Текст книги "Дымная река"

Во время пребывания Наполеона в Египте Задиг видел его лишь единожды, но довольно близко, когда тот следовал на ежегодную церемонию измерения уровня Нила перед разливом. Стоя в толпе зевак, Задиг поразился тому, что триумфатор на целую голову ниже его.

И вот теперь, когда корабль приближался к месту изгнания бывшего императора, нахлынули давние воспоминания. Наверное, Задиг переживал бы еще сильнее, если б надеялся увидеть легендарного человека во плоти, однако он отринул эту мысль как совершенно невозможную. Разумеется, Бонапарт – самый охраняемый узник на свете, и мечтать о встрече с ним просто глупо, но, как вскоре выяснилось, и прочие пассажиры тешили себя этой надеждой.

«Каффнеллс» считался грузовым кораблем, и потому другими его пассажирами были только четыре супружеских пары англичан. География корабля позволяла встречаться с ними редко: каюта наших путников была ближе к трюму, питались они вместе с серангами, тиндалами, силмагурами (парусными мастерами) и прочим младшим командным составом, а на главную палубу выходили только за тем, чтобы размять ноги. Англичане же обитали на полуюте, где квартировали офицеры, трапезничали за капитанским столом, а досуг проводили на квартердеке, доступном лишь по службе или особому приглашению.

Несмотря на эти барьеры, иногда пути пассажиров сходились на главной палубе, и тогда все вежливо раскланивались. Приветствия были вполне сердечны, однако держались путешественники несколько скованно, отмечая контрастность своих нарядов: одни в брюках, сюртуках и меховых накидках, другие в рубахах и пышных тюрбанах.

Хоть встречи эти случались нечасто, Бахрам и Задиг вообще-то знали, чем живут их попутчики: прогуливаясь под квартердеком, они порой слышали обрывки разговоров, которые велись наверху. А возле трапа, соединявшего палубы, имелась небольшая вентиляционная ниша, откуда было весьма удобно подслушать беседу на особо интересную тему.

После отхода из Кейптауна на квартердеке постоянно говорили о бывшем императоре.

– Вот уж не думал, что мне так захочется взглянуть на это воплощение подлинного кошмара…

– Желание увидеть этого монстра покажется странным, но, признаюсь, я просто сгораю от любопытства.

– Ничего удивительного, моя дорогая. Далеко не каждому выпадает возможность узреть чудище в его логове.

Примерно через неделю пути разговоры на квартердеке приняли иной оборот: англичане хотели уже не просто хоть мельком увидеть императора, но обсуждали способы, как проникнуть в его жилище.

– Полная дурь! – сказал Задиг категорично. – Разве что отрастят себе крылья и полетят птицами, иначе им Бонапарта не видать.

Через три недели плавания на горизонте замаячил скалистый массив – остров Святой Елены. Даже издали стало ясно, что британцы предприняли чрезвычайные меры охраны: возле острова стояло огромное число кораблей, словно здесь вот-вот начнется большое морское сражение.

Зрелище это взбудоражило публику на квартердеке:

– …подумать только, там затаилась тварь, взбаламутившая весь мир…

– …выхватившая скипетры у лучших королей…

– …уничтожившая целые армии под Йеной и Аустерлицем…

Бахрам и Задиг, занявшие свой подслушивающий пост, поняли, что идея нанести визит бывшему императору переросла в полномасштабный план: оказалось, один англичанин, имевший связи в адмиралтействе, уже набросал черновик письма к местным властям с просьбой о позволении навестить изгнанника. Мало того, письмо доставит лично капитан «Каффнеллса», что придаст затее солидность и авторитет.

Из-за охранных мер к берегу подходили чертовски долго. В милях от острова малый корвет остановил «Каффнеллса», через рупоры офицеров подвергли тщательному допросу, и лишь тогда судну разрешили войти в гавань. Воспользовавшись проволочкой, капитан попытался урезонить соотечественников: мол, даже если сам Наполеон вдруг уважит их просьбу, власти, скорее всего, откажут в свидании с узником. Однако это вовсе не обескуражило дам, и, едва судно бросило якорь, они стали наседать на капитана, требуя исполнения обещанного. В результате на воду была спущена шлюпка, в которой капитан, засунув прошение за обшлаг рукава, отбыл на берег.

Когда он вернулся, вид его не сулил благоприятных известий. Бахрам и Задиг, успевшие на свой пост, услыхали его доклад: Наполеон пребывает под столь сильной охраной, что пробиться к нему не легче, чем сломить оборону форта.

– Когда Бонапарт только прибыл на остров, он сказал адмиралу, что отсюда сбежать невозможно, а посему нет нужды в караульных и заставах. «Нет-нет, генерал, – ответил тот. – Не мне вам объяснять, что их присутствие совершенно необходимо, и дважды в сутки к вам будет наведываться дежурный офицер». С тех пор в правилах ничего не изменилось.

Строгий надзор, рассказывал капитан, не располагает Бонапарта к приему гостей. Он и прежде неизменно отклонял подобные просьбы, отказав во встрече даже высшим адмиралтейским чинам. Шансы, что он согласится на светский визит проезжих путешественников, близки к нулю, однако капитан исполнил поручение и передал прошение властям.

На другой день пессимистичное предсказание моряка подтвердилось: на борт взошли два офицера, которые уведомили еще не утративших надежду пассажиров, что в их просьбе категорически отказано: генерал не настроен к приему каких бы то ни было посетителей.

Сообщение было встречено воплем разочарования с оттенком недоуменного возмущения.

– Нет, каков, а? Он не считает себя в долгу перед миром, в котором столько всего натворил?

– Неужто он, привыкший к блестящему обществу, искрометным беседам, не страдает от одиночества?

– Говорят, мадам, он жалеет, что не сгинул в снегах России или не был сражен пулей под Лейпцигом.

– И поделом бы…

Хула вперемешку с назойливым повторением просьбы вконец утомили визитеров. Они так быстро покинули квартердек, что Задиг и Бахрам слегка замешкались в своей нише. Первый выскочить успел, а второй нос к носу столкнулся с офицерами у подножия трапа. Бахрам сконфузился, но тотчас принял невозмутимый вид и отвесил величавый поклон. Офицеры поклонились в ответ. С достоинством удаляясь, Бахрам самодовольно отметил, что произвел впечатление, о чем свидетельствовал шепот за его спиной:

– Скажите, вон тот, в тюрбане, он так называемый раджа?

– Берите выше, – ответили англичане. – Принц древнего персидского рода…

– Чистокровный парс, прямой потомок Ксеркса и Дария[29]29
  Ксеркс – персидский царь из династии Ахеменидов, правил в 486–465 гг. до н. э. Дарий – персидский царь из династии Ахеменидов, правил в 522–486 гг. до н. э.


[Закрыть].

Бахрам усмехнулся, представив, как это повеселило бы его мать.

Назавтра стало известно, что из-за кое-каких неполадок в оснастке «Каффнеллс» задержится на острове дольше, чем предполагалось. Бахрама и Задига, уставших от корабельной жизни и не чаявших поскорее закончить путешествие, новость раздосадовала. А вот англичан, напротив, ободрила: прознав, что Наполеон совершает долгие прогулки по окрестностям, они наняли верховых лошадей и отправились на холмы. Задиг предрек, что сия затея окажется бесплодной, как все прежние попытки, но ошибся: наездники вернулись, вновь окрыленные надеждой. Правда, им так и не удалось увидеть Бонапарта, зато они повстречали того, кто обещал содействие их планам – интенданта, отвечавшего за снабжение узника продовольствием. Что важно, он оказался знакомцем одного из английских путешественников и выказал себя человеком светским и чрезвычайно любезным. Сказав, что император проявил некоторый интерес к появлению «Каффнеллса», интендант взялся передать прошение о встрече лично великому маршалу Бертрану, верному компаньону изгнанника. Ответ, заверил он, будет дан не позже завтрашнего дня.

И вот в следующий полдень интендант прибыл на корабль. Вскоре после этого вестовой передал Бахраму, что его просят подняться на квартердек.

Бахрам опешил, поскольку прежде не получал подобных приглашений.

– Кто тебя прислал? – спросил он ласкара.

– Саибы и мадам, – был ответ.

– Вот как? Ладно. Скажи, сейчас буду.

Переодевшись в свежую ангаркху, Бахрам поднялся на квартердек, где ему был оказан беспримерно теплый прием.

– О, мистер Модди! Пожалуйста, присаживайтесь.

– Как ваше самочувствие? Надеюсь, погода на вас не влияет?

– Нет-нет, я вполне здоров, – поспешно заверил Бахрам. – Чем могу служить?

– Видите ли, мистер Модди… – Сперва интендант что-то мямлил, ходя вокруг да около, но наконец добрался до сути: – Вам, я уверен, известно, что сей остров – место заточения Наполеона Бонапарта. Ваши спутники горят желанием встретиться с ним, и он дал согласие. Но при одном условии.

– Каком?

– Бонапарт заявил, что примет ваших попутчиков только после встречи с вами, мистер Модди.

– Со мной? – изумился Бахрам. – Но почему?

– Понимаете, мистер Модди, он прослышал, что на борту «Каффнеллса» пребывает зороастрийский принц.

– Кто? – вытаращился Бахрам. – Какой еще принц? Зачем он ему понадобился?

Откашлявшись, интендант пустился в объяснения:

– Знаете ли, мистер Модди, одно время Бонапарт воображал себя новым Александром Македонским. Из Египта он хотел двинуться на Персию и Индию, повторив путь великого полководца. Похоже, он даже возмечтал встретить Дария у врат Персеполя, как было с Александром…

В голове Бахрама зашумела кровь – для него, как и всего его рода, не было никого ненавистнее, чем двурогий грек[30]30
  На Востоке Александра Македонского называли Искандер Двурогий. Одни это объясняют его рогатым шлемом, другие – украшением, символизирующим рогатого бога Амона.


[Закрыть].

– Что?! – возопил он. – Какой еще Александр-малександр? Иль не ведаете, что творил тот мерзавец? Разграблял дворцы, сжигал храмы, осквернял жен – мало вам? Он даже совращал юношей. И вы думаете, я покорно отправлюсь на встречу с новоявленным злодеем? Я, по-вашему, сумасшедший, что ли?

– Не извольте беспокоиться, – засуетился интендант. – Бонапарт не причинит вам ни малейшего вреда, он все же француз, а не грек. И потом его интересует не только ваше вероисповедание, он прослышал, что вы ведете дела в Китае, а всем хорошо известно его высказывание об этой стране: лучше пусть она спит, ибо от ее пробуждения весь мир содрогнется.

– В каком смысле? – озадачился Бахрам. – Он считает китайцев сонями, что ли?

– О нет, это, конечно, всего лишь метафора. Осмелюсь предположить, что его весьма интересует сия держава. И это одна из причин, почему он желает встречи с вами.

Бахрам уже изрядно раззадорился и не собирался потакать всяким прихотям.

– Погодите, чего ему надо? То я – Дарий, то – Хубилай![31]31
  Хубилай (1215–1294) – монгольский хан, основатель монгольского государства Юань, в состав которого входил Китай.


[Закрыть] Пусть найдет себе китайца. Зачем ему я?

– Прошу вас, мистер Модди, смените гнев на милость! – взмолилась английская дама.

Немного успокоившись, Бахрам задумчиво сложил ладони домиком и барабанил подушечками пальцев. Получить приглашение от того, кто еще недавно был императором, конечно, лестно, однако в одиночку встречаться с человеком, наголову разбивавшим целые армии, неразумно. В ушах зазвучал голос матери, на гуджарати прошептавший поговорку: коль сунул голову в жернов, не удивляйся, что ее размозжит.

Бахрам поскреб бороду и заявил:

– У меня тоже есть условие. На встречу я пойду только вместе с моим добрым другом мистером Карабедьяном.

Собеседники его растерянно переглянулись.

– Помилуйте, к чему это?

– А к тому, что он говорит по-французски и будет моим переводчиком.

– Боюсь, это невозможно, – отрезал интендант. – Я вынужден напомнить, что приглашение не распространяется на вашего друга.

– Что ж, бас, довольно! Не будем тратить время попусту. – Бахрам подхватил подол ангаркхи и сделал вид, что встает. – Я вас покидаю.

– Постойте! Мистер Модди, дорогой!

Вмешательство дам уладило вопрос: было решено, что делегация отправится в десять часов завтрашнего утра.

Задиг, разумеется, подслушал весь разговор и был так признателен своему другу, что тот даже сумел выторговать себе небольшую скидку из оставшейся платы за место в каюте.

Вообще-то Бахрам похлопотал за приятеля и в собственных интересах тоже: интуиция подсказывала, что существует особый протокол встреч с императорами, пусть и свергнутыми, а в вопросах этикета он был слабоват. Ему доводилось встречаться с раджами, махараджами и даже падишахом – шахом Аламом Вторым, когда в Дели тот занимал пошатнувшийся трон империи Великих Моголов. Сей опыт его научил: власть имущие, даже пребывая в стесненных обстоятельствах, чрезвычайно щепетильны во всем, что касаемо их сана.

Задиг, много поездивший по свету, в куртуазных церемониях был подкован лучше, однако в некоторых пунктах нынешней беспрецедентной ситуации оказался столь же несведущ. Например, как им следует одеться? У обоих в сундуках хранились комплекты европейских костюмов, но ни тот, ни другой не горели желанием сменить удобную одежду на тесные приталенные наряды. И потом, рассудил Задиг, Бонапарт наверняка огорчится, увидев персидского принца в униформе колониального клерка. Стало быть, правильнее облачиться в свою привычную одежду, в которой они будут выглядеть достойно при любом дворе. Наряд Задига состоял из роскошного тонкотканного кафтана и шитого золотом ереванского жилета; Бахрам приготовил серебристо-серые шаровары с орнаментальным кушаком и кремового шелка джаму до колен, украшенную золотым шитьем. В этот великолепный ансамбль еще входила синего шелка чога со стоячим воротником, окантованным золотистой тесьмой. Вопрос головного убора Задига легко решился в пользу высокой собольей шапки, а вот у Бахрама возникли затруднения: чтобы завязать парадный тюрбан более десяти футов длиной, требовалась немалая ловкость, проявить которую в тесной каюте было очень и очень непросто.

Однако, вопреки всем опасениям, друзья, толкаясь и помогая друг другу, успешно облачились в праздничные одежды еще задолго до того, как было объявлено, что капитанская шлюпка готова доставить делегацию в Джеймстаун.

Столица острова выглядела живописно и весьма необычно: два ряда цветастых домов расположились в глубокой клиновидной долине, острием своим упиравшейся в холм, увенчанный скромным строением, местом заточения Наполеона.

Визитеры оседлали приготовленных для них лошадей и резвой рысью проследовали по уходившим вверх тесным мощеным улочкам. Поселок Лонгвуд, где обитал бывший император, находился на высшей точке острова, милях в пяти от его столицы. При каждом очередном повороте серпантин узкой, но весьма живописной дороги предлагал вид на сверкающую синь моря либо горный склон, укрытый деревьями в папоротниковых зарослях. Миновав сады и поляны в диких цветах, путники добрались до заставы британских солдат. Ветхий домишко по соседству оказался жилищем графа Анри Гасьена Бертрана, великого маршала императорского дворца, бывшего командующего ирландского корпуса в наполеоновской армии.

Гости спешились, о них доложили, и к ним вышел маршал, вопреки опасениям оказавшийся вовсе не великаном-людоедом, но весьма обаятельным господином с изысканными манерами. После обмена приветствиями он пригласил визитеров в дом, обещая им встречу кое с кем интересным. Решив, что сейчас предстанут перед ликом Злодея, дамы всполошились, но, оказалось, зря – маршал над ними подтрунивал, а в домишке их ожидала его жена, моментально всех очаровавшая своим радушием и беглым английским. Похоже, особую радость ей доставила встреча с Задигом – она показала ему шаль верблюжьей шерсти, которую, по ее словам, ей подарила императрица Мария Луиза Испанская, за триста гиней купившая ее у купца-армянина. Возникла оживленная беседа, и вскоре гости были на короткой ноге с хозяйкой, наполовину ирландкой, наполовину креолкой. Все были настолько ею очарованы, что ничуть не огорчились, когда маршал Бертран, как бы извиняясь, сказал, что должен забрать двух восточных гостей для приватной беседы с генералом. Если прочие гости не возражают побыть в обществе графини, он бы тотчас исполнил возложенную на него задачу. Англичане охотно согласились, а Бахрам с Задигом встали и последовали за маршалом.

К вершине холма вела крутая извилистая тропа. Гости слегка оторопели, увидев простое бунгало, не впечатлявшее ни размером, ни видом. Единственной отличительной особенностью был высокий портик, и, если б не часовые вкруг жилища, дом этот можно было бы принять за обитель семьи весьма скромного достатка.

У ворот стояла палатка караульного наряда, рядом с которой топтались другие визитеры, но, по знаку маршала, в сад пропустили только Бахрама и Задига. Через несколько шагов Бертран остановился и махнул в сторону цветников на взгорке – мол, гости сами легко отыщут генерала, который в этот час любит прогуливаться по саду, а ему, маршалу, пора вернуться к себе.

Одолевая пригорок, Бахрам и Задиг запыхались и даже немного взмокли.

– Что ж это за император такой? – отдуваясь, пробурчал Бахрам. – Нет даже привратника, чтоб встретил гостей.

Вопреки заверениям маршала, возле клумб с непритязательными маргаритками и астрами никого не оказалось.

– Хоть бы розы посадил! – скривился Бахрам. – Тоже мне император-мамператор!

Они пробирались через огород, когда вдруг увидели человека властного вида, да еще со звездой на мундире. Несомненно, это и был Бонапарт.

Бахрам был абсолютно не готов к встрече с императором на унавоженных капустных грядках и, не спуская глаз с Задига, решил во всем следовать примеру друга: если тот падет ниц, он поступит так же, не боясь изгваздать дорогую одежду. Однако повторить маневр Задига, сдернувшего шапку и обнажившего голову, было затруднительно; на секунду Бахрам представил, как разматывает свой десятифутовый тюрбан, и, отринув эту идею, просто склонился в поясном поклоне.

Как ни досадно, все эти усилия пропали даром, поскольку властный господин оказался всего лишь дежурным офицером. Мало того, конфуз гостей его, похоже, изрядно позабавил.

– Генерал готов вас принять, – сказал он, усмехаясь. – Так что извольте собраться.

День выдался чудесный, на «Редруте» ждали прихода молодого Чиннери. Сидя в тени навеса, растянутого над горшками с растениями, Полетт видела, как Хорек приветствует поднявшегося на борт гостя.

Она тотчас заметила, что с их последней встречи Дрозд сильно изменился; наверное, Полетт и сама стала другой, но вот старый знакомец был одет и держался совершенно иначе, чем прежде. Он выглядел все тем же невысоким крепышом с носом пуговкой, глазами навыкате и выпяченными алыми губами, однако цветастые рубахи, прозрачные шарфики и сверкающие побрякушки сгинули, уступив место темному строгому костюму, который некогда Дрозд насмешливо обзывал «ливреей английского экспедитора»: уныло-серые пиджак и брюки, умеренной высоты воротничок и простая черная шляпа вместо яркой банданы или многоцветной чалмы.

Из кожаной сумки, разительно отличавшейся от былых расшитых блестками мешков, Дрозд, отщелкнув медную застежку, достал тонкую папку.

– Получите ваши картинки, мистер Пенроуз. Я не стал делать копию с первого рисунка, поскольку в нем не читаются детали цветка. А вот копия со второго – бьюсь об заклад, вы не отличите ее от оригинала.

– Да, вы правы, хоть я не любитель держать пари.

Полетт подметила, что речь Дрозда изменилась не меньше его костюма – в ней не осталось и следа бенгальского налета.

– А где же Полетт? – воскликнул он с безупречной фонетикой английского саиба.

– Ждет вас наверху, ступайте к ней. – Хорек кивнул на квартердек. – Я понимаю, вам есть о чем поговорить, и не стану мешать.

– Так вот она где, моя душенька! – вскричал Дрозд, на миг обратившись в себя прежнего. Он взбежал по трапу и затараторил на бенгали: – Аре Пагли, токе котодин декхини! Мы так давно не виделись, Пагли! Ну давай обнимемся, что ли!

Очутившись в кольце его рук, Полетт уткнулась лицом ему в грудь и как будто вновь ощутила сладкий вкус забытого блюда – тех времен, когда они вместе дурачились, озорничали, ссорились и сплетничали. Она вдруг подумала, что у нее, наверное, не было друга ближе Дрозда, ибо Джоду был ей скорее братом, нежели другом.

– Ох, Дрозд, как же я тебе рада! Столько времени прошло!

– Много, очень много! Я ужасно по тебе соскучился, милая моя, дорогая Пагли!

– Ты нас простил, Джоду и меня?

– Давно уж. – Дрозд разомкнул объятья. – Все это в прошлом. Вы были еще детьми и, прости меня, лапонька, не очень-то разбирались в искусстве. Вообще-то во всем виноват я сам, хотя, не скрою, ваш вандализм меня сильно ранил. В ту картину я вложил столько души и сил, что ее утрата подкосила меня, приведя к весьма печальному исходу. Любезную матушку мою – ты же помнишь ее, святую простоту? – уныние мое так встревожило, что она, ты не поверишь, Пагли, взяла да оженила меня!

– Вот как? И что же из этого вышло?

– Разумеется, ничего, драгоценная моя Пагли, ибо я отнюдь не семьянин. Кроме того, суженая моя была так страшна, что, как говорится, с ее бы рожей сидеть бы под рогожей.

– И что потом?

– Я поступил, как всякий Чиннери, оказавшийся в моем положении: дал деру. Первой мыслью было бежать к отцу в Кантон – единственное место, где никакая фря не достанет мужчину. Но это было непросто, поскольку путь в Китай совсем не дешев. К счастью, у меня имелась пара полотен в манере Чиннери, только без его подписи. Исправив сию оплошность, я их легко продал, пребывая в уверенности, что папаша простит мне мой отчаянный шаг. Однако все вышло наоборот: он устроил мне выволочку за подлог. Мало того, он, оказалось, обитает вовсе не в Кантоне, а в Макао, сущей дыре, где все строят из себя аристократов, и папенька мой, кому я как кость в горле, тоже подцепил эту заразу. Вообрази, дорогая Пагли, он представляет меня своим племянником и категорически запрещает появляться на людях в чем-либо ином, кроме этого ужасного костюма. Я пытаюсь быть послушным, а он все равно талдычит, чтоб я вернулся в Калькутту и помирился с женой, хотя прекрасно знает, что она с каким-то капельмейстером сбежала в Барракпор. Но я же не дурак, я понимаю, что он просто хочет от меня избавиться, однако я решил твердо: с места не двинусь, покуда не побываю в Кантоне.

– А чем он так тебя прельщает?

Дрозд испустил глубокий вздох.

– Даже боязно сказать. Ты будешь смеяться.

– Не выдумывай. Бол! Говори!

– Понимаешь, жизнь мою счастливой назвать трудно, а к счастью особенно стремится тот, кому в нем постоянно отказывают. Скажу одно: я вполне уверился, что в Кантоне найду хоть толику радости.

– Но почему именно там?

– Видишь ли, я уже достаточно взрослый, чтобы понять: я не создан для блаженства обычной семейной жизни. Скорее всего, до конца своих дней я пребуду холостяком, но беспросветное одиночество меня страшит, и я бы хотел отыскать Друга, которому стану верным и преданным спутником. Все мои любимые художники – Боттичелли, Микеланджело, Рафаэль, Караваджо – имели таких друзей, которые во всем их поддерживали. Читая их жизнеописания, я понял, что всегда мечтал о таком Друге и без него не создам ничего значительного. Но ты же знаешь, как трудно я схожусь с людьми, я не такой, как другие, и многие меня считают немного странным. В детстве никто не хотел со мной играть, даже мой брат. Если б мне платили за каждый тумак, полученный от мальчишек, сейчас я, ей-же-ей, был бы богачом.

– Послушай, тебе не кажется чудачеством ехать в Кантон ради поиска дружбы?

– Вовсе нет, дорогая моя! Из верных источников я знаю, что для этого на свете нет лучшего места, чем Город чужаков: там бесчисленно закоренелых холостяков. И для них ничуть не в тягость обитать на территории, запретной для женщин. Кроме того, там можно сделать большие деньги, и потому это самое подходящее место для убежденного одиночки вроде меня. Кое-кто из папашиных приятелей говорит, что холостяки слетаются в Кантон, точно птицы на зимовку. Я частенько приводил их слова, но отец только пуще злился – дескать, он не допустит, чтоб его кровиночка сгинула в море кантонских соблазнов. Уперся, как баран, и я уж думал, пропало дело. Он бы в жизни меня не отпустил, но я пригрозил воспользоваться своей единственной стрелой в колчане: мол, если он не добудет мне пропуск, я разоблачу его перед всеми аристократическими дружками – поведаю, как он обошелся со своею второй семьей. После этого папаша сдался и все устроил: я, дорогая моя Пагли, на всю зиму отправляюсь в Кантон, где буду жить в отеле «Марквик»!

– Как я тебе завидую! – сказала Полетт. – Если б я могла поехать с тобой!

Дрозд вновь заключил ее в объятья.

– Считай, ты там побываешь, душенька моя. Я буду писать тебе как можно чаще, почтовые лодки курсируют регулярно, и ты увидишь Кантон моими глазами.

– Правда? Ты обещаешь?

– Конечно, ни секунды не сомневайся. – Дрозд пожал ей руку, словно скрепляя сделку. – А теперь, дорогая Пагли, я хочу узнать о тебе и этом шалопае, твоем братце. Рассказывай все-все!

За поворотом тропинки открылась рощица, в которой они увидели Бонапарта: заложив руки за спину и чуть подавшись вперед, генерал смотрел на долину внизу. Плотного телосложения, он был невысок и неожиданно тучен – внушительное брюшко как-то не вязалось с человеком, чья жизнь была полна действия. Наряд его состоял из простого зеленого сюртука с бархатным воротником и серебряными пуговицами, на каждой из которых была оттиснута иная эмблема, нанковых кюлот, шелковых чулок и башмаков с крупными золотыми пряжками. На левой стороне груди сияла большая звезда с геральдическим имперским орлом, голову укрывал бикорн из черного фетра.

Заметив гостей, Бонапарт снял шляпу и коротко кивнул. Наверное, у кого другого это читалось бы небрежением, но сейчас было знаком, что время дорого и незачем его тратить на пустые любезности. Бахрам навсегда запомнил его взгляд – острый, как скальпель хирурга, он как будто пронзал насквозь.

Едва генерал заговорил, стало ясно, что он, бывалый стратег, потрудился собрать сведения о посетителях, знает, кому из них отведена роль переводчика, и оттого по окончании приветствий обратился именно к нему:

– Ваше имя Задиг, не так ли? Вам его дали в честь одноименной книги господина Вольтера? – Бонапарт улыбнулся. – Вы тоже вавилонский философ?

– Нет, ваше величество. Я армянин, и это имя издревле в ходу у моего народа.

Пока шел обмен этими репликами, Бахрам постарался лучше рассмотреть генерала, телосложением напомнившего одну матушкину поговорку: тукки герден вало харамджада ни нисани – «короткая шея – признак шельмы». Еще он отметил пронзительный взгляд, четкую речь, скупые, но выразительные жесты и застывшую на губах легкую улыбку. Задиг предупредил, что Наполеон, когда захочет, может буквально обворожить собеседника, и сейчас Бахрам, невзирая на языковой барьер, почувствовал всю силу его гипнотического обаяния.

По взглядам, которые на него бросал генерал, он понял, что речь зашла о нем и его ждут многочисленные вопросы. Сознавать себя темой беседы и не понимать, что о тебе говорят, было очень неуютно, но наконец-то Задиг стал переводить разговор на хиндустани.

Бахрам отвечал на заданные ему вопросы, однако в некоторых темах, интересовавших Наполеона, Задиг разбирался лучше, и потому вскоре стал не просто переводчиком, но третьим собеседником, зачастую оставляя друга в роли бестолкового слушателя. Лишь много позже Бахрам уразумел суть этой беседы, хотя в воспоминаниях о ней он себе виделся ее полноправным участником.

Первая серия вопросов, носивших личный характер, слегка смутила Задига: бич Пруссии заявил, что весьма впечатлен внешностью Бахрама – мол, бородатым лицом он схож с древним персом, но вот одеяние его скорее индийское. А потому любопытно узнать, что именно современные парсы сохранили от культуры древней Персии.

Бахрам был вполне готов к такому вопросу, который часто слышал от приятелей-англичан. Генерал не ошибся, сказал он, одежда его и впрямь индийская, за исключением двух важных деталей, кои, независимо от пола, носят все его единоверцы: пояс кошти, сплетенный из семидесяти двух шнуров, и рубаха седре[32]32
  Седре́ – традиционная белая нательная рубашка зороастрийцев (мужчин и женщин) с широким воротом и короткими рукавами, изготовленная из цельного куска тонкой хлопковой ткани; стачивается девятью швами, имеющими символическое значение; поверх седре повязывается пояс-кошти.


[Закрыть]. Оба эти талисмана скрыты под верхней одеждой, которая, как справедливо заметил император, ничем не отличается от той, какую по торжественному случаю надел бы всякий его соотечественник, равный ему по социальному статусу. Этакое сочетание наружного сходства с другими и невидимой глазу особости распространяется и на прочие стороны жизни его маленькой общины. Что касаемо веры, парсы твердо следуют древним канонам, всеми силами соблюдая учение пророка Заратустры, в остальном же свободно перенимают обычаи и повадки своих соседей.

– Каковы главные принципы учения пророка Заратустры?

– Эта религия, ваше величество, из числа самых ранних верований в единого бога. Священное писание «Зендавеста» повествует о боге Ахура-Мазде, всеведущем, вездесущем и всевластном. В миг Творения он испустил лавину света. Ахура-Мазда – создатель всего сущего, а темная сила, отринувшая его ауру, известна под именем Ангра-Манью или Ахриман, то бишь дьявол, сатана. С той поры добро и свет извечно на стороне Ахура-Мазды, а силы тьмы им противостоят. Цель каждого зороастрийца проникнуться добром и изгнать зло.

Наполеон оглядел Бахрама и спросил:

– Он владеет авестийским языком?

– Нет, ваше величество. Как и большинство его соплеменников, он говорит только на гуджарати и хиндустани, даже английский освоил совсем недавно. Древний язык «Зендавесты» ведом только священникам и тем, кто изучал Писание.

– А как насчет китайского? Вы оба часто бываете в этой стране, не пытались овладеть ее наречием?

– Нет! – хором воскликнули Задиг и Бахрам.

В Южном Китае торговцы изъяснялись на своеобразном жаргоне, который еще называли пиджин в значении «деловой язык», весьма удобном в решении коммерческих вопросов. Многие китайцы свободно владели английским, но не желали вести на нем переговоры, считая, что это даст преимущество европейцам. Они больше доверяли пиджину, в котором, сохраняя китайскую грамматику, использовали лексику английского и португальского языков, а также хиндустани. Все, говорившие на этом жаргоне, оказывались в равном положении, что всех вполне устраивало. К тому же освоить этот язык было очень просто, а для тех, кто им не владел, существовал целый класс толмачей, так называемых «линквистов», готовых перевести с английского и китайского.

– Скажите, якшаться с китайцами вам дозволено беспрепятственно?

– Да, ваше величество, никаких ограничений. Наиболее важные сделки проходят через китайскую купеческую гильдию «Ко-Хон», члены которой несут всю ответственность за ведение дел с чужеземцами. В случае каких-либо нарушений им приходится отвечать за поступки зарубежных дельцов, и потому отношения между китайскими и прочими купцами очень близкие, едва ли не партнерские. Еще есть разряд так называемых «компрадоров», обеспечивающих иностранцев провиантом и слугами. Они же следят за порядком в наших жилищах, расположенных в «Тринадцати факториях».

Последние два слова Задиг произнес по-английски, и генерал заинтересовался:

– Фактория – в смысле фабрика?