Текст книги "Разрушительная любовь"

Глава 14

Ава

Он пришел в ярость.

Она переполняла его, пульсировала. Одной рукой он стискивал руль до побелевших костяшек, а другая лежала на рычаге переключения передач, сжимаясь и разжимаясь, словно он хотел кого-то задушить. Фонари освещали его красивое лицо, пока мы мчались по темным улицам, и я видела напряженно поджатые губы и нахмуренные брови.

Когда я рассказала о происшествии с Лиамом возле «Крипты», его ярость чуть не разнесла меня на кусочки.

– Я в порядке, – заверила я, обхватив себя руками. Мой голос прозвучал слабо и неуверенно. – Правда.

Он только сильнее разозлился.

– Если бы ты ходила на крав-мага, как я просил, он бы не смог так тебя схватить, – голос Алекса звучал мягко. И смертоносно. Я вспомнила его лицо, когда он избивал Лиама, и по спине пробежал холодок. Я не боялась, что Алекс навредит мне, но зрелище рвущейся наружу силы вызывало тревогу. – Ты должна научиться самообороне. Если бы с тобой что-нибудь случилось…

– Я смогла себя защитить.

Я поджала губы. Я не видела Лиама на балу, но там было столько народу, что неудивительно. Бриджит раздобыла мне приглашение на бал, и я встретила там знакомых выпускников. Мы замечательно пообщались, но я устала от разговоров с другими гостями и уже собиралась уходить, когда Лиам настиг меня в гардеробной.

Сегодня он опять был под наркотиками. Я поняла по увеличенным зрачкам и маниакальной энергии. Когда мы были вместе, он никогда такого не делал – во всяком случае, насколько мне известно. Принятое вещество ввергало его то в ярость, то в печаль.

Несмотря на сделанное и сказанное, я испытывала к нему жалость.

– На этот раз, – подчеркнул Алекс. – Кто знает, как все может обернуться в другой?

Я открыла рот, чтобы ответить, но прежде, чем слова вырвались наружу, в мою голову хлынули образы и звуки, заставляя молчать.

Я бросила в пруд камень и захихикала, увидев на гладкой поверхности круги.

Пруд был моим любимым местом на заднем дворе. У нас были мостки, выходящие прямо на середину, и летом Джош любил с них прыгать, пока папа рыбачил, мама читала журналы, а я бросала камни. Джош вечно дразнил, что я не умею плавать, а тем более – прыгать.

Но я собиралась. Мама записала меня на уроки плавания, и я собиралась стать лучшим в мире пловцом. Лучше, чем Джош, который возомнил, будто превосходит меня во всем.

Я ему покажу.

Я нахмурилась. Ведь совместных летних дней на пруду больше не будет. С тех пор, как папа переехал и забрал Джоша.

Я по ним скучала. Иногда бывало одиноко, особенно когда мама перестала играть со мной, как раньше. Теперь она только кричала в трубку и плакала. А иногда сидела на кухне и просто пялилась в пустоту.

Это меня расстраивало. Я пыталась ее развеселить – рисовала ей картинки и даже дала ей поиграть с Беттани, моей самой-пресамой лучшей и красивой куклой, но бесполезно. Она все равно плакала.

Правда, сегодня было полегче. Мы впервые играли у пруда с тех пор, как уехал папа, – может, ей стало лучше. Она ушла в дом за кремом от солнца – она всегда переживала из-за веснушек и подобных вещей, – но когда вернется, я планировала попросить ее поиграть со мной, как раньше.

Я подняла еще один камень. Гладкий и плоский, идеально подходящий для кругов. Я замахнулась, чтобы его бросить, но почувствовала цветочный аромат – мамины духи – и отвлеклась.

Я промахнулась, и камень упал на землю, но мне было все равно. Мамочка вернулась! Теперь мы могли поиграть.

Я повернулась с широкой, беззубой улыбкой – на прошлой неделе у меня выпал передний зуб, и я нашла под подушкой пять долларов от зубной феи, что было суперкруто, – но внезапно она меня толкнула. Я полетела вперед, упала с мостков, и мой крик поглотила вода, хлынувшая в лицо.

Реальность резко затянула меня обратно. Я согнулась пополам, тяжело дыша, и по лицу струились слезы. Когда я начала плакать?

Неважно. Главное, я плакала сейчас. Рыдала так отчаянно, что заложило нос и разболелся живот. Соленые потоки бежали по щекам и капали с подбородка на пол.

Возможно, я наконец сломалась, раскололась перед миром на куски. Я всегда знала о собственной ненормальности – забытое детство, невнятные кошмары, – но мне удавалось прятать ее за улыбками и смехом. До нынешнего момента.

Обычно кошмары пробирались ко мне во время сна. И никогда не поглощали наяву.

Возможно, всплеск адреналина из-за происшествия с Лиамом активизировал в мозгу какой-то триггер. Если мне придется волноваться не только ночью, но и днем…

Я прижала ладони к глазам. Я проигрывала.

Прохладная сильная рука легла на мое плечо.

Я подскочила, внезапно вспомнив, что не одна. Что у моего внезапного унизительного срыва есть свидетель. Я даже не заметила, как Алекс съехал на обочину.

Если раньше он был в ярости, то теперь словно сошел с ума. Но не психовал от злости – если только совсем чуть-чуть, – а скорее впал в панику. Безумный взгляд, мускул на подбородке дергается так быстро, словно живет собственной жизнью. Я никогда не видела его таким. Рассерженным – да. Раздраженным – определенно. Но не таким. Словно при виде моей боли он хотел сжечь целый мир.

Мое наивное сердце запело, прорубая тропку надежды сквозь охватившую меня панику. Потому что люди не смотрят таким взглядом, если им все равно, а я поняла: я хочу, чтобы Алексу Волкову было не все равно. Очень хочу.

Я хотела, чтобы ему было не все равно из-за меня, а не из-за данного моему брату обещания.

Ужасное время для подобных осознаний. Я в полном безумии, а он недавно чуть не убил моего бывшего.

Я прерывисто вздохнула и вытерла с лица слезы.

– Я его уничтожу, – слова Алекса разрезали воздух, словно смертоносные ледяные лезвия. У меня на коже выступили мурашки, и я задрожала, стуча зубами от холода. – Все, к чему он прикасался, всех, кого он любил. Я уничтожу их, пока они не превратятся в горстку пепла у твоих ног.

Едва сдерживаемая жестокость должна была меня ужаснуть, но я странным образом чувствовала себя в безопасности. Рядом с ним я всегда чувствовала себя в безопасности.

– Я плачу не из-за Лиама, – я глубоко вздохнула. – Хватит о нем, ладно? Давай спасем остаток вечера. Прошу.

Мне нужно было отвлечься от событий сегодняшнего дня – я чувствовала, что иначе вот-вот заору.

Через несколько мгновений плечи Алекса расслабились, хотя лицо оставалось напряженным.

– Что ты задумала?

– Хорошо бы поесть, – на балу я слишком нервничала и не могла есть, а теперь умирала с голоду. – Что-нибудь жирное и ужасное. Ты ведь не из поборников здоровья, верно?

У него было такое рельефное тело, словно он питался исключительно протеином и зелеными смузи.

В его взгляде промелькнуло удивление, и он издал короткий смешок.

– Нет, солнце. Я не из поборников здоровья.

Десять минут спустя мы остановились перед закусочной, где, судя по виду, подавали исключительно вредную еду.

Идеально.

Когда мы зашли, в нашу сторону повернулись все головы. И их сложно было винить. Не каждый день в закусочные заходят парочки в вечерних нарядах. Я попыталась хоть как-то привести себя в порядок, прежде чем выходить из машины, но косметики с собой у меня не было.

Меня окутало что-то теплое и шелковистое, и я поняла, что Алекс снял и накинул мне на плечи свой пиджак.

– Холодно, – ответил он на мой вопросительный взгляд. Он сердито глянул на компанию парней, разглядывающих меня – вернее, мою грудь – с соседнего столика.

Я не стала спорить. Было действительно холодно, а мое платье почти ничего не прикрывало.

Я не стала спорить и когда Алекс повел нас в глубину заведения и посадил меня лицом к стене, подальше от посторонних взглядов.

Мы сделали заказы, и я неловко заерзала под тяжестью его взгляда.

– Расскажи о случившемся в машине, – на этот раз он говорил мягко, без приказного тона. – Если не из-за Лиама, то почему ты…

– Впала в истерику? – Я крутила на пальце прядь волос. Я не рассказывала о потерянных воспоминаниях и кошмарных снах никому, кроме семьи и близких друзей, но чувствовала странное желание выложить правду Алексу.

– Меня посетило… внезапное воспоминание. Из детства.

Все эти годы я убеждала себя, будто вижу вымышленные кошмары, а не фрагменты воспоминаний, но больше себя обманывать не получалось.

Тяжело сглотнув, я коротко рассказала Алексу о прошлом – то, что могла вспомнить. Получился вовсе не тот легкий разговор, который я представляла, предлагая «спасти остаток вечера», но закончив, я почувствовала себя в десять раз лучше.

– Мне сказали, это мама. У родителей тяжело проходил развод, и вроде как у мамы случилось нечто вроде нервного срыва, и она столкнула меня в озеро, зная, что я не умею плавать. Я бы утонула, если бы в тот момент не заехал за какими-то документами отец и не увидел случившееся. Он меня спас, а маме становилось все хуже, и в итоге она себя убила. Говорят, мне повезло остаться в живых, но… – я судорожно вздохнула, – иногда мне так не кажется.

Алекс терпеливо меня слушал, но на последнем предложении его глаза опасно вспыхнули.

– Не говори так.

– Знаю. И сама не хочу себя жалеть. Но помнишь, что ты сказал на балу? Насчет моей жажды любви? Ты прав, – у меня задрожал подбородок. Возможно, я сумасшедшая, но сейчас, в укромном углу какой-то закусочной, сидя напротив мужчины, о чьей симпатии я догадалась лишь несколько часов назад, мне захотелось поделиться самыми сокровенными мыслями. – Моя мама пыталась меня убить. Папа едва обращает на меня внимание. Родители должны дарить детям больше всего любви, но… – по моей щеке потекла слеза, а голос сорвался. – Я не знаю, что сделала не так. Может, недостаточно старалась быть хорошей дочерью…

– Нет, – Алекс взял меня за руку. – Не вини себя за идиотские поступки других людей.

– Я пытаюсь, но… – еще один судорожный вздох. – Именно поэтому меня так задела измена Лиама. Я была не слишком в него влюблена, и это не разбило мне сердце, но он – очередной человек, который не смог меня любить.

В груди болело. Если проблема не во мне, почему так постоянно происходит? Я пыталась быть хорошим человеком. Хорошей дочерью, хорошей девушкой… Но как бы ни старалась, все заканчивалось болью.

У меня был Джош, были подруги, но есть разница между платонической любовью и глубокой связью человека с родителями и второй половинкой. Во всяком случае, так считается.

– Лиам – идиот и засранец, – заявил Алекс. – Если ты позволишь дрянным людям определять твою ценность, то никогда не поднимешься выше их скудного воображения. – Он наклонился вперед, пристально глядя мне в глаза. – Не нужно лезть из кожи вон, чтобы тебя любили, Ава. Любовь не зарабатывают, ее дарят.

У меня заколотилось сердце.

– Я думала, ты не веришь в любовь.

– Лично я? Нет. Но любовь – как деньги. Ее ценность определяется теми, кто в нее верит. А ты явно веришь.

Очень циничный подход, в стиле Алекса, но я ценила его прямоту.

– Спасибо. Что выслушал меня и… За все.

Он отпустил мою руку, и я сжала ее в кулак, пытаясь сберечь его тепло.

– Если правда хочешь меня отблагодарить, запишись на крав-мага. – Алекс поднял бровь, и я мягко рассмеялась, благодарная за небольшую передышку. Вечер выдался тяжелый.

– Хорошо, если ты согласишься мне позировать.

Идея возникла спонтанно, что чем больше я думала, тем яснее понимала: я еще никого не хотела сфотографировать так сильно, как Алекса. Мне хотелось снять все слои и добраться до пламени, которое – я точно знала – скрывалось в холодной красивой груди.

Алекс раздул ноздри.

– Ты торгуешься.

– Да, – я задержала дыхание, надеясь, молясь.

– Ладно. Одна фотосессия.

Я не смогла сдержать улыбки.

Я не ошиблась. У Алекса Волкова многослойное сердце.

Глава 15

Ава

Я несколько дней не могла решить, где снимать Алекса: в студии или на улице.

Я серьезно относилась ко всем фотосессиям, но эта воспринималась иначе. Более интимно. Более… судьбоносно, словно от нее зависела дальнейшая жизнь, и не только потому, что я могла добавить ее в свое портфолио.

На два часа Алекс Волков окажется в моем полном распоряжении, и я не упущу ни секунды.

Я все-таки решила снимать его в студии. Забронировала место в университетском корпусе для фотографов и с волнением ждала его появления.

Я нервничала сильнее, чем следовало, но, вероятно, причиной был увиденный накануне ночью крайне непристойный сон. Про меня, Алекса и позиции, которым позавидовал бы любой акробат.

Я краснела даже от воспоминания.

Пытаясь прогнать неуместные эротические образы, я крутила в руках камеру и пялилась в окно, где на деревьях расцвели оттенки осени и листья лениво вертелись на легком ветру. Красный, желтый, оранжевый – пожар в воздухе. Знак перехода от жарких безмятежных летних дней к ледяной, промозглой красоте зимы.

Был сентябрь, но совсем иная зима ворвалась в студию в облаке восхитительной пряности и холодной сдержанности.

Стройную, мощную фигуру Алекса подчеркивал полностью черный наряд – черное пальто, черные брюки, черные ботинки, черные кожаные перчатки. Резкий контраст с бледной красотой его лица.

Пальцы сильнее сжали фотоаппарат. Моя творческая душа трепетала, отчаянно желая ухватить тайну и отобразить ее на бумаге.

Я пришла к выводу, что самые тихие и сдержанные люди часто становятся лучшими моделями для портретов, поскольку от них требуется не говорить, а чувствовать. Тот, кто сдерживает эмоции каждый день, чувствует и любит сильнее прочих, а лучшие фотографы умеют ловить каждую каплю эмоций и формировать из них нечто интуитивно понятное. Универсальное.

Мы с Алексом не поздоровались. Ни словами, ни даже кивком.

Но молчание вибрировало в воздухе, пока он снимал куртку и перчатки. Не слишком сексуальные действия, но в этом мужчине сексуальным казалось все. Как сильные, уверенные пальцы без промедлений и остановок расстегивали каждую пуговицу; как двигались под рубашкой руки и плечи, когда он вешал пальто на крючок; как он направился ко мне, словно пантера к жертве, с горящими от напряжения глазами.

Бархатистые крылья бабочек коснулись моего сердца, и я вцепилась в камеру, приказывая себе не трястись и не отступать. В животе собралось влажное тепло, и каждый миллиметр тела превратился в оголенный нерв, гиперчувствительный и зудящий от возбуждения.

Он ко мне даже не прикасался, а я уже возбудилась до дрожи. Думала, такое бывает только в книгах и фильмах о любви.

Зеленые глаза вспыхнули, словно он точно знал о моей реакции. Как затвердели соски под толстым свитером, как влажно стало у меня между ног. Как я хотела его поглотить, проникнуть в каждую трещинку его души, чтобы он больше никогда не был одинок.

– Где мне расположиться? – Я впервые в жизни услышала в его голосе смущение, превратившее обычно четкие, авторитарные интонации в нечто более мрачное. Порочное.

Где ему расположиться? Везде. Надо мной. Подо мной. Внутри меня.

Я облизала внезапно пересохшие губы. Алекс бросил на них взгляд, и все мое тело запульсировало.

Нет. Я не школьница на свидании. Я профессионал. И я на работе.

Снимаю портретную фотосессию, ровно такую же, как бесконечное количество предыдущих.

Разумеется, раньше мне никогда не хотелось швырнуть модель на пол и скакать на ней до второго пришествия, но это мелочи.

– Эмм, давай сюда, – прохрипела я и указала жестом на стул, установленный на белом фоне.

Я выбрала самую простую обстановку. Ничто не должно было отвлекать от Алекса – впрочем, это и невозможно. Его присутствие словно стирало все вокруг, пока не оставался исключительно он один.

Он грациозно опустился на стул, я проверила настройки и сделала несколько пробных снимков. Даже без позирования фотографии смотрелись великолепно – его прекрасные черты и пронзительные глаза словно были созданы для камеры.

Я поддалась своей бессовестной страсти и провела следующий час, выманивая его из раковины, пробуя разные позы и уговаривая его расслабиться.

Сомневаюсь, что Алекс понимал значение этого слова.

Снимки выходили красивые, но им не хватало эмоций. Без эмоций красивая фотография – лишь фотография.

Я попыталась раскрыть его с помощью болтовни обо всем подряд, от погоды до последних новостей о Джоше, но он оставался напряженным и настороженным.

Я попробовала другую тактику:

– Расскажи о своем самом счастливом воспоминании.

Алекс поджал губы.

– Я вроде как пришел на фотосессию, а не на психотерапию.

– Если бы ты пришел на психотерапию, я бы потребовала с тебя пятьсот долларов за час, – парировала я.

– Ты переоцениваешь себя в качестве терапевта.

– Если не можешь меня себе позволить, так и скажи, – я сделала еще несколько снимков. Наконец. Признаки жизни.

– Дорогая, я могу заполучить тебя по щелчку пальцев, и мне не придется платить ни единого пенни.

Я опустила фотоаппарат и сердито на него посмотрела.

– И как это понимать?

Губы Алекса изогнулись в легкой ухмылке.

– Ты меня хочешь. Все эмоции написаны на твоем лице.

Я сжала бедра, буквально сгорая от стыда – казалось, я вот-вот превращусь в кучку пепла.

– Ну и кто теперь себя переоценивает? – выдавила я. Раньше Алекс никогда не говорил со мной так откровенно. Обычно он пресекал любые намеки на наше взаимное притяжение, а теперь вдруг заявил, что я его хочу.

И был прав, но все же.

Алекс наклонился вперед, сложив ладони. С элегантной небрежностью, но настороженно. Дожидаясь, когда я попадусь в ловушку.

– Скажи, что это неправда.

Я вновь облизала губы, и его взгляд метнулся к моему рту. Крошечное, но безошибочное движение, придавшее мне уверенности и побудившее сказать слова, на которые иначе я бы никогда не осмелилась.

– Правда. – Я едва сдержала улыбку, увидев удивление в его глазах. Он не ожидал откровенности. – Но ты тоже меня хочешь. Другой вопрос, не побоишься ли ты это признать?

Густые темные брови Алекса поползли вниз.

– Я ничего не боюсь.

Ложь. Месяц назад я бы ему поверила, но теперь нет. Каждый чего-то боится; это делает нас людьми. А Алекс Волков – при всем его самоконтроле, всей его власти – оставался человеком, и это восхищало, пугало и разрывало сердце на части.

– Ты не ответил на вопрос, – я подошла к нему, повесив камеру на шею. Он не двинулся ни на миллиметр, даже когда я провела пальцами по его подбородку. – Признай, ты тоже меня хочешь.

Сама не знаю, откуда во мне взялась такая дерзость. Я всегда ждала первого шага от мужчин – отчасти из страха оказаться отверженной, отчасти из-за застенчивости.

Но я чувствовала: если я буду ждать Алекса, возможно, мне придется ждать вечность.

Настало время брать ситуацию в свои руки.

– Если бы я тебя хотел, уже взял бы, – с убийственной мягкостью сказал Алекс.

– А может, ты просто боишься.

Я играла с огнем, но это лучше, чем мерзнуть в одиночестве.

Я замерла, когда Алекс провел пальцами по моей шее и по плечу. Его губы изогнулись в ухмылке.

– Нервничаешь? Я думал, ты этого хочешь, – поддразнил он. Его рука опустилась ниже, к изгибу моей груди. Ледяные озера в глазах растаяли, выпуская огненный вихрь, обжигающий с макушки до пят.

У меня закружилась голова. Соски превратились в твердые бусины, все тело пульсировало. Почему-то мне было плохо из-за отсутствия его прикосновений в тех местах, где я больше всего этого хотела; нетерпение обострило чувства, и кожа покрылась мурашками от фантомных ласк.

– Я такого не говорила, – выдохнула я. Господи, как стыдно. О чем я только думала? Я же не роковая женщина и не… кто там похож на роковую женщину.

Четко мыслить не получалось.

Алекс провел пальцем по моей груди, и я застонала. Застонала. От прикосновения, которое длилось меньше двух секунд.

Я хотела умереть.

Его зрачки расширились, и зеленые глаза превратились в черные затмения, окруженные нефритовым огнем. Он убрал руку, и прохладный воздух поспешил на смену теплому прикосновению.

– Заканчивай фотосессию, Ава.

Грубость в его голосе царапнула кожу.

– Что? – меня слишком шокировала внезапная перемена настроения.

– Фотосессия. Закончи ее, – процедил он. – Если не хочешь начать то, что не готова закончить.

– Я…

Фотосессия. Точно.

На дрожащих ногах я сделала несколько шагов назад и попыталась сосредоточиться. Алекс сидел с прямой спиной и бесстрастным лицом, пока я суетилась вокруг, пытаясь запечатлеть каждый изгиб.

Тишину нарушал лишь низкий гул обогревателя.

– Ладно. Мы закончили, – объявила я через двадцать минут мучительной тишины. – Спасибо…

Алекс встал, схватил пальто и молча вышел.

– …что согласился, – закончила я, и слова эхом разлетелись по пустой комнате.

Я тяжело выдохнула. Алекс был самым переменчивым человеком из всех, кого я знала. В одну минуту – нежный и заботливый, а в другую – внезапно закрытый и отдаленный.

Я пролистала фотографии.

Ого. Вау. После нашего… взаимодействия эмоции Алекса хлынули с экрана, и да, в основном это было раздражение, но его раздражение выглядело лучше иного удовлетворения. Тени на острых линиях бровей, взгляд, сжатая челюсть… Возможно, это были мои лучшие снимки.

Я остановилась на одном из последних, и у меня замерло сердце.

Я была так увлечена процессом, что не обратила внимания, но теперь мне стало ясно как день. Когда Алекс посмотрел на меня, на его лице отобразилось сильнейшее желание – взгляд прожигал камеру, проникая мне прямо в душу. Но лишь на одной-единственной фотографии – видимо, секундная промашка.

Слетевшая маска, пусть и на несколько мгновений.

Но иногда достаточно нескольких секунд, чтобы изменить чью-то жизнь. И когда я выключила фотоаппарат и принялась дрожащими руками собирать оборудование, меня не отпускало чувство, что моя жизнь изменилась навсегда.