё смешной стороной. Отчего это так происходит: то ли такая у него природа, то ли это просто от молодости? А может, просто не считает нужным распространяться с папой о крупных проблемах. Но ведь и папа мой не болтун, он человек, говорящий с осторожностью.

Салих подошёл ко мне и, опустив голову, сказал:

– Простите, барышня, сегодня я немного опоздал.

– Не беда, – ответила я.

Он жестом пригласил сесть. Когда мы оба уселись за пианино, сначала спросил:

– Как настроение?

– Спасибо, неплохо.

– Хорошо, тогда… Знаете, ведь музыка очень привязчивая штука, иногда даже во сне не уходит из ушей.

– Вот как?

– Честно. Со мной это очень часто происходит. Правда, мне приходится много играть… Ну, хорошо… можно и начинать.

– Можно… С чего? – спросила я, приготовившись играть.

– Сначала повторите то, что знаете.

– Какое?

– Любое, что вам по душе.

Да, душе в разные моменты хочется разной музыки. Я начала играть «Хэмдию». Но Салих меня тут же остановил:

– Вы, барышня, не для меня, для своего удовольствия играйте. Как душа велит – свободно, вольно, естественно, а я – нет, я просто слушатель, сидящий в стороне!

Он даже немного отодвинулся в сторонку. Я снова начала играть. Так, как мне хотелось и как я чувствовала. Совсем не стесняясь, свободно, естественно…

Но я всё равно чувствую, как он слушает – невозможно не чувствовать. Не только, как он слушает, но чувствую его взор, направленный на меня. Даже в процессе слушания как будто чувствую, что он думает обо мне… Он всегда как-то задумчиво смотрит, о чём-то размышляя. Раньше я как-то смущалась от взгляда его ярко-синих глаз, а теперь нет, не смущаюсь, наоборот, хочу, чтобы он так смотрел, мне как-то отраднее становится, сердце как будто наполняется какой-то светлой мелодией…

Я закончила играть. В этот раз у меня хорошо получилось. И Салих после некоторого молчания сказал: «Хорошо сыграли, барышня!»

Игра тоже зависит от вдохновения. Если воодушевившись, как бы это сказать, возьмёшь самую нужную струну, музыка сама по себе зазвучит естественно, очень легко. И со мной это произошло – все ранее разученные мелодии я проиграла вдохновенно-легко. Салих после этого сказал:

– Раз так, барышня, я сыграю. «Бурно течёт Белая». Наверное, приходилось слышать. Вот она. Начав играть, он при этом тихонько декламировал слова:

 
Побывать бы мне на Белой,
В камышовой лодке плыть,
Соловьём к цветку несмело
Я б присел поговорить.
 
 
Вдоль реки этой шагая,
Хорошо бы погулять,
Любит, нет ли дорогая,
Хорошо бы мне узнать.
 

Затем второй раз проиграл уже без слов.

– Прошу! – сказал он, уступая мне место.

Когда я села, он, как обычно, поставил передо мной заранее написанные ноты.

Глядя в них, я тихонько несмело начала играть. Конечно, с первого раза не получается, как надо. Глаза ещё не успели привыкнуть к нотам. Часто спотыкаешься, отсюда происходят ненужные паузы, получаются и неуместные повторы. В таких случаях Салих терпеливо слушает, не выказывая своего неудовольствия, только снова и снова просит повторять. Во время игры он в каком-то месте говорит «анданте» (ровнее), а где-то «аллегро» (быстрее). А когда я попадаю в лад, ободряет меня: «вот так правильно», «хорошо».

В конце он улыбнулся:

– На этот раз вы даже бурную Белую одолели. – Но…

И тут произошло нечто неожиданное и удивительное: он, не закончив свою фразу, подтянул к себе ноты и что-то написал карандашом между двух линий. Затем снова пододвинул их ко мне и сказал:

– Однако в нотах надо обратить внимание вот на это место. Видите?

Сначала я в подчёркнутом им месте, не обнаружив нотных знаков, чётко увидела записку, несколько секунд не могла поверить своим глазам: записка… что за записка? Только после этого смогла прочесть: между линиями было написано: «Мне нужно с Вами поговорить, когда и где я смогу Вас увидеть?» Прочтя эти слова, я пришла в недоумение, заволновалась, растерялась, вдруг потеряла голову, перед глазами поплыл туман. Даже дыхание моё на время остановилось. Боже, что это?! Как он решился на это? Папа ведь сидит и смотрит! А если заметит?! Но ведь так остолбеневши сидеть, ничего не произнося, само по себе опасно. Папа, безусловно, может что-нибудь почувствовать. Поэтому я, склонившись к нотам, начала водить по ним глазами, даже спросила у Салиха:

– Это место?

– Да, да, именно это место, – ответил он и протянул мне карандаш…

Это означало: «Жду ответа». О Боже!.. Я склонилась ещё ниже и, говоря «Ладно, хорошо, не забуду», быстро написала: «Не пишите мне так больше, папа заметит!»