Текст книги "Дымная река"

2

Обычные люди, Колверы не отличались особой доверчивостью и воспринимали картину «Расставание» как своеобразную семейную реликвию, поскольку для иного не имелось рационального повода. Обратить внимание семейства на воистину провидческую деталь картины – а именно, глаз бури – выпало Нилу. Для того времени подобный подход к природной стихии был поистине революционным, ибо в 1838 году, когда случился шторм, ученые еще только предполагали, что ураган представляет собою завихрение воздушных масс вокруг безмятежного центра, то есть глаза.

Ко времени, когда Нил оказался в святилище, понятие «глаз бури» стало почти банальностью, но картина произвела на него столь сильное впечатление, что он четко припомнил, как лет десять назад впервые прочел в журнале статью об этом удивительно интересном явлении, породившем у него образ гигантского ока во вращающемся окуляре. Оно все разглядывает, что-то испепеляет, а другое оставляет нетронутым, выискивает новые возможности и создает иные начала, переписывает судьбы и сводит людей, которые иначе не встретились бы никогда.

Уже потом собственный опыт пережитого шторма обретет форму и смысл, а в то время Нил еще не понимал его значения. Но вот как неграмотная запуганная Дити могла обладать этакой прозорливостью? Ведь о том знала лишь горстка самых выдающихся мировых ученых.

Это была загадка, и Нил, слушая рассказ Дити, как будто вновь переносился в глаз бури.

– …И вот все вокруг кричат мне: ну же! скорее! А дед-то ваш, такой огромный, такой тяжелый… Добрался он до борта, и я падаю ему в ноги, молю его: позволь мне с тобою! А он меня отталкивает: нет! нельзя! подумай о нашем ребенке! Шторм ярится, ярится, а баркас с беглецами отвалил от шхуны и тотчас пропал из виду…

Нил будто вновь ощутил, как под ногами прогибаются доски палубы, как в лицо хлещет дождь, и даже обрадовался, когда тормошившие его детишки отогнали это невероятно реальное наваждение.

– Что случилось дальше, дядя Нил? Тебе было страшно?

– Тогда – нет. Страх накатывает, когда я о том вспоминаю, а в те минуты бояться было некогда. Ветер неистовствовал, и мы что есть мочи вцепились в леер, чтоб нас не смыло с баркаса, который, казалось, вот-вот перевернется. Каким-то чудом он удержался на плаву, а потом вдруг ветер стих, и мы, очутившись в глазу бури, успели пристать к берегу. Баркас хотели спрятать в укромном месте, но серанг Али нас остановил: нет, в нем надо сделать пробоины и столкнуть в воду. Мы это сочли безумием – как же тогда выберемся с острова? Тут проходит много судов, успокоил нас боцман, а баркас нас выдаст и накличет беду. Если его обнаружат, враги поймут, что мы живы, и будут преследовать до конца наших дней. Нет, пусть нас спишут в покойники, мы же начнем жизнь с чистого листа. И он, конечно, был прав.

– А потом? Что было потом?

– Первую ночь мы провели в скалах, укрывших нас от буйства шторма. Вообразите наше смятение: мы крепко потрепаны бурей, однако живы и, главное, свободны. Но что нам делать с этой свободой? Кроме серанга Али, никто не знал, где мы очутились. Мы думали, нас вынесло на необитаемый остров и нам грозит голод. Но очень скоро сей гнетущий страх развеялся. К рассвету шторм стих. В безоблачном небе засияло солнце, и мы, выйдя из укрытия, увидели тысячи кокосов, сбитых ветром и разбросанных по берегу и на мелководье.

Наевшись и напившись, мы с А-Фаттом провели короткую разведку. Судя по тому, что мы увидели, весь остров представлял собою поднимавшуюся из моря мощную гору, у подножья окаймленную темными валунами и золотистым песком. Выше был сплошной лес, густые джунгли, донага ободранные штормом и теперь представшие в виде бесконечной череды голых стволов и веток. Похоже, опасения наши подтверждались – мы и впрямь попали на необитаемый остров!

Но серанг Али ничуть не тревожился – улегся в теньке и спокойно уснул. Мы сочли за благо его не будить и, усевшись поодаль, ждали, снедаемые беспокойством. Вообразите наше нетерпение, когда он наконец проснулся: что теперь делать?

Вот тогда-то серанг и поведал, что местность ему знакома – в юности он не раз сюда приплывал в китайском сампане. Остров назывался Большой Никобар и был вполне обитаем – на побережье с другой стороны горы имелись поразительно богатые селения. Как так? – удивились мы. Серанг показал на стаи быстрокрылых птиц, носившихся в небе: видите? Здесь их называют «хинлен»; островитяне боготворят этих птах, источник своего богатства. Хоть с виду невзрачные, они обладают кое-чем невероятно ценным. – Чем же? – Гнездами. За них выкладывают кучу денег.

Вообразите, какое впечатление произвело это на трех индусов – вашего деда, Джоду и меня. Похоже, боцман держит нас за дураков, подумали мы.

Да кто, скажите на милость, станет платить за птичьи гнезда? – Китайцы. Они их варят и едят. – Как дхал? – Да. В Китае это чрезвычайно дорогой деликатес.

В полном недоумении мы посмотрели на А-Фатта: это правда? – Да, сказал он. Если речь о гнездах, в Кантоне известных как «янь-во», то они и впрямь очень ценны, не уступают любым деньгам, имеющим хождение на востоке. За гнезда хорошего качества выплачивают серебром или золотом сумму, равную их весу. В Кантоне за ящик гнезд отвалят восемь тройских фунтов золота.

Вот уж разбогатеем! – возрадовались мы. Всего-то и надо – отыскать и собрать гнезда. Но серанг Али нас быстро остудил. Птицы эти селятся в огромных пещерах, сказал он, и каждая такая пещера принадлежит определенному селению. Сунемся без спросу – живыми не уйдем. Сперва надо разыскать деревенского старосту, по-здешнему омджах каруха, испросить позволения, условиться о доле добычи и все такое прочее.

По счастью, Али был знаком с одним таким старостой, и мы отправились на поиски его деревни. Шли полдня и вот, наконец, отыскали этого омджах каруха на горном склоне. Он возглавлял большой отряд сборщиков, однако очень обрадовался лишним рабочим рукам.

Наверное, с час мы, изнемогая, карабкались вверх по склону и, добравшись до пещеры, застыли, потрясенные зрелищем. Яркий солнечный свет, отраженный полом, густо укрытым птичьим пометом цвета слоновой кости, явил нам невиданных размеров грот. Его отвесные стены высотою в сотни футов были сплошь усеяны белыми гнездами, создававшими впечатление облицовки жемчужными раковинами.

В основном гнезда располагались высоко, однако некоторые были не так уж далеко от земли – примерно на уровне моего плеча. В одном я увидел птичку размером меньше ладони. Она не шелохнулась, даже когда я взял ее в руку, ощутив биение ее сердца. Выглядела она неброско: не больше восьми дюймов в длину, черные и коричневые перышки, белое брюшко, раздвоенный хвост, серповидные крылья. Позже я узнал название этих птиц – саланганы. Я разжал пальцы, и птичка взмахнула крыльями, но взлететь смогла, лишь когда я подбросил ее в воздух.

Шторм нанес колонии серьезный урон, сорвав со стен и разбросав по полу изрядно гнезд, которые, очищенные от перьев, веток и пыли, предстали перед нами в своей переливчатой белизне. С первого взгляда было видно: они изготовлены из совсем иного материала, нежели тот, какой используют для постройки своих жилищ другие птицы. Тонкие волокна, уложенные по кругу, придавали гнездам вид мастерски выполненного изящного изделия. Маленькие и легкие, штук семьдесят этих гнезд весили не больше одного кантонского ганя или китайского катти, равных двадцати одной английской унции.

Мы собрали тысячи гнезд и затем помогли отнести их в деревню. В награду за труды нам оставили часть добычи, не обогатившую нас, но позволившую продолжить путь.

Получив необходимый капитал, мы поняли, что перед нами неожиданно большой выбор дорог. На севере – бирманское побережье Тенассерим с оживленным портом Мергуи; на юге – султанат Ачех, одно из богатейших княжеств региона; на востоке, в нескольких днях пути – Малакка и Сингапур.

Мы понимали, нам нужно разделиться, ибо группой мы привлечем ненужное внимание. Серанг Али нацелился на Мергуи, и Джоду решил составить ему компанию. А-Фатт, в свою очередь, выбрал Сингапур и Малакку, где с недавних пор обосновались его родственники – сестра с мужем.

Маддоу Колверу и мне решение далось нелегко. Первым порывом вашего деда было добраться до Маврикия, чтобы воссоединиться с вашей бабушкой. Однако он сообразил, что на маленьком острове затаиться непросто и как только его обнаружат, сразу отправят в тюрьму, а то и на виселицу. Со мной та же история: жена Малати и сын Радж Раттан остались в Калькутте, и я жаждал увезти их оттуда, но о моем скором возвращении непременно стало бы известно.

Мы всё обсудили, обдумали, и ваш дед решил присоединиться к серангу Али и Джоду, поскольку до Мергуи путь был короче. А за меня решил А-Фатт. Вдвоем мы много пережили и стали близкими друзьями. Он уговаривал меня вместе с ним отправиться в Сингапур и Малакку, и я в конце концов согласился.

Вот так мы расстались. Серанг Али договорился, что малайское проа, направлявшееся в Мергуи, возьмет трех пассажиров. А мы с А-Фаттом дождались бугийскую[10]10
  Бугийцы – народность в южной части острова Сулавеси.


[Закрыть] торговую шхуну, сделавшую остановку на пути в Сингапур.

– А потом? Что было дальше?

Сжалившись над Нилом, Дити одернула ребятишек:

– Уймитесь! Совсем замучили дядюшку своими вопросами! Он тут на празднике, ему недосуг с вами лясы точить. Хватит балаболить, ступайте поешьте лепешек.

Однако после ухода малышей выяснилось, что ее вмешательство преследовало иную цель. Дити протянула Нилу уголек:

– Давай, твой черед.

– На что?

– Добавь свой рисунок. Ты же был с нами на «Ибисе», а это – наш поминальный храм. Все, кто его посетил, оставили рисунки – Зикри-малум, Полетт, Джоду. Теперь твоя очередь.

Нил не нашел причины отказаться.

– Ладно, – сказал он. – Попробую.

Художник из него был никакой, однако он взял уголек и, помешкав, приступил к работе. Вернувшиеся ребятишки сгрудились за ним и, подбадривая его, переговаривались:

– Вроде, человека рисует, да?

– Точно. Вон борода, тюрбан…

– А сзади корабль, что ли? Вон, три мачты…

Возраставшее любопытство озвучила Дити:

– Кто это?

– Сет[11]11
  Сет – обращение к почтенному человеку.


[Закрыть] Бахрам-джи.

– А кто он?

– Отец А-Фатта. Сет Бахрам-джи Навроз-джи Моди.

– А что это у него за спиной?

– Его корабль. «Анахита»[12]12
  Анахита – богиня воды и плодородия в зороастрийской мифологии.


[Закрыть].

Позже было много споров, пострадала ли «Анахита» от того же шторма, что накрыл «Ибис». Имевшаяся информация позволяла сделать только одно определенное заключение: ненастье застигло ее в менее чем ста милях к западу от Большого Никобара на пути к проливу Десятого градуса. Шестнадцатью днями ранее корабль покинул Бомбей и транзитом через Сингапур направлялся в Кантон.

Поначалу все складывалось благополучно, и «Анахита» на всех парусах проскочила сквозь несколько шквалов. Этот стройный изящный трехмачтовик был из тех немногих судов бомбейской постройки, что регулярно опережали самые быстроходные английские и американские транспортировщики опия, даже такие легендарные, как «Красный пират» и «Морская ведьма». В нынешнем рейсе «Анахита» уже показала отличное время и, похоже, готовилась установить новый рекорд. Однако в Бенгальском заливе сентябрьская погода печально известна своей непредсказуемостью, и потому, едва небеса начали темнеть, капитан, молчун-новозеландец, не мешкая приказал убрать паруса. Когда ветер достиг ураганной силы, через вестового капитан попросил своего работодателя сета Бахрам-джи до конца шторма оставаться в хозяйской каюте.

Минул час, другой, и Бахрам все еще сидел в своих апартаментах, когда к нему влетел его управляющий Вико с известием, что в трюме разболтался груз опия.

– Киа! Не может быть!

– Но оно так, патрон. Надо что-то делать, и поскорее.

Бахрам поспешил следом за управляющим, стараясь не оступиться на скользких трапах. В качку отомкнуть замки на цепях трюмного люка, наглухо задраенного от воров, было непросто. Когда наконец-то Бахрам смог опустить фонарь в люк, он увидел нечто невообразимое.

Кормовой трюм почти весь был занят грузом опия. Под ударами волн крепеж лопнул, и ящики рассыпались, выронив свое содержимое. Разлетевшись, точно пушечные ядра, глиняные шары-футляры разбились о переборки.

Мутно-бурый по цвету и кожистый на ощупь, данный вид опия от жидкости размякал. Корабелы, строившие «Анахиту», учли это обстоятельство и, проявив немалую смекалку, постарались сделать трюм водонепроницаемым. Однако шторм так трепал судно, что стыки досок дали течь. Ослабленные влагой, пеньковые канаты порвались, и рассыпавшиеся ящики разбились, выпустив свой груз. И теперь на полу трюма плескалось, согласуясь с качкой, клейкое пахучее месиво.

Такого еще не случалось. Бахрам не раз попадал в штормы, но подобного безумия не бывало. Он считал себя аккуратистом и за тридцать лет в китайской торговле выработал собственные правила доставки опийного груза. Сейчас он вез опий двух видов: две трети трюма занимала «мальва» – продукт западной Индии, сбывавшийся в форме шариков, весьма напоминавших пальмовый сахар. С ним особо не чикались, упаковкой ему служили только листья и маковый мусор. А вот второй вид, «бенгали», упаковывали тщательнее: опийный кругляш помещался в твердый глиняный футляр, размером и формой похожий на пушечное ядро. В каждом ящике, простеленном листьями, соломкой и прочими маковыми отходами, покоились сорок таких ядер. Ящики, изготовленные из крепкой древесины манго, надежно сберегали свой груз все три-четыре недели, обычное время рейса из Бомбея в Кантон. Лишь протечки и сырость изредка наносили незначительный ущерб. Дабы избежать и его, Бахрам оставлял просветы между рядами ящиков, чем обеспечивал циркуляцию воздуха.

Правила себя оправдали: за долгое время, что Бахрам курсировал между Индией и Китаем, после каждого рейса он списывал в убыль не больше одного-двух ящиков. И так уверовал в свой способ транспортировки, что не удосужился заглянуть в трюм, когда начался шторм. Лишь грохот падающих ящиков встревожил корабельную команду, известившую Вико: с грузом что-то неладно.

И вот сейчас Бахрам смотрел на ящики, бившиеся о переборки, точно плоты – о рифы, и шары-футляры, что колошматились о балки, исторгая опийную шрапнель.

– Беда, Вико! Надо лезть в трюм и спасать что еще уцелело!

Здоровяк Вико, полное имя Викторино Мартинхо Соарес, обладал внушительным брюхом, смуглым лоснящимся лицом и глазами навыкате, в которых навеки застыла настороженность. Сын служащего Ост-Индской компании, родом он был из деревеньки Васай, иначе – Бассайн, что неподалеку от Бомбея. На службу к Бахраму он поступил лет двадцать назад и, кое-как владея уймой наречий, в том числе и португальским, неизменно величал хозяина «патроном». Поднявшись до ранга управляющего, Вико не только руководил челядью, но выступал в роли советника, посредника и делового партнера Бахрама. Уже давно он вкладывал часть своего жалованья в коммерцию хозяина, и в результате сам стал вполне зажиточным человеком, владеющим недвижимостью не только в Бомбее, но и других местах. Набожный католик, в память о матери он даже возвел часовню.

Вико по-прежнему сопровождал хозяина в поездках, но уже не по необходимости, а по целому ряду иных причин, среди которых пригляд за судьбой своих вложений был далеко не последним. В нынешнем грузе «Анахиты» он имел существенную долю, и оттого не менее Бахрама тревожился о его сохранности.

– Ждите здесь, патрон, – сказал Вико. – Я призову на помощь ласкаров. Сами вниз не лезьте.

– Почему?

Вико уже был готов уйти, однако пояснил:

– Случись что, и окажетесь в ловушке. Дождитесь меня, я быстро.

Однако в данных обстоятельствах последовать сему бесспорно дельному совету было нелегко. Для непоседы Бахрама покой был хуже пытки, и в минуты безделья он, борясь со своей неугомонностью, вечно притоптывал ногой, щелкал языком и хрустел фалангами пальцев. Сейчас он свесился в люк, и его накрыло облаком вздымавшегося испарения – опий-сырец, размякший в трюмной воде, источал приторно-сладкую удушливую вонь, от которой мутилось в голове.

В юные годы Бахрам, стройный, гибкий и резвый, сиганул бы вниз, не задумываясь, но теперь ему было под шестьдесят, суставы его слегка заржавели, и он весьма раздался в талии. Однако этакая тучность (если слово уместно) не казалась болезненной, он выглядел бодрым молодцом, что подтверждали прекрасный цвет лица и румянец на щеках. Ждать и полагаться на волю случая было не в его характере, а потому он скинул чогу[13]13
  Чога – кафтан, традиционная мужская одежда Раджастана.


[Закрыть] и, невзирая на сильную качку, по шаткому трапу стал спускаться в трюм.

Цепляясь локтем за железные перекладины, в другой руке он крепко сжимал фонарь. Однако, несмотря на всю свою предосторожность, Бахрам не был готов к липкой слизи, укрывшей пол. Листья и прочий маковый мусор, высыпавшиеся из ящиков, превратились в скользкое слякотное месиво, и теперь трюм напоминал загаженный коровами хлев.

Сойдя с трапа, Бахрам тотчас поскользнулся и ничком упал в навозную слякоть, однако сумел перевернуться на спину и сесть, упершись затылком в деревянную балку. Фонарь погас, вокруг была непроглядная тьма; Бахрам промок от верхушки тюрбана до подола длинной рубахи ангаркхи, в кожаных туфлях чавкало опийное месиво.

К щеке его прилипло что-то мокрое и холодное. Он хотел это смахнуть, но тут корабль дал сильный крен, опять посыпались ящики, и рука, мазнув по щеке, придвинула неведомую гадость к губам. Шибануло одуряющим запахом опия. Бахрам лихорадочно заскреб по лицу, стараясь избавиться от мерзкой липучки, но свалившийся ящик пихнул его под локоть, и он ненароком протолкнул ошметок опия себе в рот.

Потом наверху вспыхнул свет фонаря, из люка донесся встревоженный голос:

– Патрон! Патрон!

– Вико, помоги!

Пятно фонаря стало медленно спускаться по шаткому трапу. Очередной крен судна отбросил Бахрама в сторону, и он едва не захлебнулся опийной жижей, облепившей все лицо. Перед глазами его, как перед взором утопающего, промелькнула череда лиц: жены Ширинбай, что ждала его в Бомбее, двух дочерей, любовницы Чимей, не так давно почившей в Кантоне, и сына, которого она ему родила. И вот ее-то лицо исчезло не сразу – Чимей как будто смотрела ему прямо в глаза, пока он, задыхаясь и отплевываясь, пытался сесть, и казалась настолько реальной, что он к ней потянулся, но рука его ткнулась в фонарь Вико.

Бахрам невольно ощупал свой кошти – священный кушак из семидесяти двух шнуров, который всегда носил на поясе. С детства кошти был его талисманом, защищающим от ужасов непознанного, но сейчас и он насквозь промок.

И тут, заглушая рев шторма, раздался страшный треск, словно корабль разламывался на куски. Шхуна круто завалилась на правый бок, Бахрама и Вико отбросило к борту. Высыпавшиеся опийные кругляши градом стучали по балкам, каждый из них стоил немалой суммы серебром, но сейчас об этом никто не думал. Казалось, вот-вот «Анахита» перевернется килем вверх.

Но корабль медленно, как бы нехотя, выровнялся, потом завалился на левый борт и вновь на правый, после чего обрел неустойчивое равновесие.

Каким-то чудом фонарь не погас.

– Что случилось, патрон? – спросил Вико, когда качка немного унялась. – Почему вы так смотрели? Что вы увидели?

С головы до ног перемазанный бурой слизью, управляющий выглядел жутковато. Он всегда уделял большое внимание своему внешнему виду и одевался в европейской манере, но сейчас изгвазданные опием сорочка, жилет и брюки выглядели уродливой коростой. А на лице, с которого стекала мутная жижа, дико сверкали белки больших выпуклых глаз.

– О чем ты?

– Вы как будто увидали призрака.

Бахрам тряхнул головой.

– Кай най. Пустяки.

– И еще вы позвали…

– Сына Фредди?

– Да, только назвали его иначе, китайским именем…

– А-Фатт?

Вико знал, что хозяин почти никогда так не называет сына.

– Глупости. Ты, наверное, ослышался.

– Нет, уверяю вас. Я хорошо расслышал.

Бахрам был как в тумане, язык его еле ворочался.

– Видимо, испарения… опий… – пробормотал он. – Что-то помнилось…

Вико озабоченно нахмурился и под руку повел хозяина к трапу.

– Патрон, вам надо отдохнуть. Ступайте в свою каюту, я тут за всем присмотрю.

Бахрам окинул взглядом трюм. Впервые его благополучие так зависело от конкретного груза, и еще никогда ему не была так безразлична дальнейшая судьба его дела.

– Ладно, Вико. Откачай воду и спаси, что сможешь. Потом сообщишь, насколько велик ущерб.

– Слушаюсь, патрон. Не спешите, потихоньку.

Из-за качки (а может, головокружения) подъем по трапу показался нескончаемым. Но Бахрам не торопился, был очень осторожен и делал остановки, чтоб отдышаться. Полудюжина ласкаров, столпившаяся возле люка, расступилась, глядя на него в немом изумлении. Бахрам опустил глаза и понял, что он тоже весь в коросте размякшего опия. В голове его бухало, когда он, собравшись с силами, выбрался из люка. Вкус опия был ему не внове: наведываясь в Кантон, он порой выкуривал трубочку-другую, однако принадлежал к числу счастливчиков, не попавших под несокрушимую власть зелья, и никогда по нему не тосковал. Но вот оказалось, что одно дело – вдохнуть опийный дым, и совсем другое – заглотнуть размякший клейкий сырец. Бахрам был не готов к внезапно накатившей слабости и противной тошноте; он и думать забыл о понесенных убытках, перед взором его, вдруг обретшим ясновидящую силу, неотлучно стоял образ Чимей. Словно китайский фонарик, лицо ее освещало путь, пока тесными коридорами он пробирался на полуют, где размещались офицерские каюты и его собственные роскошные апартаменты.

Каюта Бахрама была в конце длинного прохода с множеством дверей. Возле одной из них сгрудились ласкары; заметив хозяина, тиндал сказал:

– Сет-джи, секретарь ваш сильно расшибся.

– Что случилось?

– Болтанкой его скинуло с койки, да еще придавило свалившимся сундуком.

– Выживет?

– Поди знай.

Секретарь, старик-парс, служил уже много лет и вел всю деловую корреспонденцию. Бахрам не представлял, как без него справится, но горевать не было сил.

– Еще какие-нибудь потери? – спросил он.

– Двоих смыло за борт.

– А что с кораблем?

– Разбита носовая часть, сорвало стаксель.

– И ростру?

– Да, сет-джи.

Нос корабля украшала фигура покровительницы вод богини Анахиты – семейная реликвия жениных родичей, владевших судном. Конечно, семья Мистри сочтет это дурным знаком, но пока что надо разобраться со своими знамениями. Сейчас хотелось одного – поскорее зайти в каюту и скинуть грязную одежду.

– Проследи, чтоб о секретаре позаботились, извести капитана…

– Будет исполнено, сет-джи.

Вклад Дити в портретную галерею святилища Нил распознал без подсказки, увидав мужской профиль, похожий на карикатурное изображение полумесяца, которому приданы человеческие черты: нос, точно длинный обвислый хобот, брови торчком, загнутый клин бороды.

– Узнаешь? – спросила Дити.

– Конечно. Мистер Пенроуз.

Такую личность забыть нелегко: впалые, изборожденные морщинами щеки, кустистые брови, задранный подбородок, изогнутый, как лезвие косы. При ходьбе этот высокий и очень худой человек сильно клонился вперед, словно систематизируя травы, примятые его ногами. Абсолютно равнодушный к своему внешнему виду, он не замечал соломин в бороде и репьев на чулках, а залатанная одежда его вечно была чем-то испятнана. Когда он впадал в глубокую задумчивость (что бывало часто), его борода клином и косматые брови шевелились и подергивались, словно подавая знак окружающим: не беспокоить по пустякам. Причем сия мимика не была данью возрасту, этак он гримасничал с самого детства, за что и получил прозвище Хорек, поскольку в такие минуты весьма напоминал опасливо принюхивающегося зверька.

Однако вопреки всем этим странностям держался Хорек с достоинством, а взгляд его светился умом, что не позволяло счесть его придурковатым чудиком. Вообще-то Хорек, Фредерик Пенроуз, был хорошо образованным и весьма обеспеченным человеком: известный садовод и собиратель растений, он сколотил солидный капитал, продавая семена, саженцы, черенки и садовую утварь; в Англии пользовались большим спросом его патентованные скребки для мха, резаки для коры и огородные культиваторы. Питомник «Пенроуз и сыновья», головное предприятие, располагавшееся в Фалмуте, графство Корнуолл, славился импортом из Китая растений, чрезвычайно популярных на Британских островах, – таких как определенные виды плюмбаго, цветущая айва или акокантера.

Именно охота за растениями и привела Хорька в восточные края, куда он добрался на собственном судне, двухмачтовом бриге «Редрут».

В Порт-Луи бриг вошел через два дня после «Ибиса», совершив плавание, также отмеченное бедами и трагедией. Хорек перенес путешествие тяжелее всех, и команда настояла, чтоб он отдохнул на берегу. Следующий по прибытии день выдался ясным, и два матроса, в шлюпке перевезя хозяина на берег, наняли ему лошадь, дабы он посетил Ботанический сад Памплемуса.

В общем-то, ради этого сада, одного из первых заведений подобного рода, «Редрут» и зашел в Порт-Луи. Среди его основателей и управляющих были такие известные в ботанике фигуры, как Пьер Пуавр, выявивший истинный черный перец, и Филибер Коммерсон[14]14
  Пьер Пуавр (1719–1786) – французский ботаник-исследователь, интендант острова Маврикий. Филибер Коммерсон (1727–1773) – французский ботаник, медик и естествоиспытатель.


[Закрыть], открывший бугенвиллею. Если б у садоводов существовали места поклонения, сад Памплемуса, несомненно, стал бы одной из наиболее почитаемых святынь.

От порта до поселка было не больше часа езды. Однажды на обратном пути из Китая Хорек уже посетил этот сад. Тогда остров был французской колонией, а теперь стал британским владением, претерпев заметные изменения. Как ни странно, Хорек без труда отыскал дорогу к поселку. На обочине он подметил великолепные экземпляры растения, известного под названием «неопалимая купина». В другое время этакая находка его бы взбудоражила и обрадовала, он бы спешился, дабы рассмотреть обилие пламенеющих цветков, но сейчас, пребывая не в лучшем расположении духа, проехал мимо.

Поселок возник неожиданно.

Ярко выкрашенные бунгало, беленые известью церкви и мощеные мостовые, по которым мелодично цокали лошадиные подковы, радовали глаз. Дома и улицы именно такими и запомнились. Но вот Хорек обратил взор к Ботаническому саду и едва не выпал из седла: вместо широких живописных аллей в аккуратной кайме деревьев он увидел дикие заросли. Хорек тряхнул головой, отгоняя наваждение, и протер глаза: ворота были на месте, но за ними расстилались джунгли.

Натянув повод, он обратился к прохожей старухе:

– Мадам, как проехать к саду?

Та скорбно поджала губы и прошамкала:

– Ах, мсье… сада больше нет… считай, уж лет двадцать… англичане сгубили…

Качая головой, старуха зашагала дальше, оставив Хорька в одиночестве.

Он был опечален, однако не слишком удивлен тем, что его соотечественники в ответе за гибель сада. Со смертью сэра Джозефа Бэнкса, последнего управляющего Королевских садов Кью, даже в Англии ботанические заведения пришли в упадок, и немудрено, что такая же участь ожидала сад в далекой заморской колонии. Однако это не смягчило горечи от царившего здесь запустения: неухоженные кроны деревьев срослись в плотный полог, укутавший бывшие клумбы и мощеные дорожки густой тенью; повсюду, куда ни глянь, непроходимая стена зарослей; необрезанные воздушные корни бенгальских смоковниц, часовыми высившихся у ворот, сплелись в крепостную решетку, преграждавшую путь незваным гостям. Но это были не девственные джунгли, ибо ни в одной дикой чаще не встретишь такого изобилия особей с разных континентов. В природе не существовало леса, где африканские вьюны опутали китайские деревья, а индийский кустарник сошелся в смертельном объятье с бразильской лозой. Сей ботанический Вавилон сотворил человек.

Хоть в расстроенных чувствах, Хорек сообразил, что ему выпал исключительный шанс. Одичавшее или нет, угодье хранило в себе множество редких растений, и коль теперь оно ничье, вряд ли кто обвинит в воровстве ботаника, присвоившего парочку ценных экземпляров.

Привязав лошадь к изъеденной ржавчиной стойке ворот, Хорек нырнул под сплетение корней смоковниц, загородившее вход. Однако сделал всего несколько шагов и замер, вдруг осознав, что сад не так уж безлюден, каким выглядел – на влажной земле виднелись свежие следы башмаков. Хорек задумался. Говорят, кое-где на острове иногда еще случался разбой, и вполне вероятно, что следы эти оставил какой-нибудь лихой душегуб. Уведомленный о возможной угрозе, Хорек запасся пистолетом и мачете. Проверив заряд, он спрятал пистолет в карман, достал мачете из ножен и двинулся в чащу, не сводя глаз со следов.

Сырая земля предательски чавкала, и потому Хорек, вскидывая ноги, ступал осторожно, точно канатоходец. Вскоре следы скрылись в зарослях, и он, остановившись, огляделся. Вроде бы никого, но чутье подсказывало: тут кто-то есть, и совсем близко. Крадучись, Хорек сделал еще пару шагов и замер, услыхав тихий звук, в котором безошибочно распознал скрежет лопаты о землю.

Похоже, звук доносился из просвета меж деревьев; прячась за стволами высокого бамбука, Хорек двинулся вперед и через минуту увидел спину человека, одетого в штаны и рубаху навыпуск. Сидя на корточках, тот копал яму, намереваясь, видимо, скрыть уворованное добро или мертвое тело.

Чуть сместившись, Хорек получил лучший обзор и с удивлением понял, что ошибся: человек копал вовсе не яму, но скорее лунку под саженец. И в руке он держал садовый совок, каким не выроешь схрон или могилу. Наметанным глазом Хорек определил, что незнакомец привычен к сему инструменту. Тут человек сдвинулся в сторону, приоткрыв нечто, похожее на ведерко с торчащим штырем. Хорек вгляделся и опешил, узнав посадочную машинку – профессиональный садовый инструмент для безболезненной пересадки растений.

Черт-те что. Поди разберись, кто это: лиходей, притворяющийся садовником, или садовод, изображающий разбойника? А может, коллега-натуралист, тоже решивший поживиться дармовщинкой? Вероятно, последнее.

Незнакомец чуть развернулся; Хорек видел только край его щеки, но понял, что никакой это не головорез, а безусый паренек. Он вроде как безоружен и никакой опасности не представляет.

Хорек уже раздумывал, как деликатнее объявить о своем присутствии, но тут под ногой его громко хрустнула бамбуковая ветка. Парень резко обернулся; в глазах его полыхнул испуг, когда за деревьями он увидел Хорька со сверкающим мачете в руке.

– Прошу прощенья, юноша…

Хорьку было неловко за свое шпионство, и он бы не осудил незнакомца, если б тот его обругал или даже чем-нибудь кинулся. Однако руки молодого садовника не стали нашаривать камень, но согласованно взметнулись к горлу и, сложившись крестом, прикрыли грудь незастегнутой рубахи. Этот жест укрепил благоприятное впечатление о юноше, ибо и сам Пенроуз с детства был приучен к тому, что без сюртука появляться на людях неприлично. Он поспешил к молодому человеку, дабы толком принести извинения и представиться, но тот вдруг развернулся и задал стрекача, ломясь сквозь чащобу.