Текст книги "Правила вежливости"

Глава шестая
Апрель, беспощадный месяц[65]65
  В качестве названия главы автором использована первая строка поэмы Т. Элиота «Wasteland» («Бесплодная земля», 1922) «Апрель, беспощадный месяц, выводит // Сирень из мертвой земли, мешает…» (пер. Андрея Сергеева).


[Закрыть]

Однажды вечером я стояла на станции IRT[66]66
  Interborough Rapid Transit – основанная в 1904 году компания, частный оператор линий метро Нью-Йорка, а ранее и надземных железных дорог и дополнительных линий. С 1940 года принадлежит Нью-Йорку.


[Закрыть] «Уолл-стрит» и в числе прочих плебеев ждала возможности поехать домой. Предыдущий поезд ушел минут двадцать назад, и на платформе уже опять собралась целая толпа – сплошные шляпы, вздохи и кое-как свернутые в трубку утренние газеты. На полу рядом со мной стоял чей-то переполненный чемодан, для пущей надежности перевязанный бечевкой. Разве что детей в толпе не было, а так с легкостью можно было себе представить, как эта станция выглядела во время войны.

Какой-то мужчина, протискиваясь мимо меня, неловко задел мой локоть. У него были каштановые волосы и кашемировое пальто. Как ни странно, он оказался человеком несовременным и обернулся, чтобы извиниться. И на мгновение мне показалось, что это Тинкер.

Впрочем, не стоило и надеяться.

Тинкер Грей никак не мог даже появиться поблизости от IRT. Они уже неделю отдыхали в Палм-Бич, когда Ив прислала мне первую открытку из отеля «Брейкерз», где они остановились. Сестренка, нам тебя ужасно не хватает… В общем, что-то в этом роде. И Тинкер откликался эхом на полях ее писем или печатными буквами рядом с моим адресом на конверте и вокруг марки. На той открытке Ив стрелкой указала на их балкон с видом на пляж. На пляже она изобразила воткнутое в песок предупреждение: НЕ ПРЫГАТЬ! В постскриптуме было написано: Увидимся через неделю. Но прошло еще две недели, и я получила от нее очередную открытку – уже из Ки-Уэст – с видом на марину.

А я в это время взяла на перепечатку пять тысяч страниц надиктованного текста и уже успела разобрать и перепечатать четыреста тысяч слов. Текст был написан языком столь же серым и невыразительным, как погода за окном. Я сшивала раздробленные инфинитивы и ставила на место болтающиеся определения. В итоге я буквально до дыр протерла на заднице свою лучшую фланелевую юбку. А по вечерам, в полном одиночестве устроившись за кухонным столом, я ела тосты с арахисовым маслом и играла в карты с воображаемыми партнерами, упорно сражаясь с тоской, из-за чего иной раз забредала даже в романы Э. М. Форстера[67]67
  Эдвард Морган Форстер (1879–1970) – английский писатель, автор психологических романов на семейно-бытовые и моральные темы – «Куда боятся ступить ангелы», «Комната с видом» и др.


[Закрыть] – просто чтобы понять, зачем ему понадобилось тратить столько слов. Существуя в таком режиме, я сэкономила 14 долларов и 57 центов.

Мой отец вполне мог бы мною гордиться.

* * *

Тот любезный незнакомец, ловко маневрируя в толпе, пробрался все же к самому краю платформы и остановился возле робкой молодой женщины, похожей на мышку, которая при его приближении подняла глаза и случайно встретилась со мной взглядом. Оказалось, что это Шарлотта Сайкс, та самая одаренная машинистка, что умела поразительно быстро печатать. У нас в комнате она сидела рядом со мной, слева.

У Шарлотты были густые черные брови, тонкие черты лица и чудесная кожа. Она вполне могла бы даже очаровать кого-то из представителей противоположного пола, если бы не держалась так, словно Нью-Йорк готов в любой момент наступить на нее и раздавить.

Сегодня Шарлотта надела шляпку-коробочку, тулью которой украшала похоронного вида хризантема. Я знала, что живет она где-то в нижнем Ист-Сайде и, похоже, под моим «чутким руководством» частенько допоздна остается на работе. Иной раз она прибегала на эту остановку даже на несколько минут позже меня. Шарлотта осторожно посматривала в мою сторону, явно набираясь храбрости, чтобы ко мне подойти. Чтобы у нее не оставалось никаких сомнений, я вытащила из сумки «Комнату с видом» Форстера и открыла ее на первой попавшейся главе – на шестой, как оказалось. Есть одна «милая» странность человеческой природы: многие с невероятной легкостью встревают в чужой разговор, но даже не подойдут к вам, если вы в полном одиночестве читаете книжку, даже если это всего лишь глупый любовный роман:

Джордж обернулся, заслышав ее шаги. Несколько мгновений он смотрел на нее с таким изумлением, словно она свалилась с небес. Он не мог не замечать, что лицо ее сияет от радости и, кажется, даже цветы у нее на платье трепещут от восторга…

Трепет цветов был прерван подлетевшим поездом. Собравшиеся на платформе «беженцы» подхватили свой скарб и ринулись к дверям, готовясь сразиться за возможность влезть в вагон. Я не стала толкаться в этой толпе, которая обтекала меня с обеих сторон, прекрасно зная, что, когда станция настолько загружена, лучше все-таки проявить терпение и дождаться следующего поезда.

Занявшие стратегически важную позицию вдоль дальнего края платформы контролеры-кондукторы в маленьких зеленых шапочках в часы пик действовали как настоящие копы во время чрезвычайных происшествий; вот и сейчас они расправили плечи, готовясь толкать людей назад или вперед в зависимости от необходимости. Двери открылись, и толпа хлынула в вагоны. Иссиня-черная хризантема на шляпке Шарлотты так и подскакивала над морем людских голов, точно мусор на волнах.

– Проходите в вагоны, не скапливайтесь у дверей, – кричали кондукторы, без разбора подталкивая в спину и высоких, и низких.

Еще мгновение, и поезд умчался, оставив на платформе незначительное количество тех, кто, как и я, оказался чуточку мудрее. Я опять сделала вид, будто переворачиваю страницы книги, стремясь как-то оградить свое одиночество.

– Кэтрин!

– Шарлотта…

Ей, видимо, в последнюю минуту все-таки удалось извернуться и по своим следам – подобно разведчику из племени чероки – выбраться из людского месива.

– А я и не знала, что вы тоже на этом поезде ездите, – неумело соврала она.

– Каждый день.

Она покраснела, чувствуя, что ее маленькую ложь раскусили. Легкий румянец на щеках был ей, безусловно, очень к лицу. Мне даже захотелось посоветовать ей почаще попадать впросак и краснеть от смущения.

– А где вы живете? – спросила она.

– На Одиннадцатой улице.

Шарлотта мгновенно просияла.

– Так мы же почти соседи! Я живу на Ладлоу. В нескольких кварталах к востоку от Бауэри.

– Я знаю, где находится Ладлоу.

Она смущенно улыбнулась.

– Да, конечно.

В руках у нее была большая папка с документами, и она прижимала ее к животу, как маленькая школьница прижимает к себе учебники. Судя по толщине папки, это, скорее всего, был черновик торгового соглашения или очередной план-предложение. Впрочем, что бы это ни было, а брать домой документы ей точно не следовало.

Я позволила затянувшемуся молчанию стать неловким, и снова она заговорила первой:

– Вы в этих местах выросли?

– Я выросла на Брайтон-Бич.

– Вот это да! – восхитилась она.

Она уже собиралась спросить, как мне жилось на Брайтон-Бич, или по какой ветке метро туда можно доехать, или бывала ли я когда-нибудь на Кони-Айленд, но меня спас подошедший поезд. Пассажиров на платформе было по-прежнему немного, так что контролеры практически не обращали на нас внимания и курили с таким отрешенным видом и таким спокойствием, как курят усталые солдаты в перерыве между атаками.

Шарлотта села рядом со мной. На скамье напротив сидела какая-то женщина средних лет, судя по виду горничная из какого-то отеля, которая упорно на нас не смотрела и даже глаз ни разу не подняла. На ней было старое пальто винного цвета, а из-под него выглядывала ее черно-белая униформа и скромные практичные туфли. У нее над головой плакат Министерства здравоохранения сурово осуждал тех, кто чихает, не прикрывая лицо носовым платком.

– А вы давно у мисс Маркхэм работаете? – спросила Шарлотта.

Это она правильно сказала. Именно «у мисс Маркхэм», а не в «Куиггин и Хейл».

– С 1934-го, – ответила я.

– Но тогда вы там, наверное, старше почти всех девушек?

– Вовсе нет.

Несколько секунд мы обе молчали, и я уж подумала, что она наконец-то догадалась, что разговаривать мне совсем не хочется. Но тут Шарлотта вдруг разразилась восторженным монологом:

– Правда ведь, мисс Маркхэм – это что-то? Я таких людей больше никогда не встречала. А как она умеет произвести впечатление! Знаете, она ведь очень хорошо говорит по-французски. Я сама слышала, как она разговаривала по-французски с кем-то из партнеров. Поклясться готова: она всего один разок глянет на набросок письма – и слово в слово все запомнит!

Я никак не ожидала, что Шарлотта примется болтать, да еще и со скоростью в два раза больше обычного. «Может, это у нее что-то нервное?» – думала я. Или ей просто хочется высказать как можно больше, пока поезд не прибыл на ее станцию?

– …Но с другой стороны, – продолжала трещать она, – в «Куиггин и Хейл» вообще все очень милые, ну просто очень! Даже партнеры! Я тут на днях заходила в кабинет мистера Куиггина – мне нужно было кое-что у него подписать. Вы были у него в кабинете? Ну конечно же, были! И наверняка видели, какой у него там аквариум. Рыбы в нем прямо-таки полно, а одна маленькая рыбка – синяя-синяя, просто удивительного оттенка! – носом прижалась к стеклу и смотрела на меня. И я тоже глаз от нее отвести не могла. Хотя мисс Маркхэм постоянно нам говорит, чтобы мы не позволяли себе «блуждать взглядом», входя в кабинет кого-либо из партнеров фирмы. А вот мистер Куиггин, как только покончил с бумагами, сразу встал из-за стола, подошел ко мне и стал рассказывать, какая из его рыб как называется на латыни!

Шарлотта на полной скорости неслась дальше, а я заметила, что та горничная, что сидела напротив нас, подняла глаза и внимательно смотрит на Шарлотту. Она явно прислушивалась к ее рассказу, и на лице у нее было такое выражение, словно это она сама еще совсем недавно стояла перед огромным аквариумом в кабинете своего шефа, и в те времена у нее тоже были тонкие, как у Шарлотты, черты лица и прекрасная кожа, и глаза у нее тогда были полны надежды и широко распахнуты навстречу миру, и ей тоже этот мир казался справедливым и полным чудес.

Поезд прибыл на станцию «Канал-стрит»[68]68
  Канал-стрит – одна из важнейших улиц нижнего Манхэттена, соединяющая Манхэттен с Джерси-сити посредством подводного туннеля под Гудзоном.


[Закрыть], двери открылись, но Шарлотта была так увлечена, что этого даже не заметила.

– Разве это не ваша остановка?

Шарлотта ойкнула, подскочила, застенчиво и очень мило помахала мне рукой и исчезла.

И лишь когда двери уже закрылись, я заметила, что папка с документами так и осталась на сиденье рядом со мной. К первой странице была скрепкой пришпилена пометка: Взято со стола Томаса Харпера, эсквайра. Так звали молоденького юриста из компании «Кемден и Клей». Пометка была написана от руки его полудетским почерком. Возможно, он просто свалил на Шарлотту часть своих обязанностей, воспользовавшись своим обаянием примерного школьника, и попросил ее доставить документы. Впрочем, особо очаровывать Шарлотту ему и не требовалось: она была прямо-таки создана для того, чтобы ее кто-нибудь очаровывал. Или смущал. Но в любом случае им обоим явно не хватало здравомыслия. Ведь если Нью-Йорк – это машина со множеством людей-винтиков, то нехватка здравомыслия у одних как раз и служит той необходимой смазкой, которая дает возможность другим, то есть нам, остальным винтикам, крутиться гладко, без задержки. Ну что ж, в итоге эти двое, так или иначе, получат по заслугам. Я положила папку обратно на сиденье.

Мы все еще стояли на той же станции. На платформе у закрытых дверей вагона собралась небольшая группа жителей пригорода, и они с надеждой смотрели на нас сквозь стекла, словно рыбы в аквариуме мистера Куиггина. Я отвела от них взгляд и вдруг заметила, что та горничная печально на меня смотрит, время от времени словно указывая глазами на забытую папку с документами. Смотрит так, словно хочет сказать: по заслугам получат не они, а она, эта девочка. А симпатичный парнишка Томас Харпер, обладающий хорошо подвешенным языком и мальчишеской челкой, спадающей на лоб, наверняка сумеет как-то отболтаться. В общем, расплачиваться за небрежность обоих придется той маленькой мисс Большие Глаза.

Двери вагона снова открылись, и жители пригорода ринулись на свободные места.

– Вот ведь дерьмо! – мрачно буркнула я, схватила папку и успела всунуть руку между створками дверей, не дав им закрыться.

– Ты что это, моя лапочка? – с укором сказал мне один из контролеров.

– Сам ты лапочка! – рявкнула я и ринулась в сторону лестницы, выходящей к Ист-Сайду, а потом стала пробираться сквозь толпу в сторону Ладлоу, высматривая среди широкополых шляп и набриолиненных волос шляпку Шарлотты с качающейся на ней черной хризантемой. Если через пять кварталов я ее догнать не сумею, сердито уверяла я себя, то эта папка отправится на переговоры с первым же мусорным баком!

Я увидела ее на углу Канал-стрит и Кристи.

Она стояла перед магазином «Шоц и сыновья» – кошерной лавкой, торгующей всевозможными маринованными продуктами. Но ничего не покупала, а просто беседовала с какой-то крошечной старушкой с такими же, как у нее самой, черными глазами. Одежда на старушке тоже была какая-то траурная – видимо, у них это семейное, подумала я. В руках у пожилой дамы был локс[69]69
  Lox (идиш) – вариант копченого лосося.


[Закрыть], явно купленный к ужину и завернутый во вчерашнюю газету.

– Прошу прощения…

Шарлотта вскинула глаза, увидела меня, и удивление сменилось у нее на лице девчоночьей улыбкой до ушей.

– Кэтрин!

И она тут же с гордостью указала на черноглазую старушку:

– А это моя бабушка!

(Да уж, тут трудно было ошибиться!)

– Рада с вами познакомиться, – любезно улыбнулась я.

Шарлотта что-то сказала на идиш, видимо, объясняя бабушке, что мы вместе работаем.

– Вот. Вы забыли это в поезде, – сказала я, подавая ей папку.

Улыбка сползла с лица Шарлотты. Побледнев, она взяла папку и в ужасе пролепетала:

– И как это я могла допустить такую оплошность! Просто позор! Уж и не знаю, как мне вас благодарить!

– Ладно, забудьте.

Она секунду помолчала, а потом, не выдержав, призналась:

– Мистер Харпер завтра прямо с утра встречается с неким важным клиентом, а это нужно было к девяти утра отнести в «Кемден и Клей», вот мистер Харпер и попросил меня, поскольку мне это по пути, занести в наш офис…

– Похоже, у мистера Харпера имеется не только диплом Гарварда, но и собственный трастовый фонд?

Шарлотта с недоумением уставилась на меня своими большими темными глазами, очень похожими на коровьи, но я объяснять не стала и продолжила свою мысль:

– Очень это ему поможет, когда его все-таки с работы вышвырнут!

Бабушка Шарлотты смотрела на мои руки. А Шарлотта – на мои туфли.

Летом продавцы из магазина «Шоц» выкатывали прямо на тротуар бочонки с пикулями, селедкой и солеными арбузами, щедро расплескивая маринады и рассолы, так что даже сейчас, восемь месяцев спустя, в воздухе все еще витал запах этих яств.

Старая женщина что-то сказала Шарлотте.

– Моя бабушка спрашивает, – перевела она мне, – не поужинаете ли вы с нами.

– Боюсь, что, к сожалению, не смогу. У меня назначена встреча.

И Шарлотта перевела мои слова бабушке, хотя в этом не было ни малейшей необходимости.

От Канал-стрит мне нужно было пройти до дому пятнадцать кварталов, что, впрочем, было кварталов на десять меньше, чем если бы я попыталась добраться по другой ветке подземки. Так что, как говорят в этом районе, я пошлепала дальше пешком, на каждом перекрестке внимательно поглядывая налево и направо. Хестер-стрит, Гранд-стрит, Брум-стрит, Спринг. Принс-стрит, Первая улица. Вторая, Третья… Каждый квартал выглядел как тупик в какой-то чужой стране. Воткнутые среди жилых зданий, всюду торчали магазины «Отец и сыновья такие-то», в которых продавались несколько переиначенные продукты как бы «с родины» – свои колбасы и сыры, своя копченая или соленая рыба, которую, завернув ее в итальянские или украинские газеты, несли домой свои непокоренные бабушки. Подняв глаза, можно было увидеть за окнами двухкомнатных квартир три поколения одной семьи, каждый вечер собиравшиеся за ужином и слепленные вместе религиозной приверженностью, липкой, как сахарин, и странной, как их послеобеденные ликеры.

Если Бродвей был рекой, текущей с вершины Манхэттена вниз, к Бэттери, и по волнам этой реки словно плыли автомобили, магазины и огни, то идущие с востока на запад улицы были подобны водоворотам, в которых человек мог, подобно листку на поверхности лужи, без конца кружить и кружить неторопливо с первого часа своей жизни и до последнего. Это действительно был мир без начала и конца.

На Астор-Плейс я остановилась, чтобы купить в киоске на углу вечерний выпуск «Таймс». Передняя полоса предлагала модифицированную карту Европы, любезно снабженную изящной пунктирной линией, показывающей, где именно в данный момент проходит постоянно смещающаяся граница. У старого продавца газет были на редкость густые кустистые брови и добродушное выражение лица, как у рассеянного дядюшки из деревни. Глядя на него, я невольно удивилась: господи, а этот-то что здесь делает?

– Чудесный вечер, – сказал он, по всей вероятности имея в виду то немногое, что мог видеть отраженным в витрине галантерейного магазина.

– Да, вечер действительно чудесный, – откликнулась я.

– А как вы думаете, дождь будет?

Я посмотрела вверх: над крышами Ист-Сайда ясно, как маячок самолета, сияла Вечерняя Звезда.

– Нет, – сказала я. – Сегодня дождя наверняка не будет.

Он улыбнулся и вздохнул с облегчением.

Когда я протянула ему доллар, к киоску подошел второй покупатель. Он остановился на шаг ближе ко мне, чем было нужно. И, прежде чем я успела это заметить, старый продавец насупил брови и посмотрел на наглеца исподлобья.

– Эй, сестрица, – обратился ко мне этот тип, – у тебя закурить не найдется? Или, может, еще чего получше?

Я повернулась и встретилась с ним глазами. Да, он уже довольно далеко прошел по тому трагическому пути, когда человека, некогда лишившегося работы, не берут на работу уже абсолютно нигде; волосы у него были теперь намного длиннее, чем прежде, и он носил плохо ухоженную бородку-эспаньолку, но улыбка была все такой же самоуверенной и взгляд все тот же – неопределенный, блуждающий, – как в те времена, когда нам было по четырнадцать лет.

– Нет, – сказала я. – Извини.

Он встряхнулся. Потом вдруг задумался, склонив голову набок, и воскликнул:

– Слушай, а ведь я тебя знаю! Верно?

– Не думаю. Вряд ли.

– Конечно, знаю, – сказал он уверенно. – Комната 214. Сестра Салли Саламоне. Буква «I» всегда пишется раньше «E» за исключением тех случаев, когда «Е» следует после «С»…[70]70
  Бродяга цитирует правило английской орфографии из учебника для начальных классов школы. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Он засмеялся, вспомнив это школьное правило.

– Вы ошиблись. Приняли меня за кого-то другого, – сказала я.

– Ничего я не ошибся, – возмутился он. – И ты не кто-то другой[71]71
  По словам самого Тоулза, попрошайка и героиня вместе учились в католической школе.


[Закрыть].

– Вот, возьмите, – сказала я, протягивая ему сдачу с доллара.

Он поднял вверх обе руки, как бы слабо протестуя.

– Нет-нет, мне и в голову такое не приходило…

И, рассмеявшись над столь учтивой формой собственного протеста, он отошел от меня и двинулся в сторону Второй авеню.

– Вот в чем проблема для тех, кто родился в Нью-Йорке, – печально заметил старый продавец газет. – У вас нет того Нью-Йорка, где вам есть куда сбежать.

Глава седьмая
Серьги без кольца

– Кейти Контент слушает.

– Это Кларенс Дарроу.

Машинистки в «Куиггин и Хейл» и не подумали приостанавливать работу, но все же и за стрекотом их машинок я сумела услышать в голосе Ив затаенный смех.

– Когда вы прибыли в город, мисс Дарроу?

– Четыре раза по два десятка и еще семь часов назад[72]72
  Ив приблизительно цитирует первую строчку речи Авраама Линкольна, произнесенной им в Гетисбурге: «Четыре раза по два десятка и еще семь лет назад…» – в которой говорилось об американской Декларации независимости. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Как вам Ки-Уэст?

– Забавно.

– Значит, завидовать мне не стоит?

– Разве что капельку. Слушай, у нас сегодня вечером собирается небольшая дружеская компания. И мы оба страшно хотели бы и тебя тоже видеть у нас за столом. Можем мы ненадолго тебя отвлечь и заманить к себе?

– От чего отвлечь?

– Вот и молодец.

В «Бересфорд» я приехала, опоздав на сорок минут.

Как это ни странно, но приходится признать: опоздала я, выбирая, что же мне надеть. Когда мы с Ив жили в пансионе, то частенько менялись одеждой и друг с другом, и с другими девушками с нашего этажа, а в результате в субботу вечером всегда выглядели симпатично. Но когда я съехала из пансиона, то в некотором смысле рассталась с иллюзиями, обнаружив, что вся одежда, предназначенная для веселого времяпрепровождения, принадлежала моим бывшим соседкам. У меня самой имелись в распоряжении только самые утилитарные вещи, весьма, надо сказать, старомодные. Изучая свой гардероб, я вдруг поняла, что моя одежда выглядит столь же уныло, как и те серые простыни, что вечно висят у меня за окном. В итоге мне пришлось остановиться на темно-синем платье, вышедшем из моды года четыре назад, и, вооружившись шкатулкой для рукоделия, еще полчаса потратить на то, чтобы спешно подкоротить подол.

Новый широкоплечий лифтер был мне незнаком.

– Значит, Гамильтон сегодня не дежурит? – спросила я, когда мы начали подниматься.

– Этот парнишка уволился.

– Как жаль!

– А мне нет. Я бы работы не получил, если б он остался.

На этот раз в вестибюле меня поджидала Ив.

– Кейти!

Мы поцеловались, чмокнув друг друга в правую щеку, и она взяла обе мои руки в свои – в точности как Тинкер – и, чуточку отступив назад, осмотрела меня с ног до головы, словно не она, а я только что вернулась после двух месяцев пребывания на пляже.

– Ты отлично выглядишь, – сказала она.

– Ты что, шутишь? Это ты отлично выглядишь. А я выгляжу как Моби Дик[73]73
  Белый кит Моби Дик – символ рока в одноименном философском романе американского писателя Германа Мелвилла (1819–1891).


[Закрыть].

Ив прищурилась и улыбнулась.

Выглядела она и впрямь отлично. Под жарким солнцем Флориды волосы у нее выгорели и были теперь цвета льна, она еще и подрезала их примерно до подбородка, и эта прическа идеально подчеркивала утонченность ее черт. От сардонической летаргии марта не осталось и следа; в глазах Ив опять заблестела проказливая искорка. А у нее в ушах я заметила поразительно красивые серьги с бриллиантами. Они каскадом спускались вдоль стройной шеи, красиво посверкивая на фоне ровного золотистого загара, и у меня не возникло ни малейших вопросов относительно происхождения этих серег: Тинкер полностью воплотил в жизнь предписания врачей относительно благотворного воздействия на Ив пляжей Палм-Бич.

Ив проводила меня в гостиную. Тинкер, стоя возле одного из диванов, вел беседу с неким молодым господином по поводу железнодорожных акций. Ив прервала их разговор и, взяв Тинкера за руку, сказала:

– Ты только посмотри, кто к нам пришел!

Надо сказать, Тинкер тоже отлично выглядел. Во Флориде он сумел расстаться не только с лишними фунтами, набранными во время работы сиделкой у постели Ив, но и со своим вечным виновато-пристыженным выражением лица. Отдыхать ему явно понравилось, вот и сегодня он был без галстука, и в расстегнутом воротнике рубашки виднелась его загорелая грудь. Удерживая руку Ив в своей руке, он наклонился и чмокнул меня в щеку. Если он сделал это, чтобы расставить все точки над «i», то вовсе не обязательно было так стараться. Я и без этого давно сообразила, что к чему.

Никто, похоже, не выказал ни малейшего удивления или недовольства тем, что я сильно опоздала, но для меня цена моего опоздания заключалась в том, что я пропустила аперитив. Примерно через минуту после того, как я была всем представлена, меня уже увлекли в столовую, так и не предложив выпить. Хотя остальные гости, судя по их виду, успели уже прилично наклюкаться.

Кроме меня гостей было еще трое. Слева сидел тот, с кем Тинкер разговаривал, когда я вошла; это был биржевой маклер, которого все здесь звали Баки и который в детстве каждое лето отдыхал по соседству с Тинкером. В 1937-м, во время рецидива Депрессии, Баки проявил значительно больше благоразумия, чем его клиенты, и успел выйти из игры раньше них. Теперь он отлично устроился в Гринвиче, штат Коннектикут, и выглядел тоже просто отлично. Это был типичный обольститель весьма привлекательной наружности, хотя и далеко не такой умный, каким хотел казаться, зато довольно веселый. Во всяком случае, он был куда веселее и остроумней, чем его жена Висс (уменьшительное от Вистерия!), которая, с ее тщательно зачесанными назад волосами, походила на провинциальную школьную учительницу и имела вид одновременно чопорный и жалкий. Коннектикут – один из самых маленьких американских штатов, но, видимо, для нее он был все же недостаточно мал. В полдень она, вероятно, поднималась на второй этаж своего дома в колониальном стиле и с горькой завистью смотрела из окна в сторону еще более крошечного южного штата Делавэр.

Прямо напротив меня сидел друг Тинкера, Уоллес Уолкотт. Они вместе учились в Сент-Джордж, но Уоллес поступил туда на несколько лет раньше. Светловолосый и стройный Уоллес держался со спокойным изяществом прославленного университетского теннисиста, никогда по-настоящему не увлекавшегося спортом. На мгновение мне стало интересно, кому – Ив или Тинкеру – пришла в голову мысль пригласить Уоллеса и познакомить его со мной. Возможно, они вместе задумали эту прозрачную конспирацию, полагая, подобно многим, что хороший брак лучше всего могут устроить друзья. Впрочем, чья бы это ни была идея, выстрел явно попал «в молоко». Уоллес, страдавший чем-то вроде легкого заикания – точнее, это было нечто вроде крошечных остановок посреди каждой фразы – явно предпочитал играть со своей ложкой, а не кокетничать со мной. И в целом у меня создалось впечатление, что больше всего ему хочется вернуться за свой рабочий стол и заняться тем делом, каким его семья занималась уже несколько десятков лет, будучи крупными производителями бумаги.

Общий разговор вдруг переключился на уток.

Оказывается, возвращаясь в Нью-Йорк, все пятеро останавливались в Южной Каролине, в охотничьих угодьях Уолкоттов, и теперь принялись обсуждать красоту оперенья тамошних диких уток. Я моментально отвлеклась, позволив своим мыслям плыть по воле волн, и первым, кто вернул меня к реальной действительности, оказался Баки, который что-то у меня спросил.

– Вы что-то сказали? – спросила я, очнувшись.

– Вы когда-нибудь охотились на юге, Кейти?

– Я никогда и нигде не охотилась.

– Но ведь это такое увлекательное занятие! На будущий год вам следует непременно к нам присоединиться.

Я повернулась к Уоллесу.

– Неужели вы каждый год стреляете у себя в поместье уток?

– Да, почти каждый. По нескольку раз… приезжаю на уик-энды… осенью и весной.

– Тогда почему же утки снова туда возвращаются?

Все засмеялись, кроме Висс. Она пояснила, словно желая меня защитить:

– Они выращивают целое поле кукурузы, а потом его затапливают. Это-то птиц и привлекает. Так что на самом деле это никакой не «спорт».

– А вас разве Баки не тем же способом к себе привлек?

Все дружно расхохотались – кроме Висс. Впрочем, вскоре засмеялась и она, а затем и все остальные, кроме Баки.

Подали суп из черной фасоли, в который было добавлено немного шерри. Возможно, из той самой бутылки, из которой я тогда налила нам с Тинкером. Если да, то в этом, как мне показалось, была даже некая поэтическая справедливость. Но для кого именно – пока утверждать было еще слишком рано.

– Удивительно вкусно! – восхитился Тинкер и повернулся к Ив. Это были его первые слова за последние полчаса. – Что ты туда такое положила?

– Черную фасоль и шерри. Не беспокойся, там нет ни капли сливок.

Тинкер смущенно улыбнулся.

– Тинкер теперь так трепетно относится к еде, все выбирает, что ему полезно, – пояснила Ив.

– И это сразу видно, – сказала я. – Ты выглядишь просто потрясающе, Тинкер.

– Сомневаюсь, – возразил он.

– А ты не сомневайся, – сказала Ив и чокнулась с ним. – Кейти совершенно права. Ты прямо-таки расцвел.

– Это просто потому, что теперь он дважды в день бреется, – сказал Баки.

– Ничего подобного, – бросился на защиту Тинкера Уоллес, – просто… физическая нагрузка всем на пользу.

Ив указала пальцем на Уоллеса, кивнула, явно с ним соглашаясь, и пояснила:

– В Ки-Уэст есть один островок примерно в миле от побережья, так Тинкер по два раза в день плавал туда и обратно.

– И постепенно стал… рыбкой.

– Подумаешь, – Баки вновь попытался перехватить инициативу, – как-то летом он залив Наррагансетт переплыл[74]74
  Залив в Атлантическом океане в штатах Род-Айленд и частично Массачусетс.


[Закрыть].

Знакомые пятна румянца на скулах Тинкера, похожие на звезды, вспыхнули ярче.

– Этот залив шириной всего несколько миль, – смущенно пробормотал он. – Его совсем нетрудно переплыть, нужно только правильно рассчитать время прилива и отлива.

– А вы, Кейти, – вновь обратился ко мне Баки, – любите подолгу плавать?

– Я плавать вообще не умею.

Все прямо-таки всполошились.

– Как это?!

– Неужели вы не умеете плавать?

– Я даже не знаю, что нужно делать руками, – подтвердила я.

– Но что же с вами будет, если вы в воду упадете?

– Утону, наверное. Как и прочие неспособные плавать предметы.

– Вы что же, в Канзасе выросли? – спросила Висс без малейшей иронии.

– Нет, на Брайтон-Бич.

Возбуждение за столом нарастало.

– Нет, это просто прелесть! – восхитился Баки, словно я сумела взобраться на вершину Маттерхорна[75]75
  Гора в Альпах на границе Швейцарии и Италии; высота 4478 м.


[Закрыть].

– Неужели вы никогда не хотели научиться? – спросила Висс.

– Я еще и стрелять не умею, – сказала я. – Если уж выбирать, то я бы предпочла научиться стрелять.

Все засмеялись.

– Ну, уж это-то для вас будет проще простого, – подбодрил меня Баки.

– Само собой, на спусковой крючок нажать я сумею, – сказала я. – Однако хотела бы научиться попадать прямо в яблочко.

– Я вас научу, – тут же предложил Баки.

– Нет уж, – заявил Тинкер, который явно почувствовал себя свободнее, когда все отвлеклись от его умения плавать. – В этом отношении, Кейти, тебе подходит только Уоллес.

Уоллес давно уже черенком десертной ложки рисовал на салфетке круги.

– Это правда, Уоллес?

– …Вряд ли.

– Я сам видел, как он с сотни ярдов попадал точно в центр тарелки, – сказал Тинкер.

Я удивленно подняла брови.

– Так это правда или Тинкер все-таки привирает?

– Правда, – сказал Уоллес и застенчиво потупился. – Но, если уж по справедливости… мишень-то была неподвижна.

Когда с ужином было почти покончено, я извинилась и пошла в туалет. К супу подавали очень приятное бургундское, и моя головушка начинала кружиться. Рядом с гостиной имелась небольшая ванная комната, но я, помня об этикете, прошла по коридору дальше, в главный туалет. Достаточно было беглого взгляда на спальню Ив, чтобы понять: одна она больше не спит.

Я пописала, спустила воду и довольно долго стояла у раковины, моя руки, когда появилась Ив. Она подмигнула мне, глядя в зеркало, задрала подол платья и шлепнулась на унитаз, в точности как когда-то в пансионе. Мне на минуту даже стало стыдно, что я мимоходом, но все же сунула нос в их спальню.

– Ну, – застенчиво глянув на меня, спросила она, – и как тебе Уоллес?

– Похоже, он отличный парень.

– Даже больше того!

Она смыла, подтянула чулки и заняла мое место у раковины. На туалетном столике стояла маленькая керамическая сигаретница, и я взяла оттуда сигарету, села на унитаз и закурила, глядя, как Ив моет руки. Мне хорошо был виден шрам у нее на лице, по-прежнему красный и немного воспаленный. Но, по-моему, он ей больше уже не мешал.

– Какие у тебя классные серьги, – похвалила я.

Она с удовлетворением посмотрелась в зеркало.

– Да, правда.

– В общем, Тинкер, по-моему, все делает правильно в отношении тебя.