Текст книги "Повести и рассказы"

– Прощай, сынок! Пусть Бог сохранит тебя от всех бедствий! Пусть нам суждена будет встреча! Почаще пиши!

Затем Гумер смотрит на мать. Со свойственной татарским сыновьям сдержанностью Гумер не собирался отдельно прощаться с ней. Однако, встретив её наполненные слезами глаза, в которых было столько мучительной любви, невольно подался вперёд и сжал её маленькое лёгкое тело. В течение нескольких секунд он почувствовал тепло матери и её бессильный шёпот: «Сынок, прости!», остальных слов из-за шума поезда не разобрал.

Наконец, он, осторожно оторвавшись от матери, побежал за удаляющимся поездом. Товарищи за руки втянули его в вагон. И уже когда он стоял на краю вагонной двери, выпрямившись во весь рост, его виноватое лицо улыбалось, словно просило прощения, и блестели прищуренные затуманенные глаза.

Поезд набирал ход. Удары вагонных колёс о рельсы с ровным звуком учащались.

Марьям-абыстай с жадностью смотрела на вагонную дверь, в которой была видна фигура сына, но глаза её затуманились. Вагоны сливались друг с другом и начали превращаться в одну общую красную стену. Гумер терялся в этой общей красноте. Постепенно эта краснота слабела, превращаясь в пёстрый отблеск, и казалось, что поезд бежит назад.

На станцию прибежали из деревни Захида и Зайнап. На Захиде расстёгнутое летнее пальто, в руках белый головной платок… Её короткие толстые косы расплелись, волосы плещутся на ветру, потемневший от полевого ветра и солнца широкий лоб и лицо до кончика носа покрыты капельками пота.

Она знает, что поезд ушёл. Она слышала этот звук. Видела, как красный эшелон скрылся за холмом. Белый дым уносящего Гумера поезда, медленно плывущий над станцией, – она всё это видела. И всё же бежала, осознавая отъезд Гумера и то, что она его не увидит, не желая останавливаться, не желая ощущать это, бежала, яростно кусая нижнюю губу. В этом беге было её неосознанное упрямое нежелание примириться с истиной. И вправду, её Гумер так нежданно появился, и так быстро уехал. И она, Захида, его даже не видела… И это всё правда! Но почему правда?.. Почему правда?

Вот встретилась идущая от станции лошадь. Галимджан-абзый, увидев девочек, велел остановить лошадь… Зайнап бросилась к бабушке. Захида осталась стоять поодаль от тарантаса. Галимджан-абзый с одного взгляда очень хорошо понял, что творится на сердце у девушки. Мягко обратившись к ней, он пригласил:

– Дочка, Захида, садись к нам!

Захида сначала только покачала головой, затем резко бросила лишь одно слово:

– Не поеду!

Галимджан-абзый понимал неуместность лишних слов. Он тихо подтолкнул в спину мальчика, сидящего на козлах, и сказал:

– Давай, дитя моё, двигайся!

Когда они тронулись, Захида, пройдя ещё немного, села в придорожную траву. Она ни на кого не обижалась, ни на кого не сердилась, она даже не думала о том, как обидно, что не удалось увидеть любимого Гумера. Она только мучилась от того, что не может подавить поднявшуюся со дна сердца и гуляющую по всему телу глупую ярость. Она начала рвать траву, растущую возле неё, кусать её и дрожащими пальцами отрывать на мелкие кусочки. Она страдала оттого, что не может проглотить стоящий в горле ком. Она старалась, сердито качала головой, кусала нижнюю губу, но нет – ком всё время стоял в горле. Затем она, положив голову на колени, вздрагивая зажатыми летним пальто плечами, безудержно расплакалась.

На другой день в доме Галимджана-абзый потихоньку, как река, вернувшаяся в свои берега, началась жизнь. Однако это было только внешне. Фактически внутренность дома наполнилась невидимым глазу духом Гумера, и люди, выполняя ежедневные дела, хотя и выглядели ни о чём не думающими, не выходили из плена этого духа. Перед их глазами постоянно стоял живой образ Гумера, мысли о нём не выходили из голов, как будто бы вся обстановка дома хранила следы пребывания Гумера, напоминала, где он сидел, за что держался. А уж забытый Гумером портсигар на столе для всех, особенно для Марьям-абыстай, приобрёл таинственное значение как нечто чудесное. О портсигаре много говорили. И то, что он оказался забытым, всеми соседями было воспринято как знак, что Гумер вернётся живым и здоровым… Марьям-абыстай, однажды показав всем этот драгоценный предмет, спрятала его, чтобы он никому не попадался на глаза.

Галимджан-абзый, никогда не считавшийся мечтательным человеком, тоже не переставал думать о сыне. Несмотря на то, что Гумер после двух лет разлуки явился всего на один час, встреча с ним оказала на отца очень хорошее влияние. Сын показался ему созревшим, поумневшим, настоящим мужчиной с благородным нравом. Отцу захотелось верить, что если сын вернётся живым и здоровым, то найдёт себе пару, достойную сохранять доброе имя семьи, построить счастливую жизнь. И в связи с этим он думал о Захиде.

Гумер своим приездом снова оживил в снохе Камиле угасавшие было надежды. Показалось, что Фатих, от которого уже два года не было вестей, жив и здоров. Ей тоже захотелось верить, что он так же нежданно явится, и Камиля, ложась и вставая, не могла расстаться мыслями о том, как она будет встречать Фатиха, по которому истосковалась, какое уважение ему окажет, какую он увидит любовь и нежность.

А бедняжка Марьям-абыстай старалась помнить и держать перед глазами каждое слово Гумера, каждый его взгляд и движение, как будто она находилась рядом с живым образом сына, и ей всё время хотелось увидеть его более чётко. Поэтому время от времени Марьям-абыстай казалось, что она не узнала что-то о сыне, казалось, что не может вспомнить какое-то его слово. Она побаивалась спрашивать у Галимджана-абзый, но сноху не оставляла в покое:

– Сноха, дитя моё, скажи-ка, сколько чашек чаю выпил мой Гумер?

Или через какое-то время беспокойно спрашивала:

– Сноха, а мой Гумер катык с удовольствием поел?

То вдруг задумчиво задавалась вопросом:

– Сноха, а что Гумер-то говорил?

Временами её охватывало сильное беспокойство. Ей начинало казаться, что Гумер не приезжал и она его вовсе не видела. В такие минуты Марьям-абыстай молча уходила в себя, её снова поглощала пустота бессилия, и она несмело спрашивала у старика:

– Вчера приезд Гумера был сон или явь?

Галимджан-абзый смотрел на старуху с жалостью, но мягко, с улыбкой, желая её подбодрить, громко отвечал:

– Явь, старуха, явь была!

Марьям-абыстай, как ребёнок, услышавший утешение, успокаивалась.

Она подходила к передним окнам дома и смотрела на железную дорогу. Вот перед ней спрятались за старыми ивами станция с красной крышей и выкрашенные в жёлтый цвет аккуратные строения, а по обе стороны от станции вдоль холма далеко, очень далеко тянется железная дорога…

Станция пустая… Похожая на серебряные вожжи железная дорога спокойна… От края деревни начинается широкое хлебное поле. Тяжёлое покачивание молодой красивой ржи похоже на обгоняющие друг друга тени, которые, минуя железную дорогу, теряются на светлом горизонте. Небо ясное. В центре далёких полей сизый туман. В этом тумане как будто плавает бесчисленное множество сверкающих жемчужных пылинок, которые колеблются, щекотя глаза… И душа, уходя вслед за этим лучистым туманом, чувствует, как выходит из центра зелёных полей, шумно гудя, поезд.

Губы Марьям-абыстай тихо шепчут:

– Вернётся свет очей моих, вернётся!

Воспоминания Гуляндам

I

Осенний вечер. За окном ветер, дождь. Что-то шуршит, громыхает, стонет. Время от времени эти странные звуки, затихая, смолкают. Я в испуге, прервав чтение книги, начинаю прислушиваться. Что это? Или к нашим воротам подошли люди? Времена ведь теперь тревожные. По городу ходят страшные слухи. Говорят, ограбления, даже убийства случаются. Боже, сохрани! Этот восемнадцатый год очень уж тревожным оказался! Но вот сейчас тревога моя напрасна: похоже, это злой, немилосердный ветер сходит с ума, из-за него берёза во дворе стонет и, стуча-ударяясь, царапает голыми ветвями стены дома. Вон, в падающем из окна свете видно, как из стороны в сторону, будто чьи-то корявые руки, качаются чёрные ветки.

Успокоившись, я снова склоняюсь над книгой. К тому же эта книга очень интересная, «На берегах Дёмы» называется. Только сегодня я её принесла от Каримы. На этой мягкой постели, подобрав под себя ноги, опёршись о подушку, я читаю её не в силах оторваться. Про неизвестную мне далёкую реку Дёму. Про то, как потрясающе прекрасны её берега… Именно здесь жила семья старого мурзы по имени Исхак. У них в доме жила девочка-сирота Фарида. Короче, великолепная природа, богатая жизнь, красивые люди, но при этом роман и о несчастной любви тоже. Это открывается по мере чтения. Удивительно, какой роман ни читаешь, он всегда повествует о несчастной любви… Интересно, почему это? Или на свете не существует счастливой любви?

Прервав моё сладостное чтение, в комнату вошла Сабира, девушка-домработница.

– Барышня, вас зовёт ваш папа!

– Зачем опять?

– Показать вас одному парню.

– Оставь свои бессмысленные шутки…

– Сами увидите, – равнодушно ответил Сабира и тут же вышла.

Я, конечно, не поверила её словам. От нашего папы не дождёшься, чтобы он показал меня парню. Но раз позвал, надо идти. Нехотя я сменила обувь, надела мягкие чувяки, взглянув в зеркало, поправила причёску и стала спускаться по узкой лесенке. На мне было простенькое ситцевое платье… В таком виде я вошла в зал.

При входе, как будто ударившись о невидимую стену, я резко остановилась. Оказывается, не шутила Сабира! Рядом с папой в мягком кресле сидел молодой человек. Почему-то в этот момент я успела обратить внимание на его большие глаза, тонкие соболиные брови и бело-мраморный лоб. Естественно, от такой неожиданной встречи я смутилась, мои щёки, покраснев, начали пылать.

Похоже, папа понял моё состояние и, слегка усмехаясь, встав со своего стула, просто сказал:

– Доченька, это господин Салих!

Молодой человек встал и молча поклонился мне. Я тоже поклонилась и быстро перебросила косу за спину. Затем папа, глядя на парня, произнёс:

– А это наша дочка Гуляндам.

Парень ещё раз слегка поклонился. После этого папа мне сказал:

– Дочка, я пригласил господина Салиха давать тебе уроки музыки. Мы уже обо всём договорились. Господин Салих милостиво согласился на малое. Теперь, доченька, дело за тобой: Иншалла[24]24
  Иншалла – Бог даст.


[Закрыть], верю, что ты всеми силами постараешься как можно больше узнать от господина музыканта.

– Спасибо, папа, – сдержанно ответила я.

– Но только одно условие, – добавил он, обернувшись к господину Салиху, – во время занятий вы мне позволите сидеть в сторонке… Я безумно люблю наши мусульманские мелодии, искренне!..

– На ваше усмотрение, – ответил господин Салих, слегка улыбнувшись краешком рта.

Похоже, он не очень поверил в папину «безумную любовь к мусульманским мелодиям». Однако папа и в самом деле очень любит музыку, безгранично любит, если бы не любил, так не стремился бы обучать меня музыке. Но очень возможно, его пожелание «посидеть в сторонке во время урока» исходило не столько из любви к музыке, сколько из необходимости не спускать с нас глаз.

Господин Салих, судя по его давешней улыбке, именно так это и понял. Конечно же, мне стало очень неловко за папу. На самом деле, высказанное им условие иначе понять невозможно. Ученица – девушка, достигшая возраста невесты, учитель – молоденький парень – разве можно их оставить без надзора?

Господин Салих спросил у папы разрешения поговорить со мной. Получив папино согласие, он, глядя на меня, мягко спросил:

– Барышня, вы давно научились играть на пианино?

Я слегка растерялась от прямого взгляда его ярко-синих глаз, непроизвольно снова покраснела и смущённо ответила:

– Нет, недавно.

– У кого учились?

– Сначала сама.

Господин Салих, кивнув в сторону нотных тетрадей, лежавших на пианино, сказал:

– Похоже, вы и по нотам можете играть.

– Да, играю… немного.

– Нотам кто научил?

На его вопрос поспешил ответить папа.

– У нас по соседству жила женщина-еврейка, когда она узнала, что у нас есть пианино, стала заходить к нам. Она оказалась увлечённой музыкой женщиной. Мало того, что дама, будучи в настроении, играла сама, она взялась учить музыке и Гуляндам. «У вашей девочки музыкальный талант, её надо учить по-настоящему», – говорила она. Мы не возражали, особенно её мама… Гуляндам изучила ноты. Ничего не скажешь, постаралась еврейка!

– Кто она, как её фамилия?

– Как её звали, дочка?

– Маргарита Яковлевна Зель… Зельберг…

Господин Салих задумался:

– Зельберг?.. Нет, не знаю, к сожалению!

– Эту даму, когда началась германская война, выслали из Петербурга, – добавил папа. – В любом случае она в нашем городе была временным человеком, когда наступила свобода, она куда-то уехала.

Господин Салих снова обратился ко мне:

– Позвольте ознакомиться с вашими нотами!

Я кивнула в знак согласия. Он принялся по очереди просматривать ноты.

– Скрябин… Шопен… Ладно, это хорошо… А это кто? Гурилёв! Теперь это один из самых исполняемых композиторов… Вот эту его вещь не смогли бы вы, барышня, сыграть?

Мне волей-неволей пришлось взять в руки протянутые ноты. Это был романс «На заре туманной юности». Нельзя сказать, будто бы я это произведение не играла, но меня испугало, что я должна такую трудную вещь исполнить перед господином Салихом. Но раз это просьба моего будущего учителя, хочешь не хочешь пришлось сесть за пианино. Я раскрыла ноты, стараясь не волноваться, не спеша, осторожненько начала играть. Господин Салих, поодаль от меня, опершись на пианино, слушал с большим вниманием. До сих пор никто, тем более ни один музыкант, стоя рядом со мной, специально не слушал меня. Я даже не почувствовала, как сыграла.

Когда я закончила, господин Салих сказал лишь одно слово:

– Хорошо!

А что «хорошо» – то ли моё исполнение, или то, что я завершила, я так и не поняла.

После этого господин музыкант (как его назвал папа) велел исполнить какую-нибудь любимую мною мелодию без нот.

– Татарскую? – спросила я.

– Конечно, – ответил он.

Вот это, надо сказать, к моему стыду, было для меня самым трудным делом. До сих пор я по-настоящему не учила ни одной нашей мелодии. Правда, раньше некоторые наши мелодии я неплохо играла, но, начав учиться играть по нотам от Маргариты Яковлевны, я те мелодии забыла. Маргарита Яковлевна почему-то не любила такое исполнение. «Сначала надо выучиться играть по нотам, а только потом выучить произведение наизусть», – говаривала она.

А где найти ноты татарских мелодий?!

Наконец, я, смущаясь, вынуждена была сказать ожидающему господину Салиху:

– Извините, я не умею играть татарские мелодии.

– Совсем? – спросил он удивлённо.

Я не знала, что ответить.

– Нет, вы умеете, – произнёс он, пытаясь воодушевить меня. – Ну-ка, ну-ка! Давайте! Мне ведь надо только послушать вас.

Конечно, было бы некрасиво спорить. Но, Боже, что и как исполнить? Вот так мучительно размышляя, я вспомнила когда-то знакомые мне мелодии и очень осторожно начала играть. Это была песня «И весна придёт…», она звучала у меня в душе… Наконец, сыграла.

– Ну вот, получилось ведь! – сказал с улыбкой господин Салих. – Не могу похвалить ваше исполнение, но мелодию вы умеете чувствовать. А это – самое нужное, самое важное для музыканта!..

В этом месте опять включился папа:

– Нашей целью, господин Салих, не является сделать из дочки музыканта. Если она научится красиво исполнять наши мелодии, мы бы этим остались вполне довольны. С вашей помощью, конечно!

Господин Салих сначала поклоном поблагодарил меня и только после этого перешёл к папе.

– Ахметжан-абзый, Гуляндам непременно выучится красиво исполнять татарские мелодии, – заверил он папу, а возможно, даже станет настоящим музыкантом, всё зависит от её дарования и вашего желания.

Папа согласился:

– Верное слово! – сказал он. – Но это будущее покажет, если суждено!

– Да, будущее покажет! – повторил господин Салих. – А уроки начнём на следующей встрече. Когда вы разрешите приходить?

– Как мы договорились раньше, вы должны будете приходить два раза в неделю. Сегодня вторник, какой следующий день будет для вас удобен?

– Кроме пятницы, мне подходит любой день.

– Пятница – день богомолья, поэтому вы в этот день не хотите заниматься мирскими делами, господин Салих, не так ли?

Скорее всего, папа задал этот вопрос в шутку, но господин Салих, не растерявшись, очень интересно ему ответил:

– Наоборот, Ахметжан-абзый, у меня в этот день много святых дел. Например, днём я играю для детей в клубе «Восток», а вечером должен играть в оркестре театра «Сайяр».

– А, вот как, а я совсем забыл о ваших служебных делах. Извините! Тогда какой день будет самым подходящим для вас? Если в четверг, то между двумя уроками будет мало времени… Может, суббота?

– Я согласен. Только с пяти до семи вечера. Днём я не смогу освободиться.

– И для нас это очень удобное время, – сказал папа. – Дочка, ты слышала, господин Салих придёт в субботу давать урок?

– Слышала, – ответила я.

Папа начал было ещё что-то говорить, но заметив, что я смотрю на них (вернее, на господина Салиха), прервал свою речь и вежливо обратился ко мне:

– Дочка, на сегодня ты свободна!

И я тоже, понимая, что такое приличие, опустив голову, чтобы не было видно, как я покраснела, вышла из зала. А они ещё остались беседовать.

* * *

Когда я вернулась к себе, мне не удалось быстро успокоиться. Не хотелось даже браться за книгу, которую я читала с таким увлечением. Почему-то эта неожиданная встреча меня очень взволновала… Салих… Господин Салих!..

Ладно, почему неожиданная?.. В нашей семье уже давно шла речь о приглашении учителя музыки. Прежде всего я сама этого очень хотела, мама также хотела, постепенно и папа согласился… Здесь надо отметить, что моя мама по тем временам была женщиной, очень стремящейся к культуре. Она родилась и выросла в Симбирске, а Симбирск – это не Казань, а чисто русский город. Несмотря на то, что она была дочерью ахун-хазрата[25]25
  Ахун-хазрат – мулла, священнослужитель, эта должность соответствует сану архиерея в православной церкви.


[Закрыть] и на самом деле получила мусульманское воспитание, ей довелось общаться с русскими девочками, осваивать их язык, привычки, наблюдать их домашнюю семейную жизнь.

Конечно, всё это не могло не повлиять на неё. Например, мама никогда не скрывала своё лицо от мужчин, а также никогда не носила, как жёны многих состоятельных людей, вышитые позументом камзолы и сапожки без каблуков. Она любила одеваться по-европейски и заказывала платья у русских портних. И, разумеется, мама старалась воспитывать меня по-своему. Меня отдали учиться в школу Лябибы-ханум, считавшейся в Казани самой передовой. В этой школе для девочек наряду с другими предметами велось обучение русскому языку и различным рукоделиям. (Я уже перешла в четвёртый класс этой школы, но, к сожалению, нынче во время большого летнего пожара наша школа сгорела.) Затем, заметив во мне кое-какие способности к музыке и пению, она, несмотря на отнекивания папы, заставила его купить пианино. И вот теперь приглашение специального учителя – это, конечно же, мамина работа. Что касается моего папы, он, честно говоря, человек с очень устаревшими взглядами. Особенно на то, что касается воспитания. Он почему-то считает, что девочкам не нужно много знаний. Видишь ли, слишком много знающая девочка становится независимой, а в будущем, научившись независимости, она начнёт забывать свои обязанности. То есть она не сможет быть мужу послушной женой, а детям хорошей матерью. (Почему не сможет? Сама я этого никак не пойму.) Хорошо ещё, у папы есть «мягкая» сторона – он во многих случаях вынужден соглашаться с мамой. (Мама по происхождению и воспитанию намного выше его, папа же – из «мужиков», и только благодаря своей сметливости и старанию стал доверенным лицом больших богачей.) Вот и в случае приглашения учителя для меня всё так и было: мама сказала «надо», а папа… Благо, в этом случае большого спора не было, потому что, как я уже говорила, папа и сам очень любил музыку. И всё же удивительно, что он пригласил в учителя такого молодого и красивого парня, как господин Салих. Такого я не ожидала. Видно, какой-то авторитетный человек его очень похвалил и предложил папе. (Мол, он не только музыкант, но и очень воспитанный, приличный и надёжный молодой человек: видели, как он у папы спросил разрешения поговорить со мной?) И при этом господин Салих будет приходить к нам и обучать меня в присутствии родителей. Так что не будет причины излишне опасаться! Не так ли?

Так-то оно так, только почему я, увидев господина Салиха, так сильно оробела. Смущение и какая-то радость одновременно охватили мою душу в это мгновение – почему это, почему? По причине нежданного появления передо мной красивого парня?.. Да, не скрою, как только я вошла в зал, его красота бросилась мне в глаза: очень чистое белое лицо, ямка на подбородке, в меру полные губы, небольшой, но правильный нос, особенно гладкий бело-мраморный лоб с падающими на него каштановыми волосами – всё это вызывало восхищение. Я уж не говорю о его ярко-синих глазах. Я только взглянула на него, и тут же эти глаза то ли глубиной, то ли задумчивостью будто поглотили меня.

Однако теперь, успокоившись, я была удивлена: неужели красота этого парня Салиха с самого первого взгляда стала причиной моего волнения?.. Если так, то я ведь и раньше видела красивых парней, однако никто из них никогда не вызывал такого волнения и не заставлял испытывать такую необычную радость!

То есть секрет здесь не в его красоте. Конечно, нет! А в чём же?..

Скрытую тайну этого состояния я пока не знаю, не знаю… не знаю… только одно знаю: кроме красоты ещё… как бы это сказать? Не могу подобрать слова, Бог мой!.. Подожди, кажется, нашла: утончённость! Да, да, утончённость!.. Знаете, во всём облике господина Салиха, во внешности, в манере держать себя, даже говорить, чувствовалась присущая только благородным людям утончённость.

Он утончённый человек!.. Вот к какой личности Всевышний меня неожиданно направил.